Каторжник император. Беньовский

Глава седьмая

Тогдашний Большерецк, по описанию, сделанному в 1773 году капитаном Тимофеем Шмалевым, был небольшим поселением, расположенным на реке Большой, в тридцати вёрстах от её устья. В нём находились церковь Успения Богородицы и другие деревянные строения, в том числе большерецкая канцелярия с помещением для воинской команды, казённый командирский дом, 4 амбара, 23 купеческие лавки и 41 обывательский дом. Большерецк служил административным центром всей Камчатки, делившейся на четыре участка. Участковая власть была представлена исправником, располагавшим небольшой воинской командой. Кроме Большерецка гарнизоны находились в Тигильской крепости на северо-западе полуострова и в Нижне- и Верхнекамчатском острогах по реке Камчатке. Администрация всей Камчатки находилась в подчинении начальника Охотского порта.

Жители Большерецка кормились рыбной ловлей и охотой, летом занимались заготовкой грибов, ягод и съедобных кореньев. Пушнину выменивали у купцов на муку, солонину, соль и другие продукты. В августе или сентябре из Охотска приходило казённое судно с припасами, зимовало в Чевакинской гавани в устье реки Большой. Из-за дальности расстояний привозные продукты стоили по тем временам неимоверно дорого. Цена за пуд ржаной муки достигала трёх-пяти рублей, пшеничной — десяти, масла коровьего — шестнадцати и солонины — шести рублей. И всё же местные обыватели и ссыльные как-то ухитрялись приспосабливаться к нелёгким условиям камчатской жизни и не голодать.

Такова была камчатская земля, на которую ступили Беньовский и его ссыльные спутники. Строения Большерецка бессистемно рассыпались по речной долине. К селению подступала чахлая редколесная тайга. На горизонте синели горы с окутанными облаками вершинами.

Прибывших встречало все немногочисленное население Большерецка. Беньовский заметил в небольшой толпе нескольких плосколицых аборигенов-камчадалов и ещё старика с изуродованным лицом. У него были вырваны ноздри.

— За что это тебя так, братец? — сочувственно спросил Морис, подходя к старику. Тот промычал в ответ что-то невнятное и, раскрыв рот, высунул обрубок языка.

— По повелению матушки Елизаветы Петровны сей муж был удостоен вырезания ноздрей и языка, — пояснил рослый человек с военной выправкой, видать тоже ссыльный. — Слава Богу, эти жестокие времена прошли. Теперь палачи не рвут ноздри и языки. Мы вот со товарищи за все прегрешения наши отделались ссылкой.

— С кем имею честь?

— Бывший капитан Измайловского полка Пётр Хрущов. Старинный род...

Начальник края, армейский капитан Пётр Нилов, пожелал самолично познакомиться с прибывшими ссыльными и пригласил их в канцелярию.

— С благополучным прибытием, господа, — начал он свою речь. — Вам выдадут на три дня провиант. Но предупреждаю... В дальнейшем вы уже сами должны снискать пропитание. Из казны вам будут выданы рыболовные снасти, охотничьи ружья с запасом пороха и свинца. Пока вас расселим по обывательским избам. И стройте собственное жильё на многие годы. Набор плотничьих инструментов получите. Если у вас есть средства, нанимайте плотников — не возбраняется. Если ваши карманы пусты, беритесь сами за топор.

Нилов умолк, ожидая вопросов. Но ссыльные подавленно молчали. Они поняли из слов начальника Камчатки, что их ждёт тяжёлая борьба за выживание, придётся стать и рыбаком, и охотником, и плотником и в поте лице добывать хлеб свой насущный. Нилов заметил их растерянность и сказал миролюбиво:

— Я без нужды не свирепствую. И досаждать вам мелочным опекунством не намерен. Предоставляю вам полную свободу, в рамках дозволенного, разумеется. Надеюсь, и вы не подведёте меня всякого рода предосудительными поступками.

Он отпустил всех, кроме Беньовского, чем-то заинтересовавшего его.

— Кто вы такой? — спросил Нилов.

— Теперь невольник, а был когда-то бароном и генералом, — сказал Морис. Почему бы не назваться генералом? Этот губернатор или начальник, как его... по всей видимости, человек простодушный и недалёкий. Может быть, разжалобить его?

— Такой молодой — и генерал?! — удивлённо воскликнул Нилов.

— Что тут удивительного? В армии конфедератов люди выдвигаются быстро. Начинал капитаном. До этого пришлось участвовать в Семилетней войне.

— Вы, вероятно, образованный человек?

— Как вам сказать... Отец мой, тоже генерал, не жалел средств на моё воспитание. Сперва меня обучали домашние учителя в отцовском имении, люди учёные и достойные. Потом я продолжал образование в Вене у отцов иезуитов. Там больше налегали на латынь, богословие, риторику.

— Латынь знаете в совершенстве?

— Можно сказать, да. А ещё владею кроме родного венгерского польским, немецким и французским. Нужда заставила овладеть и вашим русским.

— Похвально, похвально. Я не случайно спрашиваю о вашем образовании. Мы ещё вернёмся к этому.

Подселили Беньовского к Петру Алексеевичу Хрущову, тому самому, с которым Морис уже разговаривал. С первых же бесед у него сложилось впечатление о Хрущове как человеке образованном и рассудительном. Днём они отправлялись на рыбалку. Пётр Алексеевич хорошо изучил реку и знал каждый омуток, где можно вдоволь наловить хариуса. Он превосходно наловчился плести из ивового прута верши-ловушки. На зиму Хрущов засолил большой запас лосося и лососёвой икры. На берегу реки велись нескончаемые беседы, продолжавшиеся вечерами в избе при сальной свече.

— Что вы можете сказать о Нилове? — спросил Хрущева Беньовский.

— Человек он по натуре своей добрый, — ответил Пётр Алексеевич. — Один грех за ним водится — подвержен пьянству. И администратор нерадивый. Людей подраспустил. Караульные у него спят на посту и тоже пьянствуют, по примеру начальника.

— Так-так, — произнёс Беньовский, думая своё. От Нилова, очевидно, больших претензий не будет. Другой бы на его месте житья не давал ссыльным, следил за каждым их шагом. Гарнизон подразболтался и утерял бдительность. Значит, надо осуществлять план бегства, пока начальником в Большерецке этот добрый и пьющий Нилов.

Беньовский расспрашивал Хрущова о старых ссыльных. Их было в Большерецке четверо. Самым старым по возрасту и сроку пребывания был Александр Турчанинов, бывший камер-лакей правительницы Анны Леопольдовны, матери императора-младенца Иоанна Антоновича. Сохранив приверженность Брауншвейгской династии, он возмечтал составить заговор с целью свергнуть и умертвить императрицу Елизавету Петровну и возвести на престол отстранённого Иоанна. К участию в заговоре Турчанинов привлёк прапорщика Преображенского полка Ивашкина и сержанта Измайловского полка Сновидова. Усилия нескольких заговорщиков, не нашедших сколько-нибудь широкой поддержки ни в армии, ни среди придворных, оказались бесплодной авантюрой и были обречены на заведомый провал. Заговорщики были арестованы, биты кнутом, а Турчанинову, как главному зачинщику заговора, вырвали ноздри и язык, после чего все трое были сосланы на Камчатку. Это произошло в 1742 году, в самом начале царствования Елизаветы Петровны. К прибытию Беньовского в камчатскую ссылку в Большерецке находился только Турчанинов, а два его сообщника были расселены по другим пунктам Камчатки: Ивашкин — в Верхнекамчатск, а Сновидов — в Нижнекамчатск.

Двадцать лет спустя другая группа заговорщиков составила новый заговор с целью свержения Екатерины II и возведения на престол всё того же злополучного узника Иоанна Антоновича. Во главе заговора встал поручик Измайловского полка Семён Гурьев. В заговоре также приняли участие его братья, Иван и Александр Гурьевы, и капитан того же полка Пётр Хрущов. Все они были приговорены к ссылке на Камчатку. Из них Семёна Гурьева и Хрущова определили на поселение в Большерецк. Четвёртым ссыльным здесь был немец Магнус Мейдер, бывший адмиралтейский лекарь. Причину его ссылки Хрущов объяснить не смог. Помалкивал об этом и сам Мейдер, человек малообщительный. По предположению Хрущова, лекарь мог быть уличён и арестован как агент прусского короля.

— Поручик Мирович был связан с вами? — спросил Беньовский, выслушав рассказ Петра Алексеевича.

— Нет. Это имя нам тогда вовсе не было известно. Мирович пытался два года спустя вызволить несчастного Иоанна Антоновича из Шлиссельбургской крепости. Погибли оба. До нас дошли запоздалые слухи.

— В чём вы видите причину неудач таких заговоров?

— Наверное, в том, что нас было слишком мало. Кучка смельчаков, не имевших широкой опоры со стороны людей, окружавших трон. Мы пытались расширить число заговорщиков, заводили опасные беседы с лицами, внушавшими нам доверие. Но обожглись на первом же человеке, оказавшемся доносчиком. И это привело к провалу. Увы, имя Иоанна Антоновича мало кого привлекало. Екатерина, щедрой рукой одаривая гвардию, дворянство, вельмож, была реальной, осязаемой фигурой. На неё молились. Это мы поняли не сразу. А если бы поняли ещё тогда, то скорее всего отказались бы от своих романтических замыслов.

— Как вы мыслите своё будущее, капитан?

— Оно беспросветно. Нам было выдвинуто серьёзное обвинение. Такое монархи так легко не прощают.

— А вам не приходила в голову мысль изменить вашу судьбу?

— Конечно, приходила, и не раз. Но что значит изменить судьбу? В нашем положении это может быть только бегство.

— Да, бегство. Вы совершенно правы.

— А для этого нужно вовлечь в заговор моряков и завладеть судном.

— Вы прямо читаете мои мысли, капитан.

— Я следую логике вещей. А логика подсказывает единственный выход.

— Единственный. Мы с вами единомышленники. Вашу руку, Пётр Алексеевич.

Они обменялись рукопожатиями, как два сообщника.

— На ваших сотоварищей можно рассчитывать? — испытующе спросил Беньовский.

— Я думаю, что да. Впрочем, от старика Турчанинова практической пользы ждать не приходится. Стар, вечно на хвори жалуется. А с Гурьевым и Мейдером я поговорю.

Нилов продолжал проявлять интерес к Морису Августу и приглашал его то в канцелярию, то к себе в дом. С утра начальник области бывал ещё трезв и рассуждал внятно. Завязывалась беседа. Нилов расспрашивал Беньовского о сражениях Семилетней войны, о столице Священной Римской империи Вене, о движении конфедератов и с интересом слушал его рассказы. Почувствовав в характере собеседника доброту и жалостливость, Морис Август решил сыграть на этой струнке.

— Я горький неудачник, господин Нилов. Передо мной, сыном генерала и богатого магната, открывалась блестящая карьера в австрийской армии. Но карьера внезапно оборвалась — поссорился с начальством. Думал заняться хозяйством. Отцовские имения — богатейшие в Трансильвании. Но отец внезапно умер, и началась тяжба с роднёй из-за наследства. Зятья опередили меня, подкупив суд, и лишили меня имений. Я вынужден был покинуть родину. Предложил свои услуги конфедератам, не питая никаких враждебных чувств к вам, русским. Надо же кому-то служить.

— Да, да, понимаю вас.

— Стремительный взлёт — молодой полковник, генерал. И вдруг всё обрывается. Русский плен... Неудачный побег... Суровый приговор императрицы.

Нилов произносил слова сочувствия и старался отвлечь Беньовского от грустных мыслей рассказами о Камчатке. Какой край несметных богатств! Какая здесь охота и какая отличная пушнина! А какая лососёвая рыба, которая весной и летом заходит в реки и ручьи нереститься! Вот только с хлебом и овощами плохо. Всё привозное и дорогое.

— А почему бы вам не завести своё хлебопашество? — спрашивал Беньовский.

— Пытались уже. Ещё до вашего приезда. Выдал я из казны взаимообразно одному предприимчивому человеку тысячу рублей. Посеял он рожь и ячмень, но все всходы были побиты заморозками.

— Стоит ли отчаиваться от одной неудачной попытки?

К вечеру Нилов почти всегда бывал навеселе. Становился оживлённым, болтливым. Приглашал Беньовского к столу, угощал водкой и красной икрой. Пить Морис отказывался, а икоркой и другими камчатскими угощениями не брезговал, ибо изголодался за дорогу. При беседах присутствовал и сын Нилова Игната, крепкий парень лет шестнадцати. Он с интересом внимал рассказам гостя. В них смешались какая-то часть правды о европейских городах и странах с безудержной и буйной фантазией Мориса Августа. Поэтому рассказы и получались такими занимательными.

Однажды Нилов, ещё относительно трезвый, таинственно сказал Беньовскому:

— Дело к вам особое... — Он запнулся, не зная, как обращаться к венгру. Персона, по его понятиям, была когда-то важная. Барон как-никак, генерал.

— Называйте меня просто Морис, мой капитан, — подсказал ему Беньовский. — Вы старше меня и по возрасту, и по положению и вправе на простое обращение.

— Вот что, Морис... Не взяли бы вы на себя роль домашнего учителя моего Игнаши? Вам будет обеспечен стол в моём доме. Малому пора постигать науки, да отправлять парня из родительского дома за тридевять земель не хотелось бы.

— Не знаю, что и ответить вам. Мой жизненный путь всегда был связан с военным делом. Учительствовать никогда не приходилось. Разве что из уважения к вам...

— Начальной грамоте Игнату обучал здешний поп. Теперь бы языкам подучить, латыни, французскому да и арифметике с географией.

— Можно и языкам. Можно и арифметике с географией, — согласился Морис.

В душе Беньовский был рад такому предложению. Выходит, Нилов проникался к нему доверием, делал его своим человеком в доме, снимал с него заботы о хлебе насущном. А это облегчало подготовку к побегу.

Занятия с Игнашей начались в тот же день. Беньовский не был педантичным и требовательным педагогом, не придерживался никакой систематической методики. С Игнашей у него установился полный контакт. Если Нилов не присутствовал на уроках, Морис занимал своего ученика рассказами о всяких далёких заморских странах, в которых ему якобы доводилось побывать. Это называлось уроками географии. Когда же появлялся раскрасневшийся от выпитого вина Нилов, Беньовский переходил к арифметическим задачкам или латыни. При всей бессистемности таких занятий Игната, парень Способный и сообразительный, всё же схватывал какие-то крохи знаний. А старый Нилов с гордостью говорил, что сына его, обучает всяким наукам образованный человек, генерал, и делился заветной мечтой открыть в недалёком будущем в Большерецке школу, в которой смогли бы обучаться сыновья торговых и служилых людей. «Дай-то Бог», — отвечали купцы.

— Хорошо бы воспользоваться доверием Нилова, — поделился своими мыслями с Хрущовым Беньовский. — Хочу добиться у него права свободно передвигаться по камчатской земле, да не знаю, под каким предлогом.

— А я подскажу предлог, — уверенно ответил Хрущов.

— Готов вас выслушать.

— Нилов жаловался вам на трудности с доставкой хлеба, на неудачную попытку посеять рожь и ячмень?

— Жаловался, и не раз.

— Заинтригуйте его вашими планами исследовать юг Камчатки на предмет возможного устройства там земледельческой колонии. На юге полуострова климат помягче. Уверен, что Нилов и поручит вам это исследование.

— А что? Неплохо задумано. Чтобы скрыть приготовления к побегу и облегчить себе свободу действия, нам необходимо оторваться от Большерецка.

После очередного урока с Игнашей Беньовский заговорил с Ниловым. Сперва похвалил способности его сына, легко запоминавшего мудрые латинские афоризмы. Похвала была приятна отцу. Потом Морис перевёл разговор на идею устройства земледельческих поселений в районе реки Лопатки на крайнем юге полуострова.

— Вам-то какая выгода от этого? — спросил его Нилов.

— Лично мне никакой выгоды нет. Хотелось бы послужить людям, приютившим меня. И исследовательской работой заняться. Ведь, прежде чем создавать такие поселения хлебопашцев, надобно облазить весь район.

Нилов был большим тугодумом и никогда не решал ни одного дела сразу. Он размышлял в короткие минуты протрезвления над словами Беньовского несколько дней, а потом сказал ему:

— Поезжайте-ка сами на реку Лопатку. А Игнатию устроим каникулы. Совсем заучился малый, пусть поотдохнёт.

С соизволения начальника области Беньовский вместе с Пановым, Степановым и Винбладом, прихватив с собой двух камчадалов, несколько раз ездили по зимнему пути на оленях в район реки Лопатки. Хотя Морис и не составил ясного представления о пригодности местности к устройству там земледельческой колонии — вся земля была покрыта снежной толщей, — он написал для Нилова пространную докладную записку. В ней он дал описание долины Лопатки, которая, по его мнению, защищена холмами от холодных ветров. К тому же рядом и гавань удобная. Было бы желательно продолжить исследование местности в летние месяцы. Писал Морис свою записку с напускной увлечённостью, чтобы усыпить бдительность Нилова и его помощников.

Во время последней поездки на юг Беньовский и его спутники встретили на обратном пути ссыльного прапорщика Ивашкина. Он ехал на оленях в сопровождении погонщика-камчадала из Верхнекамчатска в Большерецк. На привале у костра разговорились.

— Еду по поручению нашего исправника за покупками, — объяснил Ивашкин.

— И доверяет ваш исправник заговорщику? — с ухмылкой спросил Беньовский.

— А почему бы не доверять? Не впервой езжу. Сбежать некуда. А люди в Верхнем все наперечёт.

— Некуда, говорите, сбежать? А если бы представилась такая возможность?

— Если бы да кабы... Назовите мне такую возможность.

На предложение Беньовского участвовать в побеге Ивашкин ответил вроде бы положительно и стал выпытывать подробности плана побега.

— Вот доживём до лета... — уклончиво ответил Морис.

По прибытии в Большерецк Беньовский продолжал уроки с Игнашей. Нилов, если бывал трезв, читал его докладную записку.

— Прелюбопытно, весьма прелюбопытно, — сказал он в порядке поощрения Морису.

— Виноват, если чересчур пространно изложил свои мысли. Увлёкся. Предвижу, что работа нам на многие годы.

— Это хорошо, коли увлеклись. В увлечении неволя не столь тяжела, — сказал Нилов с сочувствием. — Тут Ивашкин такое говорил про вас. Оговорить пытался. Не поверил я ему. Приказал немедленно возвращаться в Верхнекамчатск.

«Вот оно что!» — с тревогой подумал Беньовский, но расспрашивать Нилова ни о чём не стал, дабы не выдать своего волнения. Ивашкин, видимо, поразмыслил и решил не ввязываться в рискованное предприятие. Более того, он сообщил начальнику края, что среди ссыльных зреет заговор с целью побега. И по всей видимости, главарь заговора этот венгр или поляк.

А дело обстояло следующим образом. Достигнув Большерецка и остановившись у знакомого купца, Ивашкин предался мучительным размышлениям. Мысль о побеге заманчива. Но сулила она неясные, зыбкие перспективы и была сопряжена с опасным риском. От своей теперешней доли бывший прапорщик не то чтобы был в восторге. Но как-то приспособился, притёрся к трудностям камчатской жизни. Десятый год жил с доброй, домовитой камчадалкой, от которой прижил троих ребятишек, ловил рыбу в реке, ставил силки на соболя. Полуграмотный урядник, выслужившийся из казаков, привлекал его в помощь, когда приходилось составлять бумаги, разбирать всякие административные дела и тяжбы с аборигенами, доверял ему всякие поручения, в том числе и поездки в Большерецк за покупками. А как-то намекнул, что исходатайствует у начальства разрешение зачислить бывшего прапорщика Ивашкина за примерное поведение и для пользы дела на государеву службу с установленным жалованьем либо к себе в канцелярию писарем, либо в воинскую команду. Неплохо бы!

«Стоит ли игра свеч? — задал себе вопрос Ивашкин, раздумывая над предложением Беньовского, и ответил убеждённо: — Нет, не стоит. О заговоре он решил тут же сообщить Нилову. Но, к его удивлению, начальник Камчатки выслушал его рассеянно. Проникшийся определённой симпатией к Беньовскому, Нилов не придал большого значения словам Ивашкина. Да и сама мысль о бегстве с Камчатки казалась ему фантастической, нереальной.

Всё же донос Ивашкина не на шутку встревожил Беньовского, решившего проявлять максимальную осторожность. Пользуясь правом свободного передвижения, он вместе с Винбладом или с Батуриным неоднократно посещал Чевакинскую гавань. Предприятие требовало привлечения на свою сторону моряков, необходимо также было присмотреть корабль для захвата.

В устье реки Большой ссыльные обнаружили небольшое повреждённое судёнышко. Команда во главе с приказчиком Чулочниковым производила ремонт. Люди бестолково суетились на палубе, мешая друг другу. Приказчик ругался замысловато. От Чулочникова Беньовский узнал, что судно принадлежит охотскому купцу Холодилову. Ещё прошлым летом купец отправил его для промысла морского зверя на Алеутские острова. У берегов Камчатки судно село на мель и оказалось повреждённым. После больших и продолжительных усилий Чулочников смог довести судно до большерецкого устья, чтобы здесь зазимовать, произвести необходимый ремонт, а с открытием навигации пуститься в дальнейший путь.

— Команда хуже некуда, — пожаловался Беньовскому приказчик. — Набрали всяких случайных людей, не привыкших к морю. Матросы совсем вышли из повиновения. Пришлось пожаловаться большерецкому начальству. Нилов прислал воинскую команду, припугнул смутьянов острогом. Люди приутихли, но затаили злобу. Вижу это по их взглядам.

— Не годится нам эта скорлупа, — сказал Беньовский сопровождавшему его Батурину. — Не дотянет до берегов Японии, а уж длительное плавание и подавно не выдержит. Да и команда — всякий сброд. Мне больше нравится вот этот кораблик.

Морис показал на судно более внушительных размеров, вмерзшее в лёд реки несколько в стороне от купеческого судёнышка.

— Это же старый наш знакомый, казённый галиот «Святой Пётр», на котором мы прибыли, — сказал Батурин.

— Его и будем брать. Я узнал, что галиот должен выйти в Охотск в мае или начале июня.

Был февраль семьдесят первого года. Зима стояла суровая, вьюжная, с обильными снегопадами. Сугробы наметало чуть ли не до самых крыш. По утрам солдаты воинской команды разгребали снег, чтобы расчистить вход в канцелярию и в командирский дом. Мороз разрисовал стёкла домов причудливыми узорами. В тайге жалобно стонали деревья.

В один из таких февральских дней Хрущов порадовал Беньовского:

— Склонил на нашу сторону штурмана Чурина.

Штурман командовал галиотом «Святой Пётр», на который нацеливался Морис. Вовлечение в заговор Чурина было неоценимо.

— Как это удалось? — с интересом спросил Беньовский.

— А вот как. Дошли до меня слухи, что Чурин по каким-то причинам боится возвращаться в Охотск. Я подпоил его, чтобы развязать язык. Подвыпив, штурман поведал мне свою нехитрую историю. Ещё во время прежней своей службы на другом корабле под началом капитан-лейтенанта Левашова Чурин проявлял неповиновение командиру, недисциплинированность, за что был отдан под суд. Однако нужда в услугах штурмана была большая, да и моряков не хватало. Начальство и отложило суд до поры до времени. Но в Охотске штурман пустился во все тяжкие, повёл разгульную жизнь, увлёкся карточной игрой, наделал долгов. Расплачиваться с кредиторами ему нечем, угроза суда остаётся. Вот почему Чурин опасается возвращаться в Охотск. Я легко убедил его, что один смелый шаг с его стороны принёс бы избавление от всех неприятностей.

— По всей видимости, этот Чурин дрянь человек. Но для нас он незаменим. Так что поздравляю вас с ценным приобретением.

Привлечение к заговору Чурина окрылило Беньовского и Хрущова, и они стали энергично действовать, расширяя круг заговорщиков. Морис обратил внимание на сына местного священника Уфтюжанинова, Ивана, который иногда заходил к сыну Нилова. Иван был постарше Игнаши года на два-три. Он мечтал поступить матросом на корабль и отправиться в дальние плавания. Но суровый, деспотичный отец и слышать не хотел об этом. Он держал при себе Ивана, заставлял прислуживать в церкви, навалил на него всю чёрную работу по дому, а бывало, давал парню и крепких подзатыльников, если тот чем-то не угодил отцу.

Беньовский вызвал Ивана Уфтюжанинова на откровенный разговор и выслушал его жалобы на житьё-бытьё.

— Считай, Иван, что сам Господь Бог послал меня к тебе, — сказал многозначительно Морис. — Сделаем из тебя доброго моряка и поплывём в знойные заморские страны, где много сокровищ и смуглых красавиц. А для этого ты поможешь нам овладеть судном.

— Но ведь это заговор против государыни. Великий грех, — с испугом сказал сын священника.

— Да, Иван, это заговор. Только не грех это. Государыня вероломно завладела троном, устранив мужа, законного императора. А теперь не допускает к власти сына, Павла Петровича. Я не могу сейчас тебе всего сказать, придёт время — скажу. Знай одно, я, генерал Морис Август Беньовский, облечён высоким доверием цесаревича. Он бы одобрил наши действия.

Слова Беньовского произвели впечатление на недалёкого парня.

Подобным же образом Морис привлёк к заговору канцеляриста Рюмина, тоже Ивана. Бывая в большерецкой канцелярии, Беньовский присматривался к Рюмину, улавливая в его глазах постоянную тоску. При всей своей незлобивости Нилов был взбалмошным и тяжёлым человеком, к тому же постоянно пьяным. Работать с ним, как мог заметить Морис, было нелегко. Давая сумбурные, бестолковые распоряжения, противоречащие одно другому, он легко забывал их и потом ругал канцеляристов, заставляя по нескольку раз переписывать одну и ту же бумагу. А потом оказывалось, что та бумага и вовсе не нужна никому. Однажды, выслушав очередную брань Нилова, канцелярист был особенно подавлен. Встретив Беньовского, Рюмин сказал ему с горечью:

— Убежал бы на край света. Да Камчатка и есть тот край света.

— Бежать надо в жаркие страны.

— Отсюда убежишь!

— Было бы желание.

— Желание-то есть. Да как?

— Заходи, Иван, потолкуем. Тогда и узнаешь как.

Были привлечены к заговору несколько матросов, купеческих служителей, камчадалов.

Возникает закономерный вопрос: как Беньовскому и его главным сообщникам удалось сравнительно легко расширить круг заговорщиков и вовлечь в него простых людей, которые вроде бы не были обижены судьбой и казались далёкими от политики. Главную роль в привлечении людей к заговору играли, как говорят источники, сам Беньовский и Хрущов, который постепенно становился его правой рукой. Они-то и показали себя искусными демагогами и хитрецами. Обратимся к исследователю истории Беньовского В. И. Штейну. Он пишет, что более простодушных людей главари заговора морочили тем, что будто недалеко от Камчатки лежит остров, на котором много золота и им легко нагрузить всё судно. «Мы, — рассказывали искусители, — доберёмся туда после короткого плавания, наполним галиот золотом, а тех, кто не пожелает следовать с нами в Европу, высадим опять на камчатский берег». Людям более развитым внушалось, будто Беньовский и привезённые с ним арестанты страждут невинно из-за великого князя Павла Петровича. Беньовский по секрету показывал единомышленникам зелёный бархатный конверт, будто бы с печатью его высочества, с письмом к императору римскому о намерении Павла вступить в брак с дочерью императора.

Беньовский уверял, будто сослан за тайное посольство, но сумел сохранить у себя драгоценное письмо — залог величайшей к нему доверенности, и должен непременно доставить его по назначению.

Так исследователь, опираясь на источники, описывает действия Беньовского и Хрущова по подготовке заговора. Как мы видим, главари заговора пустили в ход демагогию, хитрость, представляя дело так, что они якобы действуют в интересах обойдённого коварной и властолюбивой матерью цесаревича Павла Петровича.

Круг непосредственных участников заговора или сочувствующих заговору значительно расширился. В Большерецке открыто говорили о том, что ссыльные готовят какое-то дерзкое предприятие. Слухи об этом дошли и до команды купеческого судна, зазимовавшего в устье реки Большой. Команда отрядила выборного и направила его для переговоров к Беньовскому. Выборный сообщил, что команде Чулочникова известно о вербовке ссыльными сторонников, правда, неизвестно, для какой цели. Не может ли оказаться полезным участие моряков в этом предприятии? Визит выборного встревожил Мориса, опасавшегося раскрытия заговора. Поэтому он дал осторожный, уклончивый ответ, который можно было истолковать двояко.

О намерениях заговорщиков ничего не подозревал, кажется, один только Пётр Нилов, по-прежнему относившийся к Беньовскому с полным доверием. Морис продолжал давать уроки Игнаше. Он нанял крестьянина-плотника, начавшего рубить ему сруб. Батурин и Степанов взялись за дело сами. Плотники они оказались никудышные. Но всё же иногда приходили на стройку поковыряться и кое-как возвели три венца избы. Казалось, ссыльные готовились к долгому пребыванию на полуострове.

Неожиданное событие внесло осложнения.

Был конец апреля. В низинах между сопками ещё белел снег. По утрам случались заморозки. Но приближался день выхода галиота в море. И Беньовский решил поторопиться с планом побега. Вместе с Винбладом он пошёл уговаривать Семёна Гурьева присоединиться к заговорщикам. Гурьев, единственный из большерецких ссыльных, держался особняком и пока что уклонялся от всякого разговора о бегстве, хотя Хрущов и пытался не раз заговаривать с ним об этом.

— Вы с нами, поручик? — спросил его напрямик Беньовский.

— Я вас не понимаю, — ответил Гурьев.

— Ещё раз спрашиваю, вы с нами?

— Что вы затеваете?

— Освобождение. Бегство на галиоте в одну из европейских стран.

— Нет уж, увольте. Хватит с меня того, что однажды поплатился за свою склонность к авантюризму.

— Разве вы раскаиваетесь в том, что подняли руку на Екатерину, устранившую мужа, узурпировавшую трон?

— Вы не поп, чтобы меня исповедовать.

— Где ваше мужество, гвардии поручик? — вступил в разговор Винблад..

— Нет его, растерял. Вот так.

Беньовский и Винблад ещё пытались уговорить Гурьева, но тщетно. Того эти уговоры только раздражали.

— Оставьте меня в покое, господа. Или я открою ваши замыслы Нилову! — резко выкрикнул Гурьев.

— Ах, так вы ещё и угрожаете предательством! — со злобой ответил побагровевший Беньовский.

Он яростно ударил Гурьева кулаком в лицо один раз, другой. Оторопевший Гурьев слабо защищался, проклиная обидчика. Морис продолжал избивать бывшего поручика. Винбладу с трудом удалось остановить избиение.

— Не забывайте, мой дорогой, что вы дворянин, а не камчадал, — сказал он, силком выводя Беньовского из гурьевской избы.

Пострадавший вытер рукавом рубахи окровавленное лицо и вышел на волю вслед за Беньовским и Винбладом. Он постоял некоторое время в раздумье и побрёл понуро к дому сотника Чёрных из воинской команды. Сотник выслушал сбивчивый рассказ Гурьева и несколько раз неодобрительно хмыкнул, разглядывая его лицо со следами побоев.

— Доложим по начальству, будьте покойны, — сказал Чёрных и направился к Нилову.

Начальник Камчатки был в изрядном подпитии, и до него плохо доходил смысл слов, сказанных сотником. Поэтому Чёрных был вынужден несколько раз повторить всё то, что сам услышал от Гурьева.

— Настоятельно прошу, ваше высокородие, принять меры, — сказал сотник. — До меня и раньше доходили слушки о том, что ссыльные замышляют какую-то крамолу.

— Крамолу, — машинально повторил Нилов.

—Гурьев подтвердил эти слухи. Во главе заговора стоит этот Беньов. Он жестоко избил Гурьева за то, что тот не захотел примкнуть к заговорщикам.

Наконец-то до Нилова дошёл смысл сказанного.

— За доклад спасибо. Разберусь, — хмуро сказал он.

— Разберитесь, ваше высокородие. Они, чего доброго, овладеют острогом, команду разоружат.

— Я говорю, разберусь. Отрядите-ка сержанта к Беньову, чтоб передал приказ немедленно явиться ко мне.

— Слушаюсь.

Через некоторое время сержант появился у Нилова, но без Беньовского.

— Почему один? — с раздражением спросил начальник Камчатки.

— Заболел, говорит, ваше высокородие. В постели лежит и стонет.

— Ладно, приведёшь его завтра.

Нилов всё ещё проявлял снисходительность к учителю своего Игнаши и, кажется, всерьёз поверил в его болезнь. Но и на следующий день Беньовский уклонился от визита к начальнику края. Он скрывался в доме у камчадалов, где его меньше всего надеялись найти. Таинственное исчезновение главаря заговора уже начинало не на шутку тревожить и раздражать Нилова. И вечером по его приказу капрал с шестью солдатами был отряжён на поиски Беньовского. Но заговорщики были готовы к этой акции. С помощью всяких хитростей и уловок они перехватили солдат поодиночке, разоружили, связали и посадили в погреб.

Морис спешно собрал основных сообщников. Приказал им вооружиться. Кто воспользовался ружьями, отобранными у связанных солдат, кто принёс охотничьи дробовики.

— Выступаем ночью, — отрывисто сказал Беньовский собравшимся. — Дальнейшее промедление гибельно для всех нас. И помните... беспрекословное повиновение. Я возглавляю предприятие. Мой заместитель господин Хрущов.

Штурманские ученики Измайлов и Зябликов оказались среди тех, кто выслушивал распоряжение Беньовского. Но твёрдого намерения примкнуть к заговорщикам у них не было. Сейчас, поразмыслив, что дело, затеваемое ссыльными, не только рискованно, а будет сопряжено с возможным вооружённым нападением на гарнизон и вообще пахнет государственной изменой, они решили помешать этому и устремились в большерецкую канцелярию. Час был поздний. Караульные, охранявшие канцелярию, были мертвецки пьяны. Все попытки штурманских учеников разбудить их и втолковать им об опасности ни к чему не привели. Попытались Измайлов и Зябликов достучаться до капитана Нилова, ломились в дверь его дома, стучали в окно, но это не помогло. Пьяный Нилов не подавал никаких признаков жизни.

— Чёрт с вами, — выругался Измайлов. — Потом пеняйте на себя.

И штурманские ученики разошлись по домам. События трагической ночи 27 апреля надвигались.