Каторжник император. Беньовский

Глава двадцатая

Умирал старый король мучительно. Заразился страшной болезнью, оспой, от молодой девушки, присланной ему Дюбарри для очередных утех.

Покойного похоронили со всеми полагающимися королевскими почестями. Высший свет демонстрировал притворную скорбь. В народе говорили о Людовике XV с насмешливой иронией, открыто называли его старым развратником. Даже смерть его обернулась фарсом. С его внуком, вступившим на престол под именем Людовика XVI, связывали надежды на добрые перемены, реформы. Молодой король казался полной противоположностью своему деду. Утверждали, что Людовик XVI был мягким, добропорядочным человеком, примерным семьянином. Будучи наследным принцем, он держался в стороне от суеты двора. И это импонировало простым французам. К молодому королю обращались с петициями, требовали отставки всех прежних министров, примерного наказания казнокрадов и ждали перемен.

Созданный общественным мнением образ доброго Людовика был явно идеализирован и вряд ли совпадал с реальным историческим портретом. Покойный дед откровенно не любил внука, который не стал его подобием. Принца не посвящали в государственные дела, и поэтому он не приобрёл необходимого для будущего правителя опыта. На престоле он проявил себя человеком ленивым, безынициативным, трусоватым, смертельно боявшимся всяких новшеств. К тому же молодой король всецело поддался влиянию властной супруги, «австриячки», как называли её в народе, ставшей знаменем консервативных сил.

И всё же Людовик XVI, начинавший своё царствование, не был лишён природного ума и проницательности. Он понимал, что для успокоения общества необходимы какие-то перемены, если не перемены, то хотя бы политические манёвры. Для начала придётся пожертвовать непопулярными министрами деда, одного-двух осудить в назидание другим за казнокрадство. Члены парламента настаивают на немедленной отставке д’Эгильона, с которым давно конфликтуют. Прежде чем принять решение, король решил посоветоваться с супругой.

— Мы взвалили на себя тяжёлое бремя власти и несём ответственность за страну перед Всевышним, — повёл речь король. — Страна имела основания быть недовольной предыдущим монархом и его министрами. От нас ждут добрых перемен.

— Какие перемены вы имеете в виду, сир?

— Прежде всего я хотел бы уволить в отставку всех старых министров.

— И поступите разумно. Новый монарх вправе подбирать себе новых помощников.

— Да будет так, дорогая. Завтра я приму отставку д’Эгильона и других. Парламент настаивает на предании герцога суду. С ним связаны многие злоупотребления.

— А вот этого вы делать не должны.

— Но почему?

— Высшее дворянство — наша опора. Кто из высоких сановников не злоупотребляет своей властью? Не следует раздражать верных нам людей. Принимая отставку министров, не забудьте поблагодарить их за верную службу престолу.

— Вы считаете, я должен так поступить?

— Именно так, сир. Я прошла школу моей матушки, Марии-Терезии, и плохого совета вам не дам.

— Пусть будет по-вашему. Давайте теперь решим судьбу этой шлюшки Дюбарри. Я бы предпочёл видеть её за решёткой Бастилии.

— Фи, Луи! Как вы кровожадны.

— Разве вы, мадам, не говорили мне не раз, что ненавидите эту выскочку?

— Говорила, сир. Я и сейчас её ненавижу. Но не забывайте, что монархия держится на традициях. Фаворитизм — традиция французской монархии. Вспомните, Генрих Четвёртый был весёлым и любвеобильным королём. У короля Солнце была его госпожа Лавальер. У вашего деда — маркиза Помпадур и потом графиня Дюбарри.

— Продолжайте, мадам. У Людовика Шестнадцатого...

— У него Мария-Антуанетта.

— Справедливо сказано. В одном лице жена и любовница. Так что будем делать с Дюбарри?

— Заключим её на время в монастырь. В один из привилегированных. Когда страсти улягутся, пусть проживает в своём загородном замке. Не забывайте, что многие титулованные особы обязаны ей карьерой, высокими должностями. Они не одобрят, если мы поступим с графиней слишком сурово.

Перебирая кандидатуры на посты министров, король вспомнил о сорокасемилетнем Анн-Роберте-Жаке Тюрго[54], весьма популярной фигуре в политических кругах Франции. Норманнский дворянин, он не мог похвастать слишком знатным происхождением. По воле родителей Тюрго готовил себя к сану священника, обучаясь на теологическом факультете Сорбонны. Но духовная карьера пытливого юношу никак не прельщала. Он увлёкся чтением сочинений Вольтера, философа Локка, занялся изучением экономики, сблизился с кружком просветителей-энциклопедистов и сам стал писать статьи для французской энциклопедии. Решительно отказавшись от стези священнослужителя, Тюрго сделался популярным публицистом.

В прессе появились его статьи по различным экономическим и философским проблемам. Он выдвигал свои проекты улучшения торговой и таможенной политики, поощрения предпринимательской деятельности, оздоровления финансов. Тюрго, экономист, философ, просветитель, привлёк внимание властей, и он получает довольно высокие посты в провинциальном правительственном аппарате.

Французский ваятель Гудон, автор известной работы «Вольтер в кресле», находящейся в коллекции петербургского Эрмитажа, создал также скульптурный портрет Тюрго. Лицо мыслителя, в образе угадываются острота ума, скептицизм, склонность к иронии.

Неожиданно Тюрго получает от Людовика XVI пост морского министра. Прежний министр, де Бойн, при увольнении в отставку был обласкан королём и встретил своего преемника в стенах министерства дружелюбно, без желчи.

— В чём вы видите, дорогой Тюрго, свою основную задачу на посту министра? — спросил де Бойн, передавая дела.

— Я должен подумать о строгой экономии, — ответил Тюрго. — Расточительность покойного короля дорого обошлась Франции.

— Тогда не повторяйте моих ошибок.

— О каких ошибках вы говорите, граф?

— Мы с герцогом д’Эгильоном переоценили де Бенёва, сомнительного барона, направив его во главе экспедиционного корпуса на Мадагаскар. Он прислал мне два отчёта о своей деятельности. Отчёты эти — сплошное бахвальство и требование огромных денег. Сдаётся мне, что перед нами заурядный мошенник. Того же мнения придерживается губернатор Дюма, обличающий полковника в крупных растратах. Оставляю вам в наследство это скандальное дело.

Заняв министерское кресло, Тюрго стал не спеша вчитываться в отчёты Беньовского. По убеждению министра деятельность Мориса Августа заслуживала неоднозначной оценки. Его экспедиционный корпус смог создать плацдарм на восточном побережье Мадагаскара для дальнейшего расширения французского влияния на острове. Он заложил форт Сен-Луи, развернул строительство, провёл военные операции. Но нельзя было не уловить безмерно хвастливый тон отчётов и явно завышенные суммы расходов, которые указывались Морисом Августом.

Тюрго не успел прийти к какому-либо решению, так как его пребывание на посту морского министра оказалось совсем непродолжительным. В сентябре 1774 года Людовик XVI назначил его генерал-контролёром финансов, фактическим главой финансового министерства.

— Мы решили использовать ваш опыт и знания, мосье, с большей пользой для Дела, — сказал ласково король, принимая Тюрго в домашней обстановке в Малом Трианоне в Версале. — Вы прирождённый финансист. Поможете нам оздоровить финансы, оживить экономику. Найдите эффективные меры для поощрения промышленности и торговли.

Тюрго вышел от короля окрылённый его добрыми напутствиями. Он и сам хотел того же, чего от него требовал Людовик. Не мог тогда знать министр, что не пройдёт и двух лет, как король уволит его в отставку. Деятельный Тюрго, вознамерившийся провести экономические реформы, облегчить налоговое бремя трудовых слоёв населения, вызвал недовольство высшей аристократии. Она никак не хотела делиться своими привилегиями с третьим сословием. Консерваторы — противники реформ — нашли союзника в лице Марии-Антуанетты, которая сумела повлиять на слабохарактерного мужа. Провал политики буржуазных реформ наглядно показал, что подобный курс никак не совместим с феодальным абсолютизмом.

После назначения Тюрго генерал-контролёром финансов на посту морского министра оказался Сартин, бывший генерал-лейтенант полицейской службы, человек, не оставивший большого следа в истории Франции. Приняв напутствие прежнего министра и папку с делами Беньовского, он принялся за чтение отчётов Мориса Августа. Читал и не знал, какое принять решение. Не определился он с решением и тогда, когда познакомился с пространным письмом губернатора Дюма с обвинениями в адрес командира экспедиционного корпуса. Чутьё старого полицейского подсказывало Сартину, что основные пункты обвинения Беньовского в казнокрадстве и мошенничестве выглядели убедительными. Возможно, губернатор с компаньонами и Морис Август что-то не поделили, отсюда неприязнь Дюма к Беньовскому. Сартин сказал сам себе, что с выводами спешить не стоит. Приходится считаться, что у командира экспедиционного корпуса влиятельные покровители. В их числе богатый финансист, близкий ко двору Шарль Бове, бывшие министры д’Эгильон и де Бойн. Их отставка вовсе не означает политической опалы. Герцог и граф остались видными фигурами высшего света, бывали при дворе. С ними министр Сартин ссориться не хотел. Если же ему никак не избежать удара по Беньовскому, он будет опираться не только на собственные отчёты командира корпуса и свидетельства губернатора Иль-де-Франса, но и на показания новых, объективных свидетелей. Министр воспользовался отъездом в индийские владения Франции двух генеральных комиссаров — бригадного генерала Белькомба и ответственного сотрудника морского министерства Шевро. Комиссары получили приказ заехать по пути на Мадагаскар и там произвести самую тщательную инспекционную проверку всей деятельности Беньовского, сверить его расходы, указанные в отчётах, с тем, что реально сделано экспедиционным корпусом. Инструкция, выданная комиссарам, была подписана морским министром Сартином и генерал-контролёром финансов Тюрго и наделяла Белькомба и Шевро самыми широкими полномочиями.

Перенесёмся же теперь на остров Маврикий, где о кончине старого короля ещё не знали.

Господин Дюма встретил Беньовского внешне любезно, поинтересовался его здоровьем, а сам со злорадством думал, что его письмо-донос сделает своё дело и придётся этому самоуверенному полковнику совсем не сладко. Морис Август напомнил губернатору о не выплаченном ему остатке суммы правительственных ассигнований на содержание экспедиционного корпуса.

— Дорогой барон, рад бы всей душой... — с притворной любезностью произнёс Дюма. — Но поймите меня. Я насобирал всё, что мог, и послал вам с Роше. Разве вы не получили?

— Получил. Но за вами остался долг.

— Уверяю, что при первой возможности...

— Мне нужны деньги не при первой вашей возможности, а сию минуту. Если не рассчитаетесь со мной, пеняйте на себя.

— Вы мне угрожаете, барон?

— Понимайте, как хотите.

— И какие же санкции с вашей стороны мне грозят?

— Сегодня же даю команду фрегату выйти в Порт-Луи и доставить сюда всех тяжелобольных. А их несколько десятков. И вам придётся их лечить и кормить за счёт бюджета колонии.

— Вы этого не сделаете. Наш маленький госпиталь и наш бюджет не рассчитаны на такую массу больных.

— Сделаю, мосье Дюма. Непременно сделаю, если не получу от вас денег.

— Вы сущий дьявол, барон.

— Ошибаетесь, любезный Дюма. Я не дьявол, а только военачальник, который должен заботиться о своих подчинённых.

— Дайте время подумать. Я должен посоветоваться с компаньонами.

— Даю вам время на размышления до утра.

Утром командир экспедиционного корпуса сполна получил долг. Проклиная в душе Мориса Августа, губернатор с ехидцей подумал, что недолго осталось торжествовать нахрапистому полковнику.

От Дюма Беньовский узнал о смерти корпусного казначея и горько пожалел об этой утрате. Покойный был таким покладистым и послушным, он заслужил, чтобы поклониться его могиле.

Возвращаться на Мадагаскар Морис Август не спешил. Жену порадовал роскошным подарком — золотым колье с бриллиантами. Фредерика выразила свой неподдельный восторг, бурно обхватила мужа за шею, расцеловала и закружилась с ним в диком танце. Беньовский насилу высвободился из цепких объятий — кольнуло в повреждённой ноге.

— Ты меня балуешь, Морис.

— Кого же мне ещё баловать, коханочка?

—Но ведь это стоит очень дорого.

— А как же иначе? Барон Беньовский может дарить любимой жене только очень дорогие подарки, он же не простой гарнизонный офицер вроде этого, как его... Потье.

— Супруги Потье были у меня по случаю дня моего рождения и подарили корзину роскошных орхидей.

— Но согласись, дорогая... Орхидеи — не бриллианты.

Беньовский совсем забыл, что недавно у Фредерики был день рождения, и решил поправить дело.

— Считай, что я дарю тебе колье по случаю прошедшего дня рождения. Кто ещё был у тебя в гостях?

— Несколько молодых офицеров, подчинённых капитана Потье. Ты, кажется, хмуришься, ревнуешь?

— Ничуть.

— Что делать, дорогой? Приходится довольствоваться такой компанией. Я писала тебе, что дружбы с семьёй губернатора не получилось.

— Не будем говорить об этом Дюма. И у меня дружба с ним не сложилась. Я хочу, чтобы ты надела лучшее своё платье. Посмотрим, к лицу ли тебе эта драгоценная безделушка.

Фредерика поцеловала мужа и убежала переодеваться. Беньовский подумал, что диадему, которую он намеревался подарить графине Дюбарри, показывать жене, пожалуй, не стоит. Сундук с деньгами и драгоценностями Андреянов и Уфтюжанинов приволокли на фрегат и оставили в каюте полковника. Ключи от сундука и от каюты Морис Август всегда носил при себе.

Вошла Фредерика, ослепительно яркая, в атласном платье вишнёвого цвета, вся в драгоценностях. Пожалуй, яркость уже граничила с дурным вкусом. Тяжёлые серьги и браслеты, купленные ею у торговца-индийца, никак не гармонировали с колье. Лишним было и коралловое ожерелье. Жена напоминала манекен из витрины ювелирной лавки, перегруженный драгоценными украшениями, или внезапно разбогатевшую купчиху. Хотел было Беньовский упрекнуть жену за безвкусицу и ещё за то, что водится с компанией каких-то младших офицеров из колониального гарнизона, да раздумал. Лень было втолковывать упрямой провинциальной шляхтичке правила хорошего тона, да, пожалуй, и бесполезно.

Он сказал, что колье очень к лицу Фредерике, и потискал её сытое полнеющее тело. От жены пахло дорогими французскими духами, почти такими же, как от ослепительной мадам Дюбарри. Но увы... Та женщина, пребывающая сейчас в монастыре или, упаси её Бог, в Бастилии, была воплощением изысканного вкуса, утончённости. Античная мраморная богиня! Холодная, недоступная для всех, кроме властелина Франции. Какая же жалкая её тень эта провинциальная барынька, радующаяся каждой побрякушке, его жена, Фредерика Беньовская! Всё-таки жажда женской ласки, по которой он так истосковался, взяла своё.

— Возьмёшь меня с собой на Мадагаскар? — спрашивала Фредерика мужа, когда они оба, утомлённые ласками, усталые, сплелись воедино на измятой постели.

— Огорчу тебя, дорогая. Не возьму.

— Но почему?

— Там скверный климат. Свирепствует лихорадка. Я построю нашу резиденцию, великолепный дворец в здоровом сухом месте. Но на это требуется время.

— Значит, я опять должна тосковать одна в этом унылом городишке?

— Я не спешу возвращаться в Сен-Луи. Можешь пригласить завтра капитана Потье с женой.

— Рада, что не отвергаешь моих друзей. Позволишь мне выйти к гостям в этом колье? Не осуждай мою женскую слабость — хотела бы похвастать твоим подарком.

— Не советую, Фредерика. Видишь ли... Моя работа по успешному освоению острова вызывает зависть неповоротливых людей, таких как Дюма. Зависть переходит во вражду. Они знают, что я стал богатым человеком, очень богатым. И поэтому могу дарить любимой жене столь дорогие подарки. Не стоит дразнить гусей и привлекать внимание.

— Понимаю, Морис. Могу ограничиться и коралловым ожерельем.

— Это самое лучшее, что ты сделаешь.

Морис Август не спешил возвращаться на Мадагаскар, потому что ожидал прибытия на Маврикий корабля с известием о смерти старого короля и письма из морского министерства. Предвкушал удовольствие увидеть разъярённого Дюма, который непременно подумает: оплошал старый дурак, поспешил с выплатой этому... И конечно, не пожалеет самых резких выражений в его, Беньовского, адрес. А хорошо он припугнул губернатора и заставил раскошелиться!

Пока Беньовский миловался с женой, его верный денщик Иван Андреянов помогал своей камчадалке Агафье управляться по хозяйству, ходил на базар за покупками. Уфтюжанинов нёс охрану особняка или сопровождал Мориса Августа в качестве его телохранителя, следуя за ним как тень, когда Беньовский посещал местных купцов, французов, арабов и индийцев. Он вёл с ними переговоры и настойчиво предлагал открывать торговые фактории на Мадагаскаре, в среднем течении Большой реки, к югу и северу от её устья. Некоторые из торговцев принимали предложение полковника и подсчитывали, какие это может сулить прибыли. Дюма и его компаньоны негодовали и обрушивали на голову Беньовского всяческие проклятия. Конкуренты подрывали позиции компании.

Морис Август уловил настроения губернатора и сам пришёл к нему для мирного разговора.

— Дорогой мосье Дюма, выслушайте меня.

— Что ещё вы от меня хотите? Разве я не рассчитался с вами сполна?

— Не об этом речь. Почему бы вашей компании не открыть на Мадагаскаре новые фактории в дополнение к тем двум-трём, которые вы уже имеете? Беру на себя их защиту.

На предложение Беньовского Дюма ответил уклончиво.

— Поймите, не пристало нам дуться друг на друга, — продолжал Беньовский. — Мы должны действовать рука об руку, делать общее дело, быть добрыми союзниками. Я помогаю вам открывать новые фактории, освобождаю их на первый год от всяких пошлин. А вы помогаете мне поддержать мои проекты перед морским министерством.

— Какие ещё проекты?

— Я просил увеличить численность экспедиционного корпуса хотя бы до шестисот человек и соответственно ассигнования. Тогда мы смогли бы сокрушить туземное королевство Имерину в горной части острова.

— Но это кровопролитная война, огромные военные расходы.

— Вы правы. Это война и военные расходы. Какая же война обходится без расходов? Но, сокрушив Имерину, мы, то есть Франция, становимся владельцами богатого острова.

— Не знаю, что и сказать вам, барон. Я человек осторожный, привык поступать взвешенно, осмотрительно.

— Вот и осторожничайте. Боюсь, как бы нас не опередили англичане или голландцы, которых остров также давно привлекает.

Разговор с губернатором оказался безрезультатным. Дюма явно тянул время, ожидая реакции министра на письмо, обвинявшее Беньовского в разных злоупотреблениях.

С согласия мужа Фредерика пригласила чету Потье и ещё местного священника. Беседа с гостями получилась какой-то мелкой, незначительной. Хозяйка и мадам Потье обменивались местными сплетнями. Капитан Потье вспоминал обрывки старых парижских новостей, которые пришли с последним французским кораблём, посетившим Маврикий с месяц назад. Они касались любовных похождений старого ненасытного сатира-короля и его неприязненного отношения к внуку. Падре интересовался миссионерскими успехами корпусного капеллана.

— Отец Огюст окрестил очаровательную малагасийку, — ответил ему Морис Август. — Она стала женой нашего переводчика Филиппа.

— Того самого, что служил у моего предшественника?

— Того самого.

— Вы надеетесь, что Церковь примет в своё лоно и других туземцев?

— Отчего бы не надеяться?

Беньовскому стало скучно. Он оживился только тогда, когда хорошенькая мадам Потье спросила, не приходилось ли его солдатикам воевать с жителями острова? Морис Август стал пространно и увлечённо рассказывать о шлюпочном походе против имеринцев, расцвечивал рассказ яркими подробностями, словно сам был живым участником и свидетелем событий. В его рассказе шлюпочные команды отбивались вёслами от кровожадных зубастых крокодилов, натыкались на засады коварных туземцев и наконец встретили на своём пути мощную крепость. Завязался длительный и упорный бой. Французы атаковали противника по всем правилам военной науки и обратили его в постыдное бегство. Десятки трупов имеринцев остались на поле боя.

— Но ведь вас могли убить?

— Были и в наших рядах убитые. Все мы ходим под Богом.

А через несколько дней на рейде Порт-Луи бросил якорь французский торговый корабль, направлявшийся к берегам Китая. От съехавших на берег купцов и членов команды жители городка узнали запоздалую новость — умер король Людовик XV и на престоле Франции теперь его молодой внук Людовик XVI.

— О проклятье! — выругался Дюма. — Этот авантюрист наверняка всё знал. Потому-то он так настойчиво требовал с меня денег.

Никаких писем из Франции для Беньовского не было. От командира корабля он узнал, что новый король назначил нового морского министра. А прежний, граф де Бойн, уволен в отставку. Госпожа Дюбарри, любимица покойного короля и самая влиятельная дама королевства, заточена в монастырь.

— Больше мне здесь делать нечего, — сказал Беньовский Фредерике. — Распорядись, чтобы Андреянов и Уфтюжанинов собирали вещи. А я должен побывать на поминальной службе в церкви.

— Что же нас ждёт теперь, Морис?

— А вот этого я не знаю. У русских, кажется, есть такая пословица: «Новая метла по-новому метёт». Посмотрим.

Возвратившись на Мадагаскар, Беньовский как-то сразу сник, потерял, казалось, прежнюю энергию. Без интереса он выслушал доклад Ковача, а потом корпусного лекаря Синьяка. Лазарет был переполнен больными лихорадкой и дизентерией. Одни больные выздоравливали, другие пополняли свежее кладбище. Дисциплина в корпусе падала. Строительство шло медленно, вяло. Начались серьёзные перебои с закупками продовольствия. Малагасийцы неохотно продавали рис, фрукты, мясо, так как новый корпусной казначей — его обязанности временно взял на себя прапорщик Качорек — расплачивался с местными жителями с большими задержками. Это привело к тому, что участились грабежи в соседних деревнях. Голодные солдаты таскали домашнюю птицу, опустошали сады, даже были случаи похищения свиней и телят. Небольшая рыболовная команда не успевала обеспечить дневной рацион корпуса свежей рыбой. Росло недовольство местных жителей французами. Ковач доложил о нескольких тревожных случаях — солдаты отлучались из казармы и не возвращались. Они исчезали бесследно. Поиски пропавших ни к чему не приводили.

— Как вы это объясните? — вяло спросил Беньовский.

— Полагаю, что парни вызвали недовольство туземцев и поплатились жизнью. Упрятать концы в воду не трудно. Бросили бедняг в реку на съедение крокодилам.

Мориса Августа тяготила неопределённость. Все его предложения оставались без ответа. Казалось, Париж вообще забыл о существовании его экспедиционного корпуса. Что несёт ему новое царствование?

Представилась оказия узнать от заходившего в Сен-Луи старого знакомого Роше тревожную новость. Новый министр Тюрго, известный во Франции публицист и экономист, недолго пробыл на своём посту. Он получил новое назначение, став теперь генеральным контролёром финансов. А морское министерство возглавил полицейский генерал Сартин.

С тоской подумал Беньовский, что новый министр вряд ли скоро ознакомится с его предложениями и примет по ним какое-либо решение. В последнем своём письме морскому министру Морис Август, настаивая на увеличении ассигнований на содержание корпуса, предлагал основать на Мадагаскаре переселенческую колонию французов и прислать для этой цели хотя бы шестьсот первых колонистов.

В томительном ожидании тянулось время. Проходили дни, недели, а известий из Парижа не было. Подходила к концу расчистка площадки для строительства Нового форта. Похоронили ещё десятка полтора солдат корпуса. Губительная лихорадка не пощадила и одного из офицеров, молодого прапорщика первой роты, того самого, который отправился с корпусом Беньовского на Мадагаскар в надежде укрыться от кредиторов. Жена Филиппа ходила на сносях и ждала младенца. Малагасийцы приходили с жалобами на солдат-грабителей.

Морис Август уже потерял счёт дням и неделям томительных ожиданий, когда раздались пушечные залпы. Это фрегат «Орлеан» обменялся приветственными выстрелами с подходившим корветом «Бретань». На нём плыли в Индию два генеральных комиссара, Белькомб и Шевро, имевшие официальное поручение министров Сартина и Тюрго произвести на Мадагаскаре тщательную проверку всей деятельности экспедиционного корпуса. Над Морисом Августом сгущались тучи.

Уже первые действия комиссаров не предвещали ничего хорошего. Гости не соизволили первыми съехать на берег, а потребовали Беньовского к себе на корабль. Восприняв вызов как личную обиду, Морис Август хотел было сказаться больным и послать на корабль вместо себя Ковача. Но заместитель уговорил Беньовского не делать этого. Вероятно, комиссары — доверенные лица министра, и было бы неблагоразумно осложнять с ними отношения с первых же шагов. Морис Август нехотя согласился с Ковачем и отправился на «Бретань».

Белькомб и Шевро встретили командира экспедиционного корпуса сухо, официально. Беньовский попытался развеять дух отчуждённости.

— Рад вашему приезду, господа, — заговорил он льстиво. — Тронут вниманием министра. Мой дом — пока это только скромная палатка — всегда к вашим услугам.

— Мы останемся на корвете, — сдержанно ответил Белькомб. Будучи в генеральском звании, он держался за старшего. — По мере надобности будем съезжать на берег и, если вы нам понадобитесь, пригласим.

— Как вам угодно. Надеюсь, министр рассмотрел мои предложения? Я настаивал на увеличении численности корпуса, новых ассигнований на его содержание, предлагал основать колонию европейских поселенцев.

— Речь пойдёт не об этом, — перебил Мориса Августа Белькомб. — Правительство поручило мне провести инспекционную проверку всей вашей деятельности.

— Не понимаю, чем это вызвано? Недоверием или клеветой недругов? Разве я не радел с риском для жизни об интересах Франции?

— Не горячитесь, полковник. Не спеша во всём разберёмся. Объясните, коллега Шевро, что послужило причиной нашего приезда.

— Извольте, — отозвался Шевро. — У министра, генерала Сартина, ваши отчёты вызвали серьёзные сомнения. Насколько реальны расходы, на которые вы указываете? Соответствуют ли они тому, что сделано вами на острове?

— Посмотрите сами и убедитесь.

— Посмотрим, непременно посмотрим. Мы располагаем письмом господина Дюма, губернатора Иль-де-Франса. Его мнения насчёт вашей деятельности несколько расходятся с вашими оценками.

— Ах, вот оно что! И вы верите этому клеветнику Дюма? С самой же первой нашей встречи я вызвал у него чувство вражды.

— С чего бы это? Что-то не поделили?

— Именно не поделили. Компания Дюма претендовала на монопольное право торговли с Мадагаскаром. Я оказался для губернатора и его компаньонов помехой.

— Разберёмся, — сказал Белькомб. — У меня к вам вопрос, полковник. Вы действительно оплачивали туземную рабочую силу, которую использовали на расчистке джунглей, прокладке дорог, заготовке строительного материала?

— Задаёте интересный вопрос, генерал. С точки зрения формальной логики можно было бы сказать, что я вроде бы не оплачивал эту рабочую силу. Но с другой стороны...

— Как это понять? Не говорите загадками.

— Сейчас всё объясню вам. Никакого жалованья за свой труд туземные лесорубы, землекопы, носильщики не получали. Чтобы привлечь их, приходилось действовать через деревенских старост и старейшин. Они получали от меня щедрые подарки и денежные суммы, и немалые. Если бы я этого не делал, пришлось бы сгонять малагасийцев на работу ударами прикладов. Власть и авторитет сельских вождей велики и овеяны традициями. Достаточно их слова, и люди покорно станут трудиться на нас.

— Можно сказать, вы давали взятки старостам, чтобы привлечь рабочую силу?

— Можно сказать и так. Это была вынужденная мера. Своеобразная и единственно возможная оплата туземного труда.

— Вы не видите в вашей финансовой деятельности злоупотреблений? — испытующе спросил Белькомб.

— Злоупотреблений не вижу, — уверенно ответил Морис Август. — Честь дворянина не позволяет мне быть мошенником. Упущения, промахи допускаю. Я военный человек, не финансист. Возможно, я слишком полагался на моего казначея. Он вёл всю бухгалтерию и казался мне человеком опытным.

— Мы побеседуем с ним, — сказал Шевро.

— Увы, это невозможно.

— Но почему?

— Бедняга недавно умер от жёлтой лихорадки в госпитале Порт-Луи.

Комиссары многозначительно переглянулись. Крепкий орешек этот Беньовский. Умеет прятать концы в воду. Белькомб и Шевро нисколько не сомневались, что эту изрядную сумму, обозначенную как взятки старостам, полковник положил себе в карман.

Ранним утром комиссары съезжали на берег в сопровождении сильной вооружённой охраны. Въедливо и дотошно осматривали они все постройки, дороги, опрашивали самого Мориса Августа и его офицеров, интересовались ценами на продукты, старались выяснить, много ли малагасийцев привлекалось к работам. От офицеров, подчинённых Беньовского, приходилось слышать отрицательный ответ. Финансами занимался лично командир корпуса. Других офицеров в эти дела не посвящал. Бухгалтерию вёл покойный казначей.

Главное обвинение, которое могли комиссары предъявить Беньовскому, заключалось в непомерных и сомнительных расходах на оплату туземной рабочей силы. Морис Август упорно защищался, повторяя, что для привлечения малагасийцев на разного рода строительные работы ему приходилось задаривать старост и старейшин поселений. Это была вынужденная мера, без которой никак не удалось бы использовать туземный труд. К сожалению, никакими документами он подтвердить эти расходы не может. Не брать же с туземных вождей расписки! Но в каждом случае он вместе с покойным казначеем писали объяснения, которые прилагались к отчётам.

Все попытки Беньовского выйти за строго официальные рамки взаимоотношений с комиссарами ни к чему не привели. Белькомб и Шевро отклонили приглашение Мориса Августа отобедать у него, как и не согласились принять участие в охоте на кабанов. Попытался было Беньовский вручить комиссарам подарки на память — малагасийские сувениры, изделия местных резчиков по дереву. Подарки не были приняты, а Белькомб сказал строго и назидательно:

— Не та ситуация, полковник, чтобы принимать подарки. Мы официальные лица, инспектируем вас именем короля.

— Я же хотел от чистого сердца, — оправдывался Беньовский.

— Как понимать расходы на военные операции? — спросил Шевро.

— Я включаю в эту рубрику оплату туземных проводников, приобретение снаряжения и продовольствия.

— Разве вы не могли воспользоваться шлюпками с фрегата?

— Для передвижения по мелководным рекам шлюпки никак не годятся.

— Допустим.

И здесь Беньовский беспардонно врал. И насчёт покупки лодок, и насчёт оплаты услуг проводников. Были случаи использования туземных лодок рыболовной командой, но без всякой оплаты. Проводники, если они и привлекались, никакого денежного вознаграждения за свои услуги не получали.

— Я бы настоятельно попросил вас, господа, подняться вверх по реке и своими глазами посмотреть на развалины имеринской крепости, — сказал Беньовский. — Это примерно неделя пути. Тогда вам станут понятны масштабы проведённой нами военной операции. Интересное было бы путешествие. Увидите природу острова, крокодилов.

Беньовский стал настойчиво убеждать комиссаров последовать его совету и совершить шлюпочный поход по реке, заранее зная, что это неосуществимо. Как он и ожидал, предложение посетить развалины так называемой имеринской крепости было отклонено. Комиссары сослались на недостаток времени.

С наступлением сумерек Белькомб и Шевро возвращались на корабль, а ранним утром снова были на берегу. Они встречались с отцом Огюстом и с лекарем Синьяком, побывали в лазарете, переполненном больными. Убедились в том, что корпус был охвачен глубоким недовольством, вызванным массовыми заболеваниями и смертностью. Солдаты винили Беньовского в неудачном выборе места для поселения среди малярийных болот, в плохой заботе о больных. Нетрудно было заметить, что уровень дисциплины в корпусе оставлял желать лучшего.

После недельного пребывания на острове комиссары смогли прийти к определённому заключению.

— Картина ясна, полковник, — сказал Беньовскому генерал Белькомб. — Завтра мы отбываем.

— Вы познакомите меня с вашим заключением?

— Пока могу вам сказать лишь одно — впечатления мы вынесли самые тяжкие, неприглядные. Заключение напишем, тщательно всё продумав, и пошлём министру.

— И что меня ожидает?

— Это не нам решать. Вашей судьбой, надо полагать, распорядится генерал Сартин. Пока же нам известно, что министр намерен сократить численность экспедиционного корпуса.

— Сократить? Я же просил об увеличении.

— Правительство вынуждено экономить средства. Покойный король оставил нам в наследство расстроенные финансы. Часть ваших солдат переместится на Маврикий для пополнения тамошнего гарнизона. Физически истощённые, перенёсшие болезнь будут возвращены на родину.

— Что же останется от корпуса? Одна неполная рота?

— Возможно, и неполная рота. Перед ней ставятся не широкие завоевательные задачи, а только охрана факторий.

— Понятно, генерал. Могу я теперь обратиться к вам с личной просьбой?

— Если я смогу её удовлетворить.

— Надеюсь, можете. Ведь вы наделены министром большими полномочиями. На острове я расстроил своё здоровье. Дают о себе знать старые боевые раны. Мог бы я отправиться в отпуск во Францию для лечения?

— Полагаю, что могли бы. Оставьте за себя вашего заместителя Ковача.

— Благодарю вас, генерал. Я хотел бы воспользоваться для этой цели «Орлеаном».

—Фрегат останется в распоряжении губернатора Дюма. Таково решение министра. Впрочем, я могу своей властью разрешить вам добраться на «Орлеане» до Капстада. А там вы пересядете на любое судно, отплывающее в Европу.

— Признателен вам, мой генерал.

Насчёт расстроенного здоровья и последствий старых ранений Беньовский приврал. Чувствовал он себя вполне сносно. Он счёл необходимым во что бы то ни стало прибыть в Париж прежде, чем придёт туда заключение двух комиссаров о проверке его деятельности на Мадагаскаре. Судя по всему, заключение это будет суровым и не лестным для него.

Ещё не успел корвет «Бретань» сняться с якоря, как Беньовский дал команду «Орлеану» спешно поднять паруса и плыть на Маврикий. Уфтюжанинов и Андреянов командировались в Порт-Луи, чтобы привезти Фредерику с Агафьей. Жене Морис Август написал краткую записку: «Собирай вещи и выезжай. Отплываем во Францию». Проводив фрегат, он послал одного из солдат личной охраны за Филиппом.

Малагасиец заставил себя долго ждать. Он проводил время у жены в деревне. Беньовский не высказал своего недовольства, когда Филипп наконец-то появился в его палатке.

— Помнишь, ты хотел отблагодарить меня за то, что я помог тебе заплатить выкуп за невесту? — вкрадчиво начал Морис Август.

— Как не помнить, мой господин? Я так многим обязан большому вазихе.

— Да не зови ты меня большим вазихой. Разве мы с тобой не друзья?

— Друзья, мой господин.

— Тебе представляется возможность отблагодарить меня, если ты этого пожелаешь.

— Конечно, я этого желаю. Но как я могу это сделать?

— Сейчас узнаешь, Филипп. Но сперва я хотел бы сделать тебе подарок в знак нашей дружбы и совместной службы. Я уезжаю в Европу.

— О, господин мой уезжает? Филипп так огорчён.

— Видишь ли... Во Франции теперь новый король. Он захотел меня повидать. Король ценит меня как человека непростого происхождения.

— Филипп всегда уважал своего господина, большого человека.

— Ты ещё ничего не знаешь о моём происхождении. Но об этом потом. Прими от меня в подарок вот это.

Морис Август не пожалел расстаться с походным столовым прибором. Он состоял из тарелочки, чашки, кубка и небольшой фляги для вина. Прибор из низкопробного серебра не был слишком дорогим.

Филипп шумно восхищался подарком и благодарил Беньовского на все лады.

— Что же Филипп может сделать для господина?

— А вот слушай.

Беньовский открыл сундук и достал оттуда медальон, изготовленный для него мастерами арабского купца Валида. На поверхности серебра были выгравированы солнце и изображение зверька бабакоты, почитаемого малагасийцами.

— Тебе известен этот рисунок, Филипп? — Я видел его на дощечке в доме старосты Ракутубе. Староста объяснил мне, что это был знак великого вождя Ампансакабе.

— Ракутубе прав. Это знак великого вождя, и этот старинный медальон когда-то принадлежал ему.

— Мой господин купил медальон у купца?

— Господь с тобой, Филипп! Он достался мне по наследству. Ведь я прямой потомок Ампансакабе. Неужели никто из малагасийцев не рассказывал тебе, что внуку великого вождя, погибшего в сражении, пришлось бежать с острова?

— Я слышал эту историю. У беглеца была маленькая дочка.

— Правильно, Филипп. Эта маленькая дочка с годами стала прекрасной красавицей и пленила одного знатного европейца. Это были мои родители. От них я и получил в наследство этот медальон.

Филипп с удивлением смотрел на Мориса Августа, вглядывался в потускневший медальон. Он верил и не верил словам Беньовского.

— Господин мой — потомок великого вождя?

— Понимаю, Филипп... Тебя это удивляет. Я уродился в отца, а не в мать. Во мне мало материнских черт. Матери я лишился в младенчестве и не успел усвоить её языка. Но ты мог убедиться в способностях твоего ученика — я оказался восприимчивым к малагасийскому языку. Эти способности передались мне от матери, малагасийской принцессы. Ты мне не веришь?

— Затрудняюсь что-нибудь сказать. Это так неожиданно.

— Посмотри на меня внимательно. Разве я похож на француза?

— Пожалуй, нет. Так что же Филипп может сделать для господина?

— А вот что. Отправляйся во все окрестные селения и расскажи людям, в первую очередь старостам, о том, что ты слышал от меня. И ещё расскажи, что ты видел своими глазами серебряный медальон великого вождя, который достался мне в наследство от моих предков. Если ты это сделаешь, я щедро награжу тебя, Филипп.

— Я это сделаю, мой господин.

— И ещё передай всем старостам, я приглашаю их собраться в доме Ракутубе для того, чтобы поведать им о судьбе потомков великого вождя и чтобы они своими глазами узрели знак его достоинства. Вот этот знак, который по праву наследства принадлежит теперь мне.

Встреча Беньовского со старостами состоялась незадолго до его отъезда с Мадагаскара. Об этой встрече, или сходке (кабаре), мы встречаем в литературе противоречивые сведения. Сам Морис Август с присущим ему бахвальством утверждал, что в этой сходке, состоявшейся 17 августа 1776 года, участвовали 62 старейшины малагасийских племён. Они-то якобы и признали в нём потомка великого вождя и провозгласили новым Ампансакабе, то есть верховным властелином Мадагаскара. Сам Беньовский воспринял этот титул как титул «императора всего острова».

Утверждение Мориса Августа абсолютно сомнительно. Он не имел никаких реальных возможностей собрать такое количество старейшин племён. В лучшем случае это была сходка старост поселений на сравнительно небольшой территории западного побережья острова, которая реально контролировалась экспедиционным корпусом. Вряд ли круг участников сходки превышал два-три десятка человек. До начала XIX века на Мадагаскаре никогда не было единого государственного образования. «Великий вождь» был лишь одним из малагасийских правителей, вероятно, далеко не самым могущественным. Если самозваное право Беньовского на наследство его мифического малагасийского предка и было признано частью малагасийцев, это не давало ему ни малейшего права претендовать на роль правителя всего острова. Да старосты, участники сходки, и не имели это в виду, называя Беньовского «Ампансакабе».

С помощью хитрости и обмана Морис Август смог внушить двум-трём десяткам старост поселений, что он потомок вождя восточного Мадагаскара. Доверчивые и суеверные люди поверили ему. Сыграл свою магическую роль и серебряный медальон, продемонстрированный в качестве «наследственной реликвии». Малагасийцы уважительно назвали Беньовского «Ампансакабе», как в своё время титуловали великого вождя. У малайцев развиты витиевато-уважительные формы обращения к старшим по возрасту и занимаемому положению, начальникам, традиционным вождям. Признание Мориса Августа как Ампансакабе вовсе не означало признания за ним каких-либо прав на верховную власть над островом или его частью. Мы знаем, что фантазия Беньовского была безгранична и результаты сходки он мог интерпретировать на свой лад как угодно.

«Морис Август, то бишь Ампансакабе, верховный правитель острова! Император Мадагаскара!» — произнёс про себя Беньовский, когда старосты разъехались по домам, и задал себе вопрос: а нужен ли был весь этот спектакль с обманом доверчивых туземцев? И постарался убедить себя, что нужен, как иногда бывает нужен дерзкий, отчаянный шаг в большой игре.

От королевских комиссаров, которые, вероятно, составляют своё суровое обвинительное заключение, он не ждал ничего хорошего. Сумеет ли он оправдаться перед морским министром, перед правительством Франции? Один Бог ведает. Возможно, что и не сумеет, и тогда его карьере на французской службе придёт конец. Что ж, тогда он вернётся на Мадагаскар в ином качестве. Создаст из таких же отчаянных и дерзких искателей удачи частную торговую компанию. Пусть его компаньонами будут немцы, поляки, англичане, американцы, кто угодно — водились бы у них деньги и была бы готовность дерзать. Он, Беньовский, также вложит свой капитал. Ведь он теперь богатый человек. Мадагаскар пока что не колония Франции, ничейный остров. Высаживаться на его берегах никому не заказано. Конечно, созданная им компания будет располагать собственными вооружёнными силами, военными и торговыми кораблями. Придёт подходящее время, и он напомнит и своим компаньонам, и губернатору Иль-де-Франса, и малагасийцам о том, что он не просто глава торгового предприятия, а потомок великого вождя, верховный властелин острова. Император Мадагаскара, признанный малагасийскими вождями! Это признание даёт ему право привести под свою высокую руку весь огромный остров.

Таким мечтам предавался Морис Август, ожидая приезда Фредерики.

Заключение комиссаров Белькомба и Шевро о деятельности Беньовского было нелицеприятным. Они доносили генералу Сартину: «Чем более мы вчитываемся в донесения г. барона Беньовского, тем менее мы понимаем, как могло доверенное лицо, которому министр оказывал столь много знаков внимания, удостоверять успешность и выгодность предприятия, ему вверенного, тогда как на каждом шагу мы усматривали убыль в людях, растрату денег и товаров, присылаемых и покупаемых за королевский счёт, беспорядки и путаницу во всех служебных отправлениях, недовольство и нападения со стороны туземцев».

Перед нами обвинительный документ, уличающий Беньовского в неблаговидных, нечестных поступках. Но даже составители этого документа не могли не подметить за Морисом Августом и других его качеств: умения производить на людей впечатление своей кипучей энергией, неуёмными прожектами. Вот что написали далее ревизоры:

«Трудно найти более необычайного по замыслам и воззрениям человека, чем г. барон Беньовский. Властолюбие и деспотизм, по-видимому, являются господствующими его страстями. Стремление воевать и пускать в ход саблю охватывает его порою, точно припадок... К этим естественным у г. Беньовского склонностям присоединяется удивительная сила темперамента и закалённости». Комиссары вспоминали далее его ссылку в Сибирь и «удивительный способ, каким он из неё освободился, и, наконец, то счастье, которое позволило ему побороть опасность здешнего климата». В заключение Белькомб и Шевро приходили к выводу, что «венгерский полковник, насчитывающий всего 37 лет от роду, предназначен для великих деяний».

Таким образом королевские комиссары дали Беньовскому неоднозначную, противоречивую оценку. Признавая его мошенничество и казнокрадство (кто же в чиновной и военной верхушке французской монархии этим не грешил!), Белькомб и Шевро, поддавшись его умению произвести впечатление, узрели в нём деятельную и незаурядную фигуру.