Эпохальным открытием первого Исхода были опресноки, точнее и чаще называемые "мацот", в просторечии "маца". Понятное дело, наши предки в своем бегстве из Египта не имели времени приготовить квасное тесто, и в воспоминание об этом едим мы сегодня в пасхальную трапезу исключительно пресный хлеб, чтобы возрадоваться, что тогда сбежали из египетского рабства.
Мы радуемся целых восемь дней, ибо именно столько длятся пасхальные праздники. И если кто-нибудь хоть раз пытался восемь дней питаться мацой, тот поймет, почему мы весь остальной год так предпочитаем квасной хлеб.
В один из таких послепасхальных дней, в среду, если не ошибаюсь, нет, во вторник, я повстречал своего друга Йоселе, который нес под мышкой большой, четырехугольный, завернутый в коричневую бумагу пакет. Мы прошли несколько кварталов вместе, обсуждая различные проблемы философии и черного рынка. Внезапно Йоселе остановился и сунул мне свой пакет в руки.
— Пожалуйста, будь любезен, подожди меня минутку. Я должен кое-что получить в этом доме. Я пулей вернусь.
Спустя час ожидания с пакетом в руках я стал испытывать озлобление и отправился разыскивать Йоселе. Обитатели дома, в котором он скрылся, пребывали в явном возбуждении: Йоселе яростно крушил заднюю стену, пытаясь выбраться на соседнюю улицу. Мои опасения усилились. С раздражением надорвав коричневый сверток, я обнаружил там пачку мацы с нетронутой печатью раввината.
Поведение Йоселе было мне непонятным. Что привело его в такое отчаяние? Но, главное, как мне поступить с мацой? Она мне не нужна. У меня и так шесть своих пачек осталось дома.
Быстренько завернув мацу обратно, я решил сбагрить ее первому попавшемуся жильцу:
— Извините, — начал я, — не могли бы вы это подержать минуточку?
Мужчина помял около уха пакет, издавший предательский треск, и разорвал упаковку до конца.
— Я так и думал! — торжествующе воскликнул он. — Но вы не на того напали, молодой человек. У меня самого девять пакетов, которые я не знаю, куда деть. Провалитесь вы вместе со своей мацой, и чтобы я вас больше не видел!
Теперь я стал понимать помешательство Йоселе, да, я даже начал ему сочувствовать. Что, однако, не повлияло на мое решение избавиться от этого хрупкого предмета.
В ближайшем же парке я незаметно положил пакет на скамейку и торопливо попылил дальше. Но уже через несколько шагов я почувствовал угрызения совести. "Позор тебе, — услышал я внутренний голос своего национального самосознания. — Ты бросил мацу в кусты? Для этого мы уходили из Египта? Для этого спас нас Господь от банд фараона?".
Я чужд суевериям. Понятное дело, иногда я сплевываю трижды через левое плечо, если вижу на пути черную кошку, а вообще-то я не суеверен. Но в этот раз я почувствовал притупленное чувство неправоты, которое вернуло меня назад, в парк, чтобы отыскать сиротливую пачку мацы.
К моему удивлению, на скамье лежало уже две пачки. Какой-то лишенный традиционных корней люмпен использовал мою недавнюю методику. Вздохнув, я взял обе пачки. И только поразился тому, что один еврей может причинить другому еврею.
Глубоко удрученный, я направился к дому моего дядюшки Якова, куда я смог попасть только через кухонное окно, поскольку входная дверь была забаррикадирована большими, четырехугольными, завернутыми в коричневую бумагу пакетами. Мы поболтали минутку о том, о сем, потом я сделал вид, что вспомнил что-то очень важное, быстренько извинился и выпрыгнул в окно.
Внизу, уже на улице, я затрясся от смеха: моя маца была теперь в надежных руках доброго старого дядюшки Якова…
Я еще не пробыл дома и десяти минут, как в дверь постучали. Посыльный занес шесть коробок мацы, сунул между ними письмо и исчез.
— Посылаю тебе шесть коробок мацы, которые ты забыл у меня, — писал старый добрый дядюшка Яков. — Не хотел тебя грабить. Лучше дать ближнему восемь.
На следующий день я арендовал грузовик, привез пачки на ближайшую почту и послал их анонимно некоему Шломо Хауту, жившему в одном отдаленном киббуце. Я был очень горд этим поступком.
Однако, я был не единственным, кто это сделал. Три дня спустя почта доставила мне, так же от анонима, четырнадцать пачек мацы, еще четыре поступили мне через международное транспортное агентство, и еще две влетели мне домой через окно, которое я не предусмотрительно оставил открытым.
С трудом выбрался я следующим утром сквозь горы мацы на свободу. И тут заметил старого нищего, дремавшего под весенним солнышком у стены дома.
Бодро насвистывая, я приблизился к нему:
— Вы голодны, отче? Не хотели бы поесть чего-нибудь вкусненького?
Нищий испытующе взглянул на меня.
— Сколько коробок? — спросил он.
— Двадцать шесть, — тихо пробормотал я. — Маленького размера, тоненькие и в хорошем состоянии.
Старый нищий задумался. Затем он решил:
— Вообще-то я беру по десять пиастров за пачку. Но за большие партии делаю скидки. В общем, два фунта гарантирую.