Китайская интеллигенция на изломах ⅩⅩ века : (очерки выживания)

«Слияние с рабочими, крестьянами и солдатами»

По мере того как маоцзэдуновцы расправлялись со своими противниками и укреплялись у власти, видоизменялись методы и формы «перестройки» мировоззрения интеллигенции.

Приобщение к «идеям» путём физического насилия, репрессий, ссылки в концентрационные лагеря, столь широко применявшихся в разгар «культурной революции», уступило место пропагандистской шумихе и особым мероприятиям, направленным на «слияние интеллигенции с рабочими, крестьянами и солдатами».

О необходимости слияния, объединения интеллигенции с массами в Китае говорили давно. В 1969 г. китайская пресса отметила тридцатилетие статьи Мао Цзэдуна «Направление развития молодёжного движения», в которой говорилось:

Речь шла тогда об участии в формировании армии, но в принципе образованным людям отводилась действительно свойственная им функция — мобилизация и организация широких масс народа.

В движении за «слияние», развернувшемся в начале 50‑х годов, тоже имелось рациональное зерно. Тогда отправка интеллигентов в деревню (на заранее оговорённый срок) предполагала не только перевоспитание работников умственного труда (т. е. расширение идейного кругозора, непосредственное соприкосновение с жизнью крестьянских масс), но и подъём культуры в деревне; работая среди наиболее отсталых в культурном отношении крестьянских масс, писатели, поэты, артисты, художники помогали выпускать стенные газеты, организовывали кружки художественной самодеятельности и т. д.

В марте 1957 г. в заключительном слове на Всекитайском совещании КПК по пропагандистской работе Мао Цзэдун говорил:

Здесь уже подчёркивается необходимость для интеллигенции идти «в низы», чтобы «учиться у рабочих и крестьян» (события показали, что «учёба у рабочих» оставалась практически фразой и «перевоспитание» образованных людей проводилось преимущественно силами крестьян). По Мао Цзэдуну, получалось, что «буржуазному интеллигенту» достаточно проработать какое-то время бок о бок с крестьянами на полях, чтобы избавиться от своего «буржуазного мировоззрения», заменив его пролетарским. Ошибочность, идеалистичность подобного тезиса очевидна. Постепенно эта система «миграции кадров» и вообще стала всё больше походить на ссылку в отдаленные районы с откровенным стремлением морально унизить интеллигентов.

По мере того как «перевоспитание физическим трудом» принимало всё более уродливые формы, росло и число охватываемых им людей. Заметно активизировалась эта кампания в период борьбы с «правыми». Только в ноябре-декабре 1957 г. в китайской печати было опубликовано 74 статьи по поводу «отправки в деревню». В 1958—1959 гг. в сельские районы для работы там в течение года было послано 1 млн 300 тыс. молодых интеллигентов. Вначале 1961 г. работники различных министерств (около 7 тыс. 800 человек) были командированы в деревню, чтобы участвовать в очередной кампании «четыре вместе» (вместе с крестьянами жить, вместе питаться, вместе работать и помогать друг другу советами)[982].

В 1964 г., выступая перед представителями философской общественности, Мао настаивал:

В феврале того же года Мао раздражённо требовал:

В 1966 г. газеты отмечали, что 160 тыс. работников литературы и искусства «служат рабочим, крестьянам и солдатам» и теперь «в моральном облике интеллигентов произошли очень большие изменения; это новое явление, весьма редкое в истории КНР»[984].

А в 1969 г., если судить по сообщениям западных наблюдателей, уже 25 млн человек, или 15 % населения всех городов, были отправлены в деревню.

Впрочем, и китайская пресса тоже отмечала небывало широкий размах этой «деятельности». По сообщению из Чэнду (провинция Сычуань) только за первые месяцы 1969 г. из Чэнду, Чунцина, Цзыгуна и других городов провинции в горные районы на постоянное жительство было отправлено более 260 тыс. выпускников различных учебных заведений[985]. «Жэньминь жибао» сообщала, что из Пекина, Шанхая и ряда других городов «за последние полгода (с начала 1969 г.— С. М.) было отправлено в деревню в несколько десятков раз больше образованных молодых людей, чем за 10 лет до великой пролетарской культурной революции. За последние полгода миллионы выпускников начальных, средних и высших учебных заведений всей страны с огромным энтузиазмом отправились во внутренние и пограничные сельские районы»[986].

Колоссальное увеличение числа людей, выехавших из городов в деревню (разумеется, только «добровольно», «горячо откликнувшись на призыв председателя Мао»), связано и с расширительным толкованием самого понятия «интеллигент». Теперь сюда включались (и, следовательно, подлежали перевоспитанию) все юноши и девушки, имеющие хотя бы маломальское образование.

Огромная армия хунвэйбинов, чувствовавшая себя «воспитателем интеллигентов» в годы «культурной революции», теперь сама попала в разряд тех, кого непременно следует «воспитать заново»,— им были приписаны ужасные пороки, свойственные, по утверждениям маоцзэдунистов, всем интеллигентам. Совместная передовая журнала «Хунци» и газет «Жэньминь жибао» и «Цзефанцзюнь бао» заявила об этом с полной ясностью:

Жизнь показала, что вся политика сторонников Мао Цзэдуна по отношению к интеллигенции и молодёжи нанесла огромный урон китайской науке, культуре и просвещению. Людей умственного труда, обладающих высокой квалификацией, отправляли в деревню для выполнения самой грязной работы. Беда здесь, конечно, не в том, что сама работа тяжела, а в том, что ею вынуждены заниматься люди, на профессиональную подготовку которых государство затратило немало средств. Если вспомнить, как остро всегда нуждался и нуждается Китай в квалифицированных кадрах, не говоря уж о кадрах высшей квалификации, подобное «перевоспитание» представится не только бессмысленным, но и чрезвычайно вредным для всей страны.

В ходе «культурной революции» маоцзэдунисты использовали хунвэйбинов (неоперившуюся молодёжь, не имеющую ни политического, ни просто жизненного опыта и наиболее легко поддающуюся «левой», псевдореволюционной фразе) для разрушения не только культуры, но и всего государственного аппарата, и в первую очередь для разгрома кадров Коммунистической партии Китая. Они идейно развратили эту молодёжь, побуждая её бесчинствовать в условиях полного беззакония и безнаказанности, вселив в неё (во всяком случае, в её руководителей) уверенность в получении вполне конкретного политико-административного выигрыша от таких действий. Затем маоцзэдунисты обманули молодёжь ещё раз, объявив не очень грамотных юнцов, за три года отвыкших от учения или работы, «образованным юношеством», интеллигенцией, нуждающейся в «новом воспитании». Они стали огромными партиями отправлять бывших «красных охранников» (не без помощи армии) в отдалённые сельские районы, где их ждал тяжелый физический труд и столь же тяжёлые условия существования.

Возможно, только так и могли маоцзэдунисты справиться с выпущенным ими самими джинном из бутылки. Однако этот шаг не только вызвал озлобление молодёжи, но и снова нанёс удар по общему уровню культуры в стране.

«Воспитание со стороны бедняков и низших середняков» предполагало в первую очередь низведение до минимума жизненных потребностей и запросов молодых людей. Чтобы они познали всю горечь сельской жизни в старом обществе, им советовали питаться «дикорастущими кореньями», одеваться в отрепья, спать в грязи. Характерна, например, с этой точки зрения статья «Решительно и непоколебимо идти по пути слияния с рабочими, крестьянами и солдатами». Го Жушэн, выпускник ветеринарного училища, посланный на «трудовую закалку», понял отсталость своего мировоззрения (ему не нравилось ветеринарное дело) и «решительно потребовал, чтобы его сделали скотником, а постель и вещи разрешили перенести в амбар рядом со свинарником». Ему, конечно, разрешили, и он поселился в соломенной хижине, укрывавшей от солнца, но не от непогоды; около двери хижины были хлев и выгребная яма. Спал Го на земляном полу, на соломе. Однажды, когда в его отсутствие в хижину забрались поросята и он обнаружил на своей постели «несколько кусочков поросячьих экскрементов», он очень рассердился и даже подумал, не бежать ли оттуда, но вечером прочитал высказывание Мао Цзэдуна:

После этого Го вдохновился на продолжение жизни в деревне и даже (опять-таки с помощью трудов Мао) убедил приехавшую навестить его жену, пришедшую в ужас от всего увиденного, остаться с ним[988].

В другой статье рассказывалось о девушке-горожанке, которой при отправке в деревню старший брат — рабочий — дал старую спецовку, чтобы она «не забывала хорошие традиции рабочих, крестьян-бедняков и низших середняков». А в деревне старый крестьянин-бедняк с помощью «трудов председателя Мао» доказал девушке, что пришедшую в негодность одежду надо не заменять другой, а латать до бесконечности, и девушка носила её, когда там уже была латка на латке, называя это вкладом в борьбу против буржуазного разложения[989]. Если к этому прибавить отсутствие в селах каких-либо элементов культурной жизни (вся она сводилась к чтению «трёх популярных статей» Мао Цзэдуна и его же очередных «новейших указаний», которые разъясняли молодежи «бедняки и низшие середняки»), можно было себе представить маоцзэдуновский идеал «нового человека».

«Рабочий класс должен руководить всем»

Одно время «слияние с рабочими, крестьянами и солдатами» представлялось в пропаганде как составная часть выдвинутого Мао и его сторонниками в 1968 г. лозунга «рабочий класс должен руководить всем». В докладе Линь Бяо на Ⅸ съезде КПК было сказано:

15 августа 1968 г. в центральной китайской печати было опубликовано очередное «самое новое» указание Мао: «В нашей стране 700 млн населения, и рабочий класс является руководящим классом. Нужно полностью развернуть руководящую роль рабочего класса в великой культурной революции и во всей работе».

Обращение к лозунгу «руководство со стороны рабочего класса» преследовало несколько целей. Прежде всего, маоцзэдунисты рассчитывали таким образом «задобрить» и склонить на свою сторону рабочий класс, который в ходе «культурной революции» проявил себя отнюдь не сторонником маоцзэдуновских хунвэйбинов (именно рабочие отряды защищали от их бесчинств горкомы и райкомы партии)[991]. Шумихой вокруг этого лозунга сторонники Мао также хотели бы показать всему миру свою «пролетарскую сущность», отвести от себя упреки в принадлежности к мелкобуржуазной среде. Ну и попутно можно было ещё раз «прижать» интеллигенцию.

Между тем положения, выдвинутые Мао Цзэдуном в предыдущий период, недвусмысленно говорили о том, что он считал крестьянство более революционным классом, нежели рабочих, что именно крестьянству он приписывал «пролетарскую идеологию», а к рабочему классу, напротив, относился с недоверием и не понимал его подлинного места в жизни общества. И встречающиеся порой у Мао Цзэдуна нарочито революционные слова о рабочем классе — это голая демагогия и очередная попытка показать себя «истинным марксистом». Стоит вспомнить хотя бы следующее его рассуждение:

Осуществление лозунга «рабочий класс должен руководить всем» свелось в первую очередь к созданию «рабоче-армейских отрядов пропаганды идей Мао Цзэдуна». Эти отряды были направлены во все организации, учреждения и учебные заведения, где им предстояло организовывать «борьбу, критику и преобразования», содействовать «широкому революционному объединению» многочисленных групп и группок, порождённых «культурной революцией», формировать курсы по изучению «идей председателя Мао», проводить «чистку классовых рядов», «упорядочивать парторганизации» и т. д.

Сам по себе тезис о руководстве жизнью страны со стороны рабочего класса (как наиболее сознательного, даже при его относительной слабости в Китае), конечно, не может вызвать возражений. Подлинное укрепление идейного руководства пролетариата могло бы сыграть немаловажную роль в нормализации положения в стране. Однако не следует забывать, что истинная цель лозунга — это отнюдь не пропаганда пролетарской идеологии, а пропаганда идей Мао Цзэдуна. Та часть агитбригад, которая состояла из рабочих, подбиралась прежде всего по признаку «активист изучения произведений председателя Мао». Впрочем, этот же принцип соблюдался и при подборе армейского состава агитбригад (кроме того, китайские солдаты в своём подавляющем большинстве — вчерашние крестьяне, и вряд ли можно было всерьёз считать их носителями пролетарской идеологии). Военнослужащие в агитбригадах захватили ведущие позиции, в ряде мест даже сами отряды назывались «армейскими отрядами пропаганды идей Мао Цзэдуна».

С самого начала проведения в жизнь курса «рабочий класс должен руководить всем» упор делался на «руководство» именно в сфере культуры и образования. «Рабочий класс лучше всех разбирается в образовании» — так, например, назвала одну из своих статей газета «Гуанмин жибао», исходя всё из того же вульгаризаторского противопоставления непрофессионалов профессионалам[993].

В конце августа 1968 г. журнал «Хунци» опубликовал статью Яо Вэньюаня «Рабочий класс должен руководить всем». Имя автора и опубликовавшие статью издания (она была перепечатана всеми ведущими газетами) гарантировали восприятие её как программного документа. Кроме того, агитбригады вскоре стали заставлять всех заучивать это директивное произведение наизусть.

Яо Вэньюань призывал к радикальным изменениям в системе образования в стране, ибо «с давних пор учебные заведения были монополией эксплуататоров и их детей. После освобождения положение улучшилось, однако фактически обучение в них продолжало оставаться монополией буржуазной интеллигенции…»[994].

Конечно, в силу объективных исторических условий значительную часть профессорско-преподавательского состава в высших учебных заведениях Китая вплоть до рассматриваемого времени составляли представители старой интеллигенции, в большинстве — выходцы из буржуазной и мелкобуржуазной среды. Однако нельзя сбрасывать со счетов те идеологические сдвиги, которые произошли за годы народной власти в сознании интеллигентов. Кроме того, цифры, характеризующие состав учащихся китайских учебных заведений за первые девять лет существования КНР, свидетельствуют о неуклонном росте процента выходцев из семей рабочих и крестьян, поступающих в учебные заведения. Так, если в 1951 г. студенты из рабоче-крестьянской среды составляли 19,1 % всех обучающихся, то в 1958 г. их численность, по одним данным, достигла 48 %[995], а по другим — 36,42 %[996]. В 1960 г. эта цифра выросла до 62 %.

Несомненно, общие закономерности в известной степени, конечно, сказывались и на социальном составе преподавателей. Нет никаких оснований предполагать, что оба эти процесса остановились бы или хотя бы замедлились, если бы страна продолжала нормально развиваться по социалистическому курсу.

Таким образом, говорить о «монополии буржуазной интеллигенции» в Китае конца 60‑х годов можно, только становясь на позиции маоцзэдуновцев, которые объявили всех молодых людей, получивших образование до «культурной революции», независимо от их классового происхождения, «буржуазными интеллигентами», получившими «буржуазное воспитание». Между тем методика преподавания, учебные программы и учебные пособия, которыми пользовались в китайской средней и высшей школе в течение полутора десятков лет, во многом исходили из опыта советской системы образования. Коренная перестройка школы, предпринятая служителями культа Мао, означала в первую очередь полный отказ от этого опыта.

Во всех своих директивных документах, связанных с системой просвещения, маоцзэдуновцы отождествляли термины «буржуазный» и «ревизионистский» и объявляли, что именно такое воспитание получали молодые люди в школах, руководимых приверженцами «линии Лю Шаоци». Отсюда и призывы к «новому воспитанию», «воспитанию заново» всех и каждого.

12 сентября 1968 г. газета «Жэньминь жибао» на первой полосе поместила подготовленную совместно с журналом «Хунци» статью обозревателя «Вопрос о новом воспитании интеллигенции». Исключительно высоко оценивая вмешательство «армии рабочих во все области надстройки», газета подчеркивала, что это не только «открыло простор для проведения пролетарской революции» в системе просвещения, «но и несомненно ускорит процесс преобразования рабочим классом нашей страны отрядов интеллигенции по своему облику и подобию». Теперь, продолжал автор статьи, когда «рабочий класс овладел позициями в культуре и просвещении… главным объектом его воспитательной работы является интеллигенция». Далее обозреватель отмечал, что «единственно верное направление для интеллигенции — это слияние с рабочими и крестьянами», и излагал план формирования «нужного рабочему классу» отряда пролетарской интеллигенции: для этого необходимо «провести коренную пролетарскую революцию в образовании, пойти по пути подготовки технического персонала и других интеллигентов из среды рабочих, крестьян и солдат, отбирать учащихся из среды рабочих, крестьян и солдат НОА, обладающих практическим производственным опытом». Следует «заново воспитывать многочисленных интеллигентов, вышедших из старых учебных заведений…»; в тех местах, где интеллигентов много, нужно, по мнению обозревателя, не только вести «борьбу, критику и преобразование под руководством рабочего класса, но и поочередно, группами направлять их (интеллигентов.— С. М.) в гущу рабочих, крестьянских и солдатских масс, чтобы те их заново воспитывали»[997].

«Новое воспитание» интеллигенции в известной степени отождествлялось с «обучением заново», т. е. с новым профессиональным обучением. Считалось аксиомой, что человек с образованием не может усваивать «идеи Мао Цзэдуна» с такой быстротой и легкостью, которая является неотъемлемым преимуществом малограмотных рабочих, крестьян и солдат, а значит, не может быть полноценным работником и в своей специальности. Отсюда и практика «обучения заново», наиболее широко применявшаяся именно в сфере образования. Доведя эту идею до абсурда, выпускники Университета социалистической культуры в апреле 1969 г. утверждали, что «главными преподавателями в университете по совместительству должны быть героические представители рабочих, крестьян, солдат и активисты повседневного изучения произведений председателя Мао», а также передовые работники других фронтов, наиболее преданные председателю[998].

В июне 1969 г. «революционные преподаватели и студенты» Шанхайского инженерно-строительного института Тунцзи совместно со строительной и проектной организациями создали в пригороде Шанхая инженерно-строительный институт нового типа — коммуну «7 мая». Корреспондент агентства Синьхуа 18 июня 1969 г. так описывал этот эксперимент:

Журнал «Хунци» добавлял к этому, что рабочие, крестьяне и солдаты должны смело вести обучение, даже если они столкнутся с враждебной аудиторией, которая «смотрит на их преподавание как на игрушку»[999]. Оценивая всю демагогичность и истинный политический смысл новой установки Мао Цзэдуна, необходимо помнить, что китайские рабочие, не говоря уже о крестьянах, в подавляющем большинстве случаев — люди, не имевшие возможности получить теоретическое образование.

Что же касается идейного руководства со стороны рабочего класса, то выдвижение этого лозунга с самого начала было откровенной демагогией, ибо «слияние с рабочими, крестьянами и солдатами» на практике означало для интеллигенции только одно — «перевоспитание» физическим трудом в деревне. Главными воспитателями оказывались отнюдь не рабочие, а «бедняки и низшие середняки».

Это же относилось и к отправляемой на «перевоспитание» молодёжи. Именно «бедняки и низшие середняки» являлись теми воспитателями, к которым посылают детей рабочих из городов. Так, например, ревком 2‑й текстильной фабрики Тяньцзиня сообщал: «Только из числа детей рабочих одной нашей фабрики в деревню отправлено уже более 1400 человек, а большинство оставшихся тоже готовы к отъезду»[1000]. В течение длительного времени в китайской прессе появлялись материалы, объединенные рубрикой, заголовок которой был взят из текста «указания» Мао Цзэдуна:

«Школы 7 мая»

7 мая 1966 г. Мао Цзэдун заявил:

Спустя два года это «указание» председателя начали проводить в жизнь в новой, специфической форме: кадровых работников для «перевоспитания» стали направлять не только в коммуны к «беднякам и низшим середнякам», но и в специально создававшиеся для этой цели поселения, получившие в память о дате «указания» название «школы кадровых работников 7 мая».

В категорию кадровых работников («ганьбу») в Китае в то время входили руководители (различного ранга) всех общественных организаций — партийных и профсоюзных, сотрудники государственного административного аппарата и финансово-кредитных учреждений, офицерский состав армии, часть учителей начальных и средних школ (те, кто получает заработную плату от государства) и др. Среди кадровых работников, естественно, числилась и значительная часть интеллигенции. В школы попала и немалая часть работников культуры, науки и просвещения, не входивших в категорию «ганьбу». Поэтому данные о функционировании «школ 7 мая», в известной степени, проливают свет и на одну из форм «перевоспитания» интеллигенции в эти годы.

Первой «школой кадровых работников 7 мая» стал совхоз в деревне Люхэ, созданный там по решению «революционного комитета» провинции Хэйлунцзян от 7 мая 1968 г. К октябрю там уже «обучалось» 504 человека. Представление о методах «обучения» можно получить, например, из статьи членов ревкома этой школы. Они с гордостью сообщали:

Это значит, что даже пожилым и, как правило, больным людям (оговорка об «инвалидах и престарелых», высказанная Мао Цзэдуном, была сразу же «забыта») намеренно создавались исключительно тяжёлые условия жизни и работы.

В статье «О школе кадровых работников „7 мая“ в Люхэ» «Жэньминь жибао» рассказывала, например, об одном старом служащем, «обучавшемся» в этой «школе». В детстве он был чабаном, потом сражался против японцев, а после победы, утверждает газета, «получил доходный пост» и «заблагодушествовал». Теперь, в «школе», он снова стал чабаном, «опять с отарой поднимается на горы, переходит реки вброд»[1003].

Во время «культурной революции» не скрывали, что на «перевоспитание» отправляют тех, кто «совершил ошибки» (т. е. прямо или косвенно выступил против маоцзэдуновских догм, пошёл против «линии Мао Цзэдуна»). Следовательно, физический труд становился средством наказания. Тяжесть «обучения» усиливалась и каждодневной «политической учёбой», т. е. зазубриванием «трудов председателя Мао», уяснением «линии председателя». «Школ кадровых работников 7 мая» в стране появилось множество, и число «обучающихся» в них быстро росло.

В 1970—1972 гг. китайская пресса продолжала регулярно печатать репортажи о функционировании этих «учебных» заведений. Характер «школ» не изменялся: «учащимся» по-прежнему создавались искусственные, ненужные трудности. Так, по сообщению агентства Синьхуа, относящемуся к 1970 г., «под лучами немеркнущего указания председателя Мао Цзэдуна… учащиеся школы „7 мая“ при канцелярии ЦК КПК в последний год с лишним добились огромных успехов как в преобразовании своего субъективного мира, так и в производстве, тем самым показав пример другим… Чтобы ещё лучше претворять в жизнь „Указание от 7 мая 1966 г.“, партком этой школы сознательно поступал так, чтобы учащиеся прошли закалку в трудных условиях. При выборе помещения для школы партком и учащиеся отклонили предложение местного революционного комитета предоставить им госхоз, а решили построить школу на целинных землях, которые будут отвоеваны у озера…». Дальше в сообщении рассказывалось о том, как «руководящие товарищи из парткома и учащиеся, стоя в илистой воде, несмотря на морозную погоду, рыли канаву». И всё это делалось не в силу крайней необходимости, а исключительно для того, чтобы бороться с «буржуазным мировоззрением» и «ревизионистским перерождением». В «Жэньминь жибао» даже была помещена специальная статья под заглавием «Борьба с трудностями — важнейший предмет „обучения заново“»[1004].

Вскоре, когда, столкнувшись с серьёзными экономическими трудностями, маоцзэдунисты снова заговорили о необходимости «использовать интеллигенцию», «школы 7 мая» отнюдь не прекратили своего существования. Наряду с осуждёнными за «ошибки» и сосланными на длительные сроки «учащимися» в «школах» постепенно стал появляться другой контингент — люди, продолжавшие занимать какой-либо официальный пост, направлялись «на кратковременное» перевоспитание сроком от трёх месяцев до года. Происходил процесс омоложения состава «перевоспитываемых». Американский журналист Эдгар Сноу (известный своими давними личными связями с Мао Цзэдуном), побывавший в одной из таких школ, сообщал, что основная часть «обучающихся» там 216 «курсантов» принадлежат к среднему поколению — от 30 до 40 лет, несколько меньше пожилых мужчин и женщин — вплоть до 61 года. Видимо, такое «омоложение» «школ 7 мая» было связано с тем, что значительная часть интеллигентов старшего поколения уже вообще сошла со сцены (ведь естественный ход жизни этой части населения был в значительной степени искажён эксцессами «культурной революции», лагерями и «школами»), а многие из оставшихся в живых уже были сломлены морально и не так страшны маоцзэдуновцам. Пришла очередь «перевоспитывать» молодых, воспитанных в новом Китае. Ведь нетрудно высчитать, что даже те, кому в описываемое Эдгаром Сноу время, в 1971 г., было 40 лет, встречали 1949 г. восемнадцатилетними юношами и девушками, а 30‑летние — вообще восьмилетними детьми.

В «школах 7 мая» неизменно сохранялся принцип: «чем тяжелее, тем полезнее». Эдгара Сноу такое положение умиляет, он с восторгом рассказывает о том, что люди в посещённой им Наньниванской «школе» «полностью обслуживают себя», распахивают новые земли и строят новые дома или пещеры. В сезон сельскохозяйственных работ все трудятся на полях, а в свободное от работы время учатся (т. е. зубрят произведения Мао Цзэдуна) и «проводят дискуссии» под руководством армейских командиров. Через шесть месяцев или через год наиболее активные получают звание «активист Мао». Такое звание даёт возможность людям среднего поколения более или менее спокойно работать по специальности в течение какого-то времени, а для вчерашних хунвэйбинов — некоторую надежду на поступление в обычные учебные заведения.

Чтобы стать «активистом Мао», было мало самозабвенно штудировать труды председателя, надо было ещё стремиться к самой чёрной, самой неквалифицированной работе. «Жэньминь жибао» называла «образцовым учащимся» одного коммуниста, который в «школе 7 мая» «специально ходил чистить выгребные ямы, очищать отхожие места»[1005].

«Перевоспитание» в «школах 7 мая», таким образом, сводилось к изнурительному и нередко бессмысленному физическому труду. Создавая «школы 7 мая», маоцзэдунисты заявляли, что таким путём будет уничтожаться барьер между кадровыми работниками и широкими массами народа — то традиционное средостение, которое разделяло чиновничье-бюрократическую элиту и народ в старом Китае. С таким явлением и впрямь следовало бороться. Однако для этого необходимо было наладить постоянную и систематическую связь руководства всех ступеней с массами. А вместо этого утвердилась система периодических ссылок всех «перевоспитуемых» в «школы», которые, как правило, представляли собой совершенно самостоятельные административно-хозяйственные единицы. В 70‑е годы в эту систему была введена некоторая поправка: тот, кому выпал черед отправляться на «перевоспитание», должен был сначала какое-то время «пожить с народными массами» в коммунах, а затем уже продолжать заниматься физическим трудом и политической учёбой в «школе». Однако и это, конечно, не могло стать путем подлинного «стирания граней» и оставалось лишь средством психологического давления последователей Мао на тех, кого они продолжали считать объектом «перевоспитания». Смягчение условий жизни в «школах», наблюдавшееся в начале 70‑х годов, хотя и облегчало существование «обучающихся», тем не менее никак не могло свидетельствовать о радикальных сдвигах в этой системе.

Начало реабилитации

В 1969 г. в политике маоцзэдуновского режима по отношению к интеллигенции появилось нечто новое: начался процесс реабилитации (в дословном переводе — «освобождения») части работников умственного труда, осужденных в период «культурной революции».

Расправившись с идеологическими противниками, группа Мао Цзэдуна занялась стабилизацией своих позиций, нормализацией положения в стране. Первая задача «культурной революции» по отношению к интеллигенции была маоцзэдуновцами выполнена: интеллигенцию заставили замолчать, в существующих условиях она уже не могла быть рупором идей, враждебных режиму Мао Цзэдуна. Оставалась вторая задача: руководству страны была нужна интеллигенция «перевоспитанная», работающая по его указке. Эта задача в ходе «культурной революции» выполнена не была. Инспирированное самими же маоцзэдуновцами недоверие к интеллигенции, постоянные критические разносы и прямые физические расправы привели, с одной стороны, к почти полному отстранению интеллигентов от общественной жизни и, с другой стороны, к широко распространившейся в среде интеллигентов боязни вернуться к профессиональному труду (возникли теории типа «работа в области культуры — опасна» и др.); сохранилось, по-видимому, и скрытое несогласие многих интеллигентов с маоцзэдуновскими догмами, с теорией, предлагавшейся новыми партократами и практикой властей.

Однако экономическое строительство, естественно, невозможно без участия в нём людей, владеющих специальными знаниями, государственный аппарат для нормальной работы нуждается в опытных кадрах — и вот появилось ещё одно «новейшее указание» Мао Цзэдуна. Оно гласило:

2 февраля 1969 г. «Жэньминь жибао» опубликовала статью «Со всей серьёзностью внедрять в жизнь новейшее указание председателя Мао о реабилитации хороших людей, допустивших ошибки». И почти сразу же маоцзэдунисты начали осуществлять «новейшее указание» на практике, сталкиваясь при этом, по всей видимости, со значительными трудностями. Уже 21 марта 1969 г. шанхайская газета «Вэньхуэй бао» высказывала тревогу по поводу сопротивления, оказываемого новой политике не только «классовыми врагами», но и кем-то в рядах «самой партии».

Тем не менее реабилитация началась. В первую очередь она коснулась кадровых работников и инженерно-технической интеллигенции. К маю 1969 г., например, в Ханчжоу уже было освобождено свыше 70 % кадровых работников различных рангов, от руководителей промышленных предприятий и выше[1006].

Параллельно с этим началась реабилитация работников просвещения. Как сообщали из Ханчжоу в июне 1969 г., из 192 преподавателей Ханчжоуского университета 144 человека, получивших образование в старом обществе, в течение целого ряда лет «проводили контрреволюционную линию Лю Шаоци» (за что и были осуждены в ходе «культурной революции»); теперь же «некоторых хороших интеллигентов» из этих людей «включили в общеуниверситетские и факультетские группы по реорганизации системы образования, где они заняли определённые руководящие посты»[1007].

В июне 1969 г. агитбригада при университете Цинхуа делилась своим опытом в статье со следующим характерным заглавием: «Решительно осуществлять пролетарскую политику председателя Мао, своевременно освобождать совершивших ошибки, но проявивших сознательность хороших людей»[1008]. Иными словами, этих людей снова привлекли к работе в вузе. 9 апреля 1970 г. по пекинскому телевидению показывали старого преподавателя, окружённого молодёжью. Дикторский текст гласил:

В мае 1970 г. в связи с 28‑й годовщиной «Выступлений» Мао Цзэдуна в Яньани в крупнейших театрах начался показ «революционных образцовых спектаклей», причём в списках исполнителей замелькали имена старых известных артистов[1009].

С тех пор показ спектаклей в одном-двух столичных театрах фактически не прекращался, но репертуар оставался почти неизменным. В 1971 г. появились новые постановки («Гимн Лунцзяну», «Гимн Имэну» и т. п.), однако они были сделаны по типу «революционных образцовых спектаклей».

«Обезличка» творческих работников постепенно прекращалась, в текстах программ спектаклей стали появляться имена композиторов, дирижеров, певцов. Например, исполнением «революционной симфонии» «Шацзябан» в Пекине дирижировал известный дирижер и композитор Ли Дэлунь. Артистам, исполнявшим арии из оперы «Красный фонарь», аккомпанировал известный пианист Инь Чэнчжун. Были и другие примеры.

Проблема урегулирования взаимоотношений с интеллигенцией стала занимать одно из первых мест во внутригосударственной политике маоцзэдуновцев. Об этом свидетельствует огромный поток печатных материалов, связанных с этой темой.

Весной 1970 г. пропаганда сформулировала основные положения новой, «смягчённой» политики по отношению к работникам умственного труда. Это было сделано в статье «Великая программа создания отряда пролетарской интеллигенции», якобы написанной «творческой группой провинции Аньхуэй». Однако опубликование её на первых страницах «Хунци» (с перепечаткой всеми ведущими газетами), её сугубо теоретический характер и полное отсутствие местного фактического материала не оставляли сомнения в её официозно-принципиальном значении.

Формальным поводом к этой публикации послужила 13‑я годовщина со дня произнесения Мао Цзэдуном «Речи на Всекитайском совещании КПК по вопросам пропагандистской работы», проходившем в Пекине с 6 по 13 марта 1957 г.

Основная мысль статьи, подготовленной «творческой группой», такова: интеллигенция уже созрела для «реабилитации и использования» её в государственном строительстве, и хотя она по-прежнему нуждается в воспитании, но в воспитании терпеливом и спокойном. Если интеллигенция в прошлом и вела себя неправильно, то во всем виноват только Лю Шаоци, который всячески мешал критиковать «реакционные буржуазные „авторитеты“ в науке и реакционные буржуазные взгляды во всех областях идеологии… разлагал души широких слоев интеллигентов, пытаясь превратить их в ревизионистов». Однако председатель Мао Цзэдун, говорилось в статье, «раньше всех заметил опасность контрреволюционного заговора Лю Шаоци и К^о», и им был нанесён сокрушительный удар. Теперь «великая пролетарская культурная революция вывела на чистую воду кучку контрреволюционеров, скрывавшихся в среде интеллигентов, и спасла от разлагающего влияния ревизионистской линии множество интеллигентов, которые хотят идти вперёд… благодаря этому интеллигенты глубоко поняли свою слабость, поняли, что насущной необходимостью для них является новое изучение идей Мао Цзэдуна и сплочение с рабочими и крестьянами, они… увидели своё светлое будущее»[1010].

В связи со столь заметными «достижениями трудового перевоспитания» статья решительно выступала против бытовавших в стране представлений о том, что «работать в области культуры опасно» и «работу в области культуры следует прекратить», доказывая, что все эти тенденции — порождение всё тех же «Лю Шаоци и К^о», продолжение их борьбы за культуру, за интеллигенцию.

Поскольку подавляющая часть интеллигенции «хочет и может перевоспитаться», подчёркивали авторы, необходимо активно и настойчиво продолжать начатую работу вплоть до полной перестройки мировоззрения интеллигенции. Это значит, что маоцзэдуновские руководители, продолжая намеченные ещё в 1969 г. мероприятия по освобождению осуждённых за «ошибки» интеллигентов, в надежде использовать их творческие возможности, решили в то же время ни на минуту не оставлять интеллигенцию в покое, не предоставлять её самой себе, а постоянно держать в поле зрения и «воспитывать».

Не снимался и тезис о подготовке воспитанной в духе «идей Мао Цзэдуна» новой, молодой интеллигенции. В ходе «великой культурной революции», говорилось в статье, «в системе образования в нашей стране происходят коренные изменения. Первым вопросом, который должна разрешить пролетарская культурная революция, является вопрос о том, каким образом в наших учебных заведениях воспитывать действительно служащую пролетариату новую интеллигенцию…»[1011]. Оценивая этот тезис, не следует забывать, что «служение пролетариату», в понимании маоцзэдуновцев, равнозначно «служению идеям Мао Цзэдуна», что новая интеллигенция, подготовка которой входила в программу «культурной революции», должна была стать слепым орудием проведения в жизнь этих «идей».

Статья старательно подчёркивала необходимость, как и прежде, развёртывания «большой критики»:

Авторы утверждали, что, хотя «в среде интеллигенции уже появилось множество активных элементов, решительно настроенных на проведение до конца великой пролетарской культурной революции», всё же влияние буржуазной идеологии и старых привычек на интеллигенцию ещё велико, впереди много трудностей и «нам необходимо подготовиться к тому, чтобы в течение очень длительного времени вести работу по большой критике на идеологическом фронте»[1013].

Однако тон всё же несколько изменился: призывая к критике, статья подчёркивала необходимость «иметь терпение», спокойно и терпеливо переубеждать ошибающихся и доказывала, что интеллигенция, по сути дела, вовсе «не так уж и безнадёжна, не так уж и плоха». Теперь выяснилось, что, как «указывает председатель Мао», необходимо поощрять тех интеллигентов, которые проявляют творческую инициативу, и «давать выход» даже «твердолобым буржуазным авторитетам», составляющим незначительное меньшинство. Причём, подчёркивали авторы, эта политика должна быть неизменной по отношению ко всем группам интеллигенции — гуманитарной и естественно-технической, новой и старой.

Авторы директивной статьи увещевали читательскую аудиторию: «Необходимо доверять интеллигентам… нужно видеть, что подавляющее большинство их патриотично, хочет служить народу, хочет перестроиться и может перестроиться»; контрреволюционеров и «твердолобых» среди них — ничтожное меньшинство, а «большинство или даже подавляющее большинство интеллигентов может постепенно слиться с рабочими, крестьянами и солдатами, изменить свою старую идеологию, полученную в процессе буржуазного воспитания. Таким образом, они тоже смогут внести свой вклад в дело служения народу, некоторые из них будут и изобретать, и творить», таких надо особенно поощрять, на их примере надо воспитывать других, а «пожилых интеллигентов, защищающих социалистическую революцию, следует объединять, помогать их росту, налаживать их жизнь»[1014].

Что касается отношения к тем интеллигентам, которые «совершили ошибки», то авторы статьи призывали вести с ними терпеливую идеологическую и политическую работу, «давать им выход»:

Итак, в этой пространной статье была всё же выдвинута достаточно определенная программа: всеми способами продолжать «внедрять» в умы интеллигентов «идеи Мао Цзэдуна» — и в то же время добиваться возвращения их к профессиональной работе, создавая им относительно нормальные условия жизни; развивать и дальше «большую критику», не допуская затухания «борьбы, критики и преобразований»,— и в то же время следить, чтобы эта критика была в достаточной степени осмотрительной и терпеливой, не допускать эксцессов вроде тех, что имели место в недавнем прошлом.

«Правильная пролетарская политика»

Основная линия, изложенная мартовским (1970) номером журнала «Хунци»,— «использование» интеллигенции в сочетании с её «перевоспитанием», постепенно стала фигурировать в печати как «правильная пролетарская политика председателя Мао по отношению к интеллигенции».

Как и всегда при выдвижении нового лозунга, началась усиленная кампания по его разъяснению. Поскольку, при всей относительности и «урезанности» нововведений, они всё-таки разительно отличались по своей сути от политики периода «культурной революции», разъяснительная работа понадобилась большая и длительная. Даже в 1972 г. всё ещё не прекращались разговоры о «новой линии» — и в печати, и на «собраниях критики».

Народу, который ещё недавно убеждали в полной никчёмности и ненужности интеллигенции, теперь пытались доказать обратное. Так, в ходе собрания на машиностроительном заводе в Шанхае руководители убеждали рабочих в том, что большинство интеллигентов — это не классовые враги, по отношению к ним нужно вести кампанию «борьбы, критики и преобразований», одновременно восстанавливая их в должностях[1017].

Журнал «Хунци» называл «боязнь использовать технических работников на ответственных постах» упущением в работе, которое объясняется тем, что «мы недостаточно изучили политику председателя Мао по отношению к интеллигенции, не усвоили и не до конца поняли курс, направленный на её сплочение, воспитание и перевоспитание»[1018]. Наблюдатели в Гонконге в конце 1972 г. отмечали, что «в последнее время пекинские власти… и на самом деле изменили свою позицию по отношению к интеллигентам, чтобы добиться их поддержки и сотрудничества в реконсолидации режима после культурной революции»[1019]. О том, изменилась ли политика «на самом деле», речь пойдёт ниже, но пропагандистская шумиха на эту тему, действительно, не прекращалась.

Политика одновременного «использования» и «перевоспитания», если иметь в виду её истинные цели, определяла двойственность многих позиций маоцзэдунистов. «Группа большой критики» ревкомов провинции Шаньдун и города Цзинани поместила в «Жэньминь жибао» статью «Ликвидировать остатки яда „пути специалистов“, развивать роль инженерно-технических работников»[1020]. Хотя большая часть статьи была посвящена рациональному использованию знаний инженерно-технических работников, но начиналась она с призывов бороться со скверной: «путь специалистов» (т. е. укрепление авторитета специалистов на предприятиях), по утверждению «Группы большой критики», означает отказ от партийного руководства, отказ от социализма вообще (техника в таком случае якобы ставится на первое место в ущерб политике), предполагает столь осуждаемый маоцзэдунистами принцип материальной заинтересованности и т. д. А в основной части статьи «Группа большой критики» рассуждала о том, что нужно сделать, чтобы усилить активность инженерно-технических работников, повысить эффективность их труда. Выясняется, что «инженерно-технические работники в социалистической революции и социалистическом строительстве — это важная сила, которую нельзя недооценивать»; что, несмотря на все недостатки, они «обладают определёнными научно-техническими знаниями, причём эти научные знания, как правило, являются итогом практического опыта предшественников, они нужны для производственной практики»[1021]. Настойчивые попытки доказать, казалось бы, азбучную истину о пользе профессиональных знаний свидетельствуют о той сумятице в умах, к которой привела людей деятельность сторонников Мао. А упоминание о «буржуазности мировоззрения» инженерно-технических работников и их прочих грехах звучит более чем странно: ведь в большинстве своём это были люди, получившие образование после 1949 г.

«Использование» продвигалось довольно туго. Одной из причин этого на первых порах была боязнь интеллигентов брать на себя какую-либо ответственность, другой — недоверие к ним. Журнал «Хунци», например, неодобрительно отзывался о тех преподавателях, которые в прошлом совершили «кое-какие ошибки», «подверглись небольшой критике» и в результате стали излишне осторожными и осмотрительными.

И далее журнал пытался убедить не столько самих преподавателей, сколько «революционные массы» (т. е., по сути дела, членов ревкомов и агитбригад — тех самых, которым на протяжении ряда лет прививались только ненависть и презрение к работникам умственного труда):

Преподавателям, заявляет журнал, надо помогать, нельзя противопоставлять «преобразование их мировоззрения их использованию… Если считать, что нужно подождать, пока исправится мировоззрение преподавателей, и только тогда можно будет их использовать, только тогда они смогут играть свою роль, то это будет, по сути дела, означать, что преподавателям не обязательно участвовать в современной борьбе в области просвещения, а это неизбежно ослабит революционные силы и помешает преобразованию мировоззрения широких масс преподавателей»[1023].

Многие печатные материалы в рассматриваемый период свидетельствовали о том, что интеллигентов продолжали уговаривать «отбросить опасения», «смелее принимать решения», если они занимают руководящие посты, и т. п.[1024] Но по вполне понятным причинам интеллигенция в своем значительном большинстве оставалась пассивной. Радио провинции Шэньси в передаче 27 июля 1971 г., например, рассказывало о таком случае. Преподавателей исторического факультета университета послали «для перевоспитания» на фабрику. Рабочие попросили приехавших разъяснить им историю борьбы двух линий внутри партии, однако никто из преподавателей не осмелился «слова молвить»; и «тогда всем стало ясно, что на них всё ещё действует феодальная, буржуазная и ревизионистская отрава и что страх допустить ошибку слишком велик. Некоторые из них подали в отставку». Как видим, всё это далеко от творческого энтузиазма.

Вполне вероятно, что слабая активность интеллигентов была вызвана не только страхом навлечь на себя новые беды, но и нежеланием сотрудничать с маоцзэдунистами и являлась скрытой формой протеста. Упреки, нередко бросавшиеся официальной печатью деятелям умственного труда, свидетельствовали об этом совершенно недвусмысленно. Например, в статье шанхайской газеты «Цзефан жибао» от 14 января 1970 г. говорилось:

Можно представить себе, насколько тяжёлым для китайских интеллигентов оказалось возвращение к профессиональной деятельности и участие в травле тех, на кого им указывали маоцзэдунисты, если даже «трудовое перевоспитание» представлялось им предпочтительнее.

«Развивать социалистическое литературно-художественное творчество»

Между тем пекинское руководство продолжало расширять сферу «использования» интеллигенции. Очередь дошла до литературы и искусства.

16 декабря 1971 г. в «Жэньминь жибао» появилась статья «Развивать социалистическое литературно-художественное творчество». Обращаясь к творческой интеллигенции словами Мао Цзэдуна «создавать ещё больше ещё лучших произведений литературы и искусства», передовица призывала усилить идейную и организационную работу в рядах работников литературы и искусства. И хотя было ясно, что нельзя было в тот момент создать «ещё больше ещё лучших» произведений там, где нет условий для творчества, как нет вообще никаких произведений литературы и искусства, статья повторяла старый набор лозунгов: развитие «социалистического литературно-художественного творчества» является весомым фактором в победе пролетариата над буржуазией в сфере литературы и искусства; нужно продолжать борьбу с «ядом ревизионистской чёрной линии»; придерживаться курса «служения рабочим, крестьянам и солдатам»; соблюдать принципы «политический критерий — на первое место», «ставить древнее на службу современному», «ставить иностранное на службу китайскому»; развивать курс «пусть расцветают сто цветов, отталкиваясь от старого, создавать новое»; критически использовать иностранное и национальное культурное наследие» и т. п. Мастерам искусств, возвращавшимся к творчеству, предлагалось следовать всем этим заповедям. При этом непременным условием успеха объявлялось использование «образцовых революционных спектаклей» в качестве эталонов для подражания.

Призывы маоцзэдуновского руководства развивать литературу и искусство вызывали чрезмерный оптимизм у некоторых западных обозревателей. Так, специальный корреспондент газеты «Монд» 1 августа 1972 г. писал:

Отметим, что корреспондент этой буржуазной газеты в порыве «либерализма» назвал одну из величайших трагедий в истории китайского народа ни много ни мало «великим корчеванием буржуазных влияний». Что же касается прогноза, предполагавшего «новый посев» и «обновление художественного творчества», то он представляется нам явно преждевременным.

Если рассматривать статью от 16 декабря (положения этой статьи перепевались китайской прессой в течение последующих двух лет) только под интересующим нас углом зрения — в плане отношения к интеллигенции, то изменения в политике, действительно, можно усмотреть. Они заключаются прежде всего в самом факте «милостивого» возвращения литературе и искусству определенного места в общественной жизни и, следовательно, в признании права художников на творчество. Однако следует видеть, что это право им были согласны предоставить только при условии соблюдения диктуемых сторонниками Мао правил, оставшихся неизменными. Уже одно то, что эстетическим идеалом по-прежнему оставались «образцовые революционные спектакли», говорило о тех рамках, в которых хотели оставить писателей, артистов, художников. Некоторые деятели культуры и в самом деле принялись «творить» в требуемом от них духе.

Один из таких — правда, очень редких — примеров — поэтесса и писательница Се Бинсинь. Она — одна из первых известных деятелей культуры, чье имя появилось в списках участников всевозможных приёмов, организовывавшихся пекинским руководством в первой половине 70‑х годов. Учёным, журналистам, литераторам, приезжавшим в Китай из-за рубежа, как правило, устраивали встречу с этой писательницей: пусть все видят, что старая интеллигенция не уничтожена, что она работает и даже пользуется уважением… Чем же снискала Се Бинсинь «уважение» маоцзэдуновцев? Во время «культурной революции» её имя не склонялось ни в официальной, ни в хунвэйбиновской печати: писательница пусть и талантливая, но довольно преклонного возраста и давно уже отошедшая от творческой работы не была страшна приспешникам Мао Цзэдуна и не представляла для них никакого интереса. Однако через «школы 7 мая» должна пройти вся интеллигенция поголовно, и в 1970 г. семидесятилетнюю Се Бинсинь на 14 месяцев отправляют в такую «школу» в провинцию Хубэй. Трудно сказать, как «перевоспитывали» старую поэтессу в этой «школе». Однако по выходе из неё она, во-первых, начала появляться на приёмах, а во-вторых, опять стала сочинять — теперь уже в стиле «образцовых произведений». Так, Се Бинсинь создала поэму «Оттого, что мы ещё молоды», лейтмотив которой — восхваление «эпохи Мао Цзэдуна». О глубине мысли и уровне художественности этого произведения можно судить хотя бы по таким строчкам:

Кто говорит, что семидесятилетние старцы — издревле редкость? В эпоху Мао Цзэдуна это уже не редкость… Мы все должны овладеть идеями Мао Цзэдуна, Идеи Мао Цзэдуна — это никогда не садящееся солнце![1026]

Преклонный возраст поэтессы и желание обрести спокойную жизнь могут быть вполне объяснимыми причинами подобного приспособленчества. «Обновление художественного творчества» было здесь налицо, однако вряд ли оно могло служить примером «ещё лучших произведений литературы».

Вообще же, следует отметить, что судьба многих крупнейших писателей, ученых, артистов в первой половине 70‑х годов всё ещё была неизвестна. Кроме того, далеко не все упоминавшиеся в прессе фигурировали в роли авторов новых произведений: многие имена упоминались только в списках участников приёмов или появлялись в не всегда достоверных сообщениях зарубежных корреспондентов.

Что касается «организационной работы» в рядах деятелей литературы и искусства, то она только начиналась. Творческие союзы ещё не были восстановлены. В 1972 г. в провинциях, городах и уездах были созданы управления культуры или управления культуры и просвещения, которые подчинялись соответствующим ревкомам и парткомам. Ещё раньше, в 1971 г., была сформирована Группа по делам культуры при Госсовете во главе с членом Политбюро ЦК КПК, мэром Пекина, бывшим армейским политкомиссаром У Дэ. Идеологическое руководство областью культуры оставалось за Цзян Цин и её окружением.

В 1971 г. развернулась работа целой сети профессиональных художественных коллективов, в состав которых вошли профессиональные театральные коллективы, создававшиеся в районах при предприятиях и учреждениях. Стали известны, например, коллектив гуандунской оперы г. Гуанчжоу, коллектив шанхайской оперы (он называется «Любовь к Китаю»), Южнокитайский песенно-танцевальный коллектив. Эти коллективы осуществляли руководство самодеятельными художественными ансамблями на местах, готовили «учебные группы литературно-художественного творчества», «учебные группы по образцовым спектаклям», «бригады инструкторов», которые, в свою очередь, помогали самодеятельности в сельских и горных районах. Правда, вся эта «самодеятельность» сводилась главным образом к декламации стихов собственного сочинения и постановке отрывков из «образцовых спектаклей».

Другой формой массовой культурно-просветительной работы являлись семинары, проводившиеся по радио: передавались записи музыкальных произведений — всё те же «образцовые спектакли» и несколько «революционных песен»; мелодии и тексты этих песен были в своё время созданы известными композиторами и поэтами, однако в ходе «культурной революции» волей хунвэйбинов текст был заменён новым — плодом коллективного творчества, а об авторах музыки не вспоминали. Радиопередачи иногда предварялись рассылкой печатных разъяснений и нот для самодеятельных агитбригад.

Организовывались показательные гастроли профессиональных коллективов по районам. Парткомам и ревкомам вменялось в обязанность организовывать художественную самодеятельность при каждом предприятии, учреждении, учебном заведении, воинской части, в каждой сельскохозяйственной производственной бригаде и даже при уличных комитетах, т. е. на каждой улице. Например, в одном только Ухане действовали свыше тысячи трёхсот самодеятельных агитбригад, которые объединяли около ста тысяч рабочих, учащихся, работников торговли и членов их семей[1027]. И снова, как это было в период «большого скачка», подобный «размах» и строжайшая регламентация («следуй образцам!») обрекали это искусство на крайне низкий художественный уровень. Конечно же, оно не могло служить действенным средством не только эстетического воспитания народа, но и даже того, что было нужно маоцзэдунистам,— внедрения в массы их «идей» и лозунгов. Быть может, этим в известной мере и объяснялось то обстоятельство, что пекинское руководство снова попыталось мобилизовать и интенсифицировать усилия творческой интеллигенции.

Итак, «использование» интеллигенции, на которое в 1971—1972 гг. делался особенный упор, столкнулось с немалыми трудностями — объективными и субъективными.

Нужно было преодолеть страх людей умственного труда перед какой-либо профессиональной ответственностью (или, возможно, нежелание многих из них сотрудничать с маоцзэдуновским руководством). Сподвижникам Мао Цзэдуна пришлось повернуть пропаганду на 180° и бороться теперь с насаждавшимися ими же самими в течение многих лет недоверием к интеллигенции, неприязнью и даже ненавистью к ней. Не случайно ещё в 1969 г., когда только началась пропаганда «новой политики», «Жэньминь жибао» на первой полосе опубликовала статью (передававшуюся потом по радио), в которой выражалась тревога по поводу сопротивления «политике партии», обнаружившегося не только среди «классовых врагов», но и «в рядах самой партии».

Дело, однако, было не в одних дурных предчувствиях: реабилитируемые могли вытеснить с постов новых работников — выдвиженцев из хунвэйбинов, а их было не так уж мало. Например, в г. Шэньяне, центре тяжелой промышленности в Северо-Восточном Китае, в ходе «культурной революции» на руководящие посты было выдвинуто свыше 20 тыс. молодых «красных охранников» (в возрасте до 30 лет). По сообщению агентства Синьхуа от 16 сентября 1973 г., 40 % кадровых работников составляли выходцы из рабочих, остальные были «бедняками и низшими середняками», демобилизованными солдатами и «грамотными молодыми людьми, решительно идущими по пути смычки с рабоче-крестьянскими массами». Поступали сведения, что новые кадры, добившиеся постов в ходе «культурной революции» и вынужденные в новых условиях делить власть с «освобождёнными» старыми кадровыми работниками, выступали против «стариков».

Однако самым большим препятствием на пути «использования» было само принципиальное направление политики пекинского руководства в этой области: оно не только сохранило почти в полном объеме все требования, которые предъявлялись к интеллигенции прежде, но и оставило неизменными почти все методы идеологического давления на неё, все формы её «перевоспитания», пусть в несколько облегчённом и смягчённом виде.

«Большая критика» в 1969—1972 гг.

Одним из маоцзэдуновских средств «перевоспитания» интеллигенции, сыгравшим важную роль в начале 70‑х годов, стала так называемая «большая критика».

Специальный раздел доклада Линь Бяо на Ⅸ съезде КПК в апреле 1969 г. назывался «Серьёзно и по-настоящему провести борьбу, критику и преобразования». Там говорилось:

Призывы к критике, сетования на то что не все понимают необходимость ее продолжения в новых условиях, опять зазвучали в китайской пропаганде.

Всевозможные кампании, направленные то против одного, то против другого деятеля культуры или литературно-художественного произведения, выплёскивались на страницы печати ещё в 1968—1969 гг. Эти «теоретические» выступления тогда пришли на смену преобладавшим в годы разгула «культурной революции» методам «физического воздействия» на интеллигенцию. Многих из критиковавшихся авторов, по всей видимости, уже не было в живых, однако критика продолжалась, набор бранных эпитетов выдавался сполна. Критические выступления начала 70‑х годов, как правило, повторяли «аргументы» предшествующего периода.

Яростным нападкам, естественно, подвергались те произведения литературы и искусства, авторы которых более или менее прямо выражали сочувственное отношение к политическим оппонентам Мао Цзэдуна. Как в начале «культурной революции» громили «Отставку Хай Жуя», так в 1968 г. разносной критике подвергали роман Ду Пэнчэна «Оборона Яньани»[1030], один из главных персонажей которого — Пэн Дэхуай, командовавший войсками Народно-освободительной армии на северо-западе страны. Столь же страстно громились художественные фильмы на историко-революционную тему — «Волны гнева» (в нём также выведен Пэн Дэхуай), «Стремительные волны Красной реки» (маоцзэдунисты считали, что прообразом главного героя был Гао Ган) и «Из искры — пожар» (главный герой фильма отождествлялся с Лю Шаоци). Все эти ленты появились на экранах в 1961—1962 гг. и критиковались уже и раньше, до разгула хунвэйбиновщины.

В июле 1969 г. обрушились на роман известного писателя Чжоу Эрфу «Утро Шанхая»[1031].

Критиковался роман Чэнь Дэнкэ «Ветер и гром»[1032] — автора обвиняли в «клевете на народные коммуны и генеральную линию».

Снова и снова возвращались к «программе буржуазной либерализации», якобы выдвинутой Лу Динъи.

За «вредоносную» литературно-художественную и административную деятельность доставалось бывшим (до «культурной революции») заместителям министра культуры Лю Чжимину и Ци Яньмину (последний был также секретарём парткома министерства культуры). Ци Яньмину вменялся в вину «ревизионистский лозунг» «Спасите наследство!», т. е. попытка оградить традиционное китайское театральное наследие от уничтожения, которое ему готовила Цзян Цин, проводившая «революционизацию театра».

Не забывали время от времени печатать новые материалы, направленные на дискредитацию и разгром «чёрной банды» и её «главаря» Чжоу Яна. В них, как правило, формулировались основные пункты борьбы «двух мировоззрений»[1033]. Вспомнили даже «Беседы о жизни и литературе», которые Чжоу Ян публиковал в газете «Цзефан жибао» ещё в июле 1941 г.[1034]

Не оставляли в покое драматургов Ян Ханьшэна и Ся Яня. Нередки были публикации типа статьи «Группы широкой критики» Хэбэйского педагогического института, озаглавленной «Кого считать учителями?» Авторы её разбирали пьесу Ян Ханьшэна «Пути трёх», написанную в 1957 г. и опубликованную в 1958 г., и утверждали, что это — «большая ядовитая трава, бешено пропагандирующая преобразование мира по буржуазным стандартам»[1035]. Другая статья смешивала с грязью «предательскую контрреволюционную» пьесу Ся Яня «Под крышами Шанхая». В пьесе, сообщали авторы статьи, действует «гнусный треугольник», героиня её — развратная женщина; пьеса доказывает, что революция разрушает семейное счастье, а главный герой её «живёт по законам Лю Шаоци»[1036]. Разумеется, ни о каком преобразовании мира на буржуазный манер в этих произведениях не было и речи: просто они не отвечали требованиям маоцзэдунистов, а их авторы по тем или иным причинам не устраивали хунвэйбиновское руководство.

Необходимо отметить и то новое, что свойственно критике последнего периода: кроме насквозь демагогических и просто бранных высказываний, определявших уровень маоцзэдунистской критики предыдущих лет, появились и материалы, написанные в какой-то степени на профессиональном уровне. По всей видимости, к работе уже были подключены и некоторые специалисты. Однако большинство материалов подписывалось либо откровенными псевдонимами, либо незнакомыми общественности именами.

И всё же разговоры о «реабилитации» ввели кое-кого в заблуждение, и в газете «Вэньхуэй бао» 20 ноября 1969 г. появилась статья, предлагавшая ни много ни мало «пересмотреть оценку» фильмов «Лавка Линя» и «Город без ночи», а главное — романа «Утро Шанхая». Автор — не профессиональный литератор, а техник по профессии, и редколлегия поместила его статью как дискуссионную. Преждевременность подобного выступления с полной ясностью показала последовавшая вскоре публикация во всех газетах статьи официозного критика Дин Сюелэя, потребовавшего «разоблачить, как ядовитую траву», статьи, требующие «пересмотра оценок»[1037].

Чтобы не дать остыть «революционному энтузиазму», 1 января 1970 г. объединенная редакционная статья журнала «Хунци» и газет «Жэньминь жибао» и «Цзефанцзюнь бао» особо подчеркивала необходимость «продолжать развивать большую революционную критику и вычищать ядовитые остатки контрреволюционной ревизионистской линии изменника, провокатора и штрейкбрехера Лю Шаоци» в области идеологии и литературы.

«Большая критика» шла своим чередом. В Шанхайской консерватории была проведена кампания по критике «старого» гуманитарного образования и деятельности «четырёх молодчиков». 5 января 1970 г. в Шанхае был «всплеск борьбы по искоренению ревизионистской линии». В этот день Шанхайская киностудия, культурные учреждения, пресса, издательства провели собрание с участием более двух тысяч человек, имевшее целью, по сообщению китайского радио, «высоко подняв красное знамя идей Мао Цзэдуна, открыть жестокий огонь по чёрной контрреволюционной линии в литературе и искусстве и до конца раскритиковать матёрого антикоммуниста Цюй Байиня»[1038]. Цюй Байинь — бывший заместитель начальника Шанхайского городского управления кинематографии, автор сценария «большой ядовитой травы» — кинофильма «Красное солнце». Он серьёзно пострадал во время «культурной революции», и вот теперь его снова называли «закоренелым контрреволюционером, ревизионистским элементом, пробравшимся в театр и кино, изменником, матёрым антикоммунистом» и т. д. В декабре 1970 г. в статье «Продолжать заниматься широкой революционной критикой» журнал «Хунци» возмущался тем, что в последнее время «у некоторых товарищей в условиях победы появились настроения высокомерия и охлаждения к работе», они полагают, что «обстановка очень хорошая и нет необходимости вновь тратить силы на проведение широкой критики», что «широкая критика уже проведена достаточно хорошо». Эти товарищи «недостаточно осознали необходимость глубокого длительного проведения широкой революционной критики или же им недостаёт самосознания»[1039].

Поскольку критика и «перевоспитание» интеллигентов по-прежнему шли полным ходом, возвращение к профессиональному труду отнюдь не являлось единственной перспективой для реабилитированных. Одних-тех, кого допустили к «руководству различных ступеней», продолжали «воспитывать на идеях Мао Цзэдуна» силами агитбригад, на разных собраниях и собеседованиях (по-прежнему длительных и многолюдных); других — подавляющее большинство интеллигентов (в том числе уже прошедших «школы 7 мая») снова направляли в сельскохозяйственные районы на «перевоспитание физическим трудом» или включали в состав рабоче-армейских агитбригад для непосредственного участия в «классовой борьбе» и для «закалки в борьбе, критике и преобразованиях».

В апреле 1969 г. агентство Синьхуа объявило участие в работе агитбригад «действенным методом перевоспитания кадровых работников». В Шанхае, например, часть кадровых работников зачислили в «агитбригады идей Мао Цзэдуна, разосланные по всем фронтам». По сообщению Синьхуа, эти кадровые работники были в своё время освобождены, и некоторые из них приступили к руководящей работе, но действовали недостаточно смело; тогда их включили в рабочие агитбригады, чтобы предоставить им возможность «идти навстречу бурям… идти в жизнь», быть «на переднем крае борьбы масс».

Таким образом, в процессе «перевоспитания» появилось нечто новое: «освобождённые» работники умственного труда в известной степени допускались к идейному руководству. Об этом говорит уже само включение их в состав рабочих агитбригад, что предполагало не только пассивное восприятие «борьбы, критики и преобразований», но и активное (хотя бы в какой-то мере) влияние на массы.

В «Жэньминь жибао» даже появилась рубрика: «Руководящие кадровые работники должны быть вожаками в овладении идеями Мао Цзэдуна». Маоцзэдунисты определённо призывали себе в союзники тех, кого они ещё недавно ниспровергали, кого объявляли неспособными усвоить «идеи» или, по крайней мере, гораздо менее способными, нежели «бедняки и низшие середняки».

Но основным методом «перевоспитания» всё ещё оставалась отправка в деревню, на обучение к «беднякам и низшим середнякам», значительно реже — на заводы и фабрики. Кроме физического труда и изучения трудов председателя «под руководством бедняков и низших середняков», воспитание велось также на живых примерах «классовой борьбы»: неопровержимым считался факт существования в деревне исподволь, но активно действующих классовых врагов, которые «мечтают о реставрации капитализма» и прибегают к подкупу кадровых работников и образованной молодёжи, «пытаясь превратить их в своих агентов»[1040]. Подавление всех добрых чувств и обычных человеческих желаний у молодёжи по-прежнему оставалось одним из основных критериев и начал «перевоспитания».

Продолжалось «перевоспитание» интеллигентов и на местах их непосредственной работы. По сообщению агентства Синьхуа (июнь 1971 г.), в Наньаньском уезде провинции Фуцзянь, «в соответствии с указанием председателя Мао: «главное в реформе просвещения — это вопрос об учителях», упорядочили имеющиеся педагогические кадры и очистили их от горстки вредных элементов». Каким же образом происходило «упорядочивание»? Среди учителей «широко развернули» движение за активное изучение и применение «идей Мао Цзэдуна»; в период зимних и летних каникул для педагогов создавались специальные курсы по изучению «идей Мао Цзэдуна» о пролетарской революции в образовании, призванные воспитывать их в духе «пролетарской линии Мао Цзэдуна». Всех учителей поочередно включали в состав производственных бригад, чтобы они могли участвовать в политических движениях бригады и коммуны и «непрерывно преобразовывать мировоззрение в тесном единении с крестьянами-бедняками и низшими середняками». На местах организовывали помощь опытных учителей начинающим, устраивали краткосрочные курсы для обмена опытом, чтобы непрерывно повышать уровень профессиональных (теперь поднимался уже и этот вопрос!) и политических знаний. Можно представить себе, сколь цепко держало идеологическое руководство под своим надзором интеллигентов и как много времени и сил всё ещё уходило у них на «перевоспитание». При этом следует иметь в виду, что если говорить о педагогических кадрах, особенно в деревне, то «перевоспитание» захватывало вчерашних (как правило, недоучившихся) школьников и даже крестьян — ведь именно они составляли основную массу так называемых «новых учителей»[1041].

Извилистый путь «использования и перевоспитания»

В 1971 г., когда основной упор делался на привлечение интеллигентов к работе, печать порой даже обвиняла ревкомы на местах в зазнайстве, в самодовольстве, в том, что они, давая волю своей неприязни, вообще отстраняют интеллигентов от дел, а это «идёт вразрез с политикой председателя Мао»[1042]. Появились признания в том, что «новым преподавателям» (т. е. непрофессионалам, практически не имеющим образования) ещё надо много трудиться над повышением своей квалификации, ибо уровень их подготовки далеко не соответствует современным требованиям[1043].

Однако к середине 1972 г., когда отмечалось 30‑летие яньаньских «Выступлений» Мао Цзэдуна, акценты опять сместились. Для этого периода характерна статья «Нужно идти в массы», написанная одним из «активистов» 1967—1968 гг. Синь Вэньтуном. Автор статьи утверждал, что работники литературы и искусства всё ещё стоят «на буржуазных позициях», у них «буржуазная идеология», они «не преобразовали своего мировоззрения» и «не служат рабочим, крестьянам и солдатам». Все эти упреки относились не только к старой интеллигенции, но и к молодёжи: для «перековки» и «принятия нового воспитания» «идти в массы» (мы знаем уже, что это значит) должны «безоговорочно как работники литературы и искусства, вышедшие из семей эксплуататорских классов и получившие буржуазное воспитание, так и работники литературы и искусства, вышедшие из семей трудового народа и выросшие в новом обществе». Синь Вэньтун в который уже раз повторил, что интеллигенция должна «пройти мучительную шлифовку в течение длительного времени», обвинил большинство интеллигентов в том, что они хотя и «принимают участие в физическом труде, овладевают некоторыми навыками физического труда, в некоторой степени меняют свой образ жизни, однако идеологически и морально не сливаются с рабочими, крестьянами и солдатами, постоянно уходят от классовой борьбы, от борьбы двух линий»[1044].

Тогда же появилась объединённая передовая журнала «Хунци» и газет «Жэньминь жибао» и «Гуанмин жибао» — «Решительное проведение революционной линии председателя Мао Цзэдуна приносит успех». В ней также подчеркивалось, что «все революционные интеллигенты, революционные работники литературы и искусства обязаны на долгое время, безоговорочно и беззаветно идти в гущу рабочих, крестьян и солдат, преобразовывать своё мировоззрение в практике трёх великих революционных движений»[1045].

Из всех этих материалов неопровержимо явствовало, что, несмотря на обращение к патриотическим чувствам интеллигентов и призывы к использованию специалистов, маоцзэдунисты по-прежнему не доверяли работникам умственного труда и не собирались всерьез возвращать им положение равноправных членов общества. Но этим же подтверждается и другое: «культурная революция» не справилась с интеллигенцией, не сумела сделать её активным проводником маоцзэдуновских догм.

Таким образом, к 1973 г. в вопросе об отношении к интеллигенции в КНР сложилась как бы двойственная ситуация.

Сдвиги в положении интеллигентов, несомненно, были, и печать всячески эти перемены рекламировала. Приводилось множество примеров, когда интеллигенты оказывались образцовыми работниками (как правило, в такой роли в газетных и журнальных статьях выступали преподаватели или врачи)[1046]. В сентябре 1973 г., например, газеты сообщали о «весьма хорошей обстановке, сложившейся в ходе движения за критику Линь Бяо и упорядочение стиля работы» в Нанькайском университете. Оказывается, ряд кадровых работников и специалистов, работавших там раньше (в период «культурной революции» они, по-видимому, «перевоспитывались» в отдаленных районах страны), выдвигались теперь на руководящие посты. Приводились такие цифры: из 92 профессоров и ассистентов, ведущих в университете преподавательскую или исследовательскую работу, более 30 человек назначены на «руководящие должности» в спецлабораториях или на кафедрах[1047].

Подчёркивалась важность заботы о нуждах интеллигентов в деревне, использования и там их профессиональных знаний. Последнее особенно касалось преподавателей, врачей, артистов. В печати появился, например, очерк об артистах Пекинского театра кукол, живших среди скотоводов Внутренней Монголии; скотоводы, как сообщалось в очерке, относились к ним очень заботливо, и артисты, ехавшие в деревню, чтобы заниматься только физическим трудом, теперь много выступают перед пастухами и лишь «иногда» помогают скотоводам стричь овец, пасти скот — постигают жизнь коммуны[1048]. Таким образом, «перевоспитание» приняло несколько отличный от прежних лет характер. Вместе с тем стал очевиден и просчёт маоцзэдуновских руководителей: как ни старались они натравить народ на интеллигенцию, простые люди Китая продолжали относиться к людям умственного труда, представителям художественной и артистической интеллигенции по-доброму, сочувствовали им, и, если рядом не было надсмотрщиков, помогали выжить.

«Грамотных молодых людей», отправленных в деревню, тоже стали использовать на более или менее квалифицированной работе, им теперь помогали овладевать какими-то профессиями. Перед ними стала вырисовываться перспектива вернуться к учению, продолжить образование — а такое желание не смогли истребить у значительной части молодёжи ни годы отрыва от учёбы, ни длительная проповедь ненужности всякого просвещения.

Изменились условия быта молодых людей, «воспитуемых» в деревне. Вместо осуществления принципа «чем хуже, тем лучше» к ним стали проявлять некоторое внимание: пресса была полна сообщений о том, как городскую молодёжь в деревне «окружают тёплой заботой», как во многих местах «ещё до их прибытия для них уже построили жилые дома, припасли продовольствие»; с гордостью, как о крупнейшем достижении, газеты писали, что при необходимости «грамотным молодым людям» оказывается медицинская помощь.

Сократились сроки пребывания в «школах 7 мая» и, по всей видимости, в известной степени улучшились условия содержания «учащихся».

В отдельных крупнейших вузах страны в нарушение норм, диктуемых «революцией в образовании», удлинялись сроки обучения и несколько сократился процент учебного времени, отводимого на занятия производственным трудом. В Ханчжоуском университете, например, вместо намеченного двухгодичного обучения в 1973 г. было введено трёхгодичное, в Фуданьском университете в Шанхае вместо трёх лет студенты теперь стали обучаться три с половиной года и т. д. В Ляонинском университете физический труд теперь занимал 20 % часов у естественников и треть часов на других факультетах; в политехническом институте г. Далянь (Дальний) — 10 % часов и т. д. Особыми льготами пользовались студенты, занимавшиеся изучением иностранных языков[1049].

Многие перемены в культурной жизни в 1971—1973 гг. были неоспоримы. Однако вполне вероятно, что далеко не всё осуществлявшееся на практике было задумано маоцзэдунистами именно в таком виде: нововведения, особенно касающиеся системы образования, могли быть и результатом деятельности «реабилитированных», и попыткой умеренного крыла партийных и административных кадровых работников использовать «правильную политику по отношению к интеллигенции» для изменения обстановки и хотя бы минимального преодоления последствий «культурной революции». В этой связи обращала на себя внимание опубликованная в конце 1973 г. в двух пекинских официозах — журнале «Хунци» и в газете «Жэньминь жибао» — статья «Довести до конца революцию в образовании»[1050].

Авторы этой статьи различают два подхода к «революции в образовании». Первый (маоцзэдуновский) признает её успехи, но, считая их только началом великих преобразований, ориентирует массы на движение вперёд по этому пути; второй подход, как утверждала официозная печать, характерен для людей, отказавшихся от «пролетарских политических критериев», от принципа сочетания пути «красных и специалистов» и «односторонне болтающих о каком-то „качестве обучения“». Этих «заблуждающихся», утверждали маоцзэдунисты, ловко использует «горстка стоящих на реакционных буржуазных позициях» и поэтому необходимо «в политическом и идеологическом плане воспитать широкие массы и кадровых работников в сфере образования; нанести удар горстке классовых врагов, ведущих подрывную деятельность, оградить активистов, поддержать революцию…».

Кроме того, как бы ни менялась теория и практика «правильной политики», в ней всегда присутствовало нечто общее, свидетельствовавшее о неизменности отношения маоцзэдуновского руководства к интеллигенции.

Когда деятелей культуры или просвещения изображали в качестве образцовых, достойных подражания, сразу же обязательно подчеркивали, что такими их сделала «закалка», «перевоспитание» — главным образом, силами «бедняков и низших середняков».

Всячески поощрялось самоуничижение кадровых работников, интеллигентов. Корреспондент агентства Синьхуа 6 июня 1970 г. цитировал слова директора пекинской трикотажной фабрики (ставшего после «реабилитации» заместителем председателя ревкома этой же фабрики) Чу Чжансюя, который в статье «Долой камень преткновения с пути продвижения вперёд, всю жизнь вести революцию вслед за председателем Мао» каялся:

Автор вспоминает, что в ходе «культурной революции» его «ошибки» (основная из них — все усилия он сосредоточивал на производстве, не уделяя должного внимания изучению «идей») были подвергнуты «серьёзной критике»; «революционные массы» «кропотливо воспитывали» его. Этот «горький урок» помог Чу Чжансюю осознать, что «культурная революция» не только «очистила партию от затаившихся зачинщиков реставрации капитализма, но и спасла многих допускающих ошибки кадровых работников». «Я — один из спасённых!»,— патетически восклицал бывший директор.

Осознав «глубину своего падения», Чу, несмотря на старость и болезни, стал «ходить по людям», собирая замечания по своему адресу; обошел свыше тысячи человек, получил тысячу замечаний и пожеланий и 400 выдержек из трудов Мао Цзэдуна для изучения. Можно себе представить, что пережил этот человек. Однако он продолжал свой панегирик «великому кормчему»: «Где и когда, кроме как в сегодняшнем Китае, можно найти такую глубокую заботу о допустивших ошибки кадровых работниках, какую проявляет председатель Мао?». В конце статьи Чу Чжансюй приходил к такому «оптимистическому» выводу: «Нет финиша на пути идеологического перевоспитания».

Когда читаешь такие строки, трудно отделаться от мысли, что пишущий их намеренно издевается над своими «воспитателями». А ведь подобных «признаний» было множество. 7 января 1972 г. корреспондент агентства Синьхуа сообщал, например, что в беседе с ним профессор исторического факультета Пекинского университета Чжоу Илян (широко образованный историк, известный и за рубежами страны) заявил:

Маститый историк философии профессор Фэн Юлань, по словам того же корреспондента, заявлял, что раньше он «по указке Лю Шаоци пропагандировал идеалистическую философию», «служил буржуазии» и «причинял вред делу пролетарской революции», и лишь теперь «преобразовал своё мировоззрение». Возвращение к профессиональному труду, таким образом, не избавляло интеллигентов от необходимости вновь и вновь публиковать унизительные поклёпы на самих себя.

«Собрания критики», основным объектом которой, как и прежде, оставались интеллигенты, продолжали отнимать огромное количество времени у работников всех предприятий и учреждений. «Жэньминь жибао» называла «свидетельством огромной политической активности научных работников» тот факт, что в НИИ АН Китая в 1973 г. было проведено свыше 900 «собраний критики», проходивших на уровне кафедр и выше, а в трех собраниях такого рода участвовало до тысячи человек[1051].

В газетах часто появлялись рассуждения о «преимуществах студентов из рабочих, крестьян и солдат, имеющих практический опыт, при овладении теоретическими знаниями»[1052]. Агентство Синьхуа рассказывало, что «студенты — выходцы из народа» (т. е. не имеющие образовательного ценза молодые рабочие, крестьяне и солдаты) «написали более десяти статей, в которых с философской точки зрения освещается опыт ведения трёх великих революционных движений»; студенты Шанхайского пединститута вместе с преподавателями создали проект учебного пособия «Педагогика» объёмом в 200 тыс. иероглифов. При оценке явлений такого рода не следует забывать об уровне знаний авторов упоминаемых работ. Эти «достижения» напоминают и «большой скачок», и печальной памяти «культурную революцию».

Процесс «перевоспитания» продолжался, и система «школ 7 мая» оставалась необходимой маоцзэдунистам. Пресса неустанно подчеркивала, что эти «школы» — «мероприятие отнюдь не временное»[1053], и, следовательно, «нужно как следует планировать и организовывать поочередное обучение кадровых работников в школах, делать это по твёрдо установленному режиму, с тем чтобы все работники во главе с руководящими кадрами по очереди проходили обучение и закалку в школах „7 мая“»[1054]. После Ⅹ съезда КПК в прессе стали ссылаться на слова премьера Чжоу Эньлая о необходимости «надлежащим образом вести работу в школах кадровых работников „7 мая“, поддерживать социалистическую новь»[1055].

Трудно судить, что стали представлять собой эти «школы» и насколько они стали отличаться от тех лагерей трудового воспитания с жестким режимом, которыми они были в первый период своего существования[1056]. По всей видимости, условия жизни «учащихся» там несколько смягчены: пресса в 1972—1973 гг. нередко призывала «заботиться о быте», утверждая, что главная задача «школ» — обеспечить «овладение политикой» в тесной связи с «реальной борьбой», научить учащихся «критиковать буржуазию»; физический же труд сам по себе, как теперь выяснилось, не может привести к повышению сознательности[1057]. Правда, рядом помещались фотографии интеллигентов, которые со счастливо-просветлёнными, улыбающимися лицами толкали тачки с камнями.

Однако отдельные коррективы не означали коренных изменений: сохранение унизительной системы «школ 7 мая» в качестве метода «перевоспитания» интеллигенции само по себе свидетельствовало об устойчивости политики пекинского руководства по отношению к интеллигенции. Симптоматично и присутствие среди «учащихся школ 7 мая» значительного процента «грамотных молодых людей». Число молодых людей, сосланных на «перевоспитание» за пять лет (1969—1973), превысило восемь миллионов человек[1058]. Только из Шанхая за этот период было послано на постоянное жительство в деревню около миллиона молодых людей[1059].

Отсылая в отдаленные районы «грамотную молодежь», её исподволь готовили к тому, чтобы она стала костяком «нового крестьянства эпохи социализма» и, поселившись в деревне на всю жизнь, «создала бы принципиально новое поколение крестьян»[1060].

В то же время здесь — наблюдалось известное смещение акцентов. Молодёжь убеждали в том, что отправка в сельские районы на тяжелую физическую работу — это отнюдь не наказание, что стране необходим труд юного поколения. Оказывается, только «Линь Бяо клеветал на идею отправки молодёжи в сельские районы», называя её «скрытой формой перевоспитания физическим трудом»[1061]. В этой же связи критиковалась и принадлежавшая будто бы Линь Бяо и Чэнь Бода мысль о том, что «школы» являются результатом «скрытой безработицы» и способом «сократить число людей, которые едят хороший рис»[1062].

Вообще, в начале 70‑х годов стало особенно заметным то внимание, которое обращает пекинское руководство на работу с молодёжью. В одном из номеров «Жэньминь жибао», например, были помещены сразу три статьи, высоко оценивавшие роль хунвэйбинов (именно хунвэйбинов!) в прошлом и теперь. Газета с гордостью подчёркивала, что из бывших пекинских хунвэйбинов на момент публикации этого материала свыше 200 человек заняты преподавательской или научно-исследовательской работой, свыше 60 стали политработниками, причём 20 из них — ответственными политработниками факультетов и университета[1063]. Агентство Синьхуа назвало в сентябре 1973 г. имена молодых интеллигентов, ставших на Ⅹ съезде КПК членами и кандидатами в члены ЦК КПК. Сообщения такого рода были призваны, по-видимому, вселять надежду на светлое будущее в остальные миллионы и миллионы юношей и девушек.

Молодёжь в эти годы не оставляли в покое даже во время краткосрочных отпусков: когда «грамотные молодые люди», сосланные в деревню, приезжали в города, чтобы повидаться с родственниками, их немедленно «организовывали», объединяли в кружки, направляли на всякого рода курсы.

Активизация идеологической обработки молодежи была вызвана несколькими причинами. Прежде всего она диктовалась неудовлетворенностью руководителей политическими взглядами, направлением мыслей молодых людей, которым, по замыслам маоцзэдунистов, предстояло продолжать проведение в жизнь «линии председателя Мао».

Особое внимание к молодёжи было связано также с проявлениями недовольства со стороны бывших хунвэйбинов, которые, по-видимому, ждали для себя от «культурной революции» куда большего, чем получили. Возможно также, что пекинское руководство таким путём хотело «подновить оружие», которое в нужный момент оно могло бы обрушить на своих противников.

Последнее предположение небезосновательно, оно подтверждается рядом симптомов, проявившихся в 1973 г.

Заметным стало новое развязывание «хунвэйбиновских инстинктов» молодёжи. Снова поднята шумиха вокруг экзаменационной системы в вузах: если в 1971—1972 гг. сторонникам антимаоцзэдуновского течения удавалось исподволь вносить свои коррективы в систему набора студентов, то теперь поборники «революции в образовании» опять начали настаивать на преимущественном значении политического облика абитуриента перед его академическими познаниями, что на практике должно было бы вести к подготовке нового поколения «интеллигентов», хорошо «ориентирующихся в политике» (т. е. преданных «идеям Мао Цзэдуна») в ущерб теоретическим (и в конечном счёте практическим) знаниям. Снова зазвучали призывы к борьбе с влиянием «горстки стоящих на реакционных буржуазных позициях», стала поощряться критика молодёжью «профессиональных авторитетов», молодых людей вновь призывали «открыть огонь по ревизионистской линии в образовании». Весьма показательна в этом отношении целая кампания, развёрнутая вокруг Хуан Шуай, двенадцатилетней хунвэйбинки — ученицы 5‑го класса начальной школы района Чжунгуаньцунь Пекина. 28 декабря 1973 г. «Жэньминь жибао» перепечатала из пекинской газеты «Бэйцзин жибао»[1064] её дневник и письмо. По словам редакционного комментария, девочка «отважилась пойти против течения»[1065]. В своём письме она возмущалась: «Неужели мы, молодые люди эпохи Мао Цзэдуна, должны по-прежнему оставаться рабами „уважения к учителям“, как при старой системе образования?» («старой» маоцзэдунисты именовали систему образования, введённую в КНР после 1949 г.). Цель этой публикации была совершенно ясна, и она действительно повлекла за собой поток обвинений по адресу тех, кто «пытается распространить яд ревизионизма», выражающийся, в частности, в уважении к учителям.

Всё это не могло не вызвать определенных ассоциаций у тех, кто помнил призывы периода «культурной революции».

О наступательном характере политики сторонников линии Мао Цзэдуна в 1973 г. свидетельствовала и развернувшаяся в это время на страницах китайской печати кампания в защиту древнего учения легизма — против конфуцианства[1066]. В Ⅲ в. до н. э. император-легист Цинь Ши-хуан приказал заживо закопать 460 конфуцианских ученых и публично сжечь классические книги «Шицзин» и «Шуцзин». И вот теперь эти варварские действия не только оправдывались, но и восхвалялись как проявление разумной политики: «больше уважения к современности, меньше внимания древности». При сопоставлении этого с новой волной поощрения хунвэйбинов становилось ясным, что кампания против конфуцианства, в частности, была призвана оправдать зверства «культурной революции». А само обращение к постулатам легизма[1067] говорило о том, что организаторов этой кампании привлекало заложенное в легизме «администрирование», жесткое руководство «оглуплённым народом», презрение к учёному сословию.

Проводившаяся в начале 70‑х годов «правильная политика по отношению к интеллигенции» представляла собой как проявление прагматических взглядов группы Мао Цзэдуна, вынужденной на определенном этапе всё-таки прибегнуть к услугам того слоя общества, который она неизменно считает источником крамолы, так, вероятно, и следствие перевеса более трезвых сил в китайском руководстве. Известную роль в смягчении курса играл и международный аспект. Начав реализацию курса на сближение с Западом, маоцзэдуновское руководство стремилось «отмыть» свою репутацию от потрясших мир кошмаров «великой культурной революции». В Китай начали приглашать европейских и американских деятелей культуры (итальянского кинорежиссера Микельанджело Антониони, американского востоковеда Оуэна Латтимора), в различных столицах западных стран в течение длительного времени демонстрировалась выставка «Достижения китайской археологии в 60—70‑е годы».

Тем не менее, как видно из приведённых выше фактов, несмотря на «правильную политику по отношению к интеллигенции» и некоторые действительные сдвиги в условиях жизни и деятельности людей умственного труда, творческой интеллигенции, в этот период продолжали сохраняться все атрибуты морального давления на интеллигентов, и о радикальном изменении их положения говорить ещё не было оснований.