Кликун-Камень

XX

Свобода пришла.

Второго марта всю тюрьму всколыхнула весть: пало самодержавие.

С улицы нарастал гул голосов, долетали победные крики, обрывки песен.

Надзиратели открывали камеры политзаключенных. Начальника отделения била икота. Ворот кителя расстегнут, лицо вытянулось.

— По ннеккоторым обст-тояттельствам ввыпускаем вас нна волю…

Иван не мог пропустить случая посмеяться. Лукаво спросил:

— Очевидно, вы нашли кого-то, кто вам сказал, как проникают в тюрьму политические новости?

Начальник отделения побледнел. Говорить он не мог, зубы отбивали дробь, икота усиливалась.

А к тюрьме подступали демонстранты. У каждого на груди красный бант, повязка через плечо, красные ленты пересекали шапки. Арестованных встретили победными голосами. Крики радости, отчаянные аплодисменты, топот ног — все слилось в один сплошной радостный гул. Многие в толпе крестились, обнимали друг друга; некоторые стояли словно в оцепенении.

— Ваня! Сергей!

— Наш Миша! Сергей! Катя!

— Здравствуй, Иван Михайлович!

Их окружили друзья. Тесным кружком повели впереди колонны на митинг в Народный театр.

По улицам суетливо бежали люди, доносились приглушенные голоса.

Театр был переполнен. Заняты были все проходы. Казалось, балконы сейчас рухнут, провалятся.

Главный бухгалтер фирмы Агафуровых Евдокимов кричал со сцены:

— Господа! Нельзя сомневаться в искренности Временного правительства! Оно революционно. Войну надо поддерживать до победного конца! Будем ждать, когда правительство разрешит все вопросы революции… Нельзя преждевременно требовать введения восьмичасового рабочего дня и повышения зарплаты!

Его слова перекрыл оглушительный свист.

Рабочие на руках снесли на сцену Малышева.

— Иван Михайлович, говори!

— Рассказывай, Иван!

Волна тепла охватила сердце, стеснила грудь.

— Вы слышите, на чью мельницу льет воду Евдокимов? Только большевики несут правду народу.

Кобяков что-то кричал, то и дело вскакивая с места, но его усаживали.

Слова его тонули в общем шуме:

— Предатели! Изменники!

— Война им нужна! Пусть сами и воюют! — раздавались в ответ голоса.

Иван говорил:

— Интересно получилось: большевики руководили борьбой с самодержавием, умирали в боях, переполняли тюрьмы и ссылки, а меньшевики и эсеры захватили депутатские места. Они хотят выгрести жар чужими руками! Кричат, что восьмичасовой рабочий день вводить преждевременно, им же надо обеспечить войну! Умирайте, рабочие и крестьяне, лейте кровь, трудитесь на войну здесь по семнадцать часов. Это оборонческо-соглашательская тактика. Мы будем бороться за демократический мир против империалистической войны.

Наташа то и дело вытирала глаза и неотрывно глядела на мужа.

Что-то опять пытался возразить Ивану Кобяков, но от него просто отмахнулись:

— Эй ты, «основа прогресса», заткнись!

Выскочил на сцену Степан Вессонов и крикнул:

— А я вот думаю, товарищи, они, эти… — Вессонов кивнул в сторону Евдокимова и Кобякова, — они ведь будут людям мозги засорять. Их ведь не проконтролируешь. Нам надо создать временное бюро, наше, большевистское, чтобы оно направления давало, кому говорить на собраниях и митингах.

— Правильно-о-о!

— Верно, Вессонов!

Тот, радуясь, что догадался о создании бюро, продолжал, рисуя картину позора меньшевиков и эсеров.

— Как придут к рабочему люду, так их и спросят: «А направление от большевиков у вас есть? Ах, нету?.. Ну и… вали, ребята!» Уйдут все до одного. Пусть друг перед другом губами-то шлепают! — Вессонов дважды хлопнул впустую губами под оглушительный хохот собрания.

Временный комитет был создан на другой день на открытом партийном собрании, и председателем его был избран Иван Малышев.

Через неделю, шестого марта, Парамонов, Малышев и Мрачковский с группой вооруженных солдат направились в канцелярию жандармского ротмистра.

Из трубы на улицу вылетали вместе с дымом хлопья сожженных бумаг. Начальник отделения в своем кабинете сжигал в пылавшей голландской печи секретные архивы; бумага, как живая, корчилась в пламени.

В соседней комнате солдаты из тюремной охраны чистили и смазывали винтовки.

Анатолий Парамонов первый вбежал туда с маузером в руке:

— Что вы делаете?

Охранники вразнобой ответили:

— Ружья чистим!

— Давно вас ждали! Хотим оружие сдать в полном порядке.

Парамонов разоружил охрану.

Красная лента через плечо опушенного полушубка, решительный вид этого красивого парня — все привело начальника в смятение.

— Списки провокаторов сжигаешь? — спросил Парамонов.

Начальник протянул ему несколько листов бумаги. Бумага в его руках мелко дрожала.

— Сядь, не мельтеши! — приказал Парамонов, указав маузером на стул, и уткнулся в листы глазами.

Большое тело начальника отделения обмякло на стуле, толстая шея ушла глубоко в плечи. Неожиданно Парамонов рассмеялся:

— Тут вам было еще одно предписание: арестовать Вайнера, арестовать Давыдова и Парамонова. Вы почему не исполнили этого приказа? — спросил он.

— Нне хоттел оголять ппартию…

Малышев и Парамонов дружно рассмеялись.

— Скажите, какая деликатность!

— Может, не успели?

— Мможет…

— Или через слежку хотели узнать, с кем мы связаны? Так?

— Ттак…

Парамонов снова рассмеялся:

— Да не дрожи ты!

— Тогда не машите этим… он может и выстрелить.

— М-может, — не без лукавства протянул Парамонов. Жандармов отправили в тюрьму. Архивы опечатали.

Возвращались домой, весело переговариваясь:

— Он партию нашу не хотел оголять!

— Ты, Толя, здорово его маузером-то пристращал!

— Да я и не махал им. Начальнику просто со страху показалось.

У хлебной лавки толпился народ. Мобилизации выхватывали с заводов людей. Угля и руды недоставало. Домны стояли. Выплавка чугуна сократилась. Запустение и упадок. Посевы крестьяне уменьшили. А хлеб нужен каждый день. Каждый день. Один Нижний Тагил требовал ежемесячно муки полтораста вагонов, а получал только шестьдесят. Цены на муку увеличились в пять раз.

Веселость комитетчиков упала.

В толпе похаживал городовой.

— Господа, спокойнее, а то отпускать не будем! Ни муки, ни сахара! Пейте чай тогда с сахарином или, как пролетарии говорят, «с удовольствием»!

Парамонов, оглядываясь на городового, сказал:

— Завтра же надо заменить этих архангелов своей милицией из добровольцев!

На ходу в переговорах намечались большие планы.

— Политическую власть за собой надо укрепить. Не стройте иллюзий: буржуазия без боя не сдаст своих позиций. Нам придется пролить немало крови, прежде чем мы укрепим за собой политическую власть!

Партийная организация крепла, люди росли, внутренне обогащались, быстрее находили нужные доводы в теоретических дискуссиях с эсерами и меньшевиками, легко «выбивали их из седла», как говорил Лепа.

Николай Крестинский, Лев Сосновский, Павел Быков только что вернулись с Всероссийского совещания большевиков и теперь вели большую агитационную работу. На первой Уральской конференции избрали областной комитет. Особенно обострилась борьба за Советы после Уральского съезда Советов, где меньшевики и эсеры призывали к поддержке Временного правительства.

Апрель солнечный, сияющий. Дороги размокли.

— Скоро мы с тобой, Натаха, ни одного хорошего вечера не пропустим. Гулять будем, в театры ходить, в кино, — помечтал как-то Малышев.

— До женитьбы с тобой хоть гулять ходили. Женился — переменился…

— Трудно выбрать время… Сейчас горячая пора…

Наташа влюбленно глядела на мужа: не жалуется он, нет. Счастлив, горд, собран и переполнен радостью.

Иван пригрозил:

— И будет еще горячее. Знаешь, Наташа, кто приезжает? Свердлов! «Андрей». Он поведет областную конференцию. Мы уже инструкторов послали в города для выборов делегатов. Первая свободная конференция уральских большевиков!

…Иван был полон радости от встреч со Свердловым.

Голос Свердлова густой, сильный. В Екатеринбурге его знали все. Еще в революцию пятого года он создавал и укреплял большевистскую организацию. Знали и любили.

Приезд Свердлова был очень кстати: на многих заводах не восстановлены еще разгромленные при царе большевистские организации. Есть организации, объединенные с меньшевиками, наблюдаются колебания.

Около здания, где проходила конференция, сгрудился народ. Взволнованный, Иван вошел в зал.

Вот они, делегаты. Испытанные, закаленные люди. Они поведут теперь самые тяжелые и ответственные дела! Но даже среди них попадаются маловеры.

Огорчительно, что Мрачковский не хотел размежевания с меньшевиками. «А нам нужно, нужно с ними размежеваться!»

Малышев задыхался: тяжело, когда изменяют свои. Нет горшей обиды.

Мрачковский кончил говорить, сел рядом и посмотрел на Ивана. Тот не выдержал и бросил ему в лицо:

— Закачался, Сергей?! Не выйдет!

— Может, я и не прав, — растерянно отозвался тот.

Молча посмотрели друг на друга, чувствуя, что они на волосок от полного разрыва.

Выскочил на трибуну тагильский меньшевик, закричал: «Нам надо поддерживать Временное правительство постольку, поскольку оно выступало против старого режима!»

— Никаких «постольку-поскольку!» — категорически произнес в ответ Свердлов. — Разве Временное правительство разрешит задачи, которые стоят перед русской революцией? Не можем мы верить Временному правительству! Революция пойдет вперед, и задача наша — отдать власть пролетариату и крестьянству! Мы пока не зовем к свержению правительства, но поддерживать его не можем.

В один из перерывов Малышев повел Свердлова в общежитие делегатов. Якова Михайловича все интересовало: как делегаты жили во время реакции? кто был в тюрьме, в ссылке? как сейчас работается?

Конференция, встречи с Андреем придавали Ивану сил.

— Мы — уральцы… Мы теперь крепче, сплоченнее… Нас больше! Недавно нас было сорок. А теперь в партии шестнадцать тысяч человек! И каждый — боец!

Рабочие тоже выросли, легче разбирались в сложных вопросах и все настороженнее относились к призывам эсеров и меньшевиков.

Власть в Совете рабочих депутатов сосредоточилась в руках большевиков.

Оживленно и неспокойно в доме Поклевского, в комнатах Совета и комитета.

— Теперь первая задача у нас — организовать Советы в Сысерти, в Полевском, в Уфалее…

— И обеспечить большевистское руководство!

— Всюду создать рабочую милицию.

Эсеры и меньшевики тоже не дремали. Где могли, захватывали Советы.

— В Перми — двоевластие!

Большевистских депутатов отсылали на фронт — шла борьба за них.

Буржуазия в Екатеринбурге пыталась разогнать Совет, клеветала на него. В мае на заседание Совета эсеры привели несколько воинских частей и потребовали его роспуска. Пять часов шли споры. Большевики вынуждены были отступить перед силой.

Чем напряженнее жилось, тем спокойнее и сосредоточеннее становился Иван Михайлович. От него веяло силой и убежденностью.

— Борьба не закончена… Жестокая она будет… но ведь все равно мы свой социалистический строй водворим на земле, — говорил он.

За эту спокойную уверенность и любили его товарищи.

Депутаты-большевики разошлись по фабрикам и заводам. Борьба с двоевластием не прекращалась. Необходимость завоевать массы определила новую задачу — создавать профсоюзы. Голощекин, Вайнер и Малышев взяли на себя эту работу.

Но и это не прошло без борьбы, без ежедневных столкновений с эсерами, которые призывали к нейтральности профсоюзов, против рабочего контроля на заводах.

Разъездные инструктора создавали всюду большевистские организации и Советы.

Совет демократизовал милицию, отбил право на аресты по политическим вопросам, создал следственную комиссию, чтобы пресекать контрреволюционную работу, ввел восьмичасовой рабочий день и рабочий контроль. Вот этому буржуазия особенно сопротивлялась, а эсеры и «меки», как в народе звали меньшевиков, помогали ей.

При Екатеринбургском Совете создали Конфликтную комиссию. Ею руководил Вайнер.

— Веди, Леонид, — сказал ему Павел Быков, энергичный, сурового вида гигант. — Вот увидишь, к тебе с конфликтами рабочие из других городов пойдут…

Это пророчество председателя исполкома скоро оправдалось. Он вообще удивлял всех даром провидения. Когда назначали большевика Войкова руководить продовольственным комитетом, Быков сказал:

— Веселая тебе, друг, работка досталась, с кулаками в деревнях повоюешь… — и эти слова также оказались пророческими: кулаки припрятали хлеб, и рабочим районам он почти перестал поступать. Войков организовал обмен изделий заводов в деревнях на продукты питания, чем избавил народ от голода.

Малышев все замечал, каждой черте в характере своих товарищей радостно удивлялся. Он и сам пытался предрекать события, как Быков. Сыромолотову, комиссару отдела финансов исполкома, Иван сказал:

— Собирать тебе, Федич, по рублику, по копеечке всю твою жизнь!

Черная кожаная куртка на Федиче всегда расстегнута, с широкого лица не сходила улыбка. Остряк, поэт, он тут же нашелся:

— Ничего. Каждую копейку теперь рублевым гвоздем прибьем!

Когда Голощекин возглавил комиссию по реорганизации народной милиции, Малышев снова «предрек»:

— Ох не легко тебе окажется, Филипп! Хулиганство сейчас расти будет: так слабосильные новую власть проверяют…

Голощекин — высокий плотный красавец — подхватил шутку:

— У нас и на многосильных сила найдется.

Они внимательно и любовно посмотрели друг на друга.

Им всегда было интересно вместе, всегда было о чем думать, обсуждать общие дела. Часто, не договорив, они сопровождали кого-нибудь домой, в спорах и мечтаниях не замечая дороги. И на этот раз с Иваном к его дому шли товарищи.

— Сейчас мы обмозгуем, куда еще послать своих комиссаров… — Малышев счастливо рассмеялся: — Натаха меня ждет, наверное, вот как!

Наташа ждала. На столе кипел самовар, в комнате все блестело.

Молча обнялись Малышевы и долго стояли без слов, окруженные друзьями.

Скинув пальто, Иван сел на кровать. Такого никогда не было, чтобы он одетый сел на кровать. Улыбаясь, посмотрел на жену, на друзей, склонил голову к подушке и мгновенно уснул.

…Очнулся он, когда в комнате уже никого не было. Одна Наташа дремала на стуле. Но сразу же подняла голову, как только муж шелохнулся.

— Все уже ушли? — тихо спросил он.

Наташа улыбнулась.

— Милый, уже шесть часов утра…

Ивана словно окатили кипятком:

— Как? Я уснул?

Наташа кивнула.

— Я развалился на кровати, а ты просидела всю ночь, боялась меня потревожить? Я обещал тебе быть вместе в этот вечер?

— Да.

— И я уснул!

— Мы были вместе, Ваня.

— Я — негодяй… Я даже не смею просить у тебя прощения. А сейчас мне опять нужно бежать. Сегодня городская конференция большевиков.

— Ты хоть ешь где-нибудь? — поинтересовалась Наташа.

— А как же! В харчовках, на Покровском[7] около комитета, где попало.

— Это около моста, в подвале? Напротив дома Поклевского?

— Да.

— Проверю я, как там тебя кормят.

Наташа разогрела чай. Иван ходил за ней от стола к кухне, виноватый, пришибленный.

Наконец она не выдержала, рассмеялась:

— Вот что, Иван: ты никогда ни на минуту не смей думать, что мы не вместе. Где бы ты ни был — мы вместе. Ты понял, соловьиная твоя душа? Мы вместе. Вот сейчас поведешь городскую конференцию. Будешь создавать городской Совет. Но мы вместе. Хотя… И запомни, я в эти дни так много думала, так изучила тебя, весь твой путь прошла; я горда и счастлива, хоть и… Ты понял.

— Да, «незаконная». А что это за такие уклонки: «хоть и»? В чем дело?

— После. Обо всем после…

— Ну, хорошо. Но ты тоже учти, что ты будешь первой законной советской женой! Поняла?

Наташа, всхлипывая от смеха, с непонятной горячностью сказала:

— Оба поняли. А теперь ешь и беги. Не опоздай. А то меньшевики отовсюду вас вытеснят. Нельзя опаздывать.

Хорошая Наташа сегодня, совсем прежняя. Замкнутость ее проходит. Но что-то мучает ее. Что? И взгляд ее бывает часто недоверчивый. Что произошло? Скажет ли? Должна сказать.