Кликун-Камень

XXIII

С настроением взять власть силой шли в Екатеринбурге партийные собрания и профсоюзная первая конференция. Большевики приняли решения съезда как директиву.

В доме Поклевского на втором этаже размещался Совет. На третьем, по широкому коридору налево, комната комитета большевиков. Напротив такая же — эсеров. Эсеры ловили в коридоре людей, уговаривали вступать в их партию.

Малышев смеялся:

— Ах, какой они себе авторитет приобретут! Пусть всех слабаков к себе вербуют, а к нам пусть вступает меньше людей, но по убеждению.

Часто эсеры прямо с крыльца говорили речи. Кобяков размахивал белыми руками. Бойкие слова его прыгали, не задерживая внимания.

Кто-то из членов союза молодежи и в этот раз сообщил о митинге Малышеву, и тот вышел на крыльцо, что привело собравшихся в радостное волнение. Пиджак у Ивана расстегнут, кепка сдвинута на затылок. Из-под нее падала на лоб волна светлых волос.

— Вам тут эсеры забивают мозги, товарищи, призывают профсоюзы к бездеятельности! Не верят в единение! А мы уже знаем, что только при единении можно победить! — Напористые его слова вызвали одобрительный гул толпы.

По Покровскому проспекту беспорядочной толпой шли солдаты, только что приехавшие с фронта и не понявшие того, что происходит. Солдаты следовали в Сибирь. В Екатеринбурге их остановил голод. Измученные, злые, они, горланя, по пути разбивали окна, снимали и топтали вывески с двуглавым орлом.

Все они были на одно лицо, всех единила дикая безудержная злоба.

Люди на их пути бежали прочь, другие судорожно метались, прячась за углы, в подворотни.

Солдат нужно выслушать, убедить, что они попали к друзьям. Приветливо улыбаясь, Иван Михайлович на правился навстречу толпе, дружелюбно спросил:

— Братцы, что это вы? — Голос мягкий, улыбка широкая, взгляд прямой. Он протянул им руки. Все это смутило некоторых из солдат впереди. Сзади же продолжали напирать, оттуда слышались гневные возгласы и брань.

Солдат из первых рядов с финкой в руке обернулся и крикнул охрипшим басом:

— Тихо, вы!

Солдаты стихли. Широко поведя рукой, Малышев сказал:

— Идите к нам, разберемся!

Через час они ушли от него успокоенные, словно их подменили. Некоторые оборачивались, кричали:

— Я напишу обо всем, товарищ Малышев.

— Бедноту мы поднимем… не беспокойся.

В конце дня в комитет вошла молодая женщина, улыбнулась приветливо. Была она плотная, статная, темные волосы причесаны строго, лицо круглое, румяное, застенчивый взгляд таил волю и ум.

Малышев, прочтя ее документы, поднялся.

— Вот к нам и пополнение. Анна Николаевна Бычкова! — объявил он.

Голос у женщины сильный. Она начала рассказывать, как бежала из сибирской ссылки, как жила в эмиграции в Нью-Йорке.

— Когда услышала о падении самодержавия, места не находила, потянуло на Родину.

Иван Михайлович потирал руки:

— А знаешь, ты отличным секретарем профсоюза рабочих металлистов будешь, как я погляжу!

Бычкова кивнула, соглашаясь. Малышев продолжал:

— Союз перевели теперь вместе с союзом деревообделочников на Златоустовскую улицу, 27. Найдешь? — И сам же ответил, обращаясь к товарищам: — Найдет! Такая все найдет! С шестого года член партии. Учительница. В Нью-Йорке была членом русской федерации при социалистической партии.

Дни были полны неожиданностей. Вечером, отвечая на вопросы Наташи, он не знал, с чего начинать рассказ.

Раз Иван Михайлович привел домой высокого красивого матроса: русское лицо, рыжеватые брови вразлет На ленте бескозырки золотом вытиснены слова — «Заря свободы».

— Павел Данилович Хохряков. Приехал к нам по рекомендации товарища Андрея… с ним несколько матросов. Он будет организовывать Красную гвардию, — представил жене гостя Иван. — Он, Натаха, уже сегодня на митинге выступал.

— Дай ты человеку сесть… Небось он устал с дороги… Садитесь к столу, угощу чаем.

— Не откажусь, — согласился Хохряков. Голос у него глубокий, взгляд серых глаз живой, пристальный, жесты порывистые, резкие.

Наташа уважительно подумала: «Вожак».

Иван подтвердил ее мысли:

— Он будет возглавлять у нас военную работу среди солдат в гарнизоне, большевиков будет представлять. Для начала, Павел Данилович, с хулиганством помоги бороться. Растет в городе хулиганство. Особенно шалят по Березовскому тракту, на Цыганской площади.

— Справимся, — спокойно отозвался Хохряков.

А скоро Иван уже рассказывал жене:

— Ну… Павел Хохряков действует. Вызвал из столицы матросов, создает красногвардейские отряды. Анна Бычкова — ох, и быстрая! Она и бухгалтер, и делопроизводитель, она держит связь с представителями. Союз уже отстранил Злоказова от управления. Завод пустили сами рабочие. «Да неужели? Вот здорово!» — говорю. А она погрозила мне пальцем. «Не хитри, — говорит. — Ведь знал!» — «Знал», — говорю.

— Над чем смеешься?

— Приятно: верят в то, что делают… Хоть и не все еще у нас успешно. Вот сегодня сообщили, что Жиряков, владелец прядильно-ткацкой фабрики в Черноусовской волости, наших уполномоченных не принял. Говорит, что уполномоченные могут у него быть от любой партии, кроме партии анархистов и партии большевиков. Ничего! Мы ему объясним!

…Через три дня на фабрике Жирякова вспыхнула забастовка. Рабочие потребовали повысить зарплату, организовать медицинское обслуживание. Потребовали принять уполномоченного от Екатеринбургского комитета большевиков.

Каждый день приносил новые тревоги и новые радости.

Хозяйчики чувствовали поддержку Временного правительства и сопротивлялись требованиям рабочих. Управляющий Верх-Исетского завода отказался повысить заработную плату, пригрозил закрыть завод.

Чтобы сорвать его план, создали на заводе комиссию рабочего контроля. Когда Малышев, возглавив эту комиссию, пришел к управляющему, тот сник. Но бухгалтерские книги для проверки не дал.

Малышев смеялся:

— Уж если мы нацелились, так всего, что требуем, добьемся! Мы знаем все. Мы знаем своих врагов. Мы их с детства знаем!

…Корнилов поднял мятеж. Его цель — подавить революцию, свергнуть Временное правительство, объявить себя военным диктатором и продолжать войну.

…Временное правительство ввело смертную казнь.

И снова митинги, митинги.

Хороша бывает осень на Урале. Земля звонкая, сухая: жухнет листва у деревьев, меняет окраску, еще не полностью, чуть-чуть посветлеет или потемнеет лист и, кажется, зазвенит. Небо белое, ясное и мирное! Не верилось, что идет война, что где-то умирают люди, враждуют между собой.

На улицах много пьяных. Это тоже не вязалось с нарядным звонким днем. Молодые парни дебоширили, ухарски орали песни. Город точно пропитался тошнотворным запахом самогона.

— Где берут самогон? — допытывался Малышев у Хохрякова.

— На рынке, где еще. Бочками привозят. Вчера мои матросы у одной торговки несколько бочек опрокинули. Налетят на бочки, ткнут в днище как следует сапогом и — хоть купайся!

— Ну и пусть тычут! Торгуют враги: хотят обессилить нашу молодежь. Просчитаются!

«Нет, товарищи не пьют. А Кобяков часто появляется пьяный». Это не печалило. Кобяков отошел от большевиков, хоть ежедневно и приходилось с ним сталкиваться.

Вот и на выборах Верх-Исетского волостного земства эсеры захватили трибуну.

— Что такое волостное земство, которое мы сегодня выбираем? — голос Кобякова истерически вздрагивал. — Это орган, исполняющий решения нашего народного правительства! Нам нужно, чтобы на нас надеялись.

Пронзительный свист остановил оратора.

Малышев крикнул:

— Долой с трибуны! — и рванулся вперед: нужно оборвать глумление над доверием рабочих.

— Иван Михайлович, скажи ему!

— Скажу! — по привычке Малышев пригладил волосы. — Эсер Кобяков ратует за свое эсеровское правительство, а каково положение народа?! Корнилов-генерал хочет власти и крови! Хотят голодом страну задушить. Заводы закрываются. Всюду карательные отряды, убийства, тюрьмы! — негодование и скорбь душили Малышева. — А они предлагают принять присягу Временному правительству?! Да свергнуть его надо, а не присягать!

Раздались одинокие визгливые крики:

— Лишить его слова!

— Долой!

Малышев увидел исказившееся лицо Кобякова, его бесстыдные глаза и рассмеялся: «Да разве можно отступить?»

Один за другим поднимались на трибуну большевики.

— Долой эсеров!

— Долой саботажников!

Выскочил на трибуну Евдокимов. Голос высокий, отрывистый.

— Сколько крови пролито в эту войну! Эта кровь призывает к отмщению! Только продолжая воевать, мы спасем нашу свободу!

В ответ слышался оглушительный свист:

— Уйдешь с трибуны, или тебя снять?!

— Иди, подводи «дебет-кредит» купцам Агафуровым, бухгалтер!

— Малышев не член земства! — Злая вызывающая улыбка перекосила Кобякову лицо.

— Вон с собрания!

— Сами уходите!

— Предатели!

Грозный шум нарастал. Кто-то уже двигался на Кобякова грудью, подталкивая его к выходу.

Эсеры вскочили с мест, покинули собрание.

— Они думают, мы без них погибнем!

— Иван Михайлович, веди!

Собрание продолжалось.

Скоро эсеры один за другим начали возвращаться, трусливо пряча глаза, просили:

— Разрешите…

— Мы согласны участвовать в выборах Верх-Исетской волостной управы.

Большевики насторожились: хитры их враги. Что они выкинут сейчас, трудно предвидеть.

Огласили требование о переходе власти к Советам.

Кобяков вежливо улыбнулся и сжал кулаки.

…Наташа гордо смотрела на мужа: и она много успевает сделать. Она делегат второго съезда Уральского Совета. Съезд призвал рабочих провести первого сентября однодневную всеобщую стачку.

— Мы решили протестовать против наступающей контрреволюции! Мы призываем к вооруженному восстанию против буржуев! — рассказывала она мужу.

Иван Михайлович засмеялся:

— Ты забыла, что я тоже делегат съезда, и я тоже протестую и призываю и буду, как все, проводить стачку.

Наташа подтвердила:

— Да, Ваня, мы вместе! Понимаешь, вместе! Мы и на митинг пойдем теперь как равные!

…Но в день стачки, с утра, Наташа была бледна, долго лежала в постели.

— Что с тобой? — озабочено допытывался Иван.

Беглая недоумевающая улыбка скользнула по ее лицу.

— Я не возьму тебя сегодня на митинг.

Она противилась, была рассеянна и словно прислушивалась к чему-то.

— Потом мне все расскажешь? — попросила она.

— Как всегда. Только если я задержусь, пожалуйста, не думай, что я встречаюсь с Наденькой!

— Ну сколько ты меня будешь упрекать?!

— Я ушел. Даже позволяю тебе лежа читать, потому что ты отвыкла быть одна…

— А я не одна останусь.

— То есть?

— Я останусь с сыночком или с дочуркой…

— Наташа?! — воскликнул Иван Михайлович, привлекая ее к себе.

— Иди, не беспокойся.

Иван не успел уйти, как в квартиру вбежал Мрачковский:

— Вы с ума сошли, Иван! Стачка принесет нам только вред, усилит корниловщину, она против Временного правительства… Надо мирно взять власть! — Сергей вернулся только что из командировки и не знал последних событий.

Иван строго спросил:

— Ты что в сторону свернул, Сергей?

Тот возмущенно поглядел на него, ничего не сказав, ушел так же внезапно, как появился.

«Неужели закачался? «Мирно взять власть!» Не ужели не понимает, что мирно взять власть рабочим не удастся! Но мы возьмем власть! К нам прибывают новые люди: никогда столько рабочих не вступало в партию. Народ старается сплотиться вокруг нас».

…По гудку к Верх-Исетскому заводу, как всегда потянулись рабочие.

— Денек-то выдался какой! Небушко помогает.

Небо было совсем молодым, точно не стоял сейчас сентябрь, точно не прошли недавно дожди.

Навстречу из завода шли люди с ночной смены и тоже задерживались на площади. Собрались все смены. То один, то другой рабочий вскакивал на тумбу.

— Правители обнаглели, забылись! Долой капиталистов! Долой каторжные законы! Долой смертную казнь!

И кто бы ни говорил, каждый приветствовал Советы, мир, пролетарскую революцию.

Малышев вглядывался в лица собравшихся: ни одного меньшевика, ни одного эсера! Спрятались, голубчики, притихли!

Он говорил о политике Временного правительства, о соглашателях-меньшевиках и эсерах, о необходимости как можно скорее взять и передать в руки Совета власть.

Взметнулись над головами руки: проголосовали. Все требовали смены правительства, кричали:

— Охрану труда! Рабочий контроль!

— Мир! Требуем мира!

Лозунги провозглашались только большевистские. Даже Мрачковский выкрикнул, стоя у трибуны:

— О созыве Всероссийского съезда Советов надо требовать!

Иван усмехнулся:

«Так-то лучше! Не-ет, тебя ни на шаг отпускать нельзя, чтоб не завихрило…»