Кликун-Камень

VI

Буланая лошадка бежала легко, далеко выкидывая вперед тонкие ноги, подбирала копытами версты, швыряла их назад.

Кедровники то раскидывались по обе стороны дороги, то расступались, открывая болотистую низину.

— Хороша лошадка!

— Э-э, под ней и цветочная пыль не опадет!

Кучер Семен Немцов, высокий, сутуловатый, с большой красивой головой, без конца курил. Его вьющиеся русые волосы шевелил ветер.

— Ну, а как вы… как вы жили… как живете? — спросил Иван.

— Сирота слезами живет, — ответил тот, улыбаясь.

Жали рожь. Когда телега пересекала поле, женщины побросали работу и уставились на Ивана. Видно, редки были здесь приезжие.

Навстречу неслось озеро, полное света и воздуха. Жар подсолнухов на поле слепил глаза.

Дым вился, плыл над селом кудрявой грядой. Шелудивые дома, казалось, не стояли, а сидели на черной земле, нахохлившись. Редко-редко мелькали пятистенники железными цветными крышами.

Показав на них кнутом, Немцов сквозь зубы, как бы для себя, произнес:

— Лесохозяева пыжатся. У нас мужики здесь почти не пашут. Все на лесопромышленников робят. Теперь вот помещик Кислов все леса вокруг скупил, всех в кулак зажал. Вицу в лесу у него срежешь — запорет… Не зря Удавом прозвали.

Иван с особым вниманием посмотрел на Немцова.

У одного пятистенника Семен остановил лошадь.

— Вот и здешний хозяин на лесе нажился… Савватий Новоселов. Дела́ имел в Тюмени, в Омске, в Верхотурье. Умер недавно. Здесь тебе квартиру школа сняла…

Вдова Новоселова Таисья Васильевна, сорокалетняя женщина с изъеденным оспой носом, похожим на губку, встретила квартиранта у ворот. Низко кланяясь, произнесла напевно:

— Милости прошу, господин Малышев, — подхватила один чемодан и присела под его тяжестью.

Возница рассмеялся:

— У него в чемоданах-то кирпичи. Кобыла моя еле из нырков телегу вытаскивала.

Иван сам перенес чемоданы один за другим в дом.

Горница держалась закрытой. Хозяйка ютилась в просторной светлой кухне.

Здесь же, отделив цветастой занавеской угол, приготовила кровать для молодого учителя. За занавеску он и внес свои чемоданы.

Хозяйка пригласила к столу.

— Мне говорили, что ты, Иван Михайлович, столоваться у меня будешь? — ее глаза, стеклянные, кукольные, с пристрастием вперились в чемоданы.

Иван объяснил:

— Учебников много привез… — и подумал: «Такая хозяюшка и под замок не постесняется заглянуть».

Таисья Васильевна, накрыв на стол, сообщила неизвестно к чему:

— Муж-то мой был оборотистый господин… Денежку любил. — Порывисто сорвалась с места, гостеприимно подвинула Ивану тарелку: — Ешь, Иван Михайлович, курочку-то. Я нарочно развожу, чтобы зимой курятинка была.

— Ну, наверное, все-таки петухов забиваете?

— Что ты! Каких петухов! Мы петухов не едим. Грешное дело. Когда Христос страдал на кресте, петух пел. Христос за это прогневался: куры летать не стали Рябчик из большой птицы в маленькую превратился. Грех.

— А рябчика-то за что Христос наказал, ведь пел-то петух?

Хозяйка растерялась, видимо, никогда ей не приходила в голову подобная мысль, затем всхлопнула в негодовании руками:

— Ты, молодой человек, со мной сомнительных речей не заводи. Ты еще маленький, хоть и учитель.

— Успокойтесь, Таисья Васильевна, у меня не было желания обидеть вас.

— Ну то-то. Уверуй, говорят, в бога — и не будет над тобой закона, ибо праведному закон не лежит, — туманно и назидательно сказала хозяйка. Выглянув в окно, сообщила: — Там тебя, учитель, ребятишки спрашивают.

И верно. На поляне около дома собрались дети.

День был полон нежного света. Иван, радостно-возбужденный и несколько испуганный предстоящим разговором с будущими воспитанниками, спустился с крыльца. В окно за ним наблюдала хозяйка.

— Здравствуйте, ребятки, — сказал сдавленно Иван.

Ему ответили робко, вразнобой:

— Здравствуйте…

— А вас как зовут? — тоненьким голоском спросила одна из девочек и спряталась за спину подружки, которая тупо смотрела на учителя и сосала палец.

Иван подошел к ней, молча отнял палец от губ и сказал, обращаясь ко всем:

— Зовут меня Иван Михайлович, по фамилии Малышев. А теперь — пошли, показывайте ваше село, реку.

Каждый старался идти рядом с учителем, на тропе не вмещались. Дорогу пересек быстрый ручей. Дети с визгом бороздили ногами воду.

Вот и река Тагил. По ней шли плоты леса.

На берегу — черное здание кузницы. Звенящая дробь молотка заглушалась гулкими ударами кувалды.

Березы стряхивали с листвы дождевые капли, распрямляли ветки, наполняли лес тихим шорохом. Сосны казались молодыми, праздничными. Грустно куковала кукушка. Утки падали на воду с радостным криком, ныряли, отряхивали крылья, гоготали.

Все дышало теплом и надеждой.

Иван чувствовал прилив нежности к травам, деревьям, к этим ребятишкам, которые то робко, то озорно заглядывали ему в лицо. Жизнь казалась богаче и прекраснее, чем прежде. В радостной оторопи он не понимал слов детей, мысли путались.

Дети сшибали кедровые шишки, собирали бруснику.

— Иван Михайлович, а верно, что в лесу лешаки живут?

— А в воде — русалки? Моя мамка сама русалку видела.

— Выдумка все это. Нечистой силы нет…

— А бог-то тогда для чего? Он ведь, чтобы нечистую силу побороть.

Радость Ивана спа́ла: сколько надо знать, чтобы сломать суеверия детей. Он их называл ласковыми именами, ему казалось, что он любил их давно. И это все, что он мог пока им дать.

Дети нарвали цветов, украсили себя венками.

Издалека послышался звон бубенцов.

В один миг дети побросали букеты и венки у дороги и скрылись. Из кустов послышался их разноголосый шепот.

— Иван Михайлович, прячься!

— Прячься скорее! Удав с ширкунцами…

Он отошел в сторону, пропуская мимо тройку. На козлах сидел унылый старик, а сзади развалился тучный человек с багровым лицом. Картуз оттопыривал его красные уши. Он вперил в Ивана неподвижный мутный взгляд. Тройка промчалась, дети вновь окружили учителя. Из их испуганного шепота он понял, что это лесохозяин Кислов, хромой, всех ненавидит, и его все ненавидят и прячутся от него. «Так вот он — Удав», — отметил Иван, вспомнив слова возницы.

На краю села — темное приземистое здание.

— Это наша школа…

— А вон мой дом! — вцепившись в руку Ивана, радостно взвизгнула белоголовая девчушка, та, что первая заговорила с учителем. Ее звали Симой. Она показала на покосившийся, черный от времени, неуклюжий дом напротив школы.

— У меня и мама книжки умеет читать. И дядя Евмений.

— Евгений, — поправил Иван.

— Нет, Евмений. Кочев Евмений… Они с тятькой портные. Пошьют-пошьют да и почитают.

Иван заинтересованно оглянулся на дом.

В ласковых сумерках окна дома Кочевых ярко освещались упругими лучами закатного солнца.

Угасла последняя узенькая, как щель, полоска над лесом. По земле низко расстилались клочья тумана, окутывали сыростью улицы.

…Условились и завтра бродить по лесу. Иван был рад этому: завтра ему исполняется семнадцать лет. Он решил провести этот день с пользой для дела. Не рассказать ли детям об Оводе? Они невежественны, но доверчивы и восприимчивы.

У хозяйки сидела какая-то лохматая гостья. Пили чай. Увидя Ивана, обе, как по приказу, поставили блюдечки и уставились на него.

Иван поздоровался и прошел за занавеску. Свет от лампы проникал и сюда. Пахло щами, керосином. Душно. Хотелось снова выйти на воздух, но нужно было подготовиться к завтрашнему дню. Учитель уселся на табурет у кровати и, держа тетрадь на коленях, стал набрасывать план беседы. Разговор в кухне возобновился.

— Жила я хорошо, Васильевна, в гости ходила да гостей принимала. И моды всякой нашивала! Только овдовела не ко времени. Вот и пришлось мне порчу отшептывать, ворожить… Но уж всю я правду угадываю!

— Так сворожи мне, я тебе говорю. Не даром ведь! Петушка подарю.

— Не грешно ли?

— Дареный-то? Что ты!

Загремела посуда. Зашелестели по клеенке карты.

Приглушенный загадочный шепот чуть не рассмешил Ивана.

— Карточки печатные, четыре туза, четыре короля, четыре дамки, четыре вальта, четыре десятки…

Неожиданно занавеска раздвинулась, хозяйка спросила с притворной лаской:

— И что ты, господин учитель, все пишешь? Лучше бы с нами посидел, чайку попил.

— А вы не обращайте на меня внимания, — с улыбкой ответил Иван. — Я готовлюсь к разговору с детьми.

Женщины дружно рассмеялись.

— Да чего к нему готовиться!

— Что ребятишки понимают!

Хозяйка задвинула занавеску. Гостья сказала:

— Торкала я языком-то, торкала да еще поторкаю. Ждет тебя, Таисья Васильевна, большая нежданная радость! Всю жизнь радоваться будешь.

— Чему бы это, а?

— Вот помяни мое слово. А петушка-то как — сегодня или завтра отдашь?

— Возьми хоть сегодня. Пойдем, с седала сниму.

Женщины вышли.

Иван подумал:

«Вот здорово! Вот и это бы детям рассказать… Нельзя только сразу… Нельзя. Осторожно нужно. Не озлоблять никого раньше времени. Но о петушке… как его бог покарал, не забуду!»

Умываться утром Иван Михайлович пошел к реке, которая шумела вблизи. Косматый туман сочился меж берез.

С плотов неслись голоса:

— Черти веревки вьют из тумана-то.

— То-то крепка будет!

Дома хозяйка, оглядев его, воскликнула:

— Какой красавчик! Румянец-то — как у девки на выданье, волос волной. И лицо-то круглое да улыбчивое! Иди в школу, начальница требует, покажи ей свою красоту.

…Совсем бесшумно вошла в класс женщина. Тонкое матовое лицо светилось доброжелательностью. Он знал ее имя — Аглая Петровна, но не знал, что она молода и красива.

— Господин Малышев? Ну, давайте знакомиться!

Они сели за одну парту, искоса поглядывая друг на друга. Аглаю Петровну забавляло смущение учителя, и она медлила начинать разговор. Наконец, сжалившись, спросила:

— Нравится вам здесь? Я слышала, вы уже встречались с детьми?

— Суеверий много, — выпалил Иван первое, что пришло в голову.

— О да, суеверий много. В прошлом году скот поразила сибирская язва. Знаете, как ее лечили крестьяне? Вся деревня столпилась, начали тереть сухие доски одну о другую, добывать, как они говорят, «деревянный огонь». Чудодейственный огонь. Этим огнем прижигали язвы. Мор, особенно на лошадей, был огромный. Наших советов не слушали.

Под внимательным взглядом умных карих глаз женщины Иван покраснел. Безо всякой связи попросил:

— Расскажите о Кислове.

И по тому, как вздрогнула Аглая Петровна и оглянулась, понял, что это имя, действительно, всех пугает.

— Это помещик, пьяница, самодур, — полушепотом начала объяснять заведующая. — В общем, несчастный старик.

Слово «несчастный» было для Ивана неожиданным.

— Да, да, несчастный! — повторила женщина. — Живет он с девицей Анной Филаретовной. Она им командует, спаивает, держит в подчинении… Он и сам со странностями… Вот, например, не любит свиста… — Аглая Петровна грустно рассмеялась: — А молодежь наша по ночам вдруг начала его травить свистом… Окружат парни его усадьбу и такое устроят!.. — уже с сокрушением сообщила она и пытливо взглянула на учителя: — Я не знала, что такого мальчика пришлют мне в школу.

— Я справлюсь, Аглая Петровна! — снова покраснев до ушей, воскликнул Иван.

— Да где там! — вздохнула та. — Вы — мальчик. И вот слушайте. Свистит наша молодежь. А Кислов вызовет стражников, и гоняются за парнями целую ночь. Я всегда боюсь — вот кого-нибудь поймают… тогда… забьют до смерти! — Она вздрогнула и нахмурилась.

Иван, превозмогая застенчивость, сказал:

— Вы мне напоминаете народоволку!

— Ну нет! — неожиданно резко бросила заведующая и поднялась: — Я далека от политики… — и тут же переменила тему разговора: — Я знаю, Иван Михайлович, что вы уже познакомились с детьми, они нас ждут, Я придумала сегодня прогуляться с ними в лес.

Дул теплый пахучий ветер. Лес, как и вчера, радовал тишиной, яркостью красок, из его гущи слышались смутные звуки. Несся плот по сверкающей реке. Волны плескались и пели.

Дети тащили на палке котелок, ложки, узелки.

С берега мужики закидывали невод. К неводу привязывали бутылку водки и какой-то сверток в тряпке.

— Зачем это они? — в недоумении спросил Малышев.

Дети враз начали объяснять:

— А это водяному царю…

— Задобрить его надо… — тоненьким голоском объяснила Дашутка Пименова.

Она всех хуже одета. Отец не обращал внимания на дочь, мачеха ее била. Иван еще вчера узнал об этом от детей, и сердце его ныло от жалости. Дашутка забита, поднимет глаза на учителя и тотчас опустит. В глазах страх.

Иван и сейчас поймал на себе ее испуганный взгляд, как бы мимоходом обхватил девочку за плечи и возразил:

— Что ты говоришь такое? Хватит нам царя земного!

Дашутка под его рукой пугливо и радостно сжалась и сообщила:

— В узелке-то табачок, пирог с рыбой!

— Да для чего, Дашутка, скажи мне?

Как меняется человек, когда к нему вдруг отнесутся хорошо!

Совершенно счастливая, уже более окрепшим голосом Дашутка объяснила:

— А чтоб не серчал… чтобы рыбки отпустил!

Когда невод достали, все подошли ближе. Тряпка на неводе растрепалась и была пуста, на воде всплыли кусочки пирога.

— Принял! — переговаривались довольные рыбаки.

Аглая Петровна спустилась к ним, о чем-то поговорила. Те согласно кивали. До Ивана донеслись слова:

— Река-матушка кормит и куском не укоряет.

Рыбаки достали первый улов, отобрали Аглае Петровне крупных окуней. Дети начали чистить рыбу, собирать хворост для костра.

Уха выдалась отменная. Все расселись в кружок. Только беленькая Сима стояла, в смущении теребя фартук. Все вдруг стали степенны, важны. Ждали чего-то.

Сима сказала:

— Господин учитель, Иван Михайлович, мы тебя проздравляем с днем ангела. Мы радуемся, что ты к нам приехал. Мы будем тебя слушаться. Вот и все. А словам этим меня тятя научил.

Аглая Петровна сухо сказала девочке:

— Ты хорошо, Сима, говорила. Только старшим надо говорить «вы», а не «ты». И «поздравляем», а не «проздравляем». Поняла? Садись…

Девочка покорно села, поджав под себя тоненькие ножки.

Иван подумал: «Я не буду учить так назойливо, на каждом шагу», — и покраснел, словно сказал это вслух.

— А откуда вы узнали о моем дне? — тихо спросил он заведующую.

Та усмехнулась:

— Из дела. Там указано, что вы родились 27 августа 1889 года. Значит, вам сегодня семнадцать?

Аглая Петровна налила ухи в блюдце и ела отдельно. О котелок звенели ложки. И опять Иван подумал:«Или каждому бы отдельно посуду, или — общий котел». Заведующая и нравилась ему своей силой, и за что-то он осуждал ее.

Дети затеяли игру в «ляпы», бегали меж высоких сосен. Иван бросился за ними. Аглая Петровна недовольно сказала:

— Господин Малышев, идите ко мне!

Когда он подошел, добавила:

— Не советую вам так держаться с детьми. Если будете слишком свойским, они перестанут вас слушаться.

Иван возразил:

— Я думаю — наоборот. Нам нужно с ними быть здорово свойскими. Зачем отдаляться? — и снова бросился за детьми, которые лукаво поглядывали на него из-за деревьев, плутовато ждали, заманивали.

Он услышал насмешливое восклицание заведующей:

— «Здорово»? Самого, кажется, учить надо!

«Назло это слово с языка не спущу!» — весело подумал Иван.

Видимо, Аглая Петровна почувствовала себя неловко.

Когда шли к селу, миролюбиво сказала:

— При школе есть лошадь и кучер. Если вам потребуется, можете ими пользоваться.