Ключ-стражи (СИ)

Очнулась я рывком, словно выдергивая себя из дремотного мягкого тепла. Что-то было не так. Где я?

Я лежала, все так же накрывшись собственной курткой, на узкой деревянной скамейке. Место вокруг было знакомое – парк Пристани. Поздний вечер, россыпь звезд на небе, теплый летний ветерок, горят разноцветные фонари-»светлячки» на аллеях. Стоп, мы же еще не вышли из «осколка»? Или так и надо? Получается, мы его разрушили?

Я встала и огляделась. Торопливо, путаясь в рукавах, натянула куртку, потрогала скамейку – твердая, вроде не иллюзия. А где Зелль? Или нас по разным местам раскидало?

И тут совсем рядом послышались голоса. Знакомые голоса!

– Нет, ты неправ. Если вычислять по формуле Риддерха-Тонгейра, шансов на верный исход будет...

– К гоблинам точность! Зато так быстрее!

– Оценку «отлично» можно получить, лишь максимально приблизившись к правильному ответу...

– Ребята! – завопила я, бегом ринувшись на звук. – Нори, Вилли! Я тут! Это я! Вы уже выбрались наружу? Купол уничтожили? Я так за вас волновалась!

Это действительно были они, Вильям и Норберт, недоуменно уставившиеся на меня. Да, видок, должно быть, у меня помятый – сами бы на камнях ночевали!

– Рея пресветлая, я ужасно рада вас видеть! Мы в такое место попали, с ума сойти... – тут я поняла, что приятели смотрят как-то странно, и осеклась на полуслове.

– Вилли, – удивленно спросил Нори у своего спутника, – ты ее знаешь?

– Боюсь, что нет, – вежливо ответил Вильям. Отвесил грациозный полупоклон. – Простите, леди, мы не имеем удовольствия быть с вами знакомыми.

– Вы... шутите, да? Нори! – взвыла я. – Прекрати свои приколы, дело серьезное!

– Н-нет, я абсолютно уверен, что впервые вижу... честно... эй, отпусти воротник, я тебя правда не знаю!

Так. А что, если возвращение из волшебной ловушки как-то изменило мою внешность? И – я похолодела от одной мысли – я теперь хожу, к примеру, с рогами и вся в шерсти? И останусь такой навсегда?!

– Это же я! Маннэке! — я попыталась ощупать свое лицо, вышло, видимо, странно — парочка от меня буквально шарахнулась.

– Не помню никакой Маннэке, простите, нам пора, – Вилли снова поклонился, дернув за шиворот Нори, который таращился на меня с явной опаской. Тот, очнувшись, тоже попытался кивнуть. Потом оба развернулись и едва ли не бегом двинулись к выходу из парка. Как и положено людям, на которых поздним вечером накинулась какая-то чокнутая...

Кто здесь чокнутый, я или они?

Я ошалело стояла столбом еще минуту или две, глядя им вслед. Потом, не отрывая взгляда от поворота, за которым исчезли друзья, наощупь нашарила в нагрудном кармане зеркальце – Полино, все хотела ей вернуть, но не успевала, вот и пригодилось. На подгибающихся ногах подошла к фонарю посветлее и, набравшись храбрости, посмотрела-таки на себя.

Фух. Вроде какой была, такой и осталась. Светлые волосы, перепуганные глаза, веснушки. Одной проблемой меньше. Так все-таки это шуточки Нори, ну, я ему покажу!

Сунув зеркальце обратно в кармашек, я галопом помчалась к Мастерской. Купол исчез! Вот знакомая глухая ограда, вот ворота с записочками, точнее, без записочек, видимо, опять дежурные учителя чистили, вот двор, почему-то непривычно пустой, вот Львиная Дверь.

Еще не совсем понимая, в чем дело, я остановилась в воротах. Потом вдруг осознала. И у меня по позвоночнику потек холодный пот.

Огромная пасть каменного льва, которая почти всю мою здешнюю жизнь была раскрыта в ленивом зевке, впуская и выпуская студентов туда-обратно... Она не зевала. Она рычала. И в глазах ее – нет, не может быть, это просто мрамор, просто мра... – светилась ненависть.

Она рычала на меня. Метровые белоснежные клыки были обнажены сильнее, чем обычно. И, казалось, если я попытаюсь сейчас проскользнуть мимо нее к общежитиям – гигантский хищник, замурованный в здании, выскочит и проглотит меня с потрохами. Вся башня как будто подобралась перед прыжком, и родные, знакомые вот уже три года как места казались чужими. Не просто чужими – враждебными. Исполненными агрессии.

Я попятилась, панически заозиралась, осматриваясь. Никого. Пустые вымершие улицы... Боги, спасите меня!

Тут из переулка вынырнула чья-то знакомая фигура. Ох! Никогда не думала, что буду так рада видеть здесь именно ее!

– Госпожа Матильда, – мой голос отчетливо дрожал, – скажите, что случилось? Дверь... Купол... Вилли и Нори... С городом ведь ничего не произошло, да? Скажите, что все в порядке, пожалуйста...

Фигура оказалась не одна. Рядом с директрисой, оживленно переговариваясь, шли Ланс и Лиарра. Шли, как будто не видя, что творится.

– Ланс! – завопила я во всю силу легких. – Ланс!!!

Они прошагали мимо меня, как будто не заметили. Дверь распахнула пасть в угодливом зевке, пропуская госпожу Матильду и ее спутников внутрь — и снова оскалилась на меня.

– Чт-то... происходит? – я снова попятилась, вцепившись пальцами в воротник куртки. Все тело бил озноб. Ворота, никогда не закрывавшиеся, скрипнули, заржавленно застонали – и створки начали смыкаться. Прямо передо мной, скрывая от глаз злобную львиную морду.

Я развернулась и побежала. Куда угодно, но дальше отсюда. Редкие поздние прохожие удивленно оборачивались на топот, а я мчалась и мчалась, словно за мной гналась стая демонов. Лучше бы демоны!

Что случилось? Это какая-то магия осколка? Или последствия Хаоса? Мы пробыли в том мире дольше, чем нужно? И теперь меня все забудут?! Я мчалась и мчалась вперед, как бывает в страшном сне, когда убегаешь от преследователя. Только вот сон не заканчивался, и холодный ветер, овевавший мои щеки, был вполне реальным.

Прийти в себя удалось лишь на набережной. Я бессильно опустилась на мостовую, привалившись спиной к парапету и уронив лицо в колени. Мягко шуршал прибой Озера Ори. Нет, нет, так не может быть, это, видимо, какое-то чудовищное заклятие. Заклятие, наложенное на мою Пристань, злое, безжалостное, заставившее их всех действовать так, словно меня никогда не существовало. Надо придумать, что делать, надо выбраться, надо, чтобы они вспомнили...

– Не дергайся. Не выйдет.

Я вскинула голову так резко, что ударилась затылком о камень парапета. Но даже не зашипела от боли – была слишком удивлена.

– Зелль! Ты! Ты тоже вернулся? Я так рада тебя видеть! Послушай, здесь что-то страшное стряслось! Они все... как под заклятьем! Ты можешь сделать – расколдовать – вернуть их обратно? Я помогу, я сделаю все что в моих силах! Пожалуйста! Мы не можем прямо так...

– Можем, Маннэке. Можем. Точнее, я могу.

Он подошел уже совсем близко и теперь стоял рядом, не делая попытки опуститься на корточки или на колени, дабы оказаться на одном уровне со мной. Наоборот, невысокий, ростом с меня маг словно бы казался выше и прямее.

— Ты так и не догадалась. Хотя подошла близко, когда спросила про возраст.

– Чт-что ты имеешь в в-в-в... виду? – я вдруг стала заикаться.

— Тебе никогда не приходило в голову, что дар ключ-стражей дает, помимо прочего, еще и способность жить дольше, чем обычные люди? Что наши знания о Вороне почерпнуты отнюдь не из книг?

— Вы... ты, и Ланс, и Лиарра — вы были на Войне Ворона? По-настоящему? Семьдесят лет назад?

— Именно. Но, понимаешь ли, не на одной стороне.

На причале фонари горели еле-еле, не так как в парке, но я увидела, что бледное скуластое лицо словно расколото напополам злой усмешкой. До этой минуты я думала, что страшнее, чем с Львиной Дверью, быть не может. Ох, как я ошибалась! От Зелля словно исходили волны тьмы. Ноги словно оказались набиты ватой, и встать не получалось, хоть тресни. Я плотнее вжалась в парапет.

Красные глаза мага горели темно-алым светом. Как рубины.

– Ты все это время была лишь помехой, – усмешка расползлась еще шире, обнажая белоснежные зубы. – Приставала к Лансу, пользуясь его добротой, хотя на самом деле он тебя терпеть не мог. Смешила Лиарру... Только путалась под ногами. Хотя на самом деле и магии-то в тебе не больше, чем в хагзи. Ты ни на что не способна, даже высушить лужу, даже превратить яичницу в угольки!

– Неправда... – выдавила я. Голова кружилась.

– Нет, я говорю истину, Маннэке. Ты бестолочь. Глупая, зазнавшаяся девчонка. Попробуй сотворить хоть самую завалящую волшбу – и увидишь, что я прав!

Ах ты... ах ты, тварь! Кажется, руки еще немного слушались. Я прошептала простейшую, знакомую еще по первым курсам формулу, сложили пальцы в выученном знаке, вторую руку сунула в мешочек трав — он оставался при мне...

... Ничего.

Светлячок, которого я пыталась сотворить, не появился. Крохотный пшик, маленькая искорка, пролетев не больше шага, растаяла в воздухе между нами.

– Ай-ай-ай, – Зелль в комичном отчаянии покачал головой. – Провал.

Я в отчаянии бормотала слова, заученные по конспектам, практическим занятиям, учебникам – одно за одним. Фигуры, знаки, заклятия — но они ускользали из памяти, путались, ехидно хихикали вдалеке. Как будто этого никогда и не было. Не было никогда. Как будто Маннэке из Вирдо никогда не появлялась в Мастерской – угрюмая, непрестанно шмыгающая носом девчонка со встрепанными светлыми волосами, едущая на полосатом лопарде позади директрисы. Как будто я не проходила вступительные тесты, не зубрила вместе с Вильямом и Нори, как будто не путешествовала через волшебные двери вместе с Рэном... Как будто я вовсе не рождалась на свет.

– Что ты сделал? – слезы застилали мне глаза. – Что ты сделал, отвечай, сволочь?!

– О, совсем ничего, – маг развел руками. – Это сделала ты. Ты рванулась кого-то – своих друзей, хе-хе, – спасать из ловушки Хаоса, причем не зная даже, действительно ли они в этой ловушке. Глупо, верно? Ушла сама, дав, наконец, всем право отдохнуть от тебя. Дав им возможность больше не подыгрывать глупой девчонке. И они забыли. С радостью. То, что не хочешь забыть – нельзя забыть, знаешь ли.

– Ложь. Ложь, ложь, ложь!

– Правда. Чистая правда. А тем временем и магия покинула мир — благо, ее оставались сущие крохи. Остался лишь Хаос — и уж он-то своего не упустит. Так что все твои глупые травы, формулы, заклятья теперь стоят не больше ломаной медьки.

– Нет... – я закрыла лицо руками. Слезы лились не переставая. – Нет... Нет...

Ненавижу. Ненавижу эту черную бледную тварь, которая затащила меня в портал, превратила в какого-то монстра и заставила следовать своим приказам. Ненавижу – он втайне смеялся надо мной! Ненавижу – он лгал мне! Ненавижу – он увел меня из Пристани! Ненавижу – он отнял у меня все, чем я дорожила! Друзей, Мастерскую, уют, дом... Ненавижу!

Ненависть не была обжигающе-горячей. Она была ледяной, как вода Ори в феврале. Она собралась огромной каплей в моей груди, заменив сердце, оставив лишь одну мысль. Убить. Убить. Убить. Тогда все станет как прежде. Как раньше. Как правильно.

Отнять ладони от лица получилось не сразу. Кажется, я упала, и теперь лежала, опираясь на собственную куртку. Когда это я успела ее снять? Вокруг сгустились необычно темные для набережной сумерки. Что-то мерцало и переливалось впереди. Костер? Какой костер посреди Пристани?

Не важно. Ненависть леденела, не давая забыть, не давая подумать о чем-то еще. Костры, к гоблинам костры, хоть десяток костров! Я знала одно – черная фигура, сидевшая у костра спиной ко мне. Он должен умереть. Сейчас. Немедленно. Мерзость. Предатель. Ненавижу.

Кинжал с пояса словно бы сам скользнул в ладонь. Даже если у меня нет магии – он не успеет увернуться! Мной движет ненависть, стремительная, как снежный обвал в горах. Смертоносная, как зияющая дыра проруби. Убить. Убить за одну секунду, сию секунду, уничтожить эту тварь, увидеть, как погаснут алые глаза...

У Зелля не алые глаза.

Что это? Какой-то голос, словно пытающийся пробиться ко мне сквозь ледяную корку ненависти. Зачем он? Заткнись, голос, иди к гоблинам, к Рее, куда хочешь. Не мешай. Я привстала на колени для удара. Темный силуэт не шевельнулся. Вокруг громоздились валуны, горбатые, огромные, похожие на уродливых зверей, припавших к земле, сложивших рваные крылья.

У Зелля не алые глаза.

Две черных горгульи, Обида и Месть… Чьи это слова?

Камни, выглядящие как искореженные фигуры монстров.

Ненависть. Холодный ком вместо сердца. Убить.

Слабый звук, словно тающий в пустоте.

Где я? Кто я? Что я делаю?

Убить!

Нет.

Убить! Убей сейчас, давай, нанеси удар, ну!

Нет!

Кажется, я с силой втянула в себя воздух. А потом сделала единственное, что могла – впилась зубами себе в руку, сжимающую кинжал. В запястье. Со всей силы.

Ууууййй, больно-то каааак! Ух и острые у меня зубы! Кинжал отлетел куда-то в сторону. В глазах потемнело, хотя, казалось бы, куда уж темнее – оказывается, было куда. Светлое пятно костра померкло.

– Нэк! Нэк, очнись! Нэк!

Кто-то тряс меня. Ледяная корка пошла трещинами, разлетелась на тысячу осколков. В уши хлынули звуки: шум ветра, потрескивание веток в костре, голос Зелля, чей-то тихий стон. Я проморгалась. Поле зрения шло цветными пятнами. Кто это стонет? Ох. Наверное, это я.

Виски взорвались болью. Пресветлые боги... Кажется, я жива. Даже странно, после такого-то... после такого, наверное, положено только под Реиным плащом в себя приходить.

Поймать дыхание удалось не сразу. В глазах постепенно переставало мерцать и плыть, сердце трепыхалось как сумасшедшее. Ныла рука, однако, замечательно я кусаюсь, надо запомнить на будущее. Меня колотила дрожь, как будто только что пришлось вылезти из холодной воды.

Я живая. Меня помнят. Можно будет вернуться в Пристань. Ноги по-прежнему не чувствовались, видимо, затекли. Почему я до сих пор не упала?

...Ой.

Зрение наконец обрело четкость, а вместе с ним вернулось и осязание. Меня держал за плечи Зелль, стоя рядом на коленях, и, кажется, если бы не он – я бы обмякшей тряпкой осела на землю. Наверное, учитывая, что я только что кинжалом тут размахивала, такая слабость и к лучшему. Через его плечо я видела мерно горящий костер, кучу хвороста, ночное небо, усыпанное звездами.

Кто-то тут секунду назад, кажется, замерзал? Ха! Теперь меня бросило в жар. Рея всемилостивая, что же это было? Что я тут едва не натворила? И, главное, что Зелль в списке людей «те, кому я позволила бы видеть мою слабость» был на предпоследнем месте, на последнем – Лиарра. Лиарра бы меня, наверное, просто испепелила, не думая.

Так. Ладно, надо что-то сказать. Рот открыть получилось не сразу, но получилось. Язык был тяжелым и неподъемным, как огромный том учебника по древним рунам.

– Я в порядке, – голос был хриплым, словно его владелица всю ночь распевала песни, хором со всем классом, «кто кого переорет». По крайней мере это был мой голос. – Можно отпускать. Правда.

– Ты уверена? – уточнил Зелль, все еще не двигаясь с места.

– Да, – в глотке пересохло, и я закашлялась. Маг выпустил мои плечи. Ноги кололо тысячью маленьких иголочек.

– На, – Зелль протянул мне флягу с водой. Я жадно отхлебнула и опять закашлялась. Маг ждал, не сводя с меня пытливого взгляда светло-серых глаз.

– Серые, – пробормотала я и снова уткнулась во флягу. – Серые. Не алые.

– Чего?

– Не важно.

– Нэк, что случилось?

Зубы, вроде, перестали стучать о горлышко фляги. Руки не дрожали; почти не дрожали.

– Мне приснился сон. Страшный сон. В нем, знаешь, меня почти убедили... почти убедили тебя убить. Очень, надо сказать, хорошо убеждали. Убедительно, – поняв, что на данный момент связное выражение мыслей – не мой конек, я снова уткнулась во флягу. Пытаясь спрятаться за ней, поискала взглядом кинжал, нашла – короткий острый ножик валялся неподалеку, поблескивая в свете костра. Хорошо, что не улетел далеко, тогда разве что утром отыскался бы... Потянулась к нему – и отдернула руку.

Что я творю?

Если бы мне мой сосед по путешествию – или по комнате, да хоть та же старушка Поли – сообщила, что ей голоса c неба или из трещин в мостовой велят меня убить? Если бы я увидела, как он – или она – с озверевшей мордой и кинжалом наизготовку ползет ко мне? Ух. Чем-нибудь тяжелым по голове шандарахнула бы, как пить дать. Кажется, мне повезло, что я еще существую в виде ходящей и говорящей тушки, а не в виде хладного трупа. Кинжал мне давать точно нельзя! Пожалуй, самым гуманным решением было бы связать жертву кошмаров и кормить ложкой на длинной ручке, чтоб не покусала. Хотя уже поздно – покусала. Хорошо хоть, только себя. Я опустила голову и уставилась в землю.

– Нэк, – Зелль шумно вздохнул. Что-то звякнуло, и Темный аккуратно опустил кинжал рядом со мной. Я не шевельнулась. – Все нормально. Ты не виновата.

— А кто виноват?!

— Места, — коротко ответил маг. — Я и сам не догадался, чего уж там. Не думал, что когда-нибудь его увижу.

Я помотала головой. Слова мелкими рыбешками ускользали из памяти, но пару мне все-таки удалось ухватить. Любимая песня Вильяма. Легенда о ключах.

— Сундук появился на дикой... или на черной... скале, да? Оставив как будто проплавленный след... Там дальше еще что-то есть, я не помню... и это ценнее всего на земле?!

— Угу.

Резкая попытка встать окончилась неудачно — меня шатнуло, и приземлиться удалось лишь на четвереньки. Хорошо, не мордой в пыль.

— Но этого не может быть! С чего бы вдруг нам оказаться на той скале, где самый ценный в мире сундук? Кстати, действительно, где он?

— Неизвестно. К этой легенде, знаешь ли, семьдесят лет назад было написано продолжение, — Зелль подобрал мой кинжальчик, задумчиво покрутил его в пальцах. — Один человек сумел найти сундук. Один человек потратил уйму сил, разбудил дремлющую стихию, познал многое и многое понял — но не сумел его открыть. И тогда он возжелал больше силы — в надежде, что когда-то соберет достаточно.

— Ворон?

— Он.

— И поэтому...

— Может, случайность. А может, и нет. В конце концов, если ловушка-осколок несет в себе слепок личности пленника — то почему бы выходу не нести в себе слепок личности творца ловушки, замыкая выход именно в том месте, которое имеет для него наибольшее значение?

Я помолчала, осмысливая.

— То есть горгульи не настоящие?

— Почему? Очень даже настоящие. Обида и Месть. Ты же сама их видела.

— Я...

В отблесках пламени костра два гигантских валуна обрели гротескно уродливые лица — словно сморщенные маски, оскалившиеся кривыми зубами. Неподвижный, черный, мертвый камень. Обида и Месть, значит, вот как...

— С их сотворения прошло много лет. Много тысяч, — поправился Зелль. — Может быть, вначале они по-настоящему нападали на людей. А теперь, наверное, вот так. Через сны.

— А почему на тебя они не подействовали? — шмыгнула носом я, понемногу успокаиваясь.

— Я не спал. Во сне человек уязвимее. Да и действуют они, вероятно, не на всех. Сколько тому заклятью-то, странно, что не выветрилось. Сейчас наверняка работает избирательно, по отдельным целям.

– Это означает, что я жуть-какой-талантливый маг или что я самая умная?

– Это означает, что ты самая слабая.

А может, зря я его не прибила?

– Если бы я не очнулась вовремя...

– Был бы тут свежий труп.

– Эм... я...

– Твой, – невозмутимо уточнил Зелль. – Что ты меня взглядом прожигаешь? По-твоему, я не успел бы увернуться и нанести ответный удар?

– Ты и не успел, – обиженно буркнула я. – Мне три шага оставалось.

– Целых три. Хочешь, проверим?

– Не хочу. И так знаю.

Тут мне в голову пришла мысль, от которой я буквально подскочила:

– Остальные! Ланс, Лиарра, госпожа Матильда, профессора! Они же... они же тоже! В ловушках! А вдруг и их сюда кинет?

– Предлагаешь их тут подождать? Они могут выбираться довольно долго. Если ты волнуешься за их благополучие, то успокойся. Ланс, Лиа и твои учителя владеют собой уж получше, чем всякие младенцы.

– Ты же мне не сказал! Предупреждать надо!

– Кто знал, что ты настолько хорошо поддаешься воздействию? Предупреждать надо.

С ним говорить – с Львиной Дверью и то толковее... Я плюхнулась на бок и демонстративно закрыла глаза, пытаясь натянуть на себя куртку. Разумеется, тут же запуталась в рукавах, выругалась сквозь стиснутые зубы.

– Будешь спать дальше? Хочешь проверить теорию про три шага?

Пришлось отшвырнуть куртку и сесть обратно. К гоблинам его, все равно скоро рассветет... Я подкатилась ближе к костру, маг подвинулся, освобождая место. Ладно, я тебе еще припомню эти три шага!

Заснуть удалось не сразу. Но удалось, и сновидений больше не было — спасибо и на том.

Когда я открыла глаза, солнце уже поднялось высоко и, как нарочно, светило прямо в лицо. Прогнать цветные круги из-под век удалось не сразу, когда я наконец проморгалась – Зелль уже поднялся, затоптал остатки костра и теперь нетерпеливо расхаживал взад-вперед.

Спина болела, явно не одобряя ночевки на земле, без одеяла и матраса. Голова болела – ей не понравились сны с непосредственным участием «осколка». Ощущала я себя совершенно разбитой и ни разу не героем. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не опозориться перед Зеллем оханьем и стонами, и подняться. Попрыгала, разминаясь, встряхнула испачканную куртку.

— Готова?

— А? Что?

— Выходим отсюда, — уточнил маг. — Или хочешь остаться еще на денек, позагорать?

Меня передернуло. Ну уж нет!

– Ну и ладушки. Дай руку.

Я прикусила язык, готовый уже задать очередной десяток вопросов – сейчас не время. Сглотнула, попытавшись собраться с духом; не то чтобы успешно, но хоть как-то – и послушно протянула руку.

Ни вспышки, ни искр, ни каких-то других магических фейерверков, ничего такого. Просто воздух на миг поплыл, заколебался, защипало в глазах, словно в них попал песок – пришлось на миг зажмуриться, иначе просто не вытерпела бы. Когда открыла глаза – на моей ладони лежал ключ. Тонкий, серебристый, с головкой в виде раскинувшей крылья птицы.

– Ну, знаешь?! – не на шутку возмутилась я. – И это все?! А дальше мне самой?!

Я ждала еще каких-то объяснений, наставлений, указаний, даже привычные «это не трогай» или «не твое дело», пожалуй, успокоили бы. Но вот так: раз – и сделано, иди, Маннэке, дальше в одиночку. Все-таки он гад и свинтус. Хуже Черныша.

И, разумеется, вместе с одиночеством сразу же вернулся прежний страх. Куда торопиться? Зачем прямо сейчас? Можно же посидеть еще на камнях, понаблюдать за бьющимися о берег волнами... позагорать. Только здесь не Пристань. Не то. Домой надо, а не задерживаться.

– Ладно же, – можно было бы сказать это и про себя, но слова, произнесенные вслух, добавляли уверенности. Совсем чуть-чуть. – Значит, есть дверь... есть ключ... Представляем себе Пристань.

Последнее было легче всего. Поскольку треклятая восточная дорога уже сидела в распоследних печенках – я подумала о самом городе. Ворота Мастерской, обклеенные записочками и гостеприимно распахнутые навстречу, привычное мельтешение студентов во дворе, зевок Львиной Двери, покосившаяся крыша конюшни, постройки общежитий. «Я хочу домой», – очень четко и медленно произнесла я про себя. Сжала ключ в кулаке – и шагнула вперед. Даже до трех не стала считать, чтобы не струсить лишний раз.

Короткий порыв ветра – мгновенный, сразу же стихший, каким не бывает настоящий ветер. Палящая жара сменилась легкой прохладой. Под моими ногами были не камни – доски пола, тут же приятно скрипнувшие. Я открыла глаза, прищурилась. После яркого, почти слепящего света в помещении видеть было тяжело.

Передо мной простирался широкий коридор, по стенам мерцали богато украшенные светильники — «огоньки», упрятанные в изящные кованые подставки, висели картины в золоченых рамах. Я обернулась — за спиной была дверь из дерева дэвон, с ручкой в виде оскаленной морды винго. Разумеется, я подергала за нее, разумеется, дверь была заперта.

И я пошла вперед. А что было делать?

Дверь по левую руку — простая, без украшений, белый дуб Изумрудных долин. Заперта.

Дверь по правую — какое-то неизвестное мне дерево, темное, на ощупь похожее на бархат. Заперта.

Мои шаги скрадывала мягкая ковровая дорожка, и я сама их еле слышала. В доме — дом ли это вообще? — царила полная тишина, ничего, указывающего на присутствие людей: ни запаха с кухни или из столовой, ни мышиного шороха в стенах, ни единого звука. Я поежилась. Куда же это меня закинуло? Не Мастерская, ее-то я знаю, как свои пять пальцев. Академия? Не похоже. Остается Семинария, в стенах которой я, признаться, не была ни разу. Правда, больше похоже на чей-то богатый дом, но в Пристани, спорю на что угодно, таких огромных особняков нет...

Огромных? Стоп. Сколько же я прошла?

По всему выходило, что немало. Коридор все тянулся, и двери никак не желали открываться. Презрев осторожность, я пробовала и стучать, и дергать со всей силы за ручки, и даже звать — ничего и никого. В конце концов коридор повернул под прямым углом, я послушно последовала за ним — и уткнулась в тупик.

Стена. На стене очередной портрет: кто-то в пышном парике времен Смутного Века. И рядом еще одна дверь, резная, покрытая узорами из стилизованных цветов. Что теперь, использовать ключ еще раз? Зелль засмеет, скажет — никуда-то я попасть не могу, даже в в пенек камнем с трех шагов.

Уже ни на что не надеясь, я подергала ручку двери. И та неожиданно открылась, плавно и бесшумно, словно петли только что смазали.

Комната? Какая там комната — зал! Шкафы, полки, столы, столища и столики, обитые бархатом стулья — все это было расставлено совершенно без какой-либо системы, и походило бы на склад мебельной мастерской, если бы не громоздящиеся повсюду стопки книг. Я стояла в проходе между двумя рядами шкафов, свет падал косыми лентами из круглых маленьких окон под самым потолком. В окнах по принципу «лопасти колеса» были вставлены цветные стекла, четыре разных цвета на каждое окошко – и свет выходил разный: синий, зеленый, оранжевый. В его лучах кружились немногочисленные пылинки. Здорово тут убирают, ничего не скажешь.

И все-таки, где я? Может, меня занесло вообще в столицу? Никогда там не была, кто знает, вдруг, таких гигантских домов в столице навалом.

Тут царившая вокруг тишина наконец была нарушена.

Кто-то насвистывал мотивчик: простейший, детскую песенку-считалку, «Винго и овца встретились в лесу». Потом свист прекратился, сменился словами, но их я уже не узнала, хотя «Винго и овцу» наизусть помнили все дети королевства. Тут же слова были другие, какие-то непонятные.

Умереть? Уснуть? Выбор очень прост.

Как пойдет сюжет? Как решит герой?

Сказка началась много лет назад,

Закрывай глаза, закрывай глаза.

Голос, кстати, был приятный – мягкий мужской баритон. Подойти, спросить, где я оказалась? Я направилась на звук. Не приняли бы за воришку, Рея сохрани; впрочем, что мне терять-то. Серебристый ключ, который все еще сжимала в кулаке – аккуратно положила в карман, не удержалась и погладила ткань снаружи. В виде ключа он вполне ничего, красивый; с некоторыми людьми проще иметь дело, когда они совсем не люди, честное слово. Но все-таки, что это за странная песенка?

Нынче это модно: гляди, читай,

В книгах выживает один из ста,

На могилы сотни придет один,

Ты остался жив? так вставай, иди.

Надо тронуть тех, кто возьмет-прочтет,

Чтоб напомнить им: мол, судьба не мед,

Не корица с сахаром – горький чай,

Спите крепче, глупые, по ночам.

В общем, это правильно, думать так:

В жизни остается один из ста,

Мы теряем тех, кто стоял вокруг,

Кто хранил тебя, не пуская рук.

Сказка замирает – опасный край,

Кто здесь ошибется? Кто будет прав?

Как обрывки нитей узлом связать?

Закрывай глаза, закрывай глаза.

На последнем «закрывай глаза» я обогнула очередной шкаф, оказавшийся очень длинным, и увидела наконец поющего. Он стоял спиной ко мне, просматривая что-то в толстом томе, заложенном кучей листочков. Мягкие сапоги, походные штаны, накидка-плед, пояс из шкуры яка, с множеством пришитых сумочек – так одевались в королевстве путешественники средней руки, от купцов до наших профессоров, которым вдруг припадала необходимость съездить в столицу. Коротко подстриженные по моде Пристани светлые, как у меня, волосы.

– Извините, – робко начала я. Осеклась, потому что певец сам повернулся ко мне, оборвав песенку. И у меня перехватило дыхание – резко, как будто меня за горло подняли и приложили спиной об этот самый длинный шкаф, хотя вроде бы лицезрение вполне приятного человека не должно бы вызывать такой реакции.

Он не был злым колдуном из сказки – ни выступающих скул, ни черной бородки, ни хищных бровей; с ролью злого колдуна на сцене бродячего театра гораздо лучше справился бы Зелль или даже Вильям. Он вообще не выглядел злым. Спокойный, почти учительский, взгляд, узкое неприметное лицо из толпы: таких людей приходится запоминать по отдельным приметам (шрамы, родинки, одежда), чтобы распознать потом, например, в очереди за пирожками, если отошел на минуту. У этого был небольшой шрам на левой щеке – ничуть его не портил. Правда, глаза забыть было невозможно: не потому, что они сверкали каким-нибудь неземным пламенем или светились в полумраке, нет. Просто один глаз был карий, другой – зеленый. Возраст – навскидку чуть старше Ланса.

Я попятилась, наткнувшись на стул и едва не перевернув его. Да что же со мной такое?

– Здравствуй, Маннэке, – будничным тоном произнес человек; так приветствуют старых знакомых на улице.

А можно он окажется... ну, допустим, королем? Можно из соседнего королевства, портрет нашего я знаю, он на всех монетках вычеканен... Или канцлером Государства Ори, или бандитом оттуда же, или самим магистром Тонгейром, виртуозом векторной рунологии... стоп, он, кажется, уже умер. Ну пускай умер. Это не самое страшное, что может случиться с человеком.

Мне наконец удалось справиться с собственными дрожащими коленками. Простейшим способом, самым легким из придуманных: я разозлилась. До каких пор это, будет, наконец, продолжаться? У меня что, вся последующая жизнь теперь будет представлять прыжки по случайным местам? Из-за этих дурацких ключей, дурацких дверей и трижды дурацкого Хаоса? Да гоблина с два! С три! С сотню!

Поэтому я возмущенно потребовала охрипшим, но вполне боевым голосом:

– Только не говорите, что вы – Ворон! Это будет уже перебор!

– Хорошо, не буду, – покладисто согласился человек. Бережно положил книгу, которую листал, на стол. – Тем более, что это не мое имя.

– Правда?

– Да. Глупо было бы отзываться на кличку, придуманную врагами. Понятия не имею, что их вдохновляло: если бы я хотя бы носил черное, или умел превращаться в птицу, – он с комичным недоумением пожал плечами.

– А не умеете? – глупо поинтересовалась я. Ничего более соответствующего ситуации в голову не пришло.

Разноглазый только сокрушенно развел руками:

— Увы. Вот замкнуть единственный выход из «осколка» на собственный дом — это я могу, пожалуйста. А в птицу — нет. Менять облик умели только великие магистры древности, и то — по слухам.

Действительно, дурацкое прозвище. И нос не клювом, и волосы не темные. Кто их разберет, этих менестрелей. Хлебом не корми, дай кого-нибудь окрестить Вороном, или Тигром Ори, или Убийцей Из Пяти Ветров.

– Меня зовут Ротхесс, – карий глаз лукаво прищурился. – Для друзей просто Ротт.

– Очень приятно, – вежливо-рефлекторно отозвалась я: уж что-что, а хорошие манеры госпожа Матильда в нас вбивала, не жалея сил. Потом подумала: может, оно и к лучшему. Раз сразу не убили, есть шанс, что удастся обойтись разговором, раз удастся обойтись разговором – притворюсь дурочкой, уж это-то я умею...

...Стоп. А почему сразу не убили-то? И я с бесшабашной наглостью в лучшем стиле Нори (все равно терять нечего!) ляпнула:

– А сейчас вы расскажете мне все свои злодейские планы, как в романах? Перед тем, как посадить в темницу?

Здравая часть моего рассудка, изрядно напоминающая Вильяма, что-то пискнула в тихом ужасе. Ротт приподнял бровь и добродушно улыбнулся.

– Нет. Прости, Нэк, но этого я делать не буду. Слишком избито и неоригинально, верно? Вообще-то я собирался расспросить как раз тебя.

– Э-э? – я всегда так красноречива, когда со мной разговаривают вражеские генералы, которым уже лет семьдесят как полагается мирно почивать под Реиным плащом.

– Да. Но для начала...

Движение его руки было стремительней, чем прыжок дифина или полет королевского тарга. Я отлетела назад к шкафу, изрядно ударившись спиной; хвала богам, шкаф стоял прочно, книги в нем – тоже, и мне на голову упала всего лишь пара каких-то тетрадей, тут же разлетевшихся по листикам. А Ротт уже держал в руке серебряный тонкий ключ, который еще секунду назад мирно покоился в переднем кармане моей куртки.

— Отдай ключ! — я рванулась было вперед, презрев вежливое «вы», но меня словно твердой подушкой прижало обратно к книжным полкам — резко, весь воздух из легких выбило, пришлось откашляться. — Отдай, а не то...

– А не то – что? – с искренним интересом спросил Ворон. Ключ он вертел между пальцами, иногда – вроде как легко – пробуя на излом. Проклятье, я ведь даже не знаю, насколько прочны эти ключи! Может, им одного нажатия хватает.

– А не то, – с отчаянной решимостью заявила я, – ты не получишь того, зачем сюда меня притащил. Я понятия не имею, зачем ты это сделал, но тебе явно от меня что-то надо, иначе мой живописный труп уже украшал бы собой восточную дорогу к Пристани. Так вот – говори! И не смей трогать ключ!

– Какая самонадеянность. Я прямо горжусь, – Ротт покивал головой. Еще раз крутанул ключ в пальцах, получалось у него ловко. – Какая готовность биться до последней капли крови за... они ведь даже не герои, какими вы их считаете; просто последние из обладателей странного и весьма, надо сказать, бесполезного таланта. А этот, вдобавок, еще и какое-то время сражался на моей стороне, правда, потом трусливо сбежал, – Ворон преувеличенно печально вздохнул, точно актер на сцене; казалось, вот-вот послышатся аплодисменты. – Так за что же ты готова погибнуть?

Удивил? Ха. Сейчас мне, вероятно, полагалось ахнуть в ужасе. Не дождется! Слишком часто Зелль уходил от простых вопросов, а я все-таки не настолько бестолковая, чтобы не ловить намеков, если они летят прямо в лоб. Поэтому провокация была проигнорирована. Кажется, мы выбиваемся из сценария.

– Что тебе от меня нужно? – устало повторила я.

– Торгуешься? – прищурился мой собеседник. – Зря. Поверь, я могу сделать так, что ты расскажешь все безо всякой торговли. С удовольствием.

Легкое движение пальцев – любой другой принял бы его за случайное. Я заметила лишь потому, что магов при работе в паре на «угадай-заклятие» с первого курса приучают смотреть на пальцы противника. Можно еще и на губы, если умеешь читать по губам; но старшеклассников тренируют произносить заклятия про себя. А пальцы, которыми чертишь руны, выдают любого. Я даже поняла направление, попыталась шарахнуться в сторону – неудачно. Справа и слева ко мне метнулись серые тени, не те звери, виденные нами в лесу – бесформенные, вытянутые длинные капли, похожие на расплющенных змей. Одна обвила мои запястья, прочно стянув их вместе. Другая схватила за горло.

Несколько секунд я ожесточенно отбивалась, точнее, пыталась – дергая связанными запястьями и пытаясь пнуть какую-нибудь из теней. А потом вдруг поняла, что не могу дышать. Задергалась снова, уже панически: теневая змея сдавливала горло все сильнее и сильнее. В поле зрения поплыли разноцветные круги. Магия Хаоса держала крепко, мой отчаянный пинок ногой пришелся в пустоту, и я успела только подумать, что сказки про «вся жизнь проходит перед глазами» – ужасное вранье. Потом круги растянулись и потемнели...

Пришла в себя я на полу, среди рассыпанных листков, откашливаясь и держась за шею. Пробормотала на пробу несколько ругательств на диалекте Ори – голос был при мне, хоть и хриплый. Тени-змеи исчезли, Ротт все так же стоял неподалеку, листая пухлый том и обращая на меня внимания не больше, чем библиотекарь – на полудохлый летучий осветительный огонек, забытый с вечера.

И чем его, спрашивается, пробить?

Пожалуй, что и ничем, поняла я. Если взять Ланса, Зелля и Лиарру, да госпожу Матильду, да еще пару-тройку сильных магов, а лучше с десяток, и зельями запастись, и как-то отвлечь его из этого трижды гоблинского сосредоточения... Тогда, может быть, есть шанс. У меня же — никаких. Не просто один к, скажем, тысяче. Попросту – никаких. Разве что на него прямо сейчас свалится вон тот огромный шкаф – без моего участия, постороннее влияние он почувствует... Каковы проценты случайного упадания шкафов на сильных магов?

Шкаф стоял плотно. Пришлось и мне встать, ощупывая ребра. Вроде целы.

– Очнулась? – Ротт обернулся, сверкнул белозубой улыбкой. – Полегчало?

– Безумно, – я решила ему не возражать, говорят, с сумасшедшими не спорят. Завертела головой: где серебристый ключ? Сердце упало куда-то в пятки от страха увидеть валяющиеся на полу обломки. Нет, ключ лежал на столе и выглядел целым, только был заключен во что-то вроде стеклянной граненой призмы.

– Так безопаснее, – пояснил Ворон, проследив мой взгляд. – Ни превращений в человека, ни глупых отпираний каких-то там дверей... Зачем? Зачем нужен талант ключ-стражей, если есть сила Хаоса?

Повинуясь щелчку его пальцев, воздух через три шкафа от нас взвихрился, заколебался, как над пустынными барханами.

– Смерть-ворота? – ахнула я.

– Их теперь так называют? – маг поморщился. – Что ж, не хуже моего прозвища. Да, действительно смерть – для всех, не овладевших в полной мере Хаосом. Для тех, кто владеет – возможность переместиться в любую точку мира. Мгновенно. Разве не прекрасно?

– А время... – заикнулась я. И тут же захлопнула рот так, что зубы лязгнули.

– Побочный эффект, – отмахнулся Ворон. – Настоящее слишком стабильно, я пытался повлиять на него из прошлого – возвращает к исходным результатам или выкидывает. Да и зачем? Самое интересное для нас – это будущее. А не то, что поросло быльем и гнильем, – он хихикнул, словно выдал исключительно удачный каламбур.

– Что будет с Мастерской? – попытавшись изобразить как можно больше наивного ужаса, спросила я. – Они там... они там все погибнут?

На последнем слове я подумала про Вильяма, Поли и Норберта, и голос непритворно дрогнул.

– Нет, зачем? – искренне удивился Ротт. – Посидят там, подумают. Поголодают, им полезно. Я наблюдаю за ними с помощью купола. Захотят выйти – пусть поклянутся мне в верности, тогда купол расступится, одарив каждого печатью Хаоса. Если нет… Выйдут наружу, когда сражаться уже будет поздно – и, куда деваться, примут мою сторону. Сама посуди, что им еще делать? Уходить в леса партизанами? Сейчас не Война Золотых Островов, время романтики прошло.

Самое гнусное, что он прав. В Мастерской студенты по большей части разумны, с головой в омут или в смерть-ворота бросаться не станут... хорошо, хорошо, я – бестолковое исключение. Правда, кое-что в его рассуждениях меня царапнуло: ошибка. Не понять, какая именно, но что-то он сказал... отложу на будущее, на поразмыслить, сейчас другие проблемы в приоритете.

– А мы думали, что ты прячешься в Пристани, — прибавить в голос недоумения, молодец, Нэк, почти получилось.

– Я там был. Какое-то время. Но потом переместился сюда, в Синие Горы. Здесь сохранился мой замок и моя старая библиотека… уж очень хорошим заклинанием они были защищены. Никто не нашел. Пока моя армия марширует к столице, ничто не мешает полистать хорошие книги. Раз уж «смерть-ворота», как вы их зовете, позволяют мне путешествовать, как я хочу… В Пристани, собственно, оставаться было уже и незачем.

Последняя смерть, поняла я. Он собрал все выросшие «зерна» и вернулся к себе. Прятаться больше было ни к чему.

– Итак, дорогая Нэк, – протянул Ротт, наконец-то повернувшись ко мне и демонстрируя, что готов беседовать. – Ты ответишь на мои вопросы?

– Да, – пожала я плечами. А чего упорствовать, явно не та ситуация, где получится. Тем более что вряд ли я знаю какие-то военные секреты. Хотел бы секреты узнать – тут стоял бы, держась за спину, королевский министр или генерал, а никак не ученица Мастерской, притом даже не из лучших. Но следующий вопрос поставил меня в полнейший тупик; не знаю уж, как отреагировали бы генерал с министром.

– О чем ты говорила с... — и тут он произнес совершенно незнакомое мне слово.

– Что? Я? С кем?

С таким же успехом он мог спросить меня, о чем я говорила с Реей или с портретом Валентина Беспокойного в холле школы. С портретом, пожалуй, даже чаще.

Полюбовавшись на мои полные честного непонимания глаза, Ворон вздохнул.

– Ясно. Чему только учат детей в этом вашем заведении? Что ж, придется...

«Придется меня убить» – домыслило паникующее подсознание. Я попятилась. Гоблин, может, следовало согласиться, раз уж с ненормальными не спорят, и спешно выдумать какую-нибудь умную дискуссию? О ценах на копченую рыбу, о проблемах со стипендией, о векторной рунологии.

– Придется показать, – как ни в чем ни бывало окончил Ротт. Поманил меня пальцем. Я опасливо подошла – может, сразу не придушит? Палец, описав плавную дугу, уткнулся в иллюстрацию книги, которую читал маг. Я только сейчас сообразила, что книга лежит прямо в воздухе, ничем не поддерживаемая.

Том был старым, пожелтевшим от времени, с растрепанными страницами. На одном листе разворота был изображен, кажется, лопард – но в причудливой рисовке, которая встречается лишь на древних гербах: распахнутая пасть, нелепо вывешенный язык, свивающийся в кольцо, растопыренные когти, поза, более приличествующая шкуре, распяленной на заборе посушиться, нежели живому кошаку. На другом листе, на рисунке, куда указывал Ротт, было в таком же стиле нарисовано существо, показавшееся поначалу незнакомым. Потом извивы длинного тела и размах тщательно прорисованных крыльев все-таки сложились в нечто... Нечто, похожее на виденное мной однажды...

Крылатый белый зверь в небе над лесом. И еще один такой же — тот самый? — в моем сне.

— Я не знаю, кто это, — ничуть не погрешив против истины, сообщила я.

Ротт бросил на меня очень странный взгляд. Прищурился — как ударил. Потом в раздумьи почесал подбородок.

— А ты не врешь... Ладно, немного времени на твое просвещение у меня есть. Это дракон.

— Кто?

На лице Ротта отразилась неподдельная печаль.

— Мир действительно умирает, — тихо сказал он, — если уж люди перестали помнить драконов. А химер они помнят? Пегасов? Церберов? Кентавров? Мантикор? Левиафанов? Всех существ, которые исчезли с уходом магии?

В самом дальнем и пыльном углу моей памяти что-то шевельнулось. Зелль говорил про левиафанов... или пегасов? Кажется, кто-то из них — это лошадь с крыльями. Но кто из двоих — я не помнила, хоть убейте. А дракон... Ни разу не слышала этого слова. Мантикорами хоть Норберт ругается.

— Только грифоны и остались. И то — посмотри!

Повинуясь нетерпеливому жесту Ворона, страницы сами собой зашелестели, перелистываясь. Остановились на еще одной картинке — гигантский зверь, покрытый перьями, с орлиным клювом и страшно изогнутыми когтями. Судя по нарисованному рядом схематичному домику и не менее схематичному человечку, размером зверюга была почти с Башню Мастерской.

— Вот какими они были. А сейчас — домашние зверушки, хуже диванных собачек!

Я оценила размер клюва «бывших» грифонов и мрачно подумала, что с такой Миленой я бы встретиться не хотела.

— Магия была важна для драконов. Они не могли жить без нее. И исчезли — первыми, уже много столетий мир не видел ни одного дракона... И тут он появляется. В небе над лесом, где двое юных глупцов пытаются удрать от теней, — Ворон нехорошо прищурился. — И ты говоришь, что не знаешь причину.

Ага. Значит, про сон он не в курсе, прошептала трезвая и логичная часть моего сознания. Это плюс. Еще не хватало, чтобы он в мои сны заглядывал.

– Ну откуда я могу знать? – честно возмутилась я. – Может, я ему понравилась! Может, у меня талант к магии! Может, он просто мимо проходил! Я, во всяком случае, его не звала и ничего не делала!

– Талант к магии, – с отвращением повторил Ротт. – Средним был, средним и останется. Никаких особенных талантов и возможностей.

Я стиснула зубы. Молчать. Не поддаваться на провокации.

– Вообще ничего. Ноль, – повторил Ворон, и меня передернуло от воспоминаний о ночи в «осколке». – Почему ты? Вероятно, тебя стоит исследовать повнимательней?

Ох, как мне не понравился блеск в его взгляде. Примерно так Нори смотрит на обеденную котлету с косточкой, а Вильям – зарисовывает новую руну в тетрадке.

– А... э-э-э... а зачем тебе дракон? – это был первый вопрос, который пришел на ум, и я спешно его выпалила, дабы попытаться отвлечь Ворона.

– Поговорить, – взгляд стал еще более тяжелым.

– О чем?

– Как сама думаешь? – Ротт, слава богам, наконец-то от меня отвернулся, чтобы перелистать еще несколько страниц книги. Я тихонько выдохнула – как будто острый нож от глотки убрали. — О магии. О силе, которой нас лишили. О силе, которую я пытаюсь вернуть.

— Понимаю, — поддакнула я. Не соврала: пожалуй, появись в мире древнее существо из легенд, я бы тоже была не прочь его порасспрашивать.

– Ты? Понимаешь? Да ни осколка ты не понимаешь! – Ротт вновь развернулся ко мне, столь быстрым и одновременно плавным движением, что проследить за ним было невозможно. Моя голова мотнулась вбок, щеке стало горячо. Самая спокойная часть моего разума – и откуда она только взялась? – где-то вдалеке отстраненно отметила – «вот у кого надо учиться раздавать пощечины». Ах ты скотина... Я прижала ладонь к распухающей щеке. Но что я с ним сделаю? Бежать? Когда по его слову из досок пола и стен появляются живые веревки-щупальца? Пожалуй, оставаться на месте правильней: так я хотя бы не связана.

– Видишь ли, Нэк, – Ворон брезгливо отряхнул ладони, потом посмотрел мне в глаза и улыбнулся своей прежней улыбкой ласкового старшего родственника. И голос стал прежний: учительский, увещевающий. — Старая магия, покинувшая этот мир, была сильна. И вовсе не пламенем и замораживающим дыханием, нет, и даже не дождем на пересохшие поля. Как показала практика, осаждать крепости и захватывать города можно и без пламенных стрел и ледяных осколков; поверь, я был не первым и даже не десятым, узнавшим это. Но древние волшебники — и древние волшебные существа, чья жизнь рождалась из магических сосудов, пронзавших мир, как вены оплетают человеческое тело... Они умели лечить любую болезнь. Сращивать кости. Мгновенно убирать раны... – он скользнул ко мне ближе, двумя пальцами взял меня за подбородок. Я бы зажмурилась – но отвести взгляд от его глаз, яркого зеленого и темного карего, было невозможно.

– Возможно, даже воскрешать мертвых, – шепотом сообщил Ворон, изогнув тонкие губы. – Воскрешать мертвых.

Не знаю, сколько он так на меня смотрел. Может, пару секунд – может, целое столетие. У меня все слова примерзли к глотке, а глаза словно остекленели, не в силах закрыться. Потом Ротт отпустил меня и в задумчивости уставился куда-то вверх. Я заморгала, прогоняя навернувшиеся слезы с ресниц.

– Как тебе это нравится? – обращался он, по-видимому, все-таки не к широким потолочным балкам. – Любая рана может быть вылечена. Любая чума нейтрализована прежде, чем причинит какой-то значительный вред. И все это ушло, утекло водой сквозь пальцы... и нас призывают смириться, бережно лелеять оставшиеся крохи! Ну уж нет. Если понадобится, я сотру с лица земли все королевство от Снежных Гор и до пустыни — но найду ответ. И если мне удастся поговорить с одним из волшебных существ...

– Чума? – я наконец отняла ладонь от щеки.

– А. Да. – Ротт махнул на меня рукой, как будто только что вспомнил. – Вирдо. Песчаная лихорадка, приходящая из барханов как минимум раз в двести лет. И за все это время от нее не придумали лекарства. И за все это время не придумали средств безопасности. Караваны продолжают ходить – иначе не прожить, вольные города по-прежнему стоят – люди привыкли к своему родному месту, не решаясь переехать.

Чума... Умирающие люди на улицах. Запертые дома. Монотонный голос вестника-тарга. Испуганные толпы осиротевших детей – лихорадка редко цепляется к детям и старикам, предпочитая взрослых мужчин и женщин.

И даже без болезни – кашель, красное солнце, всегда красное, из-за песчаных туч, лица, исполосованные кровавым ветром пустынь, острым, как бритва. Устало бредущие караванные звери и пустые седла на их спинах, обозначающие нынешних жертв акул. Можно было бы изменить все это?

– Впрочем, – Ротт рассеянно почесал переносицу, – если ты действительно не знаешь, зачем дракон показался тебе... Вероятно, он знал, что я легко могу тебя поймать? Вдруг в этом и была его цель? Может, тебя действительно стоит исследовать повнимательней? Конечно, я не мог ничего упустить, но...

– А давай ты мне просто скажешь, о чем хочешь его спросить. И я, если еще раз увижу, обязательно передам! – с преувеличенным энтузиазмом сообщила я. Слово «исследовать» меня совсем не порадовало. Вряд ли он собирается ограничиться измерением моего роста, веса и прослушиванием сердца через специальную трубку.

– Маловероятно, – отмахнулся Ворон. – Слишком никчемен шанс. Слишком слаба вероятность. Слишком нелогично будет тебя отпускать – теперь. Якорь у меня есть и так… А ты пригодишься для других целей.

Он улыбнулся. Все та же добрая и ласковая преподавательская улыбка, «подойди сюда, сейчас мы разберем твою контрольную, чтобы в следующий раз ты не допустила таких ошибок»...

Ледяной ужас пробрал меня от макушки до пяток, приморозил к полу безо всякой магии. Следующего раза не будет. Обычная логика сказок «если враг с тобой говорит, необязательно будет убивать» тут не годилась, это было совершенно ясно. Совсем некстати вспомнилась странно оборванная реплика Зелля – «он не теряет концентрации, даже когда занимается... чем угодно». Тогда-то я поняла его однозначно – подумаешь, нашел необразованную девочку, необразованных в Мастерской не бывает, нам госпожа Матильда такие лекции читала, опасаясь за здоровье студентов, что Вилли потом полдня ходил пунцовый, как кора Весеннего Дерева. Но тут... вероятно, Зелль думал о другом. Чем мог заниматься Ротт-Ворон, таким, что даже циничный маг решил лишний раз меня не пугать?

Исследованиями?

Экспериментами?

Пытками?

Я попыталась сглотнуть. Горло ощутимо пересохло. Взгляд, не выдержав вида лица мага, опустился ниже – как раз на его правую руку, свободную от книжки. Вот оно, ленивое движение пальцев, сейчас из стен, послушные его приказу, появятся тени-ремни, обездвиживающие любого, а я даже шевельнуться не могу...

Не знаю, что все-таки сдвинуло меня с места.

Вероятно, воспоминание, прорезавшееся, как отблеск молнии – взгляд умирающего, искалеченного, окровавленного человека на выжженной траве. «Хаос – зерно, которое прорастает только в сердце разумного. Надо вовремя собирать урожай». Собирать урожай – так? Воспитывая учеников и отправляя их на верную гибель – чтобы Хаос, высвободившись из тела умершего, вернулся обратно к учителю?

Мои губы шевельнулись. Ротт, явно заинтересованный («что же напоследок она нам сообщит?»), наклонился поближе. Зря.

– Да пошел ты! – наконец выговорила я.

И ударила. Не рукой — остатками того, что дал мне умирающий пособник Ворона на той поляне. Чистым, отчаянным Хаосом. Не зная даже, чем бью, без заклинаний, без рун – просто поймав вспыхнувшую перед глазами картинку и выбросив вперед руку.

Атака оказалась простой – из моей ладони словно выросла серо-серебристая трехметровая плеть, хлестнувшая вперед и наискось. И, разумеется, я промахнулась – в первый-то раз, да незнакомой силой, да против того, чья реакция раз в десять превышает реакцию среднего человека! Я успела увидеть, как Ротт, чья добрая улыбка почти не угасла, воздел вверх ладонь – и вокруг него замерцал, потек воздух, становясь щитом. Еще бы, от своей-то магии да не создать противодействия? Плеть скользнула по щиту, не причинив тому видимого вреда, отлетела вбок. И, непослушно извернувшись в моей руке, как живая, подрезала короткие резные ножки огромному шкафу, перед которым мы и стояли. Исчезла.

Шкаф начал заваливаться. Наверное, это заняло сущие мгновения – мне же показалось, что все происходило постепенно и плавно, медленными, завораживающими движениями крупных рыб в воде.

Вот в глазах Ворона мелькает удивление и беспокойство, вот он спешно снова воздевает руку, и щит мерцает голубым. Вот разлетаются, трепеща страницами, книги. Вот хрустят, словно вафельное пирожное, ломаются полки. Вот...

Вот я. Я, которая успевает подумать: это мой шанс.

Я каким-то невероятным заячьим скачком миновала Ротта. Схватила со стола призму с ключом, едва не поскользнулась на подвернувшейся брошюрке, но удержалась – и так, как никогда еще в жизни не бегала, рванула туда, где плыл серыми волнами проход между шкафами. Туда, где еще стояли смерть-ворота, созданные Вороном для демонстрации – просто потому, что он никогда не заботился о том, чтобы убрать следы своей магии. У него было слишком много сил — в отличие от нас, привыкших беречь каждую крупицу слабого, гаснущего дара. Именно поэтому, вероятно, он оставил ловушку. Именно поэтому не уничтожил возможный путь для побега – просто не подумал. Его не учили аккуратности в Мастерской.

В открытые ворота я влетела вперед головой – услышав за спиной непонятный звук и решив просто прыгнуть. Что-то коснулось моей лодыжки, на миг обожгло – и исчезло. Оказавшись в пустоте и темноте, я вспомнила, что надо закрыть глаза и подумать про Пристань, отчаянно понадеялась, что возможности Зелля как ключ-стража все-таки не полностью блокируются этим дурацким стеклом, успела помолиться всем богам, которых могла вспомнить – и все это, кажется, секунды за три.

Потом мой прыжок кончился – и я упала вниз.

Даже испугаться не успела – почти сразу плюхнулась в холодную волну. Закашлялась, высунула голову, попыталась грести одной рукой, потому что второй сжимала ключ, попыталась лечь на воду – плавать я умею, но очень средне, в Вирдо не было озер и достаточно широких рек... И мои ноги коснулись дна.

Я выпрямилась. Воды было по пояс. Дул слабый ветер, я стояла на одной из отмелей Озера Ори – неподалеку от порта и волнореза, там, где обычно купались дети. Судя по солнцу – настоящему солнцу, не подделке «осколка» – было позднее утро, небо почти затянуло тучами. Со стороны Светлой Семинарии доносился мягкий перезвон колоколов. Я слышала крики-зазывания торговцев, вопли вечно голодных хагзи у рыболовных судов, ржание лошадей.

А в небе, огромные и нелепые, покачивались несколько шаров – напоминая разбухшую вдвое, а то и втрое, луну. Серые, как купол над Университетом. Высоко-высоко, наполовину прикрытые облаками, даже летучий корабль не достанет, даже тарг или грифон не дотянется.

Так вот как выглядят эти проклятые осколки реальности снаружи, отстраненно подумала я.

Хм. Я – снаружи?

Я дома?

Медленно разжав кулак, я осмотрела свою «добычу». Серебристый изящный ключ был запрятан, казалось, в обычное граненое стекло, напомнив мне, как делаются простенькие сувениры на праздники: стеклянный шарик с изображением Университета и блестками, если потрясти – посыплется разноцветный снег; стеклянный медальон с веточкой двуцветки внутри... Пару раз я видела кусочки янтаря с застрявшими в них мушками или комарами; дорогие – жуть! Говорят, что янтарь – это окаменевшая за много лет смола, хотя профессор Раундворт считает, что он получился из застывшего мускуса диких лопардов.

Только вот мне упорно казалось, что даже если я хрястну этой хрупкой призмой по ближайшему камню – а камней тут много, берега Ори отнюдь не песчаные! – она не разобьется. Скорее уж, разобьется ключ. Не хотелось бы рисковать. Призма была почти горячая на ощупь, как будто подогревалась изнутри.

– Спасибо, – непонятно зачем сказала я: ясно же, что не услышат. Положила призму все в тот же карман. Сквозь смерть-ворота он смог меня провести; что дальше? Сможет ли открыть дверь куда-то еще? Ладно, для начала надо выбраться из воды, а то стою тут, как мокрое изваяние. С трудом передвигая ноги в потяжелевшей обуви, я вылезла на берег. Села, сняла сапоги, вылила из них воду, сняла заодно и куртку, расстелив ее рядом. Тут же пробрало ознобом от оставшейся на теле мокрой одежды. Раздеться до белья? Посидеть тут, пока не высохну? Куда вообще идти и что делать? В голове звенела какая-то странная пустота. Пустота и бессилие.

И почему здесь нет купающихся и визжащих мальчишек? Уже почти лето, самое время детям пропадать на берегу озера c утра до глубокой ночи, нырять за пиратскими сокровищами (которых у нас, конечно, нет, но такие, как Тим, все равно надеются), плавать наперегонки, собирать ракушки и мелких рачков...

Вода неподалеку громко плеснула. Я рефлекторно дернулась, едва не съехав по мелким камням к линии прибоя – особенно когда из очередной волны высунулось зубастое длинное рыло. Через два долгих удара сердца я поняла, что это всего лишь дифин – и от облегчения уронила сапоги обратно в озеро. Пришлось вылавливать.

– Скрр-риии! – просвистел дифин. Он был темно-серый, с несколькими светлыми полосками на гладкой шкуре. Сш'твир, вспомнила я. Подплыл ближе, на мелководье, странно виляя всем телом и подгребая руками-плавниками – я и не думала, что они могут передвигаться на столь малой глубине. – Стр-раж! Вернулась? От тебя пахнет ловушкой и плохой магией! Прекрати так пахнуть!

Я только развела руками. Устало вытряхнула воду из сапог – такими мерками они никогда не высохнут! – поставила их рядом на камни. Сняла заодно и носки, оставшись босиком. Засучила штаны – на одной из брючин красовался ровный, словно проделанный бритвой, разрез, на лодыжке вспухала глубокая царапина. Надеюсь, то, что меня ударило, не ядовитое? Гладкая прибрежная галька приятно холодила пятки.

– Стр-раж? – дифин склонил голову набок, с его телом это выглядело как попытка свернуться в кольцо.

– Я не страж, – объяснила я. Ну как он не понимает? – Я ничего не могу сделать. Все герои, все, кто мог... они в ловушке. Один заперт в стекле. Мастерская под куполом.

– Да? Сссначит, так, – Сш'твир отнесся к сообщению равнодушно. – Сссначит, мир изменится. Так, как хочет этот ваш... плохо пахнущий. Почему вам так нравится его менять? Сссстранные вы.

– Мне не нравится, я бы не меняла... – тут мое тупое равнодушие понемногу осенило какой-то мыслью, показавшейся очень умной и верной. – Сш'твир! Вы ведь тоже маги! Вы не могли бы нам помочь? Будет война, множество разумных пострадает...

– Мы – нет. Мы уйдем глубже и дальше. В озеро. В море.

– Но ведь вы разумные...

– Да. Но мы не учасствуем в ваших войнах.

Действительно, во всех прочитанных мной книгах говорилось, что дифины всегда и везде соблюдали нейтралитет. Их можно понять: ни один завоеватель никогда не покушался на водные глубины. Им все равно, что творится на берегу: огонь, пожары, осады и столкновения войск. Серебристо-серые существа просто откочуют в другое место, туда, где тише и спокойнее.

Бессилие снова овладело мной.

– Тогда что делать? У нас нет шансов...

– Шанссс есть всегда, – сказал Сш'твир. – Всегда, когда мир меняется, находится кто-то, кто решает – изменится он или нет. Всссегда.

– Угу, – тут пришлось вытереть невовремя рассопливившийся нос. – Боги решили, что надо дать людям магию, а потом решили ее отобрать. Короли решили, что магам будет лучше под их контролем. Ворон решил, что королевству будет лучше под его началом и под знаком Хаоса. Все чего-то решают, гоблин их побери! А кто нас спросил, чего мы хотим?

– Вы тоже решаете. Сссами.

– Да Йера с два мы решаем! – я сама не заметила, как перешла на крик. – Что мы можем сделать? Доблестно полечь под армией Ворона?! Сдаться?! А если я не хочу, чтобы мир менялся, если мне нравится, как раньше?! Кто меня спросил?!

– Он изменитсссся все равно, – полосатое тело дифина легко, как брошенная тряпка, колыхалось в прибое. Сш'твир даже не шевелил передними плавниками. – Но можно – не так. Всегда есть выбор. Не вини других за их выбор. Делай свой.

Свой...

Моим выбором было бы – придушить Ворона и уничтожить его армию. Убрать серый купол. Освободить моих друзей и учителей из капкана «осколка». Превратить Зелля обратно в человека.

Как?

– Не так, – хвост Сш'твира шлепнул по воде. – Не так.

Да. Сейчас мой выбор гораздо проще. Продолжать сидеть у воды – или постараться сделать хоть что-то. Пусть бесполезное, глупое, даже вредное. Вредное... тридцать три гоблина, если бы мы просто нашли ключ-Зелля и не полезли бы в ту ловушку, у нас осталась бы хотя бы надежда! Если бы мы не пошли туда вообще... И в том, что он может навсегда остаться в форме безмолвного куска металла, виноваты только мы! Только я!

Прости меня, Зелль, молча повинилась я. Ты был прав. Я бестолочь. И ведь ты это знал – и упрекал меня в чем угодно, но не в том, что я подставила тебя в ловушку.

Это и есть выбор? Когда любое действие оборачивается бедой худшей, чем если бы ты бездействовал?

Но я не могу. Просто не могу сидеть вот так и ждать.

– Сш'твир. Вы совсем-совсем нам не поможете? Даже за печенье? Даже если мы будем за то, чтобы вы учились в Мастерской?

– Это не наша война, – мгновенно ответил дифин, словно ожидал вопроса. – А у тебя есть печенье? А зачем нам учитьссся?

– Не знаю. А почему бы и нет? – я криво улыбнулась, вспомнив представленную когда-то картинку: дифин в огромном круглом аквариуме, высовываясь из воды, чертит что-то на доске в аудитории мокрым плавником. — В Мастерской много... всяких интересных существ. Будет больше.

– Хорошо, – неожиданно согласился дифин. – Мы подумаем над этим. Если мир изменитссся не так сильно. Если сильно – мы не сссможем вернуться сюда. Печенья будет жаль. И некоторых вас. Не всссех.

– Мне тоже – не всех. Но они не заслужили гибели от армии Ворона. Я не знаю, почему магия исчезла, но жители королевства в этом не виноваты.

Мокрая одежда неприятно холодила тело, но больше ждать я не могла. Натянула сапоги, выпрямилась, повернулась к Ори – но дифин уже исчез, не попрощавшись. Только вдали мелькнул острый плавник.

Может быть, для мира мои действия и впрямь таковы, что лучше бы я сидела и молчала в тряпочку. Лучше бы осталась там, в доме Ворона. Может быть, я делаю только хуже.

Но я никогда не узнаю, если не попробую.

И все-таки не все дети, узнав о войне, отменили купание! Первым, на кого я натолкнулась, поднявшись по пологому склону, был Тимми. Парнишка, хоть и выглядел изрядно пришибленным, при виде меня сначала округлил глаза, потом радостно завопил на всю Пристань, подпрыгнул несколько раз и схватил меня за руку – как клещами.

– Нэк! Ты вернулась! Ты привела помощь? Ты нашла что-нибудь?

– Нет. Прости, – волна ощущения «лучше бы сидела и не рыпалась» накрыла меня с новой силой, пришлось сжать зубы, чтобы позорно не расшмыгаться носом. Но Тимми, вопреки ожиданиям, не огорчился.

– А у нас тут такое, такое! А ты расскажешь, что видела?

– Расскажу. Только, – тут я прислушалась к своему организму и поняла, что война войной, но больше я не выдержу. – Конечно, оно не в тему, да и в такой ситуации... Но я просто ужасно, ужасно, ужасно хочу есть!

Между строк

Мир когда-то был моложе, смешливей, злей, даже духи, проходя, оставляли след, было слово и весомей, и тяжелей, ярко падало монетою из ладони. Вот сейчас — куда ни глянь на народ кругом, то ли люди, то ли тени: не чтут богов, все проносятся куда-то, бегом, бегом, торопливы, бестолковы и пустозвонны.

Раньше, право — ты послушай, не буду врать — были реки как моря, океан — гора, мать-земля была прекрасна и не стара, острова резвились, как скакуны-погодки. Была радуга мостом, и живым — мираж, небо было благосклонно к любым дарам, и когда в далекий путь уходил корабль, на борту был крысолов — да, на каждой лодке.

Вот ты как-то говорил: крысоловы — зло, уводить чужих детишек — их ремесло... кто тебе таких-то в рот понасыпал слов? Молодежь, ох, молодежь — не умней бочонка.

Крысоловы не уводят, а держат крыс, силой флейты, на цепочке своей игры, флейта плачет, обещает и говорит, еле слышно шепчет, тянет, смеется звонко.

И покуда жив флейтист, крысы не уйдут. Пусть пробоина в корме, пусть ветра грядут, в темноте кромешной, в сером толченом льду — крысы здесь, а значит, шанс остается людям. Шторм бойцовым псом ярится: хватать! кусать! рвет отчаянно и мачты, и паруса, только крысы здесь, вы слышите, небеса? Их удержит парень с флейтой и впалой грудью.

Мир когда-то был моложе... а что теперь? все умеют только хныкаться и сопеть, каждый сам себе пострел и везде поспел, ох, мы были не такими... что брови морщишь? Крысоловов больше века уж не видать, корабли без них уходят — как в никуда, и глотает их темнеющая вода, с каждым годом становясь солоней и горше.

Ладно уж, беги гулять, угомон какой, не сидится, верно, тихо со стариком, все бы юным громкий говор и беспокой, верещат, кричат, уходят, приходят снова.

Ты меня б послушал лучше, не буду врать... Что глядишь? Один лишь правнук — и тот дурак.

Вот,возьми-ка лучше флейту, учись играть.

Вдруг и выйдет что из бездаря из такого.