Когда говорит море

Глава 3

Я лениво скользила среди коралловых рифов на окраине города, пытаясь убить время. Мои подруги давно разбрелись по своим делам, и мне вновь стало скучно. Безрассудная жажда приключений вновь овладела мной, гоня прочь от безопасного Мармариса в морские глубины.

Плывя все дальше и дальше, я скоро очутилась в зоне скалистых мелководий, изобилующих россыпями обломков и разных морских артефактов. Внезапно мой взгляд привлекла какая-то массивная темная громадина, покоящаяся посреди каменистого дна.

Сперва я даже не разобрала, что это такое, но подплыв ближе, узнала очертания затонувшего корабля. Он уже весь был покрыт ракушками и наростами, опутан водорослями и наполовину погрузился в морское дно. Судя по остаткам деревянного корпуса и ржавым обломкам оснастки, это была какая-то старая парусная посудина.

Охваченная любопытством, я решила исследовать находку. Сделав глубокий вдох, я поплыла вдоль покореженных переборок, вглядываясь внутрь через пробоины в обшивке.

В полумраке корабельных недр виднелись лишь смутные силуэты: обломки деревянных конструкций, сваленные в кучу бочки и разбросанные ящики с давно истлевшим грузом. Осмелев, я проплыла через дыру в корпусе и забралась прямо в трюм.

Вокруг меня сомкнулся полумрак, нарушаемый лишь лучиками света, просачивавшимися сквозь щели. Передо мной открылась печальная картина разрушения. Внутренности корабля были забиты сваленными грудами бочек и ящиков, большинство из которых уже почти истлели или были разбиты. То тут, то там белели обглоданные рыбами кости, свидетели трагедии, разыгравшейся здесь много лет назад.

Я медленно проплывала между этими останками, разглядывая эти жуткие реликвии моря. Водная зыбь слегка шевелила обрывки курток и порванные лоскуты, некогда бывшие одеждой матросов. Вдруг мой взгляд упал на груду костей, по-видимому, человеческих. Нагромождение черепов и ребер, скалящихся оскаленными оголенными зубами, замерло в последней судороге агонии.

От этого зрелища по спине пробежал холодок. Я ощутила, как в горле встал ком. Передо мной была живая картина невыразимых мучений этих людей, скончавшихся столетия назад. Кем они были? Куда держали путь? Что стало причиной их гибели в глубинах океана? В тишине я словно слышала жуткие крики тонущих людей, их последние хрипы, оборвавшиеся в толще морской пучины.

В тот момент я вдруг осознала — это мы, сирены, созданы для того, чтобы приносить такие страдания обитателям иного мира. Скорее всего это дело плавников кого-то из моих Наставниц. Но сейчас, глядя на эти жалкие останки, я вдруг ощутила не торжество, а лишь скорбь и сострадание. Как могла природа быть столь безжалостной и обрекать разумных существ на такой кошмарный конец?

Глубокое чувство вины и жалости вдруг захлестнуло меня. Эти бедняги наверняка имели семьи, которые так и не узнали об их ужасной судьбе. Эти люди с далеких берегов погибли посреди моря так далеко от дома. В порыве эмоций я развернулась и поспешно выбралась из мрачного нутра разбитого корабля.

Я торопливо поплыла прочь, навсегда стремясь оставить это жуткое место позади. Вылетев на просторы океана, я жадно вдохнула полной грудью, словно только сейчас впервые за долгое время ощутила дыхание свободы. Мысленно я пообещала себе, что никогда не причиню вреда ни одному человеку, какой бы соблазнительной ни казалась такая месть. В этот день я окончательно утвердилась в мысли, что стану Отступницей, навсегда отринув традиции сирен. Что бы там ни говорили мне мои Наставницы…

…Лекция по навыкам коррозии закончилась, и я, прижав руки к груди, торопливо поплыла прочь из аудитории. В ушах все еще звучали слова Наставницы — холодные, безжалостные наставления о том, как следует разрушать металлические корпуса кораблей, преследовать моряков и сеять ужас в их сердцах. Я сжимала зубы, силясь не выдать своего истинного отношения к подобным «навыкам».

Уже не первый год меня мучили сомнения относительно того пути, на который наставляли нас наши преподаватели. Разве мы, сирены, не должны дарить людям очарование и красоту своих голосов? Зачем же обучать нас столь разрушительным заклинаниям? Кому станет лучше от того, что каждая песнь моря будет роковой? В глубине души я отвергала эту жестокость, эту обязанность выступать в роли безжалостных чудовищ, истребляющих моряков.

Мои одногруппницы, кажется, вообще не испытывали подобных терзаний. Они жадно внимали каждому слову Наставницы, их глаза азартно блестели при упоминании новых способов утопления людских кораблей. Я же ловила на себе их подозрительные взгляды, будто мое лицо выдавало мои чувства. Поэтому на занятиях я старалась казаться сосредоточенной, покорно кивала и делала вид, что тоже жажду причинять боль невинным людям.

Покинув здание Академии, я сразу же поплыла к своим любимым скалам. Спрятавшись в их расщелинах, я наконец могла отбросить маску и позволить своим истинным чувствам вырваться наружу. Прижавшись лбом к прохладному камню, я дала волю слезам разочарования и одиночества. Почему я должна следовать навязанному извне пути, если внутренний голос так протестует против этого?

То, что преподаватели внушали нам с младенчества, начинало все больше смущать и пугать меня. Неужели мое истинное предназначение — сбивать корабли с курса, насылать шторма, лишать моряков разума? Разве не выше наше изначальное сиренье призвание — нести в мир гармонию, пробуждать в человеческих сердцах прекрасные порывы? Я отчаянно желала приникнуть к истокам нашей природы, туда, где сирены были музами и вдохновительницами для людей. Но это было так давно, за столетия до Великой войны и до потери нашим народом Атлантиды.

В тот вечер, уставшая от внутренней борьбы, я забылась тревожным сном, припав щекой прямо к подводной скале. И тут в полусне до меня донеслись странные, непривычные звуки — смех, визг чаек, плеск волн. Это были звуки мира людей, того самого мира, к которому так тянулась моя душа, отвергая путь разрушения. Свернувшись калачиком на мягком песчаном дне, я почувствовала, как меня постепенно окутывает сон.

Передо мной вдруг замелькали странные видения. Я оказалась в подводном тоннеле, уходящем вглубь скалы. Повсюду вспыхивали таинственные огоньки светящихся рыбок, мягко освещая путь. Я поплыла следом за их манящими голубыми всполохами, не зная, куда они меня ведут.

Внезапно впереди замаячил силуэт русалки. Я узнала ее — моя мать, Диана, когда-то изгнанная из города за ее непокорность законам. Она была одной из тех, кто осмелился пойти против традиций, вступив в связь с человеком. За это ее жестоко наказали, навеки выслав из родного Мармариса.

— Мама? — вырвалось у меня.

Диана резко обернулась, ее русалочий хвост взметнулся в водовороте песка. Мать выглядела такой же прекрасной, как я ее запомнила — с серебристыми локонами и глубоким взглядом изумрудно-зеленых глаз.

— Ариэль! — воскликнула она, протягивая ко мне руки. — Дитя мое, как же ты выросла!

Она попыталась приблизиться, но ее словно удерживала невидимая преграда, не позволяя коснуться меня.

— У меня мало времени, — с болью произнесла Диана. — Но я должна предупредить тебя…

Вдруг ее фигура начала расплываться, а голос — глохнуть, словно мы разделялись растущей невидимой стеной.

— О чем? О чем ты хочешь предупредить? — отчаянно закричала я, пытаясь расслышать ее слова сквозь нарастающий гул. Но речь матери стала смутным бормотанием, утопающим в шуме морского прибоя.

— Мама! Не оставляй меня! — взмолилась я, но она лишь покачала головой с грустной улыбкой.

В следующее мгновение мощное подводное течение сорвало меня с места. Я беспомощно кружилась в водовороте, протягивая руки к быстро удаляющемуся образу матери. Она тоже тянулась ко мне, но теперь мы разделялись стремительным потоком.

Вдруг все видение поглотила тьма, и я проснулась, хватая ртом воду. Сердце бешено колотилось, перед глазами все еще стояли картины только что увиденного сна.

Одинокая слеза скатилась по моей щеке, растворившись в морской воде, когда я осознала, что так и не смогла расслышать предупреждение матери. Что она хотела открыть мне? За что ей пришлось заплатить такую высокую цену?

Эти вопросы терзали меня, сводя с ума. А вокруг по-прежнему царила ночная тишина, но я уже не находила себе места. Тоскливая тревога сжимала сердце, я больше не могла здесь оставаться. Выбравшись из расщелины, я поплыла прочь в неизвестность, оставив безмолвный город позади. Теперь меня влекло лишь одно — разгадать зловещую тайну моей матери-изгнанницы.

Я вынырнула из воды и увидела невдалеке берег. Серебристый песок отмелей слабо мерцал в свете луны. Еще никогда я не бывала так близко к берегу и к людям. Волнение, смешанное со страхом, сковало мое тело.

Ночь выдалась лунной, но это не остановило меня. Осторожно выбравшись из-за скал, я замерла в прохладной воде, вслушиваясь в ночные звуки. Было очень тихо. Только ласковый прибой вторил биению моего взволнованного сердца.

Подгоняемая любопытством, я с трепетом выплыла на мелководье и обхватила руками прибрежный камень. Волны с тихим шелестом накатывали на береговую полосу. Вытянув шею, я уставилась на едва различимый в потемках берег. Казалось, сама земля вздыхает, принимая в свои объятия слетающую с волн морскую пену.

Убедившись, что поблизости никого нет, я решительно потянулась из воды и подтянула все свое гибкое тело на прибрежный валун. Холодный ракушечник впился мне в живот и хвост, заставив поморщиться от боли. Всем телом я навалилась на камень, упираясь локтями, чтобы лучше рассмотреть то, что скрывалось за ним.

Береговая полоса в это ночное время пустовала. Лишь серая полоса песка с трудом угадывалась в темноте, гладкая и безжизненная. Однако стоило моему чуткому слуху уловить шорох чьих-то шагов, как я сразу же съежилась в ужасе и застыла, не смея даже вздохнуть.

Прошло всего несколько мгновений, прежде чем я поняла — это всего лишь ветер перебирает тростник где-то вдалеке. Выдохнув с облегчением, я вновь выпрямилась, оглядываясь по сторонам. Сквозь плотный мрак угадывались смутные очертания прибрежных дюн, присыпанные песком валуны и россыпи камней.

Передо мной открывался совершенно незнакомый и таинственный мир. Все здесь казалось чужим, неприветливым и в то же время до странности привлекательным. Мне доводилось видеть человеческие поделки — их лодки, сосуды, изделия из металла. Но соприкоснуться с самой землей, исхоженной людскими стопами, я смогла лишь сейчас.

Не в силах пересилить искушение, я сгребла в ладонь горсть песка и рассыпала его, с восторгом наблюдая, как сухие крупинки падают сквозь мои пальцы, поблескивая крупицами слюды. От него исходил запах, совсем не похожий на тот, что я привыкла чувствовать под водой. Вдохнув эти сухие, землистые ноты, в которых еще ощущалась терпкость солнечных лучей, я едва не застонала от восторга. Это было так необычно!

Поколебавшись, я соскользнула со своего наблюдательного поста и опустилась в мелкую воду, устилающую дно бухты. Полная решимости дойти до самого берега, я поплыла вперед.

Своим хвостом я ощущала удивительные вещи — здесь были рассыпаны створки моллюсков, покрытые пушистым илом; бугристые камни, затейливо разрисованные водорослями; а повсюду хрустели жесткие плоские блины — поначалу я не могла даже определить, что это, пока не догадалась что это камни.

Каждый дюйм этого стихийного «сада» источал незнакомые ароматы и звуки, манил к себе своими тайнами. И раз уж судьба позволила мне хоть ненадолго очутиться во владениях людей, я жадно впитывала все новые впечатления, пытаясь запомнить каждую деталь этого волшебного места.

Но тут среди песчаных дюн мелькнул силуэт, и мое сердце замерло. Фигура приблизилась, и я поняла, что это молодой человек — длинноволосый, стройный, с загорелой кожей и гордой осанкой. Он вышел на берег и теперь стоял, засунув руки в карманы свободных штанов, с хмурым видом озирая горизонт.

Я провела в воде так много времени, изучая человеческие артефакты, что прониклась тягой к их создателям. И вот одно из этих прекрасных существ предстало передо мной воочию, чуть поодаль, будто бы для того, чтобы я могла налюбоваться им вблизи…

Притаившись в прибрежных камнях, забыв об осторожности, я немигающим взглядом уставилась на молодого человека. Он был так хорош собой, так непохож на грубых людей, чьи портреты мы видели на занятиях по человековедению. Его профиль был словно высечен из мрамора, а длинные волосы трепал ласковый бриз.

В тот момент, забыв о последствиях, я твердо решила найти способ приблизиться к этому юноше, пересечь границу между нашими мирами. Я жаждала увидеть все человеческое своими глазами, коснуться его красоты и гармонии. А может, тогда я пойму, ради чего нам действительно следует петь…

Движимая любопытством, я подобралась еще чуть ближе к берегу. Все мои мысли кружились вокруг того молодого человека на берегу. Как безумная, я жаждала рассмотреть его получше, постичь природу его чар, очаровавших меня. В то же время разумная часть меня кричала об опасности, ведь любое неосторожное движение могло выдать мое присутствие.

Осторожно выглянув из-за камней, я замерла, жадно вглядываясь в смутный силуэт юноши. Он все так же сидел на прибрежном песке, уставившись в горизонт. При виде его задумчивого, чуть хмурого профиля у меня перехватило дыхание.

«Какой он красивый!» — ошеломленно думала я, не в силах оторвать взгляд. Красота его лица была совсем не такая, как у русалок. Она была грубовата, лишена утонченности и кукольного очарования, но в ней чувствовалась особая мужская сила и стать. Квадратная челюсть, широкий лоб, нос с едва заметной горбинкой — все черты были словно высечены из мрамора. Непослушные пряди то и дело спадали ему на глаза, и он нетерпеливо отбрасывал их рукой, чуть щурясь.

Завороженная, я наблюдала за каждым его движением, вбирая каждую мельчайшую черточку. Судя по мощному, крепкому сложению, он был привычен к тяжелой работе. На нем были лишь свободные холщовые штаны, а торс оставался обнаженным. Загорелая от солнца грудь мерно вздымалась в такт дыханию, исходя тем же мускусным ароматом, что и песок, и ветер, и вся эта прибрежная жизнь.

В его лице и фигуре не было ни капли изнеженности или кокетства, которые я часто видела в юношах-тритонах нашего города. Он излучал природную мужскую силу — нечто совершенно новое и неведомое для меня. Здесь на берегу он был хозяином и был в своей стихии. Я была зачарована.

Как долго я так пролежала, бережно укрытая среди скал и вглядываясь в малейшее движение этого существа, со смесью страха и восторга? Минуты показались мне часами сладкого мучения. Его глаза были устремлены куда-то вдаль; губы чуть шевелились, будто читая молитву или беззвучно напевая что-то. Должно быть, он и не подозревал, что его странная соблазнительная красота стала предметом интереса для увлеченной русалочьей души.

Иногда он вдруг хмурился, и тогда я замирала, затаив дыхание — вдруг он заметил мое присутствие? Но нет, его взгляд просто блуждал по горизонту. Тревожные складки разглаживались на его челе так же внезапно, как и появлялись. Словно в забытьи, он комкал пальцами песок, рассыпая его бусинки в воздухе, и те сверкали на солнце золотой пылью.

И вдруг все изменилось в одно мгновенье. Устав от неподвижности, он резко выпрямился, потянулся всем телом с довольным стоном. И только теперь, когда его лицо повернулось в мою сторону, я поняла, что все это время безмолвно изучала его, припав жадным взглядом к самой воде. Он заметил мое движение краем глаза — как я отпрянула в ужасе под воду, подняв тучу брызг.

Его глаза округлились, он замер на мгновение, уставившись в том направлении, где мелькнул мой хвост. А я съежилась, скрывшись под водой и не смея вынырнуть вновь. Сердце гулко колотилось в груди, меня бросало то в жар, то в холод от волнения и стыда. Что он мог обо мне подумать? Почему я так глупо выдала себя?

Вдруг он вскочил на ноги, встряхнув песок со штанин. Я не видела его лица, скрытого от меня набежавшей волной, но он двинулся вперед, к самой воде. Мои губы застыли в беззвучном крике ужаса.

Лихорадочно работая хвостом, я бросилась прочь, стремясь поскорее уплыть в спасительную глубину. Волны продолжали накатывать на берег с монотонным шумом. Мне слышался сзади неровный топот ног. Он бежал за мной по мелководью, звал меня, силился разглядеть? Или я все это выдумала в панике? Я не решилась обернуться и проверить. Лишь жалась к самому дну, до боли сжимая руками виски и ожесточенно работая хвостом.

В волнах я стремглав умчалась обратно в свой родной мир, бежала отчаянно и безумно, пока наконец не скрылась за надежным валуном в водорослевой чаще. Лишь здесь, судорожно хватая ртом воду, я осмелилась обернуться. На берегу больше не было никого. Разве что далеко в ночи мерцала крошечная золотая искра — вероятно, свет окошка чьего-то домика. Но человека, заставившего забиться мое сердце диким страхом и восторгом одновременно, и след простыл.

Забившись в дальний уголок среди подводных скал, я позволила себе немного перевести дух. Тяжело дыша, я прижималась щекой к холодному камню, ощущая, как моя грудь часто вздымается. Испуг после столкновения с незнакомцем на берегу все еще не отпускал меня.

Передо мной то и дело всплывал его образ. Я видела его как наяву — высокий, статный, с загорелыми мускулистыми плечами и копной непокорных темных волос. Человек, и в то же время воплощение мужской силы и привлекательности, от одного присутствия которого у меня замирало дыхание и подкашивался хвост.

То, как бесстрашно он повернул голову, заметив мое движение в воде, до сих пор пугало меня. На миг мы встретились взглядами, и от этой его хмурой решимости во мне вспыхнул первобытный страх добычи перед хищником. Что если бы он меня поймал? Сковал бы цепями и запер в темном каменном ящике, как однажды проделали это люди с моей подругой Каллиопой? Она так и не вернулась в наш город, сгинув на побережье…

От одной этой мысли по моему хребту пробежала дрожь, и я ощутила вдоль чешуек судорогу. Нет, мое неосторожное любопытство к людям могло обернуться моей же гибелью. Конечно, сирены сильнее в воде и могущественнее их по части магии. Но за веками, прожитыми в укрытии от опасностей, мы разучились защищаться.

Прижавшись к шершавой скале, я попыталась отогнать прочь навязчивый образ того смельчака на берегу. Какой же глупостью было с моей стороны столь неосмотрительно показаться перед ним? Ведь я, как дитя, увлеклась наблюдениями, позабыв об осторожности. Даже несмотря на предчувствие опасности, я просто не могла оторвать глаз от его волнующего облика. Почему я так странно себя повела?

Мысленно я вновь возвращалась к тому мгновению. Воспоминания о том, как он сидел на песке, с такой страстью изучая горизонт, наполняли меня почти болезненным трепетом. Он казался чужаком в этом мире, таким же изгнанником, как и я — ведь мы оба так рвались к иным берегам, в чужие миры. Пока он вглядывался в линию горизонта, я пожирала взором его самого, не в силах насытиться открывшейся передо мной красотой. Это что, какая-то особенная людская магия?

Я помнила, как он медленно, словно во сне, перебирал песчинки, и те золотой пылью стекали между его пальцев. А его глаза в это время были устремлены куда-то вдаль. Какие же думы тревожили тогда его разум? Те же ли метания между зовом дали и оковами привычного окружения? Или же нечто совсем иное?..

При воспоминании о том, как он резко выпрямился и повернул ко мне свое красивое, суровое лицо, все внутри меня сжималось от ужаса. Губы невольно расползлись в немой гримасе боли. Я не помнила, как умудрилась бежать прочь, спасаясь от преследователя. Лишь бросилась наутек, ослепленная паникой, пока не оказалась в безопасности.

И все же… все же я помнила его глаза. Глаза, в которых застыло сперва удивление, а после — почти детское разочарование, когда он наконец понял, что я просто исчезла в пучине волн. Те глаза преследовали меня в воспоминаниях с манящей силой магнита.

Я помнила его жесты, его напряженную позу в тот миг — широко расставленные ноги, крепкие мышцы торса, сведенные к переносице брови. Ему не терпелось что-то разглядеть, приблизиться и рассмотреть получше. Что если бы я тогда не поддалась страху и не ускользнула прочь? Что если бы позволила ему подойти ко мне ближе? И посмотреть на то, какая я?

От одной этой мысли внутри у меня все переворачивалось, а чешуя на хвосте вздыбливалась возбужденной дрожью. Таково было его завораживающее, пленительное действие — будоражить тайные уголки души первозданным желанием мира, красоты, близости, всего того, чего я не ведала прежде.

Тогда, в сумраке моей скалистой ниши, затравленно озираясь, я поняла — нет, я избавлюсь от его образа, не вычеркну из сердца эти новые чувства, которые так внезапно обрушились на меня. Он был подобен дивному цветку, прорвавшемуся из мертвой почвы навстречу солнцу. И завял ли бы этот цветок безвозвратно, не полюбуйся я когда-нибудь его упоительной красой?..

Нет, я вновь вернусь на берег и буду ждать его появления — столько, сколько потребуется. А если он придет, то на этот раз я не ускользну трусливо, но явлю себя пред ним во всем великолепии и очаровании истинной сирены. Или не сирены, а женщины? Ведь в моей памяти еще сохранилось то заклинание Отступницы. И тогда… кто знает, что может тогда случиться?