Когда разливается Акселян

XV

На другой день, когда заря едва еще намечалась, затопили для Гарея баню. Вчера вечером, наевшись доотвалу пельменей, он приказал насчет бани. Баню топил сам Шавали, жене его было некогда. Она пекла блины, жарила мясо, в общем, дым стоял коромыслом.

Шавали сидел в дымной бане и все время бормотал себе под нос:

— Вот беда-то! Откуда же ты появился, окаянный? Час от часу не легче.

Шавали топил баню, а в голове его бродили мысли чернее сажи. Он понимал, что оказался между двух огней. Во-первых, это преступление укрывать беглеца. Хоть его и называют «липовым» адвокатом, кое в чем он разбирается. А попробуй прогони Гарея или доведи сведения о нем до соответствующих органов, что тут будет, такое начнется, не дай бог. Он, старый шайтан, выкопает все твои грехи, сам пропадет и его погубит. Вдруг отчаянная мысль пришла к Шавали: «А если прикончить его в бане? Кто видел, кто чего знает?»

Но хотя люди считали Шавали ловким пройдохой и человеком бесстрашным, на самом деле он был безвольный и трусоватый. В общем, это был не тот человек, который смог бы поднять руку на Гарея. Едва он подумал об этом, тут же его охватили сомнения и страх: «Гарей-бай ведь он, Гарей-бай! Сумел вернуться из Сибири! Это тебе не шутка. Немало у него, должно быть, преданных людей. Даже здесь, в Максютово, есть, наверно, у него целая свора собак. Поди попробуй уничтожить его, от тебя самого останется один дым. Найдут и выковырнут из любой щели».

Шавали еле перевел дух от этих страшных мыслей, тяжело, как-то обреченно, вздохнул и уставился на уголья, которые уже покрывались пеплом, угасали. Скоро останется лишь жалкая горстка золы. А давно ли тут горел жаркий огонь, с шумом пожирая сухие дрова. Один уголек откатился из общей кучи и теперь едва мигал. Шавали опять тяжело вздохнул. Кто знает, может быть, этот белесый, гаснущий кусочек уголька напомнил ему собственную отчаянную и несуразную жизнь? Кто знает…

Шавали потянулся и затолкнул уголек в очаг. Вдруг он вздрогнул под тяжестью руки, опустившейся на его плечо, и поднял голову. Рядом стоял, широко расставив ноги и зло улыбаясь, Гарей-бай.

— Испугался? — сказал он низким густым голосом.

— Да нет, что мне пугаться?

— То-то. Ну у тебя и баня, вся в саже да в дыму. Ну-ка открой дверь, пусть проветрится. — Гарей откатил в сторону чурбан, который придерживал дверь, и сел рядом с Шавали. — Давай закурим, что ли?

— Да ты ведь раньше не курил, кажется? — удивился Шавали.

— Жизнь ведь, она всему научит, братишка. Раньше я беглым не был, а теперь? Эх-ма!

Он свернул толстую цигарку и неторопливо стал рассказывать о пережитом. Рассказывал-то, в общем, он не для Шавали, на которого ему было наплевать, а для того, чтобы облегчить свою душу. Другой раз даже сам с собой поговоришь, и то легче. Поэтому Гарей был цинично откровенен и ничего не скрывал. Он открыл Шавали, как ему удалось вырваться из лагеря, как мотался по дорогам, чего только не пережил, и вот теперь он здесь.

— А теперь скажи, что бога нет! — воскликнул под конец Гарей. — Есть бог! Есть он. Но, братишка, на бога надейся, а сам не плошай. Умей крутиться да изворачиваться. Будь я каким-нибудь лежебокой, вроде тебя, не вырваться бы мне из Сибири. Кончилась бы моя жизнь в шахте, не видать бы мне света белого. Но, как видишь, я рядом с тобой, нашел лазейку, выбрался. Помог мне бог.

Они довольно долго сидели молча, опустив головы, как люди, которые упустили крупную добычу. И кто в этом виноват? Они же сами и виноваты, но попробуй выскажи это вслух. Мучительная тишина для обоих показалась невыносимой. Молчать больше не было никаких сил, и Шавали спросил:

— Что дальше делать будешь, агай? Какие у тебя планы?

— Бороться!

— Не понимаю.

— А что тут понимать? Большевики сами говорят, что жизнь — борьба за существование. Значит, борьба и для нас существование, жизнь. А они разрушили нашу жизнь, счастливую нашу жизнь. Что ж, долг платежом красен. И мы будем разрушать.

— Бред все это, — сказал Шавали, понимая всю бессмысленность и опасность этой борьбы. — Ничего тут не сделаешь.

— Дурак! Что стоит сделать запруду в том месте, где Акселян вытекает из родника? А уж там, где ручеек превратился в бурную реку, построить плотину не так просто. Колхозы только появились, вроде этого ручейка, едва журчат. Тут-то и надо их задушить, в самом зародыше. И задушим! Вот мое слово. Только надо пошевеливаться, а не лежать. Понял?

— Понял, — сказал Шавали, хотя и смутно понимал Гарея, который явился к нему, будто из тяжкого сна во плоти и крови.

— Если так, сегодня же приведи ко мне Фахри. Слышишь? Остальное уж моя забота.

— Приведу.

— Вот и хорошо. А сейчас, кажется, баня уже готова. Угар повытянуло. Пускай Гамиля вымоет хорошенько лавки и пол.

Гарей отдавал приказы, будто хозяин, а не беглый, которого ищут. И это покоробило Шавали. Гарей, между тем, ушел в избу. А Шавали еще долго сидел, недоумевая, почему этот изгой, преследуемый законом человек, без кола и двора, имеет над ним такую власть. Но где-то его восхищала твердая, непреклонная вера Гарея в свою силу. Ведь уж старик, а такой еще крепкий, ходит по земле, как хозяин, хотя сейчас ему уже больше шестидесяти. В его возрасте многие дряхлеют после бурно прожитой жизни. А этому хоть бы что. «Крепкий старик, — пробормотал Шавали, — поди попробуй его уничтожь. Он сам кого хочешь сомнет. Вон какие замыслы».

Шавали и восхищался стариком, и всем своим нутром боялся его, проклинал судьбу: «Черт его принес».

После того, как Гамиля вымыла пол, полок и лавки, она принесла четыре ведра холодной воды. Шавали избегал ее взгляда, боясь, что она опять начнет браниться из-за утерянного портфеля. Но Гамиле, видно, было не до портфеля. Она со стуком поставила в предбаннике последние ведра с водой и, вытирая со лба пот, сказала:

— Ой, чуть не умерла. Послушай, чего мы с ним возимся, как с любимым сыном? Зачем это нам нужно, пропади он пропадом?

— Не шуми, Гамилюша моя, а то как бы не услышал, — предостерег Шавали, кивнув в сторону дома. — Беды не оберешься. Что делать, уж потерпим пару дней. Может, уберется восвояси. Шум подымешь, хуже будет.

— Хорошо, если на два, на три дня, а вдруг зимовать собирается, что тогда? — сказала Гамиля, которая была проницательнее мужа.

— Не может того быть, — протянул Шавали, и сам не поверил в свои слова.

— Уж не знаю, — с сомнением покачала Гамиля головой. — Где ему сейчас жить, у кого? Утопиться и то негде. Дожили до черных дней, вот уж дожили.

— Ладно, это еще как сказать, — возразил Шавали, больше успокаивая самого себя, чем свою жену. — Давай, посылай его мыться, а то баня остынет.

— Не остынет, — сказала Гамиля, но послушно ушла в избу за Гареем.

У Гарея сменного белья не было, по он ни слова не сказал об этом хозяину. Гордость не позволяла ему просить у никчемного Шавали сменное белье. Но даже если бы, уняв свою гордость, он и попросил, то смысла в этом было бы мало. Одежда круглого, как бочка, Шавали все равно не подошла бы ему. Поэтому, когда он пришел в баню, первой заботой у него было выстирать белье и прокалить его на горячих каменьях. В подобного рода делах теперь у него была большая практика. После того, как выстирал и повесил белье сушиться, он занялся брюками и телогрейкой. Надо было пропарить их как следует, вывести вшей, которые донимали его все последнее время, пока он был в бегах.

Когда все это было сделано, он стал с ожесточением тереть свое заскорузлое от грязи тело, покрытое струпьями и коростой. Новая мочалка быстро растрепалась, будто кожа у него за эти месяцы лишений превратилась в наждачную бумагу. Гарей с блаженством вдыхал горьковатый запах дымка, быстро сохнущих лавок и одежды. Ему казалось, что он никуда не уезжал, не сидел в лагере, не голодал, не скрывался, а все это ему приснилось. А теперь опять все хорошо, как в прежние времена.

Когда прошло больше часа, Гамиля обеспокоилась:

— Что-то долгонько моется Гарей-агай. За это время можно было уж пять раз вымыться. Как бы не угорел наш гостенек. Придешь в баню, а там покойник.

— Он живуч, как кошка. Раз уж в Сибири не околел, так дома чего ему сделается!

— И все же ты сходи узнай. Если что случится, не расхлебаешь потом.

Шавали не хотел спорить с женой, и поэтому вышел посмотреть, хотя ему не верилось, что с Гареем может случиться что-то серьезное. Но сам он от всей души желал, чтобы Гарей-бай угорел или сломал себе ногу, поскользнувшись на мокром полу. Если бы тот умер, воображал Шавали, можно бы выкопать в предбаннике глубокую яму и похоронить там. Ни одна собака не учует. Господи, как избавиться от этой беды? На какие страшные дела толкает его этот бай!

Когда он подошел к бане, то увидел, как распаренный Гарей, будто собака, катается в снегу и постанывает от удовольствия. «Здоров, как бык», — подумал Шавали.

— А-а-а, пришел, — пробасил Гарей. — Очень хорошо. Потрешь мне спину.

Он бодро вскочил на ноги. Снежинки, едва прикоснувшись к его разгоряченному телу, тут же таяли, будто это было не смертное, изможденное невзгодами тело, а огонь. И снова Шавали подумал с тоской и завистью: «Черт его не возьмет. Здоров, как молодой кобель. Попробуй умори такого».

Гарей вытянулся на лавке и велел хлестать себя веником изо всех сил. Шавали разделся и принялся за дело со злостью и брезгливостью. Он не соображал, что чем сильнее хлещет того веником, тем приятнее Гарею. Шавали уже задыхался от жары и своего усердия, а гостю хоть бы что. Только покряхтывает от удовольствия да приговаривает: «Ох, как хорошо. Там достань, между лопатками. Чуть пониже. Ох, ух, самое место».

Наш липовый адвокат, неожиданно превратившийся в банщика, был весь в поту, у него совсем перехватило дыхание, а Гарею все было мало. Он наслаждался, как лошадь, которую купают, скребут скребком.

— Может, хватит, агай? — взмолился Шавали. — А то мы отсюда живыми не выйдем.

— Я знаю, когда хватит. Ты давай работой, угоди гостю, вот так, ух, как хорошо!

Когда веник совсем истрепался, а зудящая спина Гарея поуспокоилась, он схватил Шавали за руку и сказал:

— Хватит, довольно.

И вскочив с лавки, окатил себя ведром ледяной воды.

— Так можно и простудиться, — притворно заботливым голосом высказал свое мнение Шавали.

— А ты меня жалеешь? — усмехнулся Гарей.

— Да ведь как же, агай.

— Ладно уж, не первый раз в бане моюсь, — сказал Гарей. — И всегда обливаюсь холодной водой.

И он начал торопливо одеваться.

Когда мужчины пришли из бани, на столе их ждал большой медный самовар, а хозяйка, без особого труда изображая на своем лице приветливость и радушие, затараторила:

— С легким паром, Гарей-агай. Как банька? Уж лучше нашей бани нету ни у кого. Парок мягкий, хороший. Смотри-ка, ведь будто помолодел на десять лет. Красавец красавцем. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Сейчас чайку попьете с пастилой из смородины, еще лучше станет. Вон как славно будет. Ну, да ведь соловья баснями не кормят, пожалуйте за стол. Чем богаты, тем и рады.

Гарей поднялся на почетное место и сел, подложив под себя две подушки, окинул быстрым взглядом еду, разложенную на скатерти. Жареное мясо, истекающее жиром, улучшило его и без того хорошее настроение. Давно он уже не едал такого мяса. Не ожидая особых приглашений, выбрал кусок пожирнее и принялся сосредоточенно жевать. За мясом последовали блины. Гамиля и Шавали изумились ненасытному аппетиту гостя, но молчали и только переглядывались. Гарей же, пока не наелся и не попил чаю, не вымолвил ни одного слова. И только после того, как стол опустел, он громко рыгнул, вытянулся во весь рост и сказал:

— Шавали, ты не забудь, что я сказал. Пойдешь сам или пошлешь кого-нибудь, дело твое. Но Фахри пусть сегодня же придет.

И даже не подождав ответа хозяина, Гарей закрыл глаза и захрапел. Шавали и Гамиля снова молча переглянулись. Их бессловесные взгляды говорили о многом, понятном только им одним.

Гарей всхлипывал во сне, тяжело вздыхал и ворочался. Гамиля прошептала мужу, кивнув на незваного гостя:

— Ишь, плачет во сне. Видать, нелегкая у него жизнь, горя хлебнул не мало.

— Да-а-а, — протянул Шавали едва слышно. Вдруг он почувствовал сильную усталость и, подойдя к неразобранной еще постели, позвал жену. — Ложись, Гамиля. Сил моих больше нету.

— Да уж, пожалуй, надо ложиться, — согласилась Гамиля. — Когда конь в конюшне, никакой буран не страшен. Мы, слава богу, не в гостях, а дома.

Она тяжело плюхнулась в постель и прижалась к мужу. Гамиля хорошо понимала, что с появлением Гарея в их дом пришли новые заботы, а, может быть, и беда. Но ей хоть как-то хотелось утешить мужа, и она прикинулась беззаботной…

В эту пору особых работ в колхозе не было, и Тимер Янсаров собрался ехать в город. Ему хотелось навестить Нину Круглову. И он уехал, передав руководство колхозом своему заместителю, бригадиру Якубу Мурзабаеву. А тот, как известно, человек беспокойный, нашел работу. Решил провести снегозадержание в поле, где была посеяна рожь. В этом деле бригадир опирался не на знание, вычитанное из книг по агрономии, а на свой жизненный опыт. В течение ряда лет он всегда сеял на этом месте полдесятины ржи. На нижнем конце поля, в низине, где всегда лежал толстый слой снега, даже в засушливые годы хлеб родился хорошо, а на гребне, где снег сдувало, — похуже. И Якуб давно мечтал: «Эх, если бы и на гребне удержать снег, дело бы получилось хорошее». Но в те времена, когда жили без колхоза, единолично, сил не хватало, нечего было и мечтать о снегозадержании. Да у него и без этого было достаточно хлопот, все дни в суете да в маяте, и зимой и летом. Куда уж там мечтать, руки не доходили до заветной мечты. Теперь же, когда стали жить колхозом, Якубова мечта вполне могла превратиться в реальность. Одному неподсильно, а коллективу как раз по плечу.

Но многие смеялись над затеей бригадира: «Наш Якуб, видно, и на том свете не успокоится. Себе покоя не дает и людям. Придумал тоже — снегозадержание. Со временем скажет, что и гору Баим надо перенести да поставить перед деревней, чтобы защищала от северных ветров. Чудак наш Якуб, ей-богу, чудак». Но старик Гариф и Булат одобрили бригадирову затею и стали вовсю агитировать людей. Назначили время и вышли в поле все, кого наметил бригадир. Один только Фахри не явился, сославшись на то, что ему надо чинить изгородь. А между тем он в полном бездельи бродил вокруг фермы, будто бы соображая, с какой стороны приняться за дело. А работы тут хватало, было бы желание. Ясли прохудились, ворота у задней перегородки сломаны, давно бы их пора починить. А у колодца образовалась такая наледь, что едва проходило ведро, скоро уж и воды не вычерпнуть. Но заведующего фермой эти неполадки мало заботили. Ему лишь бы день убить. Поэтому ленивый Фахри, поручив мелкие работы во дворе скотникам и дояркам, томился от безделья.

Между тем солнце уже перевалило зенит. Тучи, которые было появились с утра, разбрелись. День установился ясный, погожий. Снег ослепительно сверкал на солнце. Фахри почувствовал, что голоден, и решил пойти домой перекусить.

Тут-то перед ним и появился незнакомый мальчик, будто вырос из-под земли. Фахри удивился и хотел было пройти мимо, но мальчик остановил его:

— Фахри-агай, вот тебе письмо.

И он протянул заведующему фермой лоскуток бумаги.

— А-а? От кого? — опешил Фахри, но мальчик уже бежал по дороге. — Постой, куда же ты?

Фахри развернул бумажку и прочитал: «Фахри, друг, ждем тебя сегодня в гости. Очень ждем. Если не придешь, кое-кого очень обидишь».

Таких писем с приглашениями Фахри не получал уже давно. Почерк был знакомый, и хоть не было подписи, он узнал руку Шавали. «Наверно, важное дело, — подумал Фахри. — Липовый адвокат зря не пригласит».

В прежние времена, когда он получал вот такую записку, то бросал все дела и тут же бежал к своему другу. Теперь не то: колхоз.

Не так-то просто уйти с работы. Фахри крепко задумался. Что же делать, что придумать?

Впрочем, у Фахри был свой испытанный прием. В трудных, безвыходных ситуациях он прикидывался припадочным. Иногда этот трюк помогал. Например, три года тому назад его победа в борьбе на сабантуе оставалась под сомнением. Встретились они с одним парнем из деревни Назарово, тот недавно вернулся из армии. Крепкий паренек, победил четверых подряд. Фахри свалил пятерых. В последней паре они должны были схватиться, чтобы выявить победителя. Перед этой решающей схваткой Фахри ловко изобразил припадок, и борьба не состоялась. Но устроители состязания признали его победителем.

Так почему бы и теперь не прибегнуть к такой хитрости? Ведь это хорошая мысль.

Долго раздумывать Фахри не стал. Выбрав местечко почище и помягче, он вдруг грохнулся на землю, выпучил глаза, выпустил изо рта пену и стал орать во все горло. На его пронзительные вопли прибежали Гамир с Байназаром.

— Ба, да у него, кажется, припадок? — удивился Гамир. — Скорее давай отведем домой да уложим.

Но у Фахри было совсем другое на уме, лежать дома не входило в его расчеты. Поэтому он еще не скоро пришел в сознание, долго орал и катался по двору. Сбегали за женой Хаернисой. Едва взглянув на бледное лицо мужа, она печально сказала:

— Раньше у него не было таких сильных припадков, Боже мой. как бы чего не случилось. Скорее запрягайте коня да отвезем его в больницу.

Только этого и ждал Фахри, едва сдержал свою радость. «В район, наверно, не повезут, — подумал он, — далеко. А пожалуй, отвезут в Исаевскую больницу в Базарлы, а дорога как раз проходит через Максютово».

Байназар как-то не очень верил, что болезнь у Фахри настолько серьезна, что его надо отправлять в больницу, но Гамир уже ушел запрягать лошадь.

Тем временем Хаерниса сбегала домой, потеплее оделась в дорогу и принесла стеганое одеяло, чтобы укрыть мужа. Когда больного уложили в сани, Гамир сказал:

— Коня особо сильно не гони, больному это вредно, растрясет. В больницах их вообще возят на каталках.

— Ладно, Гамир, я уж потихоньку как-нибудь, — вздохнула Хаерниса.

Когда немного отъехали от деревни, Фахри вдруг «пришел в сознание». Увидев это, расстроенная Хаерниса так обрадовалась, что обняла мужа, и хотела было уж поворачивать обратно в деревню.

— Не разворачивай коня, — сказал Фахри и перехватил вожжи у жены. — Едем в гости.

— Какие гости? — удивилась Хаерниса.

— В Максютово, к Шавали, моему другу.

— А как же твоя болезнь-то?

— Чепуха, мне уже лучше.

Фахри все-таки не хотел полностью раскрывать жене свой секрет. Не то, чтобы он не доверял ей, но считал, что женщины болтливы. Когда въезжали в Максютово, он растянулся на санях и с головой укрылся одеялом, подальше от любопытных глаз.

Лошади, видно, не первый раз приходилось останавливаться у ворот Шавали, она знала этот дом, и без всяких понуканий свернула в нужные ворота.

В это время Гарей, будто сокол, подстерегающий мышь, стоял во дворе под навесом и исподлобья рассматривал приехавших. Когда женщины закончили болтать и ушли в дом, он подошел к мужчинам. Фахри с первого взгляда не узнал его, и поэтому довольно холодно поздоровался с бородатым седым стариком. Холодность Фахри поначалу обидела его, но потом он очень обрадовался, раз уж Фахри не узнает, значит, сильно изменился, и можно чувствовать себя поспокойнее в родных местах, где его знали почти все.

— Что, не признал, Фахри? Вот ведь судьба-то какая, снова встретились, слава богу. Как поживаешь?

— А-а, Гарей-агай, — удивился и обрадовался Фахри. — Здравствуй! Как поживаю, да никак, по-среднему, не хорошо и не плохо. Опять же этот колхоз. Бесконечная работа неизвестно на кого. И не голоден, и не сыт.

— Не горюй, друг, кто терпелив, тот цели достигнет. Эти дела не долго протянутся. Если не слышал еще, послушай одну новость: на Дону и в Туркестане колхозы разваливаются, будто гнилой плетень.

— Да что ты говоришь?! — Глаза у Фахри чуть на лоб не вылезли.

— Клянусь хлебом! А ты что же, брат Шавали, гостей своих так и будешь держать во дворе? Мы ведь не скот.

И Гарей рассмеялся, довольный своей шуткой. Шавали что-то пробормотал под нос, но гости ничего не разобрали. Гарей, переваливаясь, как медведь, зашагал к дому. Фахри немного отстал и шепотом спросил у Шавали:

— Каким ветром его принесло?

— Черт знает! Просто беда, — так же шепотом ответил хозяин.

Они подошли к накрытому столу, в центре которого стояла большая чаша с кониной. Хаерниса не сразу признала Гарея и поэтому поздоровалась стесняясь.

— Ага, ты, сноха, здорово поправилась, — сказал Гарей, надолго задержав в своих руках руки красивой молодой женщины. — Хорошо, только чтоб не сглазить. Когда женщины прибавляют в теле, то уж род не угаснет. Пора тебе, Фахри, пора детишек заводить. Давно пора.

Хаерниса, когда узнала голос Гарея, покраснела еще сильнее и опустила голову. Все занялись едой и пока ели, никто не произнес ни слова. Уже потом, когда Шавали по второму разу наполнил стаканы, разговоры пошли сами собой. Когда кончили делиться деревенскими новостями, Фахри спросил у Гарея:

— Значит, вернулся, агай? Совсем отпустили?

— Совсем, — едва заметно усмехнулся бай. И он начал с большим убеждением рассказывать старую байку, что на Дону и в Туркестане колхозы распадаются. А в Грузии и на Украине организация колхозов встречает сильное сопротивление.

Фахри слушал его с раскрытым ртом. Если Гарей говорит правду, то выходит, что колхозам осталось жить считанные дни. А Гарей продолжал с увлечением врать и, наверно, сам отчасти верил этому, мол, везде сильное противодействие коллективизации, мужики недовольны. И даже есть области, где дошли до вооруженного восстания.

Фахри все-таки не мог до конца поверить в слова Гарея, но Шавали верил всей душой, так как и сам мечтал о том дне, когда колхозы рухнут, и они заживут по-старому. Фахри понимал, что если хочешь повергнуть противника, имей силу и не малую. Поэтому он слушал, что же скажет Гарей еще. А тот продолжал, словно бы угадав его мысли:

— Конечно, колхозы сами по себе не могут развалиться. Колхоз — это муравейник, организованная сила. Но все вы, наверно, видали не один раз, что получается, если разворошить палкой муравейник.

— Видали, — сказал Фахри.

— По-разному можно видеть, — возразил Гарей. — Сначала муравьи суетятся, а потом начинают разбегаться в стороны, прихватив с собой по одному яичку. Так будет и с колхозами. Но сначала надо, чтобы кто-то один осмелился и вышел из колхоза. За ним потянутся и другие, куда стадо, туда и я. Все разбегутся.

— Да, но некоторые люди уже обожглись на этом деле, — возразил Фахри. — Ведь чтобы выйти из колхоза, надо писать заявление, а мужик теперь сторонится всяких бумаг, готов обойти их за сорок верст.

— Э-э-э, Фахри, — презрительно протянул Гарей, — Такой здоровый мужик, а в жизни мало чего повидал. Знаешь ли ты, какое дело получилось в актюбинской стороне?

— Не знаю, не слыхал, — смешался Фахри.

— Ну так вот. Несколько казахов захотели выйти из колхоза. Надо было писать заявление. Так умные люди сели и написали круговое заявление.

— Это еще что такое?

— Заявление обычное, ничего там особенного нет, мол, освободите нас от колхоза да и все, хотим жить по-своему. Ладно, пришла пора подписываться под заявлением, но вот беда, никто не хочет ставить свою подпись первым. И вот одному пришла умная мысль — соединить все подписи в кольцо. Поди догадайся, чья фамилия первая. Круг ведь. А у круга нет ни начала ни конца. Вот так-то, ха-ха-ха! Чертово колесо!

Фахри эта история не показалась особенно интересной, и он только вяло улыбнулся. Зато Шавали, который немало повертелся вокруг суда, пришел в восторг от такой хитрости. Он вскочил со своего места и хлопнул в ладоши:

— Очень умело сделано, очень!

Гамиля принесла лапшу, и гости принялись за еду с таким проворством, как будто еще и не садились за стол. После лапши подали бульон, потом напились крепчайшего чаю. Но и после чая водка осталась на столе. Фахри боялся перепить, а Гарей заботился о том, чтобы Шавали не вышел из пределов нормы. Тут он преследовал какую-то свою цель.

Женщины, находя мало интересного для себя в разговорах мужчин, ушли за перегородку. Да и Гамиля настаивала на этом, так как догадывалась, что Фахри вызван Гареем неспроста. А тот давно ожидал удобного момента для серьезного разговора, даже вздрагивал от нетерпения.

— Вот что я имею в виду, когда говорю, что надо в муравейник сунуть палку и разорить его, — сказал Гарей, когда они остались втроем. — Надо породить в народе недовольство колхозом. А потом уж посыплются круговые заявления, как бревна, когда разбирают сруб. Но это надо крепко все обдумать. По-моему, начинать должны женщины, потому как и закон с ними не так круто обойдется в случае чего. А потом, это взбалмошный народ, легко возбудимый. Самое больное место у них — корова. Да, да, ведь они же, лохматые головы, придумали поговорку, мол, корова кормилица. Можно прожить без мужа, а без коровы не проживешь. Правильно я говорю, Шавали?

— Очень даже правильно, Гарей-агай. Лучше не скажешь.

— Ну вот, мне кажется, что женщины и сейчас жалеют, что сдали своих коров в общее стадо на колхозную ферму. А может, я неправ, Фахри?

— Это верно, — сказал Фахри и умолк. Ему хотелось, чтобы старик высказался яснее, подошел бы ближе к делу. А то все ходит вокруг да около. Вяжет сеть, а как ловить, не говорит. Это ему надоело.

А Гарей продолжал:

— На ферме в колхозе «Куряш», если я не ошибаюсь, должно быть около десятка голов телят. Так ведь, Фахри?

— Пятнадцать голов.

— Хорошо, — Гарей потер ладони. — Очень хорошо. А вдруг эти телята падут? Если это случится, дело кончено. Вся деревня перебаламутится. Ясно?

— Погубить телят? И это должен сделать я? — изумился Фахри. От такой мысли его всего передернуло, по телу пробежал озноб.

— Ха-ха-ха! — деланно рассмеялся Гарей. — За кого ты меня принимаешь, браток. Я не из тех, которые могли бы заставить тебя возиться с телятами. Человека, который побеждает на состязаниях сильнейших борцов и берет призы! Нет, тебе не придется пачкать руки. Тебе надо всего лишь на одну ночь открыть дверь телятника. Просто, скажем, забыл закрыть и все. Остальное сделает мороз. Переночуют телята на мерзлой земле, вот тебе и воспаление легких.

— Ну и голова у тебя, Гарей-агай! Дай-ка я тебя расцелую. — И Шавали, который был уже пьян, полез лизаться с гостем, совсем забыв, что еще вчера хотел прикончить его в бане.

— Перестань, Шавали, — отмахнулся Гарей.

— А я хочу тебя обнять.

Гарей оттолкнул его и сказал:

— Налей-ка лучше еще по стаканчику, а то братишка Фахри вон обижается. Говорит, в гости пригласили, а выпить не дают.

— А это мы сейчас, агай, быстро поправим. Раз уж пить, так пить на этом свете! На том не достанется. Все уйдем в мир иной, это уж как пить дать. Верно, друг? Давайте-ка лучше споем.

— Тихо, не поднимай шума, Шавали, — строго сказал Гарей. — Ты забываешь заповедь своего отца. Он, зверь, говорил бывало: «Пей — не пьяней, воруй — не попадайся».

— Правильно, агай, правильно. Золотые слова. Я не опьянел нисколько. От расстройства я.

Когда выпили по последнему стакану, Фахри задумался, потом вдруг стукнул кулаком по колену и сказал:

— Ладно, если только вся премудрость в этом, я сделаю свое дело. Под лежачий камень и вода не бежит.

— Вот это молодец! Весь в отца. Настоящий мужчина. Слов на ветер не бросаешь! Люблю таких! — Гарей вынул из валенка солидную пачку денег и подмигнул. — Даже у мертвой щуки зубы остры. Вот мои зубы!

И Гарей вручил пачку денег в руки Фахри. Глаза у того радостно сверкнули и потухли. Он подумал об опасности.

— Зачем столько? — пробормотал он.

— На колхозные заработки не проживешь, браток. Угости товарищей, сам угостись. Не хватит, еще добудем. Я по дороге сюда заглянул в Уфу. Там, оказывается, у нас полно друзей. Они и дали денег, наказав не падать духом: «Не горюй, друг Гарей, поможем».

Фахри, который все еще сидел в некоторой растерянности, вдруг почувствовал у себя в руках новые хрустящие деньги, а когда услышал о знакомых Гарея в Уфе, тут же повеселел.

На улице уже совсем стемнело, когда провожали Фахри домой. Водка все-таки подействовала на него, но когда выехали на дорогу в поле, мороз быстро взбодрил его. События сегодняшнего дня отчетливо встали перед ним. И то, что говорил ему Гарей насчет телят, — все осталось в памяти.

— Допустим, что он.

Когда на трезвую голову он взвесил услышанное от Гарея, предупредил жену:

— О том, что сегодня видела и слышала, молчи. И заруби это себе на носу. Мы были в больнице, ясно?

— Не скажу никому, ни одного словечка.

— Смотри, а то ведь кулак у меня знаешь какой. Прибью до смерти.

— Ладно уж, понимаю, не дура.

Едва вернулись в свою деревню, как назло встретились с Якубом Мурзабаевым. Фахри остановил лошадь, с трудом заговорил, как человек, которому вдруг перехватило дыхание:

— Вот ведь, сосед, неизвестно откуда ждать беды. Посреди дороги припадок схватил, память потерял. Ладно еще, что хоть колхоз помог, не оставил в беде. Тут же отправили в больницу. В Исаево. Если бы в район, ей-богу, не успел бы доехать. Тут бы и каюк. Доктор говорит, хорошо, что приехали вовремя. Опоздай на полчаса, и все.

— Немного ты, пожалуй, преувеличиваешь, сосед, — сказал Якуб с сомнением. — Есть такая у тебя привычка.

— Да нет же, провалиться мне на этом самом месте, все правда. Так ведь, Хаерниса?

— Да уж что и говорить, — покачала головой Хаерниса. — Еще бы немного и опоздали…

Тимер Янсаров рассчитывал пробыть в городе всего неделю, но прожил десять дней. Мария Николаевна, Нинина мать, ухаживала за ним, как за своим ребенком. И за эти дни они так привыкли друг к другу, что Тимеру не хотелось с ней расставаться. И он находил разные предлоги, чтобы остаться еще ненадолго, несмотря на то, что ему давно пора было уже быть дома. Правда, в городе он дни впустую не проводил. Обошел магазины, отправил в колхоз радиоприемник, книги для библиотеки, которая должна была у них организоваться, большой сепаратор на ферму, запасные части к молотилке. Хотя эти дела немного и оправдывали его задержку, но главная причина ее была не в этом. Он никак не мог расстаться с Ниной. И чем больше он ее узнавал, тем больше привязывался. Нина была не только хорошим, надежным товарищем, красивой и работящей девушкой, но и отличной хозяйкой, поддерживающей в доме идеальный порядок.

В мечтах он перенесся в свою будущую жизнь с Ниной. Как он будет счастлив! Полный дом детей, и смех, и плач, суета, возня.

Тимер, старающийся быть в колхозе деловитым и даже суровым, здесь, у Нины, будто опьянел от своей мечты и радовался, как ребенок.

Еще вчера он дал себе твердое слово уехать: «Здесь хорошо, весело, я счастлив, но дела есть дела, надо ехать». И остался еще на день. Он знал, что кроме личной жизни у него есть жизнь общественная, на его руках колхоз, и жизнь многих людей связана с его жизнью. Нельзя быть таким беспечным. После нового года, когда закончится подготовка к севу, можно будет опять взять отпуск и приехать.

Но после утреннего чая, когда Нина ушла на работу, он так затосковал, что не знал куда и девать себя. Предстоящий день, который ему надо скоротать, показался вдруг без Нины бесконечно длинным.

Он несколько раз подходил к зеркалу, причесывался, поправлял галстук, но разве такими пустяками убьешь время? Потом надел старую телогрейку Нины и принес три большие охапки дров.

Мария Николаевна сразу поняла его состояние: парень тоскует. Ей как-то хотелось утешить, подбодрить его, но она ждала, когда Тимер сам заговорит. А тот молчал.

Когда дрова были сложены за печкой, он взялся за книгу. Художественных произведений у Нины было мало, все больше технические справочники по железнодорожному транспорту. Все-таки он отыскал избранную лирику Гете и открыл наугад страницу.

«А разве я был в ее объятиях? — подумал Тимер. — А зачем это надо? Если любимый человек рядом, разве этого недостаточно? Разве это уже не счастье?»

Он закрыл книгу и стал смотреть на улицу, хорошо понимая, что никакие замысловатые рассуждения не улучшат его настроения и не разгонят тоску.

На улице куда-то торопились редкие прохожие. Да, у каждого своя работа, свои дела. Вон куда-то бежит мальчик, на ходу надевая пальто, шарф выбился из-под воротника, конец его подметает землю, но мальчик ничего не замечает. Видимо, опаздывает в школу.

Вот въехали на улицу три обоза, сани скрипят, ясно, что везут нелегкий груз и, наверно, едут издалека, лошади все в белом инее, будто их окунули в муку, из ноздрей бьют в дорогу длинные струи пара, еле бредут. Люди на санях завернулись в тулупы, подставив ветру спины. Лиц их не видно, из-за того, что бороды и усы покрыты коркой льда.

Если бы он выехал сегодня домой, то был бы очень похож на этих людей.

— Сынок, — сказала Мария Николаевна, положив свои сухие морщинистые руки на его плечи, — что-то ты часто стал поглядывать на дорогу. Или соскучился по своему колхозу?

От неожиданного вопроса Тимер вздрогнул.

— Да нет, не соскучился, — протянул он.

— Нет? Ну если это так, то плохо, — сказала Мария Николаевна с мягким укором. — А я вот, несмотря на то, что уже прошло где-то около пятидесяти лет, как уехала, а все скучаю по родной деревне. Правда, сейчас там уже нет ничего, что бы связывало меня с ней, ни родни, ни знакомых. Но все воображаю себе ее избы, из которых вьется дымок, плетни, залепленные снегом. Так вот и потянет меня туда, так и потянет, сил никаких нету. Люблю деревню.

— Я тоже люблю, Мария Николаевна, да вот, как приехал к вам, сразу почему-то все забыл.

— Если тебе у нас нравится, оставайся, живи. Ты нам не в тягость. Но ведь ты сейчас председатель колхоза. Хозяин. С тобой связаны люди.

— Все это правильно. Пожалуй, надо ехать. Еду сейчас же. Спасибо вам за внимание ко мне, за вашу доброту. Только вот Нина…

— Нина твой друг. Хотя сейчас, мне кажется, вас связывает нечто большее, чем дружба.

— Я вас не совсем понимаю, Мария Николаевна, — смутился Тимер.

— А что тут понимать? — улыбнулась Мария Николаевна. — Любите вы друг друга.

— Мария Николаевна, — пробормотал Тимер и покраснел, уставился в пол.

— Нынешней молодежи я завидую, — продолжала Мария Николаевна. — Живет она в счастливое время. А вы давно знаете друг друга и по работе, сдружились. Такая любовь бывает крепкой. Я вас люблю обоих.

Ее слова прояснили Тимеру многое. А ведь он как раз об этом и хотел поговорить, да все не знал, с чего начать.

— Да-а, — протянул счастливый Тимер.

— А ты быстро уловил, что тебе надо!

Мария Николаевна рассмеялась и растрепала его волосы, посадила рядом с собой. — Скажи-ка, Тимер, деревня у вас красивая?

— Очень красивая.

— Ты не против, если мы на будущее лето нагрянем с Ниной к тебе в отпуск?

— Было бы очень здорово!

— Значит, договорились? — улыбнулась Мария Николаевна.

— Договорились, — с радостью сказал Тимер.

— Ну а теперь, мне кажется, тебе надо ехать поскорее домой. Только ты не подумай, что мы гоним тебя.

— Нет, Мария Николаевна, не думаю, — серьезно сказал Тимер. — Спасибо, что напомнили о деревне. Мы, молодежь, народ увлекающийся и часто забываем о делах.

И Тимер тут же стал собираться в дорогу.

— Да ты не торопись, придет Нина, поужинаем. Успеешь еще уехать.

Но Янсаров стал горячо прощаться с Марией Николаевной, приняв на этот раз твердое решение ехать домой.

— А с Ниной я зайду попрощаться, — сказал он и вышел из дома…

…В Кайынлах праздновали благополучное завершение осенних работ. Настроение у всех было приподнятое. Невесть откуда появился самогон. Почти в каждом доме гости, песни и пляски.

Старик Гариф с Якубом Мурзабаевым напрасно пытались поднять людей на работу. Никакого толку из их агитации не выходило. Люди привыкли к мысли, что зимой в деревне делать нечего. Разве что напоить скот, привезти дрова да расчистить сугроб около ворот. Поэтому можно праздновать, хоть всю зиму. Да ведь уж если на то пошло, доказывали они Якубу Мурзабаеву, работа и сейчас не стоит. Скот на ферме и лошади на конюшне накормлены. С полей и лугов возят сено шестеро саней. Что еще надо?

Якуб пытался было говорить о снегозадержании, но после того, как два дня подряд бушевал буран и намело горы сугробов, дело было оставлено.

В эти дни каждый был сам себе хозяин, что хотел, то и делал. Деревня гудела, как базар. Комсомольская работа как будто совсем затихла.

Фахри на другой же день после отъезда Тимера в город сам уехал в Кулсару: мол, надо привезти каменной соли коровам. Из райцентра он вернулся лишь поздно вечером, когда стемнело. В санях у заведующего фермой кроме соли была припрятана большая четверть самогона. Даже чуткий сосед Якуб не заметил, что проворный Фахри до фермы заглянул домой.

Да, настроение у Фахри было отменное. Еще больше он развеселился, когда сел за стол и налил себе полный стакан самогону. Потом, смеясь, сказал:

— Хаерниса, не пригубишь ли?

— Да уж нет. А ты, я вижу, успел хватить?

— Меня не так просто напоить, — рассмеялся Фахри. — На, держи стакан да выпей за мое здоровье. Это самогон.

— Только деньги транжиришь, — проворчала Хаерниса. — Зачем столько было покупать? В доме ни капли керосина нет, а он самогон покупает.

И она поставила стакан на стол.

— Денег тебе жалко. Этого добра у меня сколько хочешь. Керосин что? Ерунда. Огня в моем сердце хватит, чтобы всю деревню осветить, — пошутил он. — Что деньги? Сегодня их нет, завтра есть. Пей!

Хаерниса, не привыкшая перечить мужу, выпила стакан самогонки, не подумав, каково ей потом будет от этого.

— Молодец, — обрадовался Фахри. — Вот жена так жена. И глазом не моргнула. Пусть жена батыра будет батыром! А за то, что купил самогонку, ты не сердись на меня. Хорошему добру в доме всегда место найдется. Пригласи-ка ты завтра Хариса с женой. Хороший он человек, Харис, понятливый. Все себе на ус мотает да помалкивает. А жена его Магуза ради него на все готова.

— Ну что ж, можно и пригласить, — согласилась Хаерниса.

— Обязательно позови. Когда вся деревня гуляет, мы-то чем хуже других?

— Не хуже, конечно.

— Супа навари, не жалей. Чтобы все наелись до отвала. Для друзей ничего не жалко, не обеднеем. А Харис хороший человек, таких ценить надо.

— Пригласить-то мы пригласим, но чем же мы гостей угощать будем? Мяса-то нет.

— Все будет!

Хаерниса немного удивилась беззаботности мужа. Сейчас не прежние времена. Где достанешь мясо? Но о своих сомнениях она ничего не сказала мужу. А Фахри знал, что говорил. В его руках целая животноводческая ферма. Тут и сметана тебе, и масло. Если с умом дела делать, то с голоду не умрешь, да еще и гостей угостишь. Лишь бы все тихо да гладко и язык за зубами. Надо быть круглым дураком, чтобы не попользоваться от добра, которое у тебя в руках. А в таких делах его учить не надо, обтяпает все получше самого максютовского муллы. И сегодня вот из того масла, которое возил сдавать, немало прилипло и к его рукам. Купил самогону, попробуй теперь отыщи концы.

Только его немного смущал остроглазый Байназар. Вчера, когда взвешивал масло, тот все крутился рядом, будто собака, чующая добычу. Сколько масла на весах, какое масло — все ему надо знать, до всего дело. Но Фахри тоже голыми руками не возьмешь. Он уже заранее отложил себе то, что хотел взять. Но и после того, как масло было взвешено и выписана накладная, Байназар все не уходил, как будто чего-то ждал. Фахри совсем вышел из себя:

— Ну что ты смотришь на меня, как удав на кролика? Тебя что, сторожем ко мне приставили?

— Ну и что, если не поставили сторожем, — пробормотал Байназар.

— Если не поставили, уматывай отсюда. Смотри получше за своими комсомольцами, только и знают, что чешут по посиделкам. А мне понятой не нужен! — Фахри пригрозил ему толстым пальцем. — Я по своей работе отчитываюсь перед правлением колхоза, так что нечего тут болтаться.

В ответ Байназар не сказал ни слова, покраснел, то ли с досады, то ли от стеснения, и ушел. Но Фахри не поверил кроткому виду Байназара. Он решил быть более осторожным и терпеливым, не погружать до самых плеч руки в колхозное масло. Главное выждать, может, еще и сбудутся те сладостные надежды, о которых говорил Гарей-бай. Надо ждать.

Плотно поев, он сунул в карман бутылку самогонки и сказал:

— Надо сходить на ферму да посмотреть, что там делают эти бездельники.

— А бутылку-то зачем взял? — спросила жена.

— Гостинец!

Хаерниса не успела и рот раскрыть, мол, для кого гостинец, Фахри ушел, громко хлопнув дверью.

На ферме он долго не задержался, по дороге домой забежал к Харису, и они распили бутылку.

Хаерниса сначала было расстроилась, что муж прихватил с собой бутылку, но когда тот рано вернулся, сразу же успокоилась и сказала с улыбкой:

— Что-то ты быстро вернулся. Что там на ферме? Все нормально?

— Все хорошо, я накрутил хвосты этим скотникам, — сказал Фахри и торопливо стал раздеваться, разбрасывая одежду куда попало.

На другой день один стригунок нарвался на кол. Как уж это случилось, было неясно. Видимо, несчастье произошло под утро, и коня, пока он не сдох, быстро прирезали. Тут тебе и мясо, тут тебе и казы из жирного стригунка. Были бы колеса, а телега найдется.

Мясо стригунка быстренько распродали колхозникам по тридцать копеек за фунт. Тут уж Фахри прихватил для себя хороший кусок. Только вот конюх Харис ничего не успел оставить для себя. И то счастье, что не попало ему за стригунка. А мяса стригунка он до отвала наестся и у Фахри, куда вечером был приглашен в гости вместе с женой.

А самогонку стали гнать уже в деревне, но кто это делал, неизвестно, никак не могли напасть на след. Комсомольцы взяли эту задачу на себя. Байназар с ребятами бродил по деревне всю ночь, бросал подозрительные взгляды на бани, сараи, не тянет ли откуда сивухой, но все было бесполезно.

Однажды ночью Байназар с Шакиром проходили мимо правления колхоза, которое размещалось в доме бывшего кулака Гарея, и вдруг заметили свет, и падал он с той стороны дома, где временно содержалась кладовая. Там никто не жил и в это время не мог находиться. Байназар подумал: «Уж не Фахри ли туда пожаловал обделывать какие-нибудь свои темные делишки». Они зашли во двор и попытались заглянуть внутрь дома сквозь щель в ставнях. Но фонарь, видно, чем-то заслонили, ничего не было заметно, лишь доносился какой-то глухой шум. Ребята подбежали к двери, снаружи она была закрыта на большой висячий замок. Байназар сгоряча принялся колотить в дверь, совсем забыв про замок. Свет внутри тотчас же погас, шум прекратился.

— Надо ломать дверь! — сказал Байназар, и в поисках подходящего инструмента для этой цели они с Шакиром бросились в разные стороны.

Но всегда так бывает, что когда нужна срочно подходящая вещь, найти ее невозможно. Пока ребята суетились в темноте, чтобы отыскать если не лом, то хоть какую-нибудь старую лопату, за оградой послышался скрип саней и топот копыт. Кто-то ускакал.

— Эх, упустили, — с горечью сказал Байназар.

— Максютовские муллы, больше некому, — высказал свою мысль Шакир. — Приехали поживиться.

— Слушай, может, догоним их верхом! — воскликнул Байназар.

Но Шакир безнадежно махнул рукой.

— Брось-ка ты эту затею. Они наверняка не без оружия. Подстрелят, как куропаток.

— Какое может быть у них оружие?

— Известно какое, обрезы.

Да, такого оружия у недобрых людей было еще достаточно. У Байназара пропало желание догонять злоумышленников. Надо было осмотреть внимательно дом. Задняя дверь как была заперта снаружи, так и осталась. Значит, у воров должен быть какой-то другой путь. И вскоре они обнаружили его. Воры выставили окно в столовой, которая примыкала к дому, и залезли через него.

Шакир привел Фахри и Якуба. Вошли в комнату и зажгли свет. Все вещи в кладовой были на месте: две бараньи тушки висели на стене, не тронут был и рулон белой бязи, купленной на халаты дояркам. Фахри, увидев, что все на месте, обрадовался.

— Ага, вовремя ребята помешали. Ничего не тронуто. А масло я успел сдать. Как чуял.

— Ты все-таки получше смотри, сосед, может, чего-то и не хватает, — сказал Якуб.

— Да нет же, я тебе говорю, все в порядке.

— Слушай-ка, Якуб-агай, они, кажется, в подполье копались, — сказал Байназар. — Свет как будто оттуда шел.

Осмотрели подполье, но и там ничего подозрительного не обнаружили.

— Эх, ребята, ну и растяпы же вы! — в сердцах сказал Якуб Мурзабаев. — Как увидели свет, надо было сразу же сказать нам. Уж сообща-то мы бы их не упустили.

— Да разве это настоящие воры? — сказал Фахри. — Залезли и ничего не взяли. Это наверняка не из наших. Заезжие.

Этот случай все-таки насторожил Якуба. На другой день в правлении на ночь поставили дежурных. Но воры как сквозь землю провалились. Якуб успокоился, но на душе у Байназара все еще оставалось какое-то неясное подозрение.

А праздник в деревне не прекращался. В трескучую декабрьскую ночь Фахри возвращался из гостей домой, во всю глотку горланя песню:

На улице не было ни души. Звезды угасали одна за другой. Значит, было где-то уже под утро. Фахри, оказывается, засиделся в гостях.

Он был у жены Хаммата, которая собрала самых близких друзей. От мужа ее пришло письмо. Прочитали его и поплакали.

Гости погоревали немного, да что тут поделаешь. На столе самогон, суп и всякая вкусная еда. Только жена Хаммата поет да плачет, поет да плачет. Все как могли, старались ее утешить, мол, вернется же твой муж, вон с какой надеждой пишет. Но как понять чужое горе?

С этого невеселого застолья и возвращался Фахри. Не доходя до дому, он повернул в сторону фермы. Хоть и пьяный, но памяти не потерял, пошел прямо в телятник. Телята были беспокойны непрерывно кашляли.

— Ага, кашляете, ну-ну, — захохотал Фахри. — Кашляйте давайте, чтоб вас чума… Стало быть, комсомолец Байназар худо присматривает за вами. Допустил такое, чтобы простудились ваши легкие. Мы еще припомним это молокососу, припомним, настанет время.

Фахри давно уже ненавидел старшего скотника фермы Байназара Кылысбаева. Потому что тот, как стал секретарем комсомола, не давал ему покоя. То на собрании выступит с критикой, то в стенную газету напишет. Например, в праздничной газете многих расхвалил, а Фахри изобразил с большой ложкой в руке, а в другой круг масла. Внизу написал такие частушки:

Люди читали газету, хохотали от души и указывали пальцем на заведующего фермой. Даже старик Гариф вдруг стал шутить:

— Вы говорите, куда девается сметана и масло. Посмотри на Фахри, какой он упитанный. Наверное, Фахри лопает сметану.

Когда Фахри вышел из ворот фермы, он не смог удержаться и показал кулак в сторону Байназарова дома, пробормотав сердито:

— Мы еще посмотрим, братишка Байназар. Таких, как ты, я немало на свете повидал. Не видал еще горя, не отведывал моего кулака.

Байназар неплохо присматривал за скотом, но злость доводит человека до крайней грани, и Фахри давно ждал подходящего момента, чтобы напакостить Байназару. Вот сейчас, кажется, как раз подходящее время, другого не будет. И он добьется своей цели.

Когда Фахри вернулся домой и лежал уже в теплых объятиях своей жены, Байназар пришел на ферму. Парня сильно беспокоила болезнь телят. Второй день они кашляли и плохо ели. Может, надо было бы побольше давать молока, чтобы как-то подкрепить их? Попытался говорить об этом с заведующим фермой, но тот сказал: «Может, немного застудились, много ли надо молодняку?» А телята становились все хуже и хуже. Тимера не было, не успели еще вернуться с районного совещания Якуб Мурзабаев и старик Гариф. Посоветоваться не с кем. Если бы те были дома, то приняли бы какие-нибудь меры, люди опытные. Если падут пятнадцать телят в одно время, беды не оберешься.

Расстроенный этими мыслями, Байназар открыл двери телятника. Там было темно и тихо, ни единого шороха. Байназар немного успокоился: «Видно, спят. Дело идет на поправку». Но когда зажег фонарь, остолбенел; семь телят лежали мертвые. Он кидался от одного теленка к другому, тряс их, но те уже на его глазах начинали коченеть. Больше от жалости к бедным животным, чем от испуга, он заревел, как ребенок, схватившись за голову. Сколько так простоял Байназар, трудно сказать. Очнулся он от крепкого удара в челюсть. Перед ним стоял почерневший от злости Фахри.

— Вредитель! — завопил он, стуча ногами. — Погубил телят!

— Кто, я?!

— Стой лучше, сволочь, да помалкивай! Комсомолец, а губишь скот. А если отвечать придется, все на меня свалишь? Сам сухим из воды хочешь выйти? Не выйдет!

— Я же тебе говорил, что телята болеют! — возмутился Байназар. — Какие ты принял меры? Никаких. Вот и отвечай.

— Я должен отвечать?!

— Ты, а кто же еще? Ты ведь заведующий фермой.

— Нет, ты скажи сначала, зачем погубил телят?! — завопил Фахри и, сжав кулаки, шагнул к Байназару. Но парень не растерялся и отшвырнул Фахри в сторону. Он, хоть и не был борцом, но драться, постоять за себя умел.

— Ах, ты так! — До сих пор Фахри никому не уступал в борьбе, и его обидело, что какой-то мальчик, вроде Байназара, отшвырнул его, как щепку. — Ты еще сопротивляешься, щенок!

Глаза у Фахри налились кровью, он потерял все человеческие чувства и бросился, как дикий зверь, на Байназара. Тот с ловкостью тушканчика увильнул в сторону, хотел схватить сзади борца и бросить его на землю, а потом сесть на него верхом. Однако Фахри, хоть и обезумел, но был опытный борец. Он круто повернулся и всей своей тяжестью упал на парня, пытаясь схватить того за шею своими железными пальцами. Байназар подумал, что если сейчас он не освободится, то этот безумный, озверевший человек может его задушить. Он собрал все свои силы, освободился и выскочил на улицу.

— Ага! Убегаешь! Нет, ты от меня не уйдешь, сопляк! — орал Фахри во все горло, вытирая рукой идущую из носа кровь. Он схватил какую-то дубину и погнался за Байназаром. — Все равно убью! Убью сукина сына!

Шум на ферме услышали в деревне, люди стали выскакивать из своих домов. Но раньше всех услыхали этот крик женщины. И кто бросил доить корову, кто ведра с коромыслом — все побежали на ферму.

В это время Фахри и Байназар катались во дворе фермы, все в крови, крепко вцепившись друг в друга, будто хомяки. Женщины прибежали первые, но ничего не смогли сделать, и только когда прибежали мужчины, удалось разнять дерущихся.

— Ах ты, сволочь! — сказал Фахри, швырнув на землю дубину. — Ведь семерых теляттпогубил, негодяй! Как сказал ему об этом, драться полез, молокосос.

Когда женщины услышали о телятах, их перестала интересовать драка. Стоявшие позади, хоть и не все поняли, но присоединились к общему вою:

— Погубили! Убили!

— Кого убили?

— Кто убил?

— Где?

— Да вон в телятнике валяются.

И люди хлынули к воротам фермы. Кто-то ткнул Байназара кулаком, и этот удар отрезвил его. Он знал, до чего может дойти обезумевший народ, и поэтому схватил вилы. В двадцать первом году вот так же обвинили безвинного солдата Хисама в краже коней и избили до смерти.

Байназар был тогда еще совсем ребенком и мало что понял. Сначала, как и здесь, шумели, гудели. Одни, которые были одеты получше, говорили, что украл, а те, что победнее, возражали. После долгой перебранки Гарей-бай ударил Хисама, затем пошло избиение…

Между тем толпа вышла из телятника, впереди разъяренные женщины. Шум стоял, как в растревоженном улье:

— Губят скот, сволочи!

— Погубили наших телятушек.

— Да разве это дело!

Так начались в деревне Кайынлы события, давно уж подготовленные кулаком Гареем. Женщины поднялись как одна, не слушая советов более спокойных мужчин:

— Отдайте нам коров!

— Уведем домой!

— Ломайте ворота, чего смотрите!

— Нельзя, бабоньки, нельзя, — сказал Фахри и загородил ворота, широко раскинув руки. — Пусть председатель вернется.

— Слушай, Булат, нельзя этого допускать, — сказал старик Гамир и, схватив Булата Уметбаева за руку, кинулся на помощь к Фахри.

Байназар в это время пытался втолковать женщинам:

— Телята болели. Здесь никто не виноват. Мы ведь колхозники, сознательные люди, нельзя нарушать порядок.

— Не мели, Байназар. Красивые слова оставь для своих комсомольцев, нам они не нужны!

— Забирайте коров, чего там говорить!

Фахри поддержал вдруг Байназара:

— Байназар правильно говорит. Никто тут не виноват, товарищи!

— Бей актив! — прокричал кто-то тонким голосом. Поднялись коромысла и колья. Фахри махнул рукой и отошел от ворот.

— Ага! Попало!

— Испугались? Получайте еще.

Байназара, Гарифа и Булата прогнали со двора фермы. Вслед им посыпались издевательства и смерзшийся лошадиный помет, твердый, как булыжник.

Женщины чувствовали себя победителями, как будто выиграли сражение в большой битве, как будто уже не было ни закона, ни силы, которая смогла бы одолеть их. Они расхватали своих коров и начали расходиться по домам. Не прошло и получаса, как ферма опустела…

— Вот ведь какой оборот приняло дело, кто бы ожидал, — сказал Фахри, когда они с Байназаром шли к правлению. — Беда всегда приходит, когда ее меньше всего ждешь. Правильно ты говоришь, Байназар, нету здесь вины человека. Не бывает такого, чтобы скот не помирал. А мы с тобой сами дураки, зачем было драться? Я, старший, не мог сдержаться, значит, ума у меня нет. Эх, большая ошибка совершена, большая ошибка. Чертова моя горячность, да что уж теперь поделаешь? Хоть локти кусай, хоть волосы на себе рви. Ладно уж, может, простим друг друга, не будем ссориться?

Он обнял Байназара и пожал ему руку.

— Случившегося не вернешь, — сказал Байназар. — Надо уметь прощать друг другу. Мы же колхозники, сознательные люди. Только вот фермы больше нет. Как ответим перед правлением колхоза?

— За это не волнуйся. Не биться же головой об камень из-за каких-то семи телят. Болели да пропали, что тут поделаешь? Мы ведь с тобой не доктора. Ну а ферму восстановят, вот увидишь. Пусть только вернется товарищ Тимер Янсаров, колхозники сами приведут коров, куда им деваться.

— А и то верно, — одобрительно сказал Гамир и похлопал Фахри по спине. Его слова вроде бы немного успокоили Байназара. Действительно, часто бывает, что поздние телята не выдерживают крепкого зимнего мороза и гибнут. Но он не мог понять до конца одну вещь: телят всегда хорошо кормили и содержали в тепле. Отчего же они вдруг простудились? Эти мысли не покидали его и тогда, когда они с Гамиром вышли из правления и направились по домам. Он брел по улице, понурив голову, как побитая собака.

А Фахри, едва остался один, чуть не рассмеялся от радости и стал даже насвистывать что-то веселое.

Совещание колхозников в районе длилось недолго. Было принято решение успешно подготовиться к весеннему севу и добиться в районе всеобщей коллективизации.

Старик Гариф предлагал остаться в районе до вечера, у него тут были какие-то свои дела. Якуб уехал один, подумав, что старик и сам как-нибудь доберется до деревни. Где бы ни был, Якуб всегда рвался домой. Уже вчера вечером было ему невтерпеж, всю ночь не спал. Ему казалось, что в его отсутствие вдруг да что случится в колхозе. Поэтому едва добрался до деревни, не заглядывая домой, сразу побежал в правление колхоза. Навстречу ему выбежал Фахри и с места в карьер заговорил:

— Плохи наши дела, сосед Якуб. И рассказать невозможно.

— Что случилось? — встревожился бригадир. — Говори толково.

— Байназар вредитель. На ферме телята… коровы. Мы ничего не смогли поделать. Погубили…

— Ничего не понимаю. Эй, кто там есть? Распрягите коня! Он слез с саней и торопливо зашагал в правление. — Пошли зайдем, толком расскажешь.

Откуда-то появился Гамир и стал распрягать коня. Когда зашли в правление, Фахри как будто успокоился и рассказал о происшедших событиях. По его словам выходило, что во всем виноват Байназар. Но бригадир не очень-то ему поверил и спокойно сказал:

— Не может такого быть, сосед. Мне кажется, ты немного того, преувеличиваешь.

— Нисколько не преувеличиваю! Вредитель он, вредитель! Погубил телят, ферму разбазарил. Ладно, если дело кончится на этом. Те, что увели с фермы коров, и из колхоза как бы не ушли.

— Не болтай лишнего, — оборвал его Якуб и поднялся с места. — Чем переливать из пустого в порожнее, сняли шкуры б с телят до повесили их высушить. А легкие, печень и почки отправь в район. Там в лаборатории узнают, отчего они пали. Все остальное обсудим на заседании правления, когда вернется Янсаров. Понял?

— Ладно, иду.

— Постой. Дослушай, прежде чем бежать сломя голову. Долго там не возитесь. Скажи тому, кто поедет в город, чтобы прихватил там старика Гарифа.

Он быстро написал отношение и вручил Фахри.

— Ладно, сосед, — сказал тот, — все будет сделано.

Фахри ушел. Его удивило, что Якуб Мурзабаев держал себя совершенно спокойно, как будто ничего и не случилось. В то же время это насторожило Фахри. Якуб, очевидно, хочет все проверить сам.

Едва Фахри ушел, Якуб со злостью сломал и отшвырнул карандаш, который держал:

— Тьфу, бестолковые! Ни на минуту нельзя отлучиться, так и жди беды.