Когда разливается Акселян

VII

Гарей уже перестал надеяться на Сакая Султанова, тот сам еле держится. Не зря бродят слухи, что снимут его скоро с председателей. Круто взялись в их колхозе за дело. Тимер объединил вокруг себя бедняков, да и многие середняки уже вступили в колхоз. Трактор манит, трактор…

Когда-то он показал бы сыну Хасби, но сейчас, видно, время его проходит. Придумал же — какие-то соцсоревнования, встречные планы, распределение доходов по труду!.. Все перевернул в колхозе. Исчезли на улице праздношатающиеся. Гариф Иртубяков — ударник, Фатима Мурзабаева — тоже. Что это такое?..

Как бы ни было, Гарей сдаваться не желал. Вчера, перед заходом солнца, остановил Фахри.

— Что-то не стало тебя видно, — сказал он. — Или забывать начал старых друзей?

— Некогда, Гарей-агай, некогда, — сокрушенно ответил Фахри. — Вот видишь, дали учетную тетрадь. Все здесь записывается. Тьфу! — он вытащил из кармана трудовую книжку.

— И бригадир Якуб и сын Хасби — не ангелы, которые все знают и видят. Чай, не записывают каждый твой шаг?

— Записывают только труд, а я сейчас заведующий фермой, человек ответственный.

За разговором они подошли к дому Гарея.

Фахри продолжал жаловаться.

— Пропала моя голова! Или плюнуть на все и удрать из колхоза?..

— Везде одни и те же колхозы.

— А в городе?

— Город есть город. Настоящий мужчина должен находить выход там, где живет. Эх, не похож ты на отца своего Хисамыя. Это был мужчина! Раньше жили мы в старых Кайынлах. Акселян каждый год по весне ломал берег и приближался к деревне. А ваш дом на краю, вот-вот разрушится, скроется под водой. Вот тогда Хисамый с детьми своими раскопал на том берегу канаву, а на этом вбил колья, поставил плетни, а между ними насыпал щебень… В деревне смеются: «Хисамый против бога вооружился! Не одолеть ему воды!..» Никто ему не помогал. Зачем, если их дома в безопасности? Днями и ночами работал твой отец и сделал свое дело: повернул ток воды по новому руслу. Вот каков был твой отец! Воду одолел, а ты…

Боишься колхоза — ветряной мельницы, построенной нищими. Отец у тебя был хорошим человеком, да красные шайтаны оборвали его жизнь.

Честно говоря, попытка Хисамыя изменить русло Акселяна не привела к удаче. Следующей же весной река подломила берег и поглотила место, где стоял их дом. Разлилась она тогда внезапно, в глухую полночь…

Гарей болтал, чтобы раззадорить Фахри. И это ему удалось.

— Никто и не боится колхоза!

— Ну и что?

— Поехать никуда не поеду, но и им не подчинюсь.

— Вот теперь я слышу слово мужчины! Ты же сын своего отца! Но везде нужна осторожность. В городе жил когда-то Хакимов. Богач, весь округ держал в своих руках. Только сыновья у него выросли неудачными: пили, с бабами гуляли, деньги тратили на ветер… Всегда так: чужих денег не жалко. Пропал богач, и все прахом пошло. А отчего? Сыновья изнутри подорвали, имущество же чужие растащили… А колхоз разве миллионер, все его богатство—семьдесят голов, да трактор из МТС. Останутся колхозники без них, куда пойдут? Все бросят сами. Лошади ведь и чесоткой могут заболеть, к примеру…

— Лошади?.. Заразные болезни?.. — испуганно переспросил Фахри. — Нет, рука моя не поднимется на такое.

— Ладно, ладно! Знаю, любишь ты лошадей. Пусть не поднимется рука… Лес рубят — щепки летят, сам не захочешь, найдутся другие. И я не собираюсь мараться. Я теперь беднее середняка. Шуметь не буду, примкну и я к колхозу, а дальше видно будет.

Гарей деланно засмеялся.

Фахри всегда восхищался плутовством Гарея. Ну и голова у него! Здоровую корову с теленком отдал конюху Гамиру. Все говорил: «Одолжи ближнему хоть снега, мужчина доброты не забудет!».

А колхозник Гамир — зять Гарея. Пусть не родной, но все же… Гарей выдал за него сироту Шарифу, выросшую в его доме: калыма не взял, но и свадьбы никакой не делали. Зато во время покоса или жатвы они помогали Гарею. А недавно у Гарея странным образом выкрали из сарая отличную сивую лошадь. Об этом все знают, так как составлен акт с подписью и печатью Султанова, найдены свидетели…

Фахри зашел в дом Гарея. Они пили чай, скоро на столе появилась и водка, беседа стала более теплой.

— Помоги мне хоть разок, если есть еще у тебя силенка, — сказал Гарей и вручил ему белый никелированный самовар, завернув его предварительно в большой ковер.

— Все равно пропадет, — сказал он, — а для своего человека не жалко, — и велел Фахри зарезать и разделать овцу.

Через час, держа в одной руке самовар, в другой — голову и ноги овцы, Фахри, покачиваясь, направился домой.

…Сегодня Хаммат повез на элеватор воз хлеба и что-то не возвращается, хотя времени прошло более чем достаточно. Нет никому до этого дела, но Тимер беспокоится: людей не хватает, а нужно вывезти последние центнеры хлеба и спешить со вспашкой зяби. Трактор начал уже поднимать целину. Но сколько еще земли ждет плуга!..

На улице заскрипела телега. Не Хаммат ли вернулся? Тимер высунулся из окна правления. Увы, то не Хаммат, а Булат, возвращавшийся с хлебосдачи. Пора уже. Последнее время Тимер был к нему слишком суров. Но что же делать? Пусть будет ему уроком. Теперь хоть не перед кем краснеть, коли надумает вступить в колхоз. Черная доска сделала свое дело. Кроме Шигаба и Мирзагали, все выполнили свои задания.

Тимер хотел окликнуть Булата, но тот сам повернул лошадь к воротам правления.

— Ты-то мне и нужен, — сказал Булат. — Хвалишь колхоз, поднять его хочешь, а твои же люди его позорят.

— В чем дело, Булат-агай? Говори толком, я ничего не понимаю.

— Вот я и объясняю. Что для меня двенадцать пудов хлеба? Взял и отвез. Чист теперь, как голубиный глаз. Конечно, не много, но море тоже собирается из капель. А твой Хаммат пойман с поличным, хлеб не сдал в элеватор, а завернул спекулянту. Наверное, уже не впервые. Лошадь его я привел на конный двор. Она же ни в чем не виновата, а он сам сидит…

— Кто поймал его?

— И куда только смотрит милиция? — не ответив на вопрос, усмехнулся Булат. — Так ему и надо. Один пакостный теленок все стадо портит. Хоть я и единоличник, но все вижу, все знаю. Видел, как он работал, все норовил обмануть. Крестьянин все замечает, только пальцем не указывает. Его не задевают, он и молчит, его дело — сторона. А где же Сакай, хотелось бы обрадовать его. Хаммат — его же свояк…

Новость, которую привез Булат, оказалась только началом развернувшихся далее событий. В тот же день решили собрать ревкомиссию и взять на учет хлеб, поступивший и вышедший из амбара.

Сакай Султанов был против этого.

— Что за бесконечные ревизии, недавно же проверяли, — возражал он.

Слушать его не стали. Ревизия затянулась чуть не на сутки. Вывод оказался следующим: документы составлены неверно.

— Я все помню, разберемся завтра, сегодня поздно уже, устали, — сказал Султанов и пошел домой.

Но спать он и не собирался, не ужинал, кричал на жену, потом принялся рыться в каких-то бумагах. Он хорошо знал, что нужных документов нет, но что-то искал, пытаясь отвлечься от тяжелых дум… Этот Тимер, как железная палка на его здоровую голову. И отец его был таким же. Жили тихо-мирно, откуда он только взялся. Просто беда! Не хватает двести пудов хлеба. Ладно, Хаммата посадят. А дальше?.. Он усмехнулся, вспомнив старую восточную сказку, в которой визири одного хана растащили весь его хлеб. Сколько ни проверял хан, не мог доискаться до виновного. А кого же искать, коли все визири преступники? Они-то и договорились между собой и убедили хана, что весь хлеб съели мыши… Тридцать пудов Хаммат продал, а остальное? Тоже съели мыши?.. В сказке-то обманули, а в жизни?.. Попробуй спрятаться от железных когтей Янсарова… К тому же, если Хаммат разболтается!.. Вспомнив о своем свояке, Султанов поморщился. На вид крепок, но это не окунь, а ерш. Окунь, увидев щуку, взъерошивается и поворачивается к ней хвостом — попробуй проглоти такую колючку! А ерш съеживается и сам лезет хищнику в пасть… Не хитер свояк. А злость без хитрости — стрела без перьев…

Сакай решил за ночь как-то уладить это дело: достать сто семьдесят пудов и положить их в амбар. Кладовщик — свой человек, промолчит.

Он быстро стал одеваться. Жена посмотрела на него с укором, но промолчала, только более заметными сделались морщинки на ее лбу. Проходя мимо нее, он снял с гвоздя шапку и вышел.

Ночь была темной и прохладной. На небе тускло светил месяц. Где-то громко ухнула сова, Сакай прибавил шагу, сердце его замирало на каждом шагу. Вот и дом Гарея-бая. Окна потушены, а раньше у него всю ночь горела лампа.

Хозяин удивился ночному визиту председателя. Зря ведь не придет. И лицо совсем хмурое.

Они прошли в горницу, никто не заметил прихода Сакая. Хозяин поставил на стол холодное мясо и две бутылки водки…

Шараф в эту ночь тоже не спал. Он пошел к Гамиру, чтоб увидеть Бибинур, но она еще не вернулась из сельсовета. Парень уйти сразу постеснялся.

Односельчане считали Гамира за не совсем нормального. Когда о человеке разносится дурная весть, в нее легче поверить, чем проверить. Вот и ходи потом с навьюченной на тебя кличкой, придуманной кем-либо спьяну или ради смеха. На самом деле Гамир был человеком тихим, несмелым, легко подпадающим под чужое влияние. Шараф это знал, как знал его прошлую жизнь. Отец Гамира был вспыльчив, как сухая трава, суров и жаден. Всю жизнь он стремился к обогащению. «Зачем крестьянину учиться, умеет работать, этого и достаточно» — обычно говаривал он. Жили они неплохо и потому благополучно перезимовали в голодный год. Играть сыну со сверстниками отец не разрешал, одевал убого, на уме у него была лишь работа. Копайся в земле, как червяк, и все. Чуть что, жестоко избивал сына. Гамир вырос и состарился тихоней. После смерти отца, в двадцать втором году, он был уже совсем забитым мужичком, умеющим только трудиться. Но работы мало, необходима и практическая сноровка, чтобы вести хозяйство. Этим Гамир не обладал и за один год растранжирил нажитое отцом состояние. Пришлось идти к Гарею-баю в батраки. А тот уж знал, кого оседлать!..

Бибинур — прямая противоположность отца: смелая, бойкая на язык, не закончив учебы в педагогическом техникуме, вернулась домой…

— Стипендия маленькая, из дома помощи никакой, вот и бросила, — смело заявила она.

На деле это был лишь повод. Просто не выдержала девушка без Шарафа, которого любила, потому и вернулась. Вскружила ей голову любовь…

Гамир знал об отношениях дочери с Шарафом, и потому встретил юношу ласково. Зять из него, видно, получится неплохой, хоть и длинен, как шест, но жилист и руки с целые лопаты. Сейчас он комсомольский вожак, а завтра, кто знает? И Гамиру, которого все обижали, будет к кому прислониться.

Гамир велел жене Шарифе положить в самовар угли.

Воспользовавшись удобным случаем, Шараф решил разузнать тайну, давно интересовавшую его, и завел разговор о корове.

— Дела у тебя налаживаются, Гамир-агай. Сразу заимел две коровы.

— Как это сразу? — насторожился Гамир.

— Ну как же: не было ни гроша и вдруг…

— Ты говоришь, как Бибинур.

— И она не одобряет? — Шараф нарочно удивился и пожал плечами. — Не понимаю.

— И я тоже, а она ежедневно пилит: отведи, мол, обратно и все.

— Интересно! — засмеялся Шараф. — Где это видано, чтоб попавшую в сеть рыбу выпускали обратно?

Тем временем Шарифа приготовила чай. Для будущего зятя она постаралась и поставила настоящее угощение: мед, масло, ватрушки из красного творога, даже смородинную пастилу. Сама разлила по чашкам чай и спросила:

— Какая это рыба в сеть попала?

Шараф ответить не успел, его опередил Гамир. Ему не хотелось вновь поднимать этот разговор.

— Ничего особенного… Шараф удивляется, что даже осенью в сеть попадает рыба, вчера поймал с полпуда.

— Не лукавь, Гамир, не умеешь ты обманывать, по глазам вижу. Что случилось? — глотнув чаю, спросила она у Шарафа.

— Я говорил, кто же выпустит рыбу, попавшую в сеть. Гамир с этим согласен.

— Какая рыба, кто выпустит?..

— Да оставьте вы этот пустой разговор, — вмешался Гамир.

Заметив крепко сжатые посиневшие губы жены, он смолк.

Шараф, чувствуя, что играть в прятки бесполезно, объяснил суть дела.

— Ах вон как! — Шарифа хлопнула по коленям руками. — Если хочешь знать, Гамир, то сам ты и есть эта рыба.

— Смотри, жена! Или ты хочешь большого скандала?

— Рыба, рыба! Ты рыба, попавшая в сеть Гарея-бая! — горячилась Шарифа.

Гамир опустил голову. Потом начал собирать со скатерти хлебные крошки и скатывать их в один шарик.

Шарифу уже было не остановить.

— Ты думаешь, что он отдал тебе эту корову за твои красивые глаза? От него дождешься, пожалуй! Ценил бы наш труд, то подарил бы ее раньше, когда мы на него работали. Он только стелить умеет мягко, вот и попадаются ротозеи. Сейчас его лодка на мели, вот и раздает свое богатство ближним.

А какие мы ему близкие? Что мы с ним, в одном чреве лежали? Как бы не так! Нам роднее его собака: она тоже жила впроголодь, вечно на привязи…

— Ладно, жена, оставь это! Люди подумают, что мы ссоримся, на улице слышно.

— На улице сейчас ни одной собаки! Пусть думают, что хотят. С тобой-то мы помиримся, а вот с Гареем-баем никогда. Сию же минуту отведи его корову!..

— Мы же купили ее.

— Так что взамен ты отдал, вшей что ли?

— Я землю буду пахать.

— Эх, рыба! Мало тебе одной сети? Если считаешь себя человеком, паши колхозную землю.

Шараф был просто в восторге от слов женщины, но поспешил успокоить ее, боясь, что обострившийся разговор затянется.

— Не ругайтесь! Это дело можно решить без шума.

— Разве мы ругаемся? — засмеялась Шарифа и обняла Гамира. — Я ему никогда и словом не перечила. Сама удивляюсь, отчего горячусь в последнее время. Наверное, оттого, что злюсь на Гарея-бая. Донимает он нас, играет с нами, как с котятами. А муж мой, наивный человек, верит ему. Тот ведь не прост. Ишь как выдумал: лошадь у него из сарая украли, одну корову едва успел зарезать, а то бы сдохла по случайности, а другую нам подарил. Многое у него пропало, специально разоряется, не хочет в колхоз вступать.

— Эго у него не выйдет.

— Правильно, Шараф! Пнем его мерзлым сапогом по мягкому месту.

— А что же нам делать с коровой, Шарифа? — спросил Гамир.

— Сказала, отведи обратно!

Шараф перевернул чашку, тем самым закругляя разговор, встал и сказал:

— Гарей-бай нарочно захотел себя разорить. Но эта хитрость у него не пройдет, он теперь рыба, попавшая в нашу сеть. Все найдем. И украденную лошадь тоже. И за все сполна с него спросим. Сегодня наш день. Все богатство принадлежит колхозникам, всем нам.

Для Шарифы и Гамира его слова не были нежданной новостью. О раскулачивании баев в окрестностях они уже слышали и обрадовались, когда поняли, куда Шараф клонит. И все же выпускать корову из своих рук Гамиру не хотелось. Столько лет задарма работал на бая! Поэтому, боясь встретиться взглядом с женой, он тихо спросил:

— А с коровой как же?

— Завтра же отведи на колхозную ферму, — сказал Шараф. — И делу конец. А взамен колхоз даст тебе телку на мясо.

Гамир вскочил с места и обнял парня.

— Вот молодец! Умница! Мы бы ничего так и не надумали.

Шараф попрощался и сказал уже на пороге:

— Завтра я еду учиться в город.

— Ладно… А Бибинур?

Шарифа схватила парня за рукав.

— Она тоже поедет, вместе решили.

— Очень хорошо, сынок! — Шарифа, улыбаясь, похлопала его по плечу. — Ну и хитрюга Бибинур, ничего не говорила нам.

— И прямо завтра?

— Да. И так опоздали на несколько дней.

— Если немного, то не страшно. Я вот всю жизнь опаздываю.

— Не горюй, Гамирчик мой! И ты будешь учиться на тракториста, ты же хотел.

— И то правда…

Вспыхнувший было в доме бедняка семейный шум счастливо затих, а в доме Гарея он только начинался.

Сакай сразу не объяснил, зачем пришел, ждал, когда Гарей выпьет и станет добрее. Поэтому они тянули стакан за стаканом. Но председатель не знал, что от разорения и частой пьянки друг его в последнее время душевно болен. А началось еще раньше, в день приезда в деревню Янсарова. Тогда председатель редко навещал бая. Гарей ночами плохо спал, бредил, видел перед глазами тени давно умерших людей, обиженных им когда-то…

Поначалу друзья сидели довольно мирно. Так казалось Сакаю. Но со стороны человек обратил бы внимание на странное поведение бая: он с опаской оглядывался, прятал под столом дрожащие руки и, словно остерегаясь внезапного удара, резко дергал головой…

— Плохи дела, — наконец начал Сакай.

— Что? У меня, что ли? — вздрогнул Гарей.

— Нет, у меня.

— А-а… — ничего больше не сказав, бай начал усиленно грызть большую кость.

— Что поделаешь, со временем восполнишь. За председательство хлеб-то полагается, я думаю.

— Ревизию сделали на складе, не хватает около двухсот пудов.

— Так-то оно так, брат Ахметгарей, но ведь ждать не будут.

— Будь мужчиной, не бойся! Все пройдет. На, держи-ка, — он протянул полный стакан Сакаю.

— Не знаю, пройдет ли. А знаешь, в райцентре милиция поймала с хлебом Хаммата.

Гарей открыл рот, расширил глаза, кусок недожеванного мяса выпал из рук на пол. А Сакай продолжал:

— Ночью же нужно положить в склад недостающий хлеб. Тем самым и Хаммата спасем.

— Да, попробуй, время еще есть.

— Вот потому-то я и пришел к тебе! Если Хаммат начнет все выкладывать, попадет нам обоим. Чужой не смилостивится, а свой не бросит. Одолжи мне сто пудов хлеба, остальное сам найду…

Гарей молча потянулся к водке. Неужто его хотят ограбить? Все, даже Сакай. Нет, он не позволит!

— Нет у меня хлеба, ничего нет! — закричал он и, упав головой на стол, зарыдал. — Сирота я, круглый сирота!..

— Не ломай комедию, выпей воды и успокойся! — Сакаю хотелось договориться как можно быстрее. — Я знаю, хлеб у тебя есть.

— Откуда он у меня, ты что ли привозил?

— Может, и привозил.

— Врешь!..

— Перестань ломаться, — Сакай крепко схватил его за руки.

— Я не ломаюсь. Нет! — Гарей резко дернулся. — А вот ты дурак! Комик! А-а, наконец понадобился тебе Гарей! Села твоя лодка на мель! Нет уж, за меня не цепляйся, спасайся, как можешь…

— Беда не по деревьям ходит, а по людям, — пытался образумить его Сакай.

— Не пугай, старо! Я, если хочешь знать, сейчас бедняк. Меня никто не обидит.

— И старое вспомянут, коли оно всплывет наружу. Люди, думаешь, не знают, каким образом ты обеднел? Сивка в селе Каргалы…

— А-а, найди моего коня! Ты украл его! — Гарей вскочил.

— Садись, я еще не все сказал. «Украденная» лошадь, корова, которую «еле успели зарезать», белый самовар у Фахри — все это мелочь… А ограбление сельповского обоза с товарами? Убитый Сабир?..

В глазах у Гарея потемнело, тело передернуло… Вместо Сакая увидел он Сабира с окровавленной головой, повторявшего: «Ага, попался! Попался! Так тебе, так!..» и показывавшего длинный язык. К усам его прилипла кровь вперемешку с землей и соломой. Гарей замахнулся, пытаясь ударить по голове, но попал в бутылку водки. Она упала на пол и вдребезги разлетелась.

Гарей от боли пришел в себя и прошептал:

— Об этом никто не знает, сказки!

— Хорошая сказка похожа на правду… Тимер Янсаров что угодно поднимет.

— Плевать мне на Тимера! Не боюсь я его. Если он, Тимер — железо, то я сталь. Да, сталь!.. Сталь! — Гарей несколько раз повторил это слово голосом, похожим на поросячий визг. — А знаешь ли, кто ты? Кто довел до смерти Фагилю?..

— Я, ну и что из этого?

— Узнают, придет время!

— А сколько ты колхозного хлеба наворовал? Кто пустил в совхозное поле красного петуха?

— Хаммат!

— Хаммат — кукла в твоих руках!

— Да, в моих руках, в моих! Но и ты был деревянной куклой! Я как хотел, так и заставлял плясать вас. И сейчас, если понадобится, брошу всех в огонь.

Гарей размахнулся и изо всех сил ударил председателя колхоза. Султанов скрючился и рухнул под стол. Он хотел вскочить и вцепиться в шею помешанного друга, но тот безжалостно сбил его ногами и продолжал колотить, ничего не видя, по голове, по ребрам своей жертвы.

Разъяренный Гарей, словно мешок, выволок Султанова на улицу. «Вот что делает сталь! Вот что делает!..» — задыхаясь, повторял бай. Он был уверен, что избил Тимера Янсарова. Отдышавшись, Гарей повернул обратно и, закрывшись в доме, спрятался в своей комнате.

На улице было темно, моросил мелкий холодный дождь. Сакай через некоторое время очнулся, поднял голову, но на ноги встать не смог. «Что случилось со мной? Где я? — тихо пробормотал он. — Да, приходил. Пили… О хлебе речь завели… Погорячились оба. А потом, потом?..» Дальше, как ни силился, он не смог ничего вспомнить. От ударов тяжелых сапог голова его была в каком-то липком тумане…

Дождь усилился, потом захлестал вовсю.

Опершись на ладони, Сакай присел, тяжело вздохнул и, как собака, пополз к своему дому.

Приближался рассвет, пропели вторые петухи. Избитый председатель слышал хлопанье петушиных крыльев за плетнями, и казалось ему, что над ним смеются люди, руками прихлопывая о бедра…