Когда разливается Акселян

XXI

Весна между тем приближалась. Каждый день ослепительно сверкало солнце. Верхушки сопок уже оттаяли. Прилетели грачи. Снегу осталось лежать считанные дни. В колхозе завершали подготовку к севу.

Ледоход еще не начинался, но река вот-вот должна была тронуться. Акселян брал свое начало с горы Яугирган, из родника, который пробился у южной стороны горы. Долго петляет Акселян, прежде чем достигает деревни Каенлы. Здесь, в степи, — это широкая полноводная река с тихим спокойным течением. Спокойная летом, но весной, особенно в снежные годы, Акселян дает знать о себе, показывает во всю мощь свой характер. Шумит и грохочет, все сметая на своем пути, иногда прокладывает для себя совершенно новое русло.

Старики, которые давно уже изучили характер реки, у которых были свои приметы, предсказывали, что в этом году Акселян разольется особенно сильно. Сначала Тимер не придавал значения их словам, но однажды Гариф сказал ему: «Мы с детства живем около реки, пьем ее воду, а когда умрем, нас обмоют этой водой и похоронят. Характер Акселяна мы, старые люди, хорошо испытали. Крестьянин никогда не ошибается насчет воды и земли, которые поят и кормят его».

И Тимер изменил свое отношение к предсказаниям стариков. Стали принимать меры предосторожности. В первую очередь с заливных лугов было вывезено сено, затем по крепкому еще льду переправили сеялки, плуги, бороны, лошадей бригады Якуба Мурзабаева.

В этом году в колхозе должны были работать три трактора, в каждой бригаде по одному. Два трактора приближались к Акселяну, на первой машине ехали два человека. Один из них был Кадир Мустафин. Не очень доверяя малоопытным трактористам, он сам решил пригнать машины в колхоз. На берегу они остановились, и он крикнул трактористу, который вел второй трактор:

— Ты, парень, постой. Сначала я перегоню этот трактор, потом вернусь за твоим. — Сам не езди.

Лед держал хорошо, и Кадир махнул рукой, мол, все в порядке, можно ехать. Второй трактор спустился на лед. Сначала все шло нормально, но на середине реки тракторист взял немного правее и поехал быстрее. Почти у самого берега лед треснул, и трактор провалился. Тракторист едва успел выскочить из кабины.

— Эх ты!.. — Кадир подбежал к утонувшему трактору.

Все это видел Фахри, который как раз шел в баню. Он забыл про баню и кинулся в правление колхоза, крича во все горло:

— Трактор утонул! Быстрее!

Он схватил оглоблю и побежал к реке. Тем временем на берег прибежали и другие. Гариф ругался:

— Эх вы, непутевые! Да кто же доверяет весеннему льду, пусть он хоть и с метр толщиной? Нельзя было поосторожнее?

— Ладно уж, чего после драки кулаками махать, — сказал Тимер хладнокровно, хотя в душе у него кипело. — Ребята еще молодые, неопытные. Это послужит им хорошим уроком. Да, но как же нам вытащить машину, товарищ Мустафин?

— Сначала, я думаю, надо расчистить путь, убрать лед, потом привязать трос, взять на буксир. Вытащим.

Тут же сбегали за ломами, лопатами и быстро расчистили лед. Оставалось самое трудное — привязать трос к затонувшему трактору и тащить. Мустафин стал раздеваться, чтобы нырнуть в воду и зацепить трос, но Тимер Янсаров резко возразил:

— Так не пойдет. Перед горячей порой я не хочу оставлять МТС без механика. Вода ледяная, недолго и простудиться. Сам полезу.

— Хорошо будет, если председатель заболеет? — сказал Фахри. Он разделся и пошел в воду. У самого трактора было ему по грудь, Фахри нырнул с тросом, но с первого захода не получилось. Он набрал в легкие побольше воздуха и снова нырнул. На этот раз Фахри не показывался долго. Стали уже беспокоиться, не утонул ли человек, но Фахри вынырнул.

— Все в порядке. — На него кто-то накинул шубу, он улыбнулся — Ничего, сейчас в баню. И он гордо зашагал в сторону деревни, как будто только что положил на обе лопатки сильного противника.

Трактор удалось вытащить, хотя и провозились долго. Люди разошлись.

Поступок Фахри восхитил Тимера, и он все вел разговор об этом:

— Вот ведь смелый человек! На такого можно положиться.

Но Якуб Мурзабаев был не совсем с ним согласен.

— Можно толковать его поступок и по-другому. Фахри борец, привык к славе победителя. Привык кичиться перед людьми.

— А что, разве такая кичливость плоха? — возразил Тимер. — Если бы все так делали, как показал себя сегодня Фахри!

В деревне поступок Фахри восхитил многих, не только Тимера. Даже старик Гариф, обычно скупой на похвалу, не удержался:

— Настоящий мужчина Фахри. Только как бы не сглазить. И отец его покойный такой же был отчаянный.

Булат поддержал Гарифа:

— И у хорошего коня бывают изъяны. Фахри человек своенравный, капризный, если погладишь его против шерсти. Да ведь и каждый, наверно, так.

— Ты сказал про коня, и я вспомнил вот что, — сказал Тимер, внимательно прислушивающийся к разговору. — Говорят, лучше Фахри никто не понимает лошадей.

— Водится за ним такое, — сказал старик Гариф. — До смерти любит лошадей.

— А что, если мы вместо Хариса в бригаду Фатимы конюхом Фахри поставим?

На этот вопрос трудно было ответить. Гариф в задумчивости почесал подбородок:

— Конечно, лошадей он любит. Но с Фатимой не всегда он ладил. Будет ли он ей подчиняться? Но Фахри можно поставить конюхом у меня, на худой конец, а Талху перевести в ее бригаду.

— Так мы и сделаем, — сказал Гамир решительно. Только осторожный Якуб возразил:

— Не ошибемся ли мы? Один раз ведь уже обожглись, когда поставили его заведовать фермой. Или уже забыли, что из этого получилось?

Но к словам осторожного бригадира не прислушались, и на другой день на заседании правления Фахри был назначен конюхом в бригаду Иртюбякова.

Когда тот узнал об этом, радости его не было предела. Когда к старательному Гамиру присоединился человек, безумно любящий лошадей, дела в бригаде заметно улучшились. Нового они, конечно, ничего не придумали в уходе за лошадьми, но просто бережно стали относиться к животным. Вовремя кормили и поили, сено давали измельченное. Правда, было и одно новшество. Прежде чем отвести коней на водопой, они гнали их вскачь вокруг горы Баим, а потом уж медленно сводили к реке.

Все это подметил Тимер и, чтобы понять смысл этого, пришел однажды в конюшню, где застал лишь одного Гамира. Он поздоровался с ним за руку и сказал:

— Как дела, агай? Хорошо нагуляли своих коней?

— Нельзя сказать, чтобы плохо.

— То-то я и смотрю, каждый день устраиваете вокруг горы скачки, — завел Тимер окольный разговор, не решившись спросить прямо.

— Какие скачки?

— А вокруг горы Баим.

— А, вон ты про что, оказывается. — Гамир хитро улыбнулся. — Так ведь и ты тоже. Уж и женщины над тобой стали смеяться, мол, что это такое с Тимером: каждое утро бегает по двору.

— Это же зарядка. Что тут смешного?

— Какая же польза от твоей зарядки?

— Пользы в ней много, агай. Настроение поднимается, аппетит. Хорошо работается после зарядки.

— Если так, то выходит, что и мы делаем лошадям зарядку. Лошадь животное, но, как и человек, любит уход. Нельзя же ее держать взаперти, как гуся, которого откармливают. Пропотеет лошадь от скачек, и настроение у нее другое, и поест с аппетитом, и поработает лучше. Понял теперь?

Хоть и не совсем поверил Тимер словам Гамира, но ничего возразить не смог.

— Понял. Только вы уж их сильно не заряжайте.

— Да нет, мы в меру. Настоящая зарядка начнется во время сева…

А посевная приближалась. У Фатимы дел было много. Прежде всего еще раз надо было проверить семена на всхожесть. Некоторые посмеивались, чего, мол, их проверять, но Якуб Мурзабаев схватился за это дело обеими руками. Правда, осенью семена были проверены в лаборатории районного земельного отдела, но за зиму мало ли что могло случиться. Проверка показала, что всхожесть у пшеницы низковата. В это же время женщины в ее бригаде начали собирать золу и птичий помет. Тимер велел поддерживать каждое мероприятие Фатимы и скорее распространять его по колхозу. В короткое время Фатима добилась многого, колхозники стали уважать ее и прислушиваться к каждому слову. Популярность Фатимы между тем очень огорчала старика Гарифа. «Вот ведь лохматая голова, — думал он. — Знает больше любого мужчины. Я всю жизнь хлеб выращивал и, оказывается, ничему не научился». И ему хотелось самому что-нибудь придумать толковое, чтобы и о нем заговорили люди.

По ночам теперь он не мог спокойно спать. Магфия сначала не обращала на это внимания, решила, что старик думает о работе, пора горячая, хлопот много.

Как-то вернулся из правления, будто в воду опущенный. Оказывается, пришла районная газета, и там был напечатан очерк Хашимова о Фатиме. Ее называли новым человеком, зачинателем добрых дел. «А разве я старый? — терзался Гариф. — Дело не в возрасте, а в молодом сердце.»

Магфия сразу почувствовала, что старик вернулся сам не свой, но она не понимала причины его расстройства. Быстро накрыла на стол, но Гариф почти не притронулся к еде. После обеда прилег отдохнуть.

— Уж не заболел ли ты, старый? — сказала Магфия, подсев к нему поближе.

— На это грех жаловаться. Только вот почему-то гнетет тоска.

— Может, от сына нашего какие-нибудь невеселые вести?

— Да нет.

— Почему же тебе тоскливо? Ты уж не скрывай от меня.

— Начнешь допытываться, все жилы вытянешь.

— Да разве я допытываюсь? Коли уж прожили вместе всю жизнь, как мне за тебя не беспокоиться? О чем думаешь-то, скажи?

— О своих делах я думаю, как вот сев проведем…

— Разве сев мужское дело? Вон русские женщины на овощном огороде всю работу сами делают, без мужиков справляются.

Старик Гариф чуть не вскочил, будто нашел вдруг то, что давно искал. Вот чем ему надо заняться — овощные огороды!

— Правильно, старуха. Русские женщины справляются, а наши смогут ли?

— Да ведь если взяться как следует. Вон посмотри, что Фатима делает.

Напоминание о Фатиме немного расстроило Гарифа, но он тут же забыл о ней. Мысль об овощеводстве разгоралась в нем. Овощеводство должно принести большую пользу колхозу. И место есть для огородов. Река Муйыллы прямо за деревней вливается в Акселян. Там в этой пойме посади овощи, уродятся на славу. До революции еще в деревне жил старик Зариф, так он жил с одного только овощеводства и с рыбы. Запрудил Муйыллы, разводил в пруду щук, линей, карасей, а на огороде выращивал огурцы, ягоды, капусту. Жили они вдвоем со старухой да с дочерью. Выращивал он и землянику, и смородину, и вишню, и даже крыжовник. А какие были арбузы, дыни, тыквы!

Крепкий был старик Зариф. С раннего утра, бывало, уже на огороде трудится. Мечтал заложить яблоневый сад, но голодный год крепко ударил по его хозяйству. Речка почти пересохла, едва журчала. Старик распродал имущество и уехал в Ташкент.

Почему и ему, Гарифу, не продолжать дело Зарифа? Тогда тот один мучился, а сейчас колхоз — сила, которая быстро превратит долину Муйыллы в цветущий сад!

— Ну-ка, старуха, подай мне сапоги, — сказал Гариф, когда обдумал свои мысли.

— Что же ты не полежал нисколько? — удивилась Магфия.

— Сейчас не до лежанья мне, надо за дела приниматься. Хороший ты мне совет дала, Магфия. Спасибо тебе.

Он быстро оделся и ушел, оставив жену в недоумении. В правлении он застал одного Тимера, чему очень обрадовался. Не торопясь, обстоятельно он рассказал о своих мыслях, о старике Зарифе, как тот выращивал овощи.

— Знаю Зарифа, — сказал Тимер. — Помню, мы еще мальчишками полезли в огород за огурцами. Залегли у плетня и ждем, когда старик уйдет. Вдруг видим, идет к нам, мы готовы были сквозь землю провалиться. А он собрал огурцов полный подол и говорит: «Мальчики, вставайте, вот вам гостинец от меня. Когда надо будет еще, приходите ко мне». И каждому вручил по два огурца. Славный был старик. Больше в огород мы к нему не лазили.

— Огород старика Зарифа был, конечно, величиной с ладонь, — сказал Гариф. — А мы, колхоз, можем превратить долину Муйыллы в сплошной сад. Там самое малое пять десятин земли.

— Земля есть, и воды сколько хочешь, только нет у нас человека, который бы понимал в овощеводстве, — задумчиво сказал Тимер.

— А вообще-то ты одобряешь мою мысль?

— Больше чем одобряю. Прекрасная мысль!

— Если одобряешь, то человека я тебе найду. Помнишь моего знакомого Михайлу, который валяет валенки в артели? Сейчас работы у него нет до зимы. Возьмем да и пригласим его, вместе с женой Александрой Дмитриевной. Она женщина работящая, понимающая в этом деле. Михайлу поставим бригадиром, приставим к делу человек десять или пятнадцать женщин, и хорошая будет бригада.

— А согласится ли твой друг Михайла?

— Это уж ты мне поручи. Завтра же съезжу и переговорю, как раз базарный день.

— Ладно, коли так, попробуй уговорить.

На другой день вечером Гариф вернулся от Михайлы, получив от него согласие. У реки ему встретились люди из бригады Якуба. Кто-то из них пошутил:

— Гариф-агай, что-то не сбываются твои предсказания.

— Это почему же?

— Да ты ведь говорил, что Акселян нынче разольется рано и сильно. А лед, видишь, какой крепкий и не шевелится.

— А ты над старшими не смейся, браток, а то рот перекосит, — сказал Гариф и показал кнутовищем на рукав реки. — Видишь, вон торчит сухостой?

— Вижу, ну и что?

— Что с ним такое?

— Дрожит от ветра.

— Как же тебе, от ветра. И ветра-то нет никакого. Дрожит, потому что усиливается течение, напор воды. Так что лед еле держится. Да что объяснять бестолковому человеку! — И он погнал лошадь. Человек что-то крикнул вдогонку, но старик не расслышал.

Гариф распряг лошадь и решил прежде чем идти домой повидаться с Тимером Янсаровым, сказать ему приятную новость, что ему удалось уговорить Михайлу. Тимер по лицу Гарифа сразу догадался, что дело вышло, но все же спросил:

— Ну как, удачно съездил?

— Раз уж за это дело взялся я, и говорить нечего. Приедут оба. Послал вот семена огурцов, арбузов, дынь. Александра Дмитриевна сажает рассаду.

Рассказав новость, очень довольный собой, он ушел домой. Еще вечером на реке было тихо, но где-то среди ночи река пробудилась и, будто великан, подняла на своей спине лед, круша и ломая его, вышла из тесных берегов и разлилась во всю ширь. Воздух гудел от ледохода. Старик Гариф, которого мучила бессонница, улыбнулся про себя: «И все-таки я оказался прав».

Когда люди встали утром, с трудом узнали свой Акселян, так он разлился, совершенно затопил место старой деревни, где когда-то мучился прасол Хисами, пытаясь повернуть течение реки.

Ночью прошел теплый дождик, земля умылась и посвежела, разомлев, лежала под теплым солнцем. Над землей курился прозрачный голубоватый парок. Вот и пришла весна!

Через несколько дней в колхозе уже вышли на боронование. С первых же дней дела пошли намного организованнее, чем в прошлом году. И настроение у людей было другое. Особенно радовался Якуб Мурзабаев. Целыми днями он пропадал в поле, там и обедал, там и спал. Даже в конце первой пятидневки на совещание по подведению итогов едва дозвались. После совещания он отозвал Тимера в сторону и зашептал на ухо:

— Ты этими совещаниями не очень-то увлекайся, товарищ Янсаров. Сейчас надо работать да работать. Весной не поработаешь до пота, осенью хлеба не поешь.

Тимер ничего не ответил бригадиру, но почувствовал правоту его слов и решил прислушаться к его совету. Сам стал каждый день выходить в поле и, засучив рукава, помогать людям.

Как-то он весь день пробыл в бригаде Якуба Мурзабаева. Была опасность, что бригада не завершит сев к назначенному времени, а это ухудшит общие результаты всего колхоза. Он высказал свои опасения бригадиру, но тот спокойно ответил:

— Немного уже осталось. Тракторист попался неопытный, замучился. Хорошо хоть Кадир помогал, подтянулись, а то бы…

— И все же, агай, ты отстаешь от бригад Фатимы и Гарифа-агая. Завтра они заканчивают сев.

— Ты говоришь отстаю, — Якуб улыбнулся. — А знаешь почему? Они на том склоне горы, земля у них раньше просохла, раньше и к боронованию приступили. У меня место равнинное, снег стаял позже. Но давай посмотрим, кто осенью больше возьмет хлеба. На этом месте весенние работы всегда заканчиваются дня на два-на три позже.

Рассуждения бригадира, его хозяйский подход к делу успокоили молодого председателя.

Несмотря на позднее время, он пошел в бригаду старика Гарифа. Настроение у того было приподнятое. Осталось посеять всего пять гектаров овса, на полдня работы. А это значило, что Гариф в соревновании мог занять первое место. И старика радовали, как любого настоящего хозяина, эти хорошо вспаханные и засеянные поля. Сколько уродится хлеба! В прежние времена вся деревня не сеяла столько, сколько сейчас сеет одна его бригада.

— Пожалуйста, начальник, пожалуйста! — встретил Гариф председателя, беря за повод коня.

— Оставь-ка, Гариф-агай, не позорь меня перед людьми. Какой же я начальник? — Тимер, ропща, сошел с коня.

— Как же не начальник, если мы тебя сами выбрали? Выбрали, несмотря на твою молодость. Уважаешь людей. Вон Сакай Султанов, кто его любил? Никто. Премудрость не в возрасте, а в голове заключена. Ты наш, свой человек, вот мы тебя и уважаем. Поспел как раз к обеду, сядешь у нас на почетное место.

И он повел Тимера к столу.

Если бы болтал кто-либо молодой, Тимер наверняка рассердился бы, но в словах Гарифа-агая он чувствовал искреннюю радость, говорил тот от души. Поэтому Тимер сел обедать.

…Смеркалось, дул прохладный ветерок. Мошкару и комарье будто смахнуло. Рядом на болоте подавал голос коростель. Колхозники разошлись по домам, а те, кто ночевал в поле, стали устраиваться на ночлег. Тимер вытянулся на земле лицом кверху и раскинул руки.

— Э-эх! До чего хорош сельский воздух!

— Хорош, говоришь?

— Да, вон и коростель свистит, радуется.

— А знаешь, о чем он говорит?

— Нет, не знаю.

— Иди-ка сюда, Фахри.

— Что случилось, Гариф-агай? — Фахри тут же подошел к своему бригадиру. — Да вот Тимер не знает, о чем коростель говорит.

— Что за интерес в его свисте?

— Для нас с тобой, может быть, и неинтересно, а вот молодому человеку надо знать. Расскажет когда-нибудь детям своим.

— Ладно, коли так.

Фахри издал горлом какой-то странный звук, похожий на писк птицы, и заговорил речитативом:

Даже после того, как Фахри кончил говорить слова, из горла у него долго выходил дрожащий звук. И в это время он действительно напоминал птицу. Тимер, восхищаясь какой-то детской наивностью сурового человека, закрыл глаза в самом начале песни и открыл их только, когда песня кончилась и сидящие рассмеялись.

— Ну как, понравилось? — спросил старик Гариф.

— Очень понравилось, агай.

— Наш Фахри интересный человек. С таким и работать весело. Чего только он не умеет! Может изобразить и перепелиный свист, и трели соловья, и курлыканье журавлей. Может, попробуешь, Фахри?

— Да нет уж, агай, лягу я, завтра рано вставать.

И он пошел в сторону шалаша.

— Знаешь теперь, о чем поет коростель? — спросил Гариф.

— Знаю.

— Но все-таки теперь он поет немного по-другому, Фахри этого не знает, — рассмеялся Гариф и сам стал подражать голосу коростеля, заговорил речитативом:

Тимер улыбнулся:

— Очень хорошо. И ведь расторопно тянуть надо, агай. Самые трудные времена уже прошли, теперь мы идем в гору. — И он добавил в костер дров, почувствовав, что замерз.

— Верно, — согласился бригадир, подсаживаясь поближе к костру. — Вот ведь как оно в жизни получается. В памяти у меня еще стоит время, когда я отвозил вас в Ташлы. Очень тяжелый год был. К весне дела мои совсем плохи стали. Правда, дали немного кукурузы.

Куда деваться, как жить? Вот и пошел к Михайле, своему знакомому, рассказал о своем положении, мол, помираю с голода. Тот прежде всего накормил меня. Потом дал полпуда муки. Иду домой, еле ноги волоку. Сомнения меня разбирают, нет, думаю, в мешке полпуда, меньше, пожалуй, будет. Стал подходить к дому, мешок вроде потяжелел, да ведь, думаю, не полпуда, целый пуд, ошибся русский. Вот как шайтан путает человека.

Сколько воды утекло с тех пор, жизнь совсем стала другая. Подумай только, какой хлеб наш колхоз сейчас сеет! Ведь наши отцы и деды даже во сне не мечтали о таком!

— Верно, агай, — согласился Тимер.

— По земле ходили, топтали ногами наше богатство.

— Дело не только в этом, агай. Над тем богатством другие хозяева были. Если бы не Октябрьская революция, не избавиться бы нам от нищеты.

— Это я хорошо знаю, все было на моих глазах. И твой отец ведь пал в борьбе за наше счастье. Да, много погибло в те годы, но зато и сам царизм закопали в могилу. А сейчас уничтожим нищету навеки.

— Правильно, агай!

В это время из темноты послышался скрип колес, фырканье лошадей, щелканье кнута и негромкий разговор.

— Что же это такое? — старик Гариф вскочил с места. — Или эта Фатима, негодница, решила и ночью работать? Нет, эти едут по дороге. Пошли-ка, выйдем навстречу.

Тем временем голоса совсем приблизились, стали ясно видны силуэты людей и лошадей.

Впереди на телеге было полно народу, все смеялись и громко разговаривали. И далеко вокруг разносился звонкий голос Фатимы. Телега остановилась около Гарифа и Тимера. Фатима подошла к ним:

— А-а-а, вот кто это, оказывается, — сказала она, узнав Тимера. — Здравствуй, Тимер. И Гариф-агай здесь. Ну что ж, поздравьте нас. Завершили сев!

— Поздравляю, Фатима! — Тимер пожал ее шершавые руки. — От всей души. Молодец!

— Ах, как ты меня подвела, Фатима, я ведь и сам хотел быть первым.

— Не грусти, агай. Впереди дел еще много, может, и займешь первое место.

— Да уж по началу судят. Что ж, постараемся не отставать. Завтра и мы заканчиваем. Что ж, и батыру полей тоже нужен отдых. Возвращайтесь, не стану вас задерживать. — Он хлопнул Фатиму по спине и пожал ее руки.

На другой день Тимер Янсаров думал дать бригаде Фатимы отдых, но беспокойная женщина поехала помогать Якубу Мурзабаеву. Эта непрошенная помощь немного задела Якуба, и он подумал: «Смотри-ка, что вытворяет женщина! Закончила свою работу раньше всех». Впрочем, он недолго обижался. Ведь на ее месте и сам бы так поступил.

За работу взялись дружно. И сев закончили в один день вместо запланированных двух…

Из здания райкома вышел Даутов. Его покрасневшие от бессонных ночей глаза невольно зажмурились от яркого апрельского солнца. Оттого, что весь состав бюро находился в колхозах, здешние дела ему приходилось вести одному. Сегодня он получил сведения, что еще до сих пор не отправлены машины в колхозы, поступившие на базу Союзтранса. Секретарь сам пошел на базу, чтобы принять срочные меры. Вдруг позади раздался топот копыт.

— Товарищ Даутов!

Тот не успел разглядеть, кто это, разгоряченный конь проскакал мимо. Даутов остановился. Верховой подъехал к нему и вынул из кармана бумагу. Это был Байназар.

— В чем дело?

— Я из колхоза «Куряш». Вот для вас пакет.

— Это что, рапорт? — удивился и обрадовался Даутов, торопливо вскрывая конверт. — Первые ласточки! Молодцы! А как с качеством? Вы, наверное, скакали прямо по полю, чтобы скорее доставить рапорт?

— Даст скакать по полю Тимер Янсаров! Да и мы сами не без понятия, товарищ Даутов!

— Всякое бывает, — Даутов пожал Байназару руку. — Ладно, спасибо. Привет передайте вашим колхозникам. В эти дни, возможно, и сам к вам заеду. Посмотрю вашу работу.

— Приезжайте, товарищ Даутов. А то районное начальство совсем стало нас забывать.

— А по-моему, это очень хорошо, — улыбнулся Даутов. — Значит, вам не нужны ни кнут, ни агитация. — И он еще раз пожал руку Байназара. Тот повернулся и ускакал.

О победе в колхозе «Куряш» узнал весь район. На первой странице газеты было помещено специальное сообщение.

Как только Байназар вернулся в колхоз, он тут же передал привет секретаря.

— Что ж, пусть приезжает, очень хорошо, — сказал Тимер и кивнул на поля, раскинувшиеся за Акселяном. — Полная победа, товарищи! В этом году мы посеяли в два раза больше, чем в прошлом. И урожай соответственно будет больше. Это ведь победа, товарищи!

После окончания посевной было решено дать и людям и лошадям пару дней отдохнуть, а потом уж приступать к вспашке паров. После сева трактора перевели сразу же на вспашку.

Передышка после работы была недолгой. Как раз в эти дни в деревне Максютово собирались устроить скачки, хотя было специальное решение исполнительного комитета о временном запрещении скачек. Устроители говорили, что раз уж такой обычай, то нечего его и нарушать. А кто не хочет, пусть не приходит. Особенно бесились более состоятельные единоличники: «Разве сейчас в колхозах есть путные лошади? Одно барахло».

Скачки в Максютово славились издавна, собирали народ со всей округи, каждый мечтал попасть на них, полюбоваться на добрых коней, на смелых борцов.

Фахри, когда узнал о предстоящих скачках, чуть не заболел с досады, так ему захотелось стать участником праздника. С другой стороны, он начал уже завоевывать доверие своих односельчан своей хорошей работой. Но как пропустить такие славные скачки? Два года подряд в борьбе он завоевывал первые места. «Неужели не отпустят?» — тосковал Фахри. Он не знал, куда себя девать, то валялся на кровати, поддавшись отчаянию, то орал:

«Нашли время, когда организовывать скачки. Нельзя что ли провести попозже?» Потом успокаивался немного: «Надо ехать. Но как вырваться из колхоза?» Больше всего его беспокоила мысль, что чей-то чужой конь придет первым, если он не будет участвовать. И он вспомнил сивую кобылу, которая едва не обогнала его рыжего жеребца. Если он в этом году не приедет, сивая кобыла наверняка придет первой.

На сабантуе будет много борцов, размышлял Фахри. Наверное, придет и Газиз из деревни Урта, который всегда боролся до конца…

А завтра идти на работу. Новый председатель установил очень строгие порядки в этом отношении.

Все переменилось в колхозе. И люди, и обычаи стали другими. Прежде Якуб Мурзабаев к каждому стучал в ворота, упрашивал идти на работу. А теперь, едва ударят по лемеху старого плуга, подвешенного к столбу у склада, тут же все собираются. Сегодня Фахри осматривал закрепленных за его бригадой лошадей, сбрую. Все в полном порядке. Лошади сытые, крепкие. Все это Фахри было очень приятно. Фахри понимал: как Акселян в половодье уносит всякий мусор, накопившийся за зиму, так и колхозная жизнь очищает души людей…

…И старик Гариф как будто помолодел, зажил второй жизнью, его немного огорчало, что его бригада осталась на втором месте, но он примирился с этим: «Один колхоз». Зато он не мог нарадоваться за своего сына Шарафа. На Первое Мая прислал поздравительную телеграмму, потом письмо, в котором сообщал, что после окончания учебы вернется в район агрономом.

Сегодня они позвали на утренний чай Тимера Янсарова и Фатиму с мужем. Старики были очень довольны, что гости не заставили долго ждать. А Сакай Султанов, с которым Гариф служил в солдатах, никогда к ним не заходил.

Гариф пошутил, что вот Фатима с Кадиром ходят парой, а Тимер все один:

— Видать, ты, браток, совсем не похож на своего отца. Тот, несмотря на бедность, был очень гостеприимным человеком. А мы ведь еще не видали твоего свадебного угощения.

— Будет, агай, все будет.

— А ты говорил, что после окончания сева. Что ж, сев закончился. Хочешь дотянуть до осени? Я против…

— А знаете что? — сказала Фатима. — Давайте пошлем сваху к девушке Тимера.

— Хорошо придумано, — сказал Гариф. — Я сам пойду!

— Да уж не беспокойся, Гариф-агай. Кажется, до этого дело не дойдет. Я получил от Нины письмо. В начале июня сама приедет.

— Вот это славно!..

…Фахри не находил себе места. В который раз уж вышел во двор и посмотрел в пустующий загон, где у него обычно стоял рыжий конь. И все-таки он подошел к загону. Вот и место, где скакун рыл копытами землю. Все еще чувствовался здесь запах коня. Запах коня! Фахри весь передернулся. Он как будто обезумел от желания поехать на скачки. Глаза его загорелись огнем радости и… грусти.

Придя в дом, он лег на пол и стал шарить под кроватью. «Боже мой! Уж не топор ли он ищет? — испугалась Хаерниса. — Как бы чего не натворил!»

Но Фахри вытащил из-под кровати сыромятную, нарядную уздечку и заорал на жену:

— Дай мою одежду!

— Зря ты встаешь на дыбы, Фахри! — попыталась урезонить его жена. — Если тебя вдруг выгонят из колхоза…

Она со слезами обняла его и стала ласково отговаривать. Но Фахри не замечал ее слез и ничего не слышал. Он принял сумасбродное решение и весь подчинился своей цели. Он заставил жену достать шапку из выдры, сатиновую рубаху и яловые сапоги, полученные на прежних сабантуях в качестве призов, быстро оделся и, крепко сжимая в руках уздечку, выскочил на улицу.

Часто впустую, по пустякам, сжигает себя человек, а жизнь все продолжает идти своей дорогой. Вон и Акселян, так бурно разлившийся весной, начинает уже входить в свое привычное русло.

Солнце печет. Девушки сажают у реки Муйыллы рассаду и весело поют. Старик Михайло дымит самосадом. Его собака растянулась рядом и виляет хвостом. И она наслаждается теплым весенним солнышком и той жизнью, которая ей отпущена под этим солнышком…

Радовался и Гамир, который лежал на телеге у конюшни. Он без конца тянул одну и ту же песню:

Первого мая он получил от колхоза подарок за хорошую работу, впервые в своей жизни услышал «спасибо» при всем честном народе, которое сказал ему Тимер Янсаров. Кроме того не сегодня-завтра он ждал рождения сына. И был уверен, что родится мальчик. Даже имя они с Шарифой придумали — Дамир. Очень хорошее имя. Мальчик не останется безграмотным, как его отец. Сначала закончит сельскую школу, потом поедет учиться в город, куда ездила Бибинур. Большой человек из него выйдет, в такое хорошее время все возможно. Вон солнце зашло за тучи, и стало прохладно. Эх, как хорошо жить на свете! Чувствовать тепло и прохладу, и человеческое добро…

Фахри издалека услышал запах лошадей, конюшни, почуял, будто волк. Ноздри у него раздулись, и он побежал быстрее.

Услышав шаги, Гамир вскочил. Оборвались его сладкие мечты. Он сразу понял, что Фахри пришел с дурными мыслями, понял по его взбешенному взгляду, однако сделал вид, что ничего не заметил.

— А-а-а, это ты, Фахри! Это что у тебя за уздечка? Очень красивая уздечка. Как раз для рыжего коня.

То, что Гамир встретил его спокойно, немного остудило Фахри. И он тоже поуспокоился, сказал буднично:

— Эй, выведи-ка рыжую!

— Так ведь она еще не накормлена, — рассмеялся тихонько Гамир, склонив голову на бок.

Фахри показалось, что Гамир издевается над ним, и снова разошелся:

— Говорят тебе, выведи!

— Вот вечером, когда сменишь меня, выводи какую хочешь лошадь, а сейчас я тут командую, — сказал Гамир и встал на пути у разъяренного борца. — Не дам! И на меня не ори! Иди вон в правление да там и ори, если ты такой смелый.

— Ах ты так?! — Фахри одной рукой отбросил Гамира в сторону и вошел в конюшню. Оседлать рыжего было делом одной минуты. Скакун, почувствовав сильную руку своего прежнего хозяина, резвясь, выехал из конюшни. Гамир успел схватить за повод, но что может сделать пеший против конного?

В колхозе поднялся шум. Побежали в дом Фахри. Хаерниса рыдала, и ничего у нее толком добиться не удалось. Якуб Мурзабаев возроптал было на старика Гарифа, мол, как это он мог допустить такое, но Тимер всю вину взял на себя:

— Старику не говори ни слова, он не виноват. Моя вина. Ошибся я в Фахри по своей молодости да неопытности. А может, еще и вернется, не уедет далеко…

Но Фахри не вернулся. Когда он узнал, что сабантуй в Максютово отменен, уехал, не останавливаясь, в сторону Оренбурга.

Много всяких слухов ходило о нем. Кто-то рассказывал, что видели его в городе, где он продал коня, а потом подался в Ташкент. Но большинство людей в это не верили. Разве мог Фахри расстаться со своей рыжухой? Ведь к нему прикоснулся дух коня.

Те, кто придерживался такого взгляда, охотнее верили другой версии, что когда Фахри выехал из Максютово, то поскакал, как бешеный, куда глаза глядят. После того, как проехал Кагарлы, рыжая не вынесла скачки и пала. И будто сам Фахри бросился в реку, сказав свои последние слова: «Человек без коня, как птица без крыльев».

И вправду, трактористы, которые вели в совхоз машины, встретили человека, который стоял на коленях около павшей лошади. Дело понятное: крестьянин, лошадь его пала, вот он и горюет. И они не стали останавливаться.

А это был действительно Фахри. Обняв голову рыжухи, он как будто окаменел, ничего не замечая вокруг: ни мух, которые облепили коня и его самого, ни времени, ни холода, ни голода. Слезы тихо бежали у него из глаз. Так он и заснул на сырой земле, когда пришла ночь. А ночь была темная, холодная, потому что стояла еще весна.

Целая стая голодных волков набросилась на павшую лошадь. Фахри проснулся и все понял. В отчаянии он схватил одного волка и стал душить, но тот вырвался из окоченевших рук человека и сам накинулся на него. И Фахри погиб. Странный человек, который не терпел одиночества и всегда искал общества таких же сильных людей, как сам, погиб вдали от всех на пустой дороге…

Солнце взошло на другой день как обычно, и над Акселяном занялась заря. Пробудились птицы, залегли в своем логове волки. Разрывая утреннюю тишину, заработал трактор. Девушки Каенлы, звеня ведрами, пошли к реке за водой.

Солнце поднялось над деревней, и все живое потянулось к его щедрому теплу.