Когда разливается Акселян

XVII

Тимер Янсаров не успел провести общее собрание: его срочно вызвали в район. Перед этим случай с телятами и коллективное заявление о выходе из колхоза как-то мало его беспокоили. Но когда получил вызов в район, он вдруг понял, что это неспроста, и на последние события в своем колхозе посмотрел новыми глазами. Нельзя все эти дела сводить к ошибке одного председателя колхоза Тимера Янсарова. Если подходить к делу по-государственному, то налицо факт обрыва одного звена всей цепочки коллективизации в районе. Почему же это сразу не пришло в голову? Почему не принял никаких мер, а ограничился общим собранием, которое, кстати, так и не успел еще провести?

Ему вдруг вспомнились слова Марии Николаевны, сказанные в день его отъезда. Она чувствовала, что слишком задержался парень в городе, и боялась, как бы дела в колхозе за время его отсутствия не пошли кувырком.

Тимер так рассердился на себя за свою беспечность, за свое легкомыслие, что даже не стал переодеваться перед отъездом, а рухнул в сани в чем был и, стеганув кнутом, поскакал во всю прыть. Провожавший его Якуб покачал головой и сказал:

— Эх, молодость, зачем так гнать коня? Разве он виноват в человеческих делах?

Коня пожалел хозяйственный бригадир, а о парне, который готов был отстегать самого себя плеткой, не подумал. До чего умные люди бывают иногда близоруки.

Даже выехав из села, Янсаров продолжал стегать коня, не видя ничего перед собой: ни белых снегов, сверкающих на солнце в лучах утреннего робкого солнца, ни особенной тишины, которая стояла вокруг него. Все скакал и скакал разгоряченный, и только когда на повороте врезался в сугроб и вывалился из саней в снег, поостыл немного, догнал коня и прилег на сено, щедро наваленное в сани.

Когда он зашел в районный комитет партии, Даутов с Хашимовым о чем-то разговаривали. Но когда они увидели Янсарова, сразу оборвали свой разговор и приветливо встретили председателя. От этой приветливости у него стало теплее на душе, но беспокойство все-таки не оставило его.

— Садитесь, товарищ Янсаров, — сказал секретарь районного комитета, показав на ближайший стул, и сам сел. — Ну как ваше здоровье? Как дела?

— Идут потихоньку, — сказал уклончиво Тимер и навострил уши.

— Это хорошо, коль дела идут. А вот у Галяу, у друга вашего детства, дела почему-то не очень спорятся. Пришлось даже наказать его за это, лишить прошлогоднего отпуска. — Даутов взглянул на редактора. — Ведь если он не справляется со своей работой, значит, и я плохо руковожу. Верно, верно! Ты, товарищ редактор, не возражай..

— Раз вы не даете слова… — пробормотал Хашимов.

Даутов пригрозил карандашом редактору, мол, не прерывай старших, и продолжал:

— Подготовка к весеннему севу все еще не завершена. С коллективизацией какое-то непонятное затишье. В колхозы вовлечено по всему району лишь шестьдесят семь процентов хозяйств.

— Тут еще вот какое дело, товарищ Даутов, — вдруг сказал Янсаров. — Непонятное затишье в некоторых деревнях потому, что есть факты выхода из колхоза.

— Ну и ну! — удивился Даутов. — Не может быть!

Но Янсаров с самого начала понял, куда они клонят, и огорчился, что Даутов не высказался напрямик, а все вокруг да около.

— Товарищ Даутов, не надо со мной играть в кошки-мышки, — вскочил со своего места Тимер.

— Ага, дошло наконец, — сказал Даутов, в душе радуясь чуткости и прямоте парня. Он улыбнулся. — Ну хорошо, не будем играть в прятки. Вот какие у нас дела. Покажи-ка, товарищ редактор, сигнал, который получила редакция.

Галяу Хашимов покопался в своем разбухшем портфеле, и достал письмо, написанное на четырех страницах, повернулся к своему другу детства и сказал:

— Вот читай, как тебя «похвалили». Факты точные, проверенные. Мы могли бы все это опубликовать, но не захотели бросать пятно на авторитет молодого товарища, только еще начинающего работать. Прочитай и сделай для себя необходимые выводы. Прими меры для ликвидации недостатков в самое кратчайшее время.

Слова друга Тимер понял как инструкцию к действию, а не предупреждение. И он удивился и порадовался за товарища: каким тот стал немногословным и деловым! Тимер порадовался переменам, происшедшим в друге, но огорчился за себя. Видимо, в последнее время он, действительно, стал легкомысленным товарищем, как сказал Якуб. Он стал читать письмо. Несмотря на то, что в нем было много орфографических ошибок, написано оно было от души, искренне и горячо. Автор, видимо, молодой человек, называл вещи своими именами, смело и без оглядки. Он радовался значительным переменам в деревне Кайынлы и переживал из-за недостатков, которые можно было бы не допустить.

Главную причину недостатков он усматривал в том, что в самую ответственную пору председатель колхоза уехал в город по своим личным делам. В колхозе погибло семь голов телят, а председатель отнесся к этому, как к «естественной потере в тяжелых зимних условиях», хотя дело обстоит не так просто. По мнению автора, это не «естественная потеря», а результат преступного отношения к своей работе заведующего фермой Фахри. Он открыл телятник и выстудил его, телята легли на промерзший пол и простудились. Об этом есть акт, составленный районным ветпунктом. Конечно, Фахри мог это сделать и без злого умысла, потому что не понимает ничего в уходе за скотом. Сын бывшего прасола, знающий толк только в лошадях, что может понимать в телятах? Но разве в колхозе нет людей, которые могли бы заведовать фермой вместо этого лентяя? Или свет клином на нем сошелся?

Именно это событие и привело к тому, что колхозники увели с фермы своих коров. Теперь некоторые пишут заявление о выходе из колхоза. В организации этих дел, по мнению автора, повинна грязная рука классовых врагов. Поэтому он просит районные организации принять срочные меры, так как председатель колхоза Тимер Янсаров допускает удивительную мягкость в руководстве колхозом…

Пока не дочитал письмо, Тимер Янсаров ни на кого не взглянул и не поднял головы. Поэтому никто не заметил перемены, происшедшей в нем. Хотя он и научился держать себя в руках, на какой-то миг растерялся. Глядя в упор на Галяу, спросил:

— Кто писал?

— А ты что, хочешь преследовать корреспондента? — рассмеялся Галяу.

— Нет. Написано все правильно. Молодец он, спасибо.

— Это другое дело. Значит, факты в письме верны? — сказал Даутов, придвигаясь поближе к Янсарову, как будто боялся не расслышать его ответ.

— К сожалению, все это правда, товарищ Даутов! — сказал Тимер и коротко рассказал о делах колхоза, которые произошли во время его отсутствия. В общем, взял всю вину на себя.

— Да-а, — протянул Даутов. — Признание вины дело хорошее. Но брать все на себя неправильно, товарищ Янсаров. Подумайте хорошенько, в чем сильнее ваша вина, в халатном отношении к работе или в вашей молодости и неопытности? По-моему, в последнем. Как вы считаете, товарищ редактор?

— Правильно! — охотно подтвердил Хашимов.

— Верно и другое, — сказал Даутов, — о чем упомянул ваш корреспондент. Смуту сеют остатки кулаков.

— И мне это приходило в голову, — сказал Тимер. — Но очень уж они осторожны, трудно напасть на их след.

— А вы больше опирайтесь на сознательных колхозников, тогда дальше увидите и больше услышите. Руководитель должен быть не только сознательным, но и чутким.

— Понимаю, товарищ Даутов.

— Если понимаете, очень хорошо. Но надо уметь применять свои знания в жизни. Постойте-ка, я вас познакомлю с одним интересным документом. — Даутов встал и принес из сейфа бумагу. — Вот шифрованная телеграмма. Кулак Гарей Шакманов сбежал из лагеря.

— Не может быть?!

— Вот вам и «не может быть». Ведется его поиск, и рано или поздно нападут на след. Он стреляный волк. И если тут не осталось у него каких-либо ценностей, в эти края, где его все знают, он и носа не сунет. Но как знать! Все же надо прислушиваться и приглядываться. Вы знаете, что в районе появилось много посторонних, ходят какие-то нищие, бродяги. Кто может гарантировать, что под лохмотьями не скрываются настоящие кулаки?

— Никто.

— По-моему, — сказал Даутов уверенно, — и гибель телят в колхозе, и это заявление, а также разложение трудовой дисциплины — все связано. Здесь чувствуется чья-то опытная рука. Так вот, надо немедленно провести собрание, прямо и открыто поговорить с колхозниками. В Кайынлы с тобой, товарищ Инсаров, поедет Хашимов. Он хорошо знает людей в деревне, вместе и собрание проведете.

— Хорошо, товарищ Даутов.

— До свиданья! — Даутов протянул руку. Но Тимер не спешил уходить даже после того, как попрощался с секретарем райкома. Он с улыбкой взглянул на Галяу и сказал:

— Значит, ты не скажешь мне, кто этот корреспондент? Что ж, понимаю, нельзя. А парень этот мне нравится.

— Что же делать? Сказать? — нерешительно обратился Галяу к Даутову. Тот промолчал, а Тимер рассмеялся:

— Тебе виднее.

— Правильно, — сказал Даутов. — Это дело твое. Ты лучше меня знаешь, что делать в таких случаях.

— Он свое имя не скрыл. Если бы мы опубликовали письмо, всем бы стало известно, кто его автор.

— Тогда нет необходимости и скрывать, — сказал Даутов.

— Хорошо, скажу. Тимер, этот человек состоит с тобой в одной комсомольской организации.

— Ну тогда я знаю, кто он. Байназар Кылысбаев.

— Допустим, что он.

— Если он, спасибо ему, вовремя предупредил. Теперь мы с ним станем близкими друзьями.

— Ладно уж, идите, — поторопил их Даутов и проводил из кабинета.

Когда друзья вышли за дверь и стали спускаться по лестнице, Галяу приостановился и спросил у друга:

— В город-то зачем ездил?

— Да были всякие мелкие дела.

— Ну а все же?

— Купил для колхоза радиоприемник, книги для библиотеки, сепаратор, запасные части к молотилкам.

— Очень хорошо. Напиши об этом информацию в газету. А еще?

— Есть у меня любимая девушка.

— Ага, сердечные дела. Кто она?

— После покажу, если поженимся.

— Ладно. Дело это тонкое. Лучше не говорить, чтоб не сглазить. Всякое бывает. Но и колхоз — дело сердца, и дело это надо любить так же горячо, как и невесту. А дела в колхозе «Куряш»… — Галяу только присвистнул.

— Знаю, — сказал Тимер. — Сначала я не совсем понял ситуацию. Если бы наш колхоз распался, это отразилось бы и на других. Я только не понимаю, почему Даутов не пропесочил меня как следует.

— Ведь я же когда-то тебе говорил, какой это умный человек. Не пропесочил потому, что верит в тебя. В людей верит. И знает, что колхоз с честью выйдет из трудного положения. Если мы не сумеем провести собрание, не только пропесочит, плясать заставит! — сказал Галяу.

Только около одиннадцати редактор подписал номер газеты, который должен был выйти завтра. После этого они поехали в колхоз «Куряш».

Из разговоров с подавшими заявление о выходе бригадир Мурзабаев кое-что узнал. Оказывается, в деревню приезжал какой-то слепой гадальщик, ночевал он у Хайретдина, а наутро исчез.

Гадальщик был горбатый, слепой, с огромной, словно лопата, бородой, в темных очках. Старик «гадал» верно, рассказывал все, что пришлось за последнее время пережить хозяину, даже назвал правильно имя его давно умершего отца. Хайретдин просто поразился. Он даже подумал, что это пришел Хызыр-Ильяс, покровитель бедных и униженных, и пожалел, что, когда здоровались, не пощупал у того сустав большого пальца. Если бы сустава не оказалось, то сомневаться бы не пришлось, что это святой.

Изумившись точности и правдивости гадания, Хайретдин пригласил самых близких друзей, соседей, чтобы и они погадали себе. Тем тоже все верно нагадал старик, и они поверили, что это наверняка был не простой смертный, а сам Хызыр-Ильяс.

Потом они попросили предсказать судьбу колхоза. Но гадальщик ни одного дурного слова про колхоз не сказал. Вот его слова: «И скот общий, и любимые общие. Сорок дней, сорок ночей! О боже! Мусульман своих от грехов сохрани». И, закрыв глаза, задремал. Его не стали будить. Сами между собой покумекали и решили, что в колхозе обобщат не только скот, но и жен, что это дело никак не укладывается в религию, в шариат. И что через сорок дней наступит конец мира.

А гадальщик встал до зари, прочитал молитву и, не взяв никаких приношений, ушел.

Этот странный старик очень удивил Якуба и весь день не давал ему покоя.

Несмотря на то, что было уже около часу ночи, в правлении колхоза горел свет, и Тимер с другом повернули прямо туда. Навстречу им вышли Байназар и Якуб. Байназар, увидев редактора вместе с председателем, подумал, что тому уже все известно о письме. Ему стало неловко, и он заторопился распрячь лошадей. Но Тимер сам подошел к нему и дружески пожал руку:

— Ну как дела?

— Дела по-старому, — сказал Байназар, обрадовавшись этому теплому рукопожатию. — Вот сижу на дежурстве, пока все идет нормально.

Распрягли лошадей, поставили их в сарай и зашли в правление. Тимер под большим секретом сообщил, что Гарей сбежал из лагеря и, что вполне возможно, крутится где-то в этих местах. Завтра надо будет провести общее собрание колхозников.

Время было позднее, все устали, и поэтому Якуб сказал:

— Ладно, утро вечера мудренее, на сегодня разговоров хватит. Завтра обсудим все основательно.

Он поднялся с места, Тимер и Галяу тоже встали. В правлении остался лишь дежурный Байназар.

Но в эту ночь ни Байназар, ни Якуб не могли уснуть. Одного беспокоил мнимый Хызыр-Ильяс, другого — воры, пытавшиеся проникнуть на склад фермы.

После того, как вышли из правления, Якуб покинул своих спутников, и в голову ему пришла неожиданная мысль: этот слепой гадальщик наверняка был Гарей! Постепенно он уверился в этом твердо. Тут пришли в голову и пропавшие кони, и чистые бланки, найденные в портфеле у липового адвоката Шавали. «Дальше тянуть нельзя, — решил он. — Надо проверить, выйти на след». Якуб был человек дела, и раз уж что решил, то больше не колебался. Он торопливо зашагал к дому своего друга Булата.

— Ты что так поздно? — удивился тот. — Или опять на охоту? Ну и беспокойный же ты человек, Якуб.

— Не шуми, а быстрее одевайся!

— Ладно. Я-то уж буду неплохим проводником охотнику, — сказал Булат и быстро оделся.

Они сели на коней и поехали прямо в Максютово. В деревне уже все спали, не было видно ни одного огонька. Дом Шавали стоял на краю деревни, и они направились прямо к нему. Еще по дороге Якуб высказал другу свои подозрения. Тот пытался возразить:

— Зачем ты суешься в дело милиции? А вдруг выпустишь из рук стервятника?

Но Якуб, разгоряченный «охотой», отмахнулся от него. Его волновало лишь одно: как заставить открыть дверь? В такую позднюю ночь вряд ли откроют, если постучать. Да еще успеют принять меры предосторожности. Якуб лихорадочно соображал, как перехитрить врага, и ему в голову пришла одна неожиданная мысль. Он даже рассмеялся, как ребенок, от удовольствия. Между тем они уже совсем приблизились к дому Шавали.

Лошадей привязали к ограде и прошли во двор. Они без слов понимали каждое движение друг друга и действовали проворно. Прежде всего положили перед дверью по охапке сена.

Да, это была смелая затея! Не надо будет стучать в дверь, жильцы сами выскочат. Но тут была одна опасность, как бы не переполошить всю деревню. Но и об этом Якуб заранее подумал. Как только сено подожгли, Булат закричал в окно: «Пожар!» В доме вдруг загремели, загрохотали. Кто-то вышел в сени, отперев дверь избы. Якуб не стал ждать, он сильно пнул наружную дверь ногой и выбил крючок из петли. Путь был свободен. Он зажег фонарь и вошел в дом. Гарей и Шавали растерялись, не прошел еще первый испуг, кроме того их ослепил свет фонаря. Тем временем Булат прибежал на помощь другу. Этот шум-гам продолжался всего одну минуту, и в деревне ничего не услышали. А может, кто чего и услышал спросонок, но кому охота вставать с теплой постели?

Когда вошли в дом, Якуб свалил ударом кулака бородатого старика, который метнулся к дверям. Потом крикнул строго:

— Гамиля! Зажги лампу!

Зажгли лампу, и только тут Гарей, валявшийся под кроватью, пришел в сознание. Он вытащил нож и стал вылезать, но Якуб наступил ему на руку, и нож выпал.

— Не дури, Гарей. Уже поздно. А ну-ка вставай, живо! Да одевайся! — приказал Якуб. Потом обратился к дрожащему от страха Шавали. — А ты не бойся, я тебя не трону. Что дрожишь, как лист?

Он поднял нож и сунул в валенок.

Шавали вдруг понял, что перед ним всего лишь двое — Якуб да Булат, и он сразу почувствовал себя увереннее.

— Безобразие это! Ходят среди ночи, пугают людей. Я в суд подам. Законы знаю.

— Эй ты, липовый адвокат, хватит трепаться! Одевайся быстрее! — прикрикнул на него Булат.

— Никуда я не пойду! Не имеете права! Это же бандитизм!

— А то что ты бандита пригрел, как это называется?

Шавали умолк. Не прошло и получаса, как их связали и вывели из дома.

Гамиля, не успевшая даже заплакать, остолбенело осталась стоять у печки, плохо, видно, соображая, что произошло…

Байназар, когда все ушли, придвинул к себе лампу, взял книгу и стал читать. Но читал он невнимательно. Голова была занята последними событиями, происшедшими в колхозе. Он подумал: «Организованности никакой нет. И я во многом сам виноват. И воров упустил».

И он ясно вообразил себе ту ночь, когда они ловили воров. Тогда ему показалось, что голоса и шум доносились не из комнаты, а из подпола. Не в этом ли весь секрет? А подполье они как следует не осмотрели.

Байназар отложил книгу и встал. Ему еще раз захотелось заглянуть в подполье.

Дверь в соседнюю комнату, где была кладовая, запиралась на небольшой висячий замок, который, он знал, можно было легко отпереть даже гвоздем. Байназар отыскал в ящике стола тонкий гвоздь и подошел к двери.

В кладовой ничего особенного не хранилось, тушка баранины да две кадки масла. Если его кто и застанет там, то в злом умысле не обвинит. Байназар открыл замок и вошел в соседнюю комнату, держа лампу в руках. Мыши, испугавшись его шагов, кинулись врассыпную. В комнате был холодный, тяжелый воздух, сильно пахло мышами. Он открыл крышку подполья и быстро спустился вниз. Здесь было теплее. Он осветил лампой стены подполья, посмотрел во все стороны очень внимательно, но ничего подозрительного не заметил. Огорченный, он уже хотел подниматься, но вдруг заметил под лестницей лопату. Кто ее тут оставил? Он тщательно осмотрел лопату при свете лампы. На лопате не было ржавчины, а ручка отполирована, значит, ею пользовались. Если бы она осталась здесь от Гарея, то давно бы уж поржавела. Нет, лопату сюда принесли недавно. Но зачем, с какой целью? На рукоятке лопаты были вырезаны ножом буквы «Ш. Б.» Ясно, что это первые буквы чьей-то фамилии. Кто же это может быть? Байназар вспомнил всех односельчан, чье имя начиналось с буквы «Ш», а фамилия с буквы «Б». И вдруг его осенило: «Да ведь это Шакманов Барый!» Да, это точно, инициалы соответствовали имени и фамилии сына кулака Гарея, который в деревне в это время не жил. Байназар немного успокоился. Но все-таки, зачем лежит здесь лопата? Ведь раньше в подполье ее не было. Значит, ее принесли сюда недавно.

Когда все это промелькнуло в голове у Байназара, он внимательнее посмотрел под ноги, под лестницу, где лежали два кома вывороченной лопатой земли.

— Так вот где собака зарыта! — обрадовался Байназар. — Мы в ту ночь помешали ворам копать!

Он разделся и принялся быстро копать, испытывая и радость, и разочарование, потому что в яме, которую он выкопал, ничего пока что не попадалось, одна пустая земля. Но наконец лопата уперлась во что-то твердое, потом звякнула. Он нагнулся и с трудом вытащил гильзу от снаряда. Сердце у него забилось: «Что за чудо?» Он решил вынести гильзу наверх и там на столе в правлении рассмотреть ее тщательно. Так и сделал, защелкнул замок кладовой и поставил гильзу на стол около лампы.

Горлышко гильзы было плотно заткнуто тряпкой. Он немного подумал и решительно стал выковыривать оттуда тряпку, которая почти вся сгнила. Долго возиться с этим не пришлось. И скоро он вытащил из гильзы продолговатый кожаный мешочек, крепко завязанный. Байназар не стал мучиться развязывать бечевку, а разрезал ее ножом и опрокинул мешочек на стол. Со звоном посыпались золотые монеты. Байназар изумленно смотрел на золото. Столько золота не видал не только его отец, но и, наверное, вся деревня!

В это время на улице раскрылись ворота, и во двор въехали двое верховых.

Байназар прикрыл кучу золота своей шубой и подбежал к окну. На улице были не только верховые, но и еще какие-то два человека. В темноте он не смог понять, кто это. Один из приехавших повел лошадей в сарай, где уже стоял конь Хашимова. Потом сильно застучали в дверь:

— Байназар, открой!

Он узнал голос Якуба и сразу успокоился. Напустив в дом холода, зашли Шавали с каким-то бородатым стариком и Якуб с Булатом. Когда Байназар увидел Шавали, то вспомнил об инициалах на ручке лопаты и понял, что ошибался. Буквы обозначали не Барыя Шакманова, а Шавали Буранова. Вот чья это лопата!

— Что стоишь? Встречай гостей, — рассмеялся Якуб.

— Что за гости?

— Не узнаешь? Вот это липовый адвокат, а это «Хызыр-Ильяс»!

— Хызыр-Ильяс?

— Да, гадальщик, заморочивший голову Хайретдину.

— А-а-а, тот слепой, что ли?

— Бывший слепой, — сказал Якуб. — Мы его сделали зрячим. Неужели не узнаешь? Ведь это же Гарей-бай, сбежавший из лагеря.

Гарей вдруг моргнул глазами и охрипшим голосом сказал:

— Устал я. Сяду. — И направился к длинной скамейке, что стояла вдоль печки.

— Подожди, — остановил его Булат. — Пока стой. Когда запрут опять в каменном мешке, насидишься.

— Если вам удалось поймать Хызыр-Ильяса, то и я здесь даром времени не терял. Посмотрите, что нашел.

И Байназар сдернул шубу, которая лежала на столе, прикрывая кучу золота.

— Золото! — одновременно сказали Якуб и Булат. Гарей-бай ахнул…

Известие о том, что Якуб с Булатом поймали Хызыр-Ильяса, а Байназар нашел клад, рано утром разнеслось по всей деревне. Старики то верили этой вести, то не верили, а молодежь торопилась увидеть все своими глазами. Народ повалил к дому правления колхоза. Теперь уж не было необходимости переносить общее собрание на другой день. Члены правления переговорили между собой и решили немедленно начать собрание.

В это время Гарей вздыхал и сокрушался, посаженный под замок в небольшой пристройке своего родного дома. А Шавали беспрестанно плакал.

— Ну что ты стонешь, как баба? — сказал ему Гарей. — Раз уж попались, то попались. Теперь надо соображать, как выпутаться из всего этого. Смотри, лишнего не болтай, держи язык за зубами, прикинься овечкой, мол, знать ничего не знаю, Гарей меня подговорил. Я, мол, человек слабовольный, испугался. То да се, глядишь, и выкрутишься. А мне уж спасения нет. Ну и пускай, я ни о чем не жалею. Ничего у меня не осталось на этом свете, ни скота, ни славы. Но я-то хоть пожил всласть. А что ты видел? У тебя еще все впереди, может, когда-нибудь и заживешь хорошо. А главное, не выдавай никого.

Хитрый Шавали давно уж для себя выбрал такой путь поведения, но побаивался Гарея. И теперь он решил испытать его, от чистой ли души тот говорит, нет ли за этим какой-нибудь хитрости.

— Я-то что, мне тебя жалко, агай. Вместе уж нам и ответ держать.

— Как сказано, так и делай! — рассердился Гарей. Шавали хотел что-то возразить, но вдруг дверь открылась, и их вывели.

Народ пока еще не понимал, в чем дело, да вначале Гарея никто и не узнал. Только Хайретдин, когда увидел слепого гадальщика, торопливо спрятался за печку. А Шавали все узнали и зашумели.

— А ты не прячься за печку, Хайретдин! — крикнул старик Гариф. — Присмотрись, не твой ли это Хызыр-Ильяс?

— Да вроде бы похож… немного, — заикаясь, пробормотал Хайретдин. — Что-то плохо вижу.

— Ну раз не видишь, я тебе скажу — это Гарей Шакманов!

Когда люди услышали его слова, все ахнули. Некоторые говорили, не узнавая Гарея: «Да не может быть, чтобы он. Не он это». Но когда Гарей, словно загнанный волк, глянул исподлобья на людей, его сразу все узнали, несмотря на бороду.

Когда предложили высказываться, никто не изъявил желания, а только таращили глаза на Гарея. Тот истолковал молчание по-своему. Если народ не хочет говорить, то, значит, одни по-прежнему уважают его, а другие боятся. На душе у него стало полегче.

— Кто хочет взять слово! — повторил Тимер Янсаров.

— Я хочу! — крикнул Булат и вскочил с места.

— А ну-ка, агай, выкладывай.

— И выложу! Долго говорить не буду. Гарей враг? Враг. Народ его прогнал? Прогнал. А он вместо того, чтобы работать в лагере, проливая пот, да стать человеком, сбежал. Стало быть, вдвойне виновен. У меня с такими разговор короткий, прикончить его да и все.

— Правильно!

— Как сам он прикончил в тот голодный год Хисама.

— Надо расстрелять!

— Расстрелять!

Тимер застучал по столу:

— Не шумите-ка, товарищи! Булат-агай, ты кончил говорить?

— Все, кончил. Что тут еще?

— Еще кто-нибудь хочет сказать?

Со своего места поднялся старик Гариф, и в комнате все притихли.

— Здесь вот кричат: избить, расстрелять, прикончить. Все это, братья, от излишней горячности. Если подумать, то нет ничего хуже, как быть изгнанным из родного дома, из своего народа, земли предков. Это самое крепкое наказание, а его Гарей уже получил. Нам надо выяснить одну вещь, почему Гарей вернулся к роднику, который однажды осквернил. Пусть-ка вот это он нам и расскажет. — И добавил после короткого молчания — По-моему, он вернулся для того, чтобы зарыть этот родник совсем.

— Ты говори толком! — крикнул нетерпеливо Фахри. — Что ты все крутишься около родника?!

— А ты, Фахри, не раздевайся, пока не дошел до реки. Ты не знаешь, про какой родник я говорю? Так слушай. Этот родник — жизнь нашего колхоза. Но ты, Гарей, ошибся. Народ никогда и никому не позволит уничтожить свой родник! Родник своего счастья! Были времена, когда и вода и земля принадлежали таким же хищникам, как ты. Но те времена уже прошли. И не жди, не надейся, они никогда не вернутся! А ты, Хайретдин, поверил в предсказания этого безумного, хотел бросить свой родник счастья. Как же ты осмелился на такое дело?

— Да разве я один? Ведь и другие… — забормотал Хайретдин.

— Эх вы! — разгневанно махнул рукой старик Гариф. — Все готовы валить друг на друга. Другие… Однажды вот, когда я ехал на германскую войну, увидел одно такое дело. Посадили нас на поезд в Оренбурге и повезли. Подъезжаем к Бузулуку. Время обеденное, жара. Начали спускаться с одного маленького уклона. На тебе, грех какой! По обе стороны дороги лежит стадо овец. И на путях несколько овец. Испугались овцы паровоза и стали перебегать дорогу, чтобы сбиться в одно стадо. Одна овца побежала, а за ней все. Под колеса ведь попадут! Ладно, машинист был хороший человек, остановил поезд, а то бы задавили все стадо. Вот ты мне сейчас и напомнил тех овец. Дескать, как другие, так и я. А где у тебя свой-то ум? Надо крепко подумать, прежде чем делать. Наш колхоз, Хайретдин, как тот же паровоз. Он уже раздавил подобных Гарею тунеядцев, вышел на просторную дорогу. А ты, дурак, сам лезешь под колеса, вместо того, чтобы быть вместе с народом, со всей страной.

— Да ведь я потому, что другие подписали, — сказал Хайретдин. — Да еще этот слепой гадальщик… Вот я и подписал круговое заявление.

— А раз подписал потому, что другие подписали, не по своей воле, теперь первый и вычеркни свою подпись! — сказал старик Гариф добродушно, но твердым голосом.

— Да уж как не вычеркнуть? Обязательно вычеркну. Дай-ка, братишка Тимер, эту чертову бумагу! — сказал Хайретдин и протянул руку к молодому председателю.

— Подожди-ка, агай, пусть человек договорит, — сказал Тимер, немного удивленный таким поворотом дела.

— Дай ему, — сказал Гариф. — Я, можно сказать, уже кончил.

После того, как Хайретдин поплевал на карандаш и вычеркнул свою подпись, заявление стало переходить из рук в руки. Все, кто подписал, вычеркнули свои фамилии.

— Ну так что, можно считать, что заявления теперь не существует? — обратился Тимер к собранию.

— Считать, что не было его!

— Берем обратно!

— А я думаю, вот как надо сделать, — сказал Байназар. Он взял заявление и разорвал его. — Вот теперь его не существует.

Он скомкал обрывки и бросил в лицо кулаку Гарею. Все громко захлопали, собрание оживилось. Это было и голосованием и окончательным приговором Гарею.

— Гариф-агай, значит, ты закончил? — снова спросил Тимер, когда люди немного поутихли.

— Кажется, все. Хотя постой. Пусть Гарей скажет, с кем он был связан в нашей деревне.

— Разве это дело — давать слово кулаку на собрании честных колхозников?! — закричал с возмущением Фахри.

— Правильно! — поддержал Булат, которому очень понравился эта мысль. — Он давно лишен прав. На суде скажет свое слово!

— Верно говорят эти два человека, — сказал Гарей. — Если бы и дали слово, я бы все равно ничего не сказал. — Одно скажу, что был дураком, вернувшись из-за золота. Когда вырвался из клетки, надо было сразу улетать на волю. Ладно уж, везите меня в район, надоело мне смотреть на ваши поганые морды.

Он опустил голову и больше не взглянул ни на кого.

— А что скажет собранию липовый адвокат?

— И он на суде будет говорить, — вмешался Галяу Хашимов. Он понял, что здесь не место для допроса.

Но несмотря на это, Шавали встал на колени и, рыдая, стал объяснять:

— За мной нет никакой вины, братья! Проклятый Гарей свалился на мою голову. Запугал он меня до смерти. Ей-богу запугал, верьте, товарищи! Я и сам было хотел выдать его.

Но народ не поверил слезам липового адвоката; только посмеялись.

Для Тимера вопрос был ясен, не было нужды растягивать собрание, и он не стал просить выступать, ограничился тем, что предоставил слово Галяу Хашимову. Редактор выступил кратко, подвел итоги.

В колхозе «Куряш» после этого собрания народ вздохнул свободнее, все успокоились. Больше всех собрания боялся Фахри, но Гарей не упомянул его имени на суде, и он отошел душой. Он особенно не переживал, что его освободили от заведывания фермой, поставили Байназара. Все-таки меньше ответственности да и спокойнее.

И дома поведение Фахри переменилось, перестал буянить и ругаться, стал чаще говорить приветливое слово Хаернисе. Та, хотя и не могла попять, в чем тут дело, но была очень довольна.