Когда разливается Акселян

II

Вчера мимо купающегося Тимера проезжал на лихом коне знаменитый на всю округу бай Гарей Шакманов, который когда-то держал Кайынлы в своих руках.

Большую старую деревню Кайынлы раньше называли Бишара[3]. Наверное, так было правильней, так как густой березовый лес давно вырублен, торчат от него одни гнилые пни, а когда-то составлявшие деревню пять родов — кипчаки, бурзянцы, шакманы, буринцы и карьяппы — все еще существуют. Роды эти все время враждовали. Кипчаки считали себя коренными деревенскими башкирами: они и многочисленны и дружны. «Нет, мы коренные!.. — шумели шакманцы. — Наш род первым присоединился к России. Наш дедушка Шагали-шакман ходил к русскому царю…» Шакманцев прозвали родом «скряг», родом «я — сам». Кипчаки, наоборот, щедры и гостеприимны, отличаются широтой души и юмором. Они смеются над строптивостью шакманцев: «Велика важность, их дедушка к царю ходил! А наши деды из рода самого Урал-батыра, они знать не хотели никакого царя. Земля, по которой ходил тогда Шагали-шакман, скрывалась вся под водой».

Но шутки шутками, а все же порой между родами вспыхивала открытая вражда… Шакманцы кичились своим богатством, а кипчаки — своей храбростью и сметливостью. В скандалы не вмешивались только осторожные немногочисленные карьянцы. Они приехали из других мест, притерлись к этим родам и были очень терпеливы. А заядлые охотники буринцы, не избегающие шумных историй, раззадоривали оба рода, накаляя этим и без того горячую обстановку. Бурзянцы, которых, как и карьянцев, было мало, обычно стояли в стороне, но нередко старались помирить шакманцев и кипчаков. Но межродовые распри не утихали, переходя по наследству из поколения в поколение. Рода между собой не общались, а так как нельзя было брать невесту из своего рода, то кипчаки и шакманцы ездили свататься в другие места. Да и дочерей своих выдавали замуж в дальние края, сыновья там же искали себе жен. Лишь в последнее время стали затихать межродовые распри. В старину же ссоры нередко кончались смертью. В назидание молодым старики и поныне рассказывают о происшествии, случившемся в год избрания Малбая старостой. Дорога из деревни на поляну проходила через речку Муйыллы[4]. Место там было очень топкое, и в дождливое время людям приходилось очень плохо. Староста Малбай, желая не ударить перед народом в грязь лицом, решил настлать в том месте мост.

Происходило это в 1913 году. По случаю празднования трехсотлетия дома Романовых правительство расщедрилось: из земства для постройки моста выделили сто тридцать семь рублей.

Народ Кайынлы любил работать сообща, дружно. К тому же староста обещал после работы организовать небольшой праздник со скачками и забить яловую кобылу. А много ли человеку нужно? Да что такое мост, если взяться всей деревней? Недели через две дело уже шло к концу. Малбай, бренча жестяной медалью, еще понукал и торопил людей. Осталось насыпать щебень для подъездов к мосту с обеих сторон. Завтра должны начаться скачки. И тут нежданно-негаданно поднялся шум: «Шакманец Бакир убил кипчака Ильсыгула!..» Не размышляя и ни в чем не разобравшись, кипчаки и шакманцы начали драться. Карьянцы, как тараканы, разбежались подальше от греха. Буринцы приняли сторону шакманцев, поскольку Бакир им приходился зятем. Дрались чем попало… Ни крики старосты, ни попытки бурзянцев разнять дерущихся — ничто не помогало. Почти весь день продолжалось это кровавое побоище, результатом которого были сломанные руки и ноги, раздавленные груди, разбитые головы… Лишь к вечеру стихла эта драка. Стихла тогда, когда пойманного Бакира приволокли за руки и за ноги и повесили вниз головой на новом мосту. Кровь, дескать, за кровь!..

А дело было так.

Бакир нагрузил полную телегу песку и стал понукать лошадь. Ильсыгул, как и все кипчаковцы, веселый, решил пошутить и, подбросив в телегу еще лопату песка, сказал: «Не сломится хребет у твоей лошади, потянет!».

Рассвирепевший Бакир схватил лопату и ударил Ильсыгула, размозжив ему голову. Случайно ли это произошло, в пылу гнева или давно Бакир ненавидел кипчака Ильсыгула — сейчас трудно сказать. Главное и самое печальное в другом: назавтра вместо праздника состоялись похороны двух молодых парней…

Один из последних богачей среди шакманцев — Гарей Шакманов, человек с глубоко посаженными глазами, хищно смотрящими на мир, с крепкими впалыми щеками, с изворотливым умом…

Шакманцы — зажиточные люди. Но Гарей и среди них выделяется крепкой хваткой и скупердяйством. Он не потратит впустую и лишней копейки. Еще в начале двадцатых годов Гарей взял пошатнувшееся отцовское хозяйство в свои руки, и скоро оно пошло в гору. Дед его старик Язар был в Кайынлах самым знатным богачом, не знал даже счета своему скоту. С ранней весны табуны лошадей, стада коров, отары овец выгонялись на поля. А осенью скот собирался на большом дворе, считали только головы тех овец, которые не смогли войти внутрь, по ним и вели счет приплоду.

— Ты хозяин, ты и разбирайся со своим скотом! — говорила баю жена.

— Считать начнешь — счастье уйдет! — отмахивался старик. — Аллах о приплоде позаботится.

А как не размножаться скотине, если смотрело за ней полдеревни бедняков-шакманцев! Но когда старик начал благодушествовать и смотреть сквозь пальцы на свое хозяйство, то и батраки стали работать спустя рукава. Отары поредели… То волк, то медведь задерет овцу, то утонет она в болоте или замерзнет в поле.

Несчастливым был год, когда женился отец Гарея Мисбах. Свирепствовал ящур, коровы падали одна за другой. И знахарей звали, и нищим подаянье подавали, ничто не помогало — скот падал по-прежнему.

— Покинуло счастье мой дом! — безнадежно говорил Язар и умер от горя, оставив Мисбаху один косяк лошадей, два стада коров и отару овец.

Но и Мисбах не нашел счастья в отцовском доме…

Когда Гарей подрос, старик Мисбах уже выдал трех дочерей замуж. Жена его радовалась, что дочери хорошо устроены. Да и Мисбах говорил: «Ушла девка — ушел сор из избы», но про себя горько сожалел, что потерял много скота, отданного как приданое.

Хозяйство Мисбаха оказалось в самом плачевном состоянии: единственному сыну оставалось всего-навсего пять лошадей, десять коров и около полусотни овец. Одно утешало: Гарей способный мальчик, бог даст, сумеет поставить хозяйство на ноги.

Мисбах решил поскорей женить сына и передать ему нелегкие бразды правления.

Но у молодого Гарея были по этому поводу свои соображения. От природы хитрый и изворотливый, отучившись три года в сельском медресе, он вырос в юношу с очень большими запросами. Но он понимал: для того, чтобы взять от жизни многое, необходимы практические знания и сноровка, которые можно получить при желании у сведущих людей.

— Мне, отец, рановато жениться, — сказал он. — Плохо я знаю жизнь. Ты дай мне денег, я поеду в Оренбург, посмотрю на людей, повидаю свет… Потом уж решу, что делать дальше.

— Жизнь везде одинакова, сын! — возразил Мисбах.

— Сейчас нельзя без ученья, быстро пропадешь. — Гарей умоляюще посмотрел на мать, стоявшую в стороне и прислушивавшуюся к их разговору.

Еще раньше он уже почти склонил мать на свою сторону и теперь ждал от нее поддержки.

И Минивафа сдержала свое обещание.

— Разве плохо, если твой сын после учебы станет старшиной или другим начальником? Плохо ли это?.. Не будет скота, так хорошая должность принесет ему счастье. А то лишь одни кипчаки в люди выбиваются. Пусть будет старшиной, вот тогда и утрем сопливые носы этим веселым беднякам!

И Мисбах сдался. Продав одного коня, он вручил сыну деньги и благословил его в путь.

Аккуратно сосчитав бумажные деньги, Гарей плотно сложил их в пакет и, взяв иголку, зашил в рубаху. Потом проверил, не заметно ли. И наконец, успокоившись, сказал:

— Спасибо, отец! Об остальном я позабочусь сам. Прежде всего поеду к Фазлый-агаю, думаю, он не прогонит.

Старик Мисбах был доволен уверенным тоном сына.

— Ай, шакман, шакман! — хлопнув его по плечу, пробормотал он. — Весь в меня! Поезжай, сынок, к моему другу Фазлыю, он тебе поможет, сделает человеком. Дедушка Язар его отцу много доброго сделал.

Ранним утром, на заре, Гарей простился с родителями и, бубня под нос молитвы, которых знал бесчисленное множество, уселся в тарантас торговца лошадьми — прасола Хисамыя.

Тарантас направлялся в город…

Хисамый — не богатый человек, но кони у него славные.

Сам прасол, высокого роста, широкогрудый, с круглой черной бородой, иногда напоминал птицу, готовую вот-вот взлететь. Небольшой продолговатый нос, черные изменчивые глаза придают ему довольно внушительный и живописный вид, который привлекал к Хисамыю людей. Смолоду он отличался независимостью суждений и любовью к свободе. Хисамый смело нарушал многовековые обряды: не послушав отца, похитил любимую девушку из своего кипчакского рода. И потому очень обижались на него старики.

Но прасол всегда умело оправдывался.

— Не обессудьте, аксакалы! — вежливо говорил он. — Шариату я не причинил вреда. Действительно, Зифа близка мне по роду, но нет у нас с ней кровных родственных связей. Книга наша гласит, что после пяти поколений можно жениться на девушке из своего рода.

Услышав слово «книга», старики закрывали рты и немели. В какой книге и что сказано — об этом мало кто знал. Темен был в те времена народ…

Одевался Хисамый всегда опрятно, питался хорошо, жил независимо. Иногда ему говорили:

— Бога не забывай, Хисамый! Пора подумать о том свете!..

Он лишь улыбался, блестя крупными белыми зубами.

— Поживем хорошо на этом свете, когда же попадем на тот — там видно будет!

И вот с ним-то отправился Гарей в свой первый путь.

В Оренбург ездили обычно с ночевкой по дороге. Хисамый одолевал это расстояние, даже не давая отдыха лошадям.

Так и сейчас, постоянно напевая нехитрые песенки, он домчался до цели очень скоро, лишь на перевале меж деревнями Мойор и Каргалы останавливал лошадей, дал им немного поостыть и ослабил поперечники.

— Вон и Оренбург показался! — сказал он Гарею, поудобнее усаживаясь в тарантасе. — Ты остановишься у Фазлыя?

Проголодавшийся и оттого раздраженный Гарей вместо ответа только кивнул головой.

«Эх ты, шакманец непутевый, слова выдавить не может», — подумал Хисамый, а вслух сказал:

— Ах, какая у Фазлыя девка! Был бы парнем, то, клянусь аллахом, взял бы только ее!

Гарей промолчал и на сей раз.

Хисамый рассердился от такого невнимания и принялся ругать своего спутника всерьез:

— Какой ты парень? Все вы, шакманцы, такие — нет в вас гордости, широко жить не умеете, все помыслы ваши об одном богатстве!.. Если человек не доволен тем, что имеет, то он не человек, а пастух своего имущества. Впрочем, какой я дурак, что толку объяснять ему, что он понимает? А все же какая у Фазлыя девка! Эх!..

Хисамый причмокнул губами, словно поцеловав невидимую красавицу, и мягко хлопнул вожжами по крупу коренника.

Лошади под гору пошли веселее. Лихо промчавшись по шумной улице деревни Каргалы, они к вечеру влетели в Оренбург.

— Вот как надо ездить, парень! — воскликнул Хисамый, спрыгивая с тарантаса.

Гарей тем временем, потихоньку сойдя с тарантаса, хотел незаметно улизнуть.

Но Хисамый все видит.

— Эй, шакманец проклятый! — крикнул он. — Чего удираешь не попрощавшись? Или боишься, что за проезд деньги буду просить? Не волнуйся, я не из рода жадных шакманцев, я гордый кипчак! Ты понял это? Я благородный кипчак! Ха-ха-ха!..

Гарей и в самом деле опасался, что с него за дорогу возьмут деньги, и потому, сделав вид, что не слышит слов прасола, он быстренько выскочил на улицу. До него еще доносились слова Хисамыя:

— Сто пельменей, бочонок пива, и на сегодня хватит! А лошадям овса не жалейте!..

«Да, щедрый, форсит-то как! — подумал Гарей завистливо, но тут же успокоил себя. — А все равно далеко не пошел. Прасол — только и всего! С такой щедростью он скоро без штанов останется. Ничего, скоро я покажу ему, как надо жить!..»

Он пошел к богачу Фазлыю Ахмерову, хоть и прекрасно понимал, что манит его не он сам, а его богатство. Может, и он скоро станет богачом? А что тут удивительного? Отец Фазлыя Вагап поначалу приехал из Чистополя в лаптях, таща за собой маленькую тележку. А начал с того, что купил на десять копеек десять яблок, продал же каждое по две копейки. И в конце концов стал одним из крупнейших в округе богачей…

Гарею, быть может, и не придется так низко опускаться, до каких-то яблок, что ни говори, у него есть где прислониться. Кое-какой скот остался еще у отца.

Дом Ахмерова Гарей нашел довольно быстро. Он стоял на самом видном месте Николаевской улицы, неподалеку от новой церкви. В детстве Гарей бывал здесь вместе с отцом. Крепко засел в его памяти этот большой двухэтажный дом с высоченными двустворчатыми воротами. И чего только в этом доме не было! Впервые он здесь увидел и услышал граммофон, который принял он за мельницу для перца, виденную им ранее на Исаевском базаре у одного отцовского знакомого.

Встретили их хорошо. Сели пить чай. Неожиданно из-за печи, разукрашенной цветастыми кирпичами, вышла девочка. Ей было лет двенадцать.

«Просто куколка!» — ошеломленно подумал Гарей.

На ногах хрустящие сапожки, тонкое голубое платье перехвачено красивым пояском.

Подойдя к Фазлыю, девочка приподнялась на цыпочки, обхватила шею отца тонкими ручонками и поцеловала его в лоб.

— Вот, друг Мисбах, — сказал тогда Фазлый и погладил рыжеватые волосы девочки. — Это и есть моя старшая дочь Ляля.

— Субханалла[5], — ответил отец Гарея. — Прелестная у тебя дочь, пусть ничто ее не сглазит.

— Да, да! Пусть даст ей аллах счастье!

Ляля чуть заметно улыбнулась Мисбаху, поклонилась и поблагодарила его.

Девочка очень понравилась маленькому Гарею.

Привыкший присваивать себе все, что ему нравится, он подумал тогда: «Эх, кабы была она моей невестой!..»

Ляля что-то шепнула на ухо отцу, тот согласно кивнул. Подойдя к той мельнице, что так удивила Гарея, девочка стала крутить ручку. Мельница захрипела, затрещала и внезапно запела низким женским голосом.

Гарей дернул Мисбаха за рукав:

— Папа, папа, кто там пост?

— Это граммофон, сынок, — ответил отец, — играющая машина.

…Теперь Гарей вспомнил о первом посещении дома Фазлыя, и сердце его учащенно забилось. И сейчас, наверное, поет тот же граммофон, а Ляля уже выросла, стала еще красивей…

С этими мыслями Гарей открыл калитку.

Однако на сей раз его не пустили в горницу. В передней встретил Гарея лишь швейцар, высокий старик с огромной белой бородой, с желтыми ленточками на рукавах, на кантах, на фуражке.

«Важный человек!» — уважительно подумал Гарей.

Еще в медресе его научили слову «господин», и потому, узнав имя старика, он стал называть его только «господин Риза».

Сначала Гарей передал привет от отца, потом признался в своем желании учиться.

— Очень хорошо! — сказал бородач, вытирая слезящиеся глаза. — Нынче время такое. Необходимо, чтобы башкир тоже стал грамотным.

Гарей промолчал.

— А наша госпожа Ляля уехала учиться в Казань, в университет, — добавил старик. — Шибко грамотной будет.

Гарей понял, что Ляля теперь ему уже не пара. Погасла одна его мечта, необходимо, чтобы осуществилась другая. Так просто здесь ему не помогут. Это не родной дом!..

Приняв жалкий вид, он начал жалобно, взахлеб, говорить:

— Господин Риза, я окончил сельское медресе. Хорошо знаю четыре действия по счету.

Плоховато только с русским языком. Если вы согласны, я поработал бы у господина Фазлыя Ахмерова приказчиком в одной из его лавок, поучился бы и торговле и русскому языку. И отец мой желал того же. Мне бы только учиться, стать человеком. На жалованье я и не рассчитываю…

Швейцару стал смешон порыв мальчишки. Ишь ты, приказчиком стать захотел! Сначала вылезь из своих дырявых сапог, а уж потом!.. Но вслух сказал:

— Очень хорошо! Я скажу господину Фазлыю, он место найдет.

Старик прекрасно знал, что его хозяин никогда не отказывается от бесплатных услуг. Он проводил Гарея в маленький кирпичный домик, стоящий во дворе.

Итак, прибывший в Оренбург с большими надеждами Гарей не увидел Ляли, не услышал пения граммофона, а голодный заснул на грязном полу в доме для слуг…

Началась для него новая жизнь, заполненная непрерывной работой и унижениями. Поработав у Ахмерова около года, немного научившись говорить по-русски, Гарей вернулся в деревню с приличными торговыми навыками. Он взял разрушенное отцовское хозяйство в свои крепкие руки. В том же году ему сосватали некрасивую, но трудолюбивую молчаливую девушку по имени Кубара с большим приданым. Свадьба прошла не совсем по обычаю. Со стороны жениха приехали на семи санях. Невестиных сватов не стали приглашать, боясь лишних расходов.

— Времена тяжелые, отец! — сказал Гарей. — Не будем слишком роскошествовать.

А время наступило, действительно, нелегкое… Эхо пятого года, хоть и поздно, но все же докатилось и до Акселяна: крестьяне отказались платить налоги, требовали земли, в имении помещика Соколова вспыхивали пожары, участились кровавые столкновения с конными казаками…

Сват Мисбаха, смирный богатый человек, не стал противиться желанию Гарея, свадьбу решили отпраздновать в будущем году. Гарей, однако, умудрился привезти в дом и невесту и приданое. О свадьбе же через год и совсем забыли. Сват со свахой побывали у молодых лишь во время праздника курбанбайрам, погостили три дня, на том дело и кончилось.

С первых же дней невзлюбил Гарей свою жену, но ревновал ее до смерти. Кубара, не знавшая, что такое любовь, честно исполняла супружеские обязанности и с утра до вечера работала. Ей было приятно чувствовать себя хозяйкой большого дома. Несмотря на множество слуг и родных, Кубара старалась сама и еду готовить, и стирать, и воду носить, и коров доить… Не слыша от мужа ласкового слова, она заполняла душевную пустоту ежедневным изматывающим трудом. Работа отвлекала ее от печальных мыслей, которые нередко посещали ее. Гарей часто избивал ее, свекор со свекровью постоянно ругали… Порой после побоев она подолгу не могла показываться людям на глаза.

Но с мужем Кубара не расходилась. Такова, должно быть, женская доля, считала она. Да и надеялась в душе, что муж станет в конце концов лучше. Сама же никому не жаловалась…

Но Гарей добрее не становился. Богатство — вот что манило его…

— Мы не казахи, чтобы смотреть только скотине в глаза, — сказал он как-то отцу. — Жить нужно по-современному. Видишь, как русские хлебопашеством наживаются!..

В то время долины Акселян еще не знали, что такое плуг.

Но вот посеял Гарей Шакманов десять десятин хлеба. Для Мисбаха это было внове, ибо раньше он не сеял больше одной десятины. Боясь не справиться, он взял себе в помощники знакомого, русского Ивана из деревни Исаево. Земля моя, работа твоя!.. Обнищавший Иван охотно согласился. Увидев простор пустующей земли, забыв про сон и не зная усталости, он взялся за дело.

Дожди прошли вовремя, хлеба уродились в тот год на славу.

И коровы у Мисбаха приносили по двое телят, а овцы — по три-четыре ягненка. И почти за год человек крепко встал на ноги. Вскоре Шакмановы купили косилку, молотилку и лобогрейку. Гарей первый в деревне приобрел двухведерный сепаратор, которым за деньги пользовались и соседи.

Однажды, в 1914 году, старик Мисбах после ужина пригласил к себе Гарея и совершенно спокойно сказал:

— Я умираю, сынок!

Готовый к любой неожиданности Гарей несколько растерялся, но не от сообщения отца, а потому, что с ходу прикинул в уме расходы на похороны и остался подсчетами недоволен.

— Да что ты, отец! — также спокойно ответил он. — Не говори глупостей. Еще этого горя не хватало!..

— Я правду говорю, сынок, — громко произнес старик. — Пойду к дедам…

Мисбах сказал об этом так обыденно, словно собирался идти к соседям в гости. Бездушный Гарей и тот вздрогнул от этих слов.

— Завещание мое такое, — продолжал старик. — Хозяйство держи крепко, за многим не гонись и людям широко объятия не распахивай. На твой век, слава аллаху, хватит и того, что нажили, лишнего не надо. Времена установились смутные… Много у нас врагов. Кипчаки давно уже зубы точат.

— Понимаю, отец! Деньги я уже вложил в банки. Собираюсь переехать в город, войти в пай с Ахмеровым и открыть магазин…

— В этом я с тобой не согласен. Мы — люди земли. Она нас породила, в нее мы и уйдем. Не уезжай в город, не остужай родной кров…

— Хорошо, отец!

— Еще вот что! Не сей слишком много. Это и хлопотно, да и скрыть нельзя, всем видно. Работай с паровой мельницей и хлебной лавкой на Исаевском базаре. Это и полезнее, и в глаза не слишком бросается. Торгуй понемногу и лошадьми. Хорошо, если будешь иметь дело с прасолом Хисамыем. Но с ним необходима осторожность, а то он, гордый кипчак, ни за грош посадит тебя в дырявый мешок. Хотя, я думаю, нет особой надобности тебе много объяснять, ты теперь во всем и сам разбираешься…

И словно сбросив с себя тяжкий груз, старик глубоко вздохнул и затих.

Гарей схватил отца за руки, но они скоро остыли.

Похороны старика по желанию его сына прошли тихо, без особых расходов. Мать, правда, собиралась раздать побольше милостыни, но молодой богач истратил всего три рубля и одну корову. Да и та досталась его свояку — мулле из соседней деревни.

С этого времени стал жить Гарей Шакманов самостоятельно.

Новый хозяин умело вел свое хозяйство: он обостренно чувствовал все жизненные пороги и перекаты, как хороший плотогонщик — речные… Скоро вошел он в близкие отношения с Фазлыем Ахмеровым. После февральской революции городской богач совсем было раскрыл ему объятия, но Гарей вдруг натянул вожжи. Ему сразу не понравились два слова, которые так часто стали произносить на площадях и улицах Оренбурга: «Временное правительство». Что это значит? Временное — это недолговечное. А что будет потом? Придет к власти новый царь или нет? Полная неизвестность. А вот богатство, накопленное трудом и потом бедняков, того и гляди, может уплыть из рук. И не соберешь его потом.

Поразмыслив немного, Гарей распродал весь скот, вдвое сократил посевы хлебов, паровую мельницу в деревне Исаево продал Ивану Лесину.

Его внезапному разорению люди никогда бы не поверили. Гарей это прекрасно понимал и потому решил схитрить: прикинувшись больным, он стал жаловаться окружающим на свою неспособность вести хозяйство…

И это сделал он, повинуясь своему тонкому чутью, которое подсказывало ему не доверять Временному правительству. К тому же он был напуган рассказами Лесина о приближающейся народной революции. А в таком случае все его богатство лопнет, как мыльный пузырь. Не случится ничего — сын его, глуповатый Барый, ничего не смыслящий в хозяйстве, недолго думая, пустит все на ветер.

И решил Гарей следующим образом: сам добыл, сам буду и расходовать. Надолго закутил он в Оренбурге, ездил на Соленое Озеро, пьянствовал в касимовских номерах, водкой заставлял людей мыть полы… За три месяца разнузданной жизни сильно пошатнулось его здоровье: начали дрожать руки, сознание помутилось, память стала рассеянной…

В конце мая он по совету Ахмерова поехал на Черноморское побережье Кавказа.

Россию, терпевшую в войне поражение за поражением, лихорадило и изнутри. Медленно, но неотвратимо приближался Октябрь.

Революция началась для многих неожиданно. Фазлый Ахмеров оказался к ней не готов. Рвал на себе волосы, но было поздно. Дочь его Ляля поступила разумней; месяцев за пять до этого она разошлась с мужем и срочно вышла замуж за литератора Мамаева, очень воспитанного и образованного человека.

— Я же предупреждал вас, — укоризненно и даже сердито говорил он Ахмерову. — Нужно было послушаться меня, продать все и перебраться в Турцию. А сейчас куда вы денете свои многоэтажные магазины, номера, белые бани — гордость всего города? А резвые тройки? А дома?.. Все прахом станет.

Клял все на свете Ахмеров. Радовало его одно: дочь Ляля и зять Хамза, взяв с собой золота и драгоценностей, уехали в Турцию. Если удастся ему вырваться отсюда, то он обязательно найдет их на чужбине…

Стоял ноябрьский вечер. За окнами ахмеровского дома шел снег вперемешку с дождем. Заскрипели ворота, открылась дверь, и в большую горницу неторопливо, уверенно вошел Гарей Шакманов. Его теперь трудно было узнать: он был в лохмотьях, но физически сильно окреп.

— Видел в Пятигорске вашу Лялю! — с порога заявил он.

— Что? — изумленно поднялся из-за стола Фазлый. — Ты это серьезно?..

— Куда уж серьезней! — усмехнулся Гарей.

И начал рассказывать…

Однажды приехав со знакомыми в город, он зашел в пристанционный ресторан. И внезапно увидел Лялю. Совершенно одну. Одета она была опрятно, но выглядела очень растерянно, даже подавленно.

Гарей поздоровался с ней. Ляля промолчала, но села за его стол, взяла бокал коньяка, выпила залпом его и потянулась к следующему…

— Удивительно, — пробормотала она. — Я совсем не пьянею.

— Даже странно, Ляля-ханум, — сказал Гарей. — Вы же с высшим образованием, благовоспитанный человек…

— Не пьянею… — повторила она. — Когда душа горит, то ни коньяк, ни вода не остудят ее. Я самая несчастная женщина в этом мире… — она вновь осушила бокал коньяка.

Приятели Гарея, почувствовав себя неловко, встали с мест.

— Ха-ха, господа почтенные! — захохотала Ляля. — Вам неудобно рядом со мной сидеть? Да у меня отец богаче вас всех!

Приятели торопливо ретировались из зала.

Оставшись вдвоем с Гареем, Ляля заплакала…

— Мой Хамза оказался крупным мошенником и аферистом, — сквозь слезы выдавливала она. — Присвоил все наше золото и драгоценности и удрал в Тбилиси, где он сейчас, не знаю… Вот и пью я с горя. Ах, подлец!..

Ляля резко встала и направилась к выходу.

Гарей шел за ней до подножия Машука, уговаривая ехать вместе с ним домой, но она наотрез отказалась.

— Для меня теперь все кончилось, приедешь — передай привет родителям, пусть на меня не обижаются. Сейчас мне даже легче: богатства нет, есть только знания. Поеду в Крым, в крайнем случае буду учительницей. Я поняла, что счастье не в богатстве…

Она взяла немного денег у Гарея, ушла на вокзал и тем же днем уехала.

Фазлый Ахмеров никак не мог поверить рассказу Гарея.

— Врешь ты все! — возбужденно кричал он. — Моя дочь с мужем в Турции.

— Как хотите, Фазлый-агай! — безразлично отвечал Гарей. — Но могу поклясться аллахом: это была она.

И Ахмерову пришлось смириться с мыслью о беде, постигшей его дочь. И тогда он задал себе вопрос: как быть после этого ему самому? Ляля отошла уже на второй план, ее заслонил страх за свою собственную судьбу…

Разговор его с другом Гареем продлился до полуночи.

— Поживи временно в какой-либо глухой уральской деревне, авось белые победят, приедешь обратно в город. Хотя кто знает, как все оно повернется!..

— Нет уж, Гарей, пусть будет, как аллахом суждено. Не смогу средь бела дня прятаться от людей. Завтра же сдам государству все свое имущество, а сам попрошусь на работу. Слава аллаху, умею хоть как-то управлять хозяйством. За многим не погонюсь. Поставят директором мыловарного завода — с меня достаточно. Буду честно работать, заслужу уважение людей. Ляля правду сказала: счастье не в богатстве. Надо трудиться…

— Вы беспочвенный мечтатель, Фазлый-агай! — засмеялся Гарей. — Никогда вам не сотрудничать с большевиками!

Ахмеров неопределенно покачал головой. Честно говоря, и он не верил тому, о чем только что говорил. Взяв клятву с Гарея, заставив его поцеловать коран, он отдал своему молодому другу на хранение мешочек с золотом, глядишь, пригодится на черный день. Гарей клялся, божился, исподтишка внимательно разглядывая Ахмерова. Столько богатства нажил, а остался наивным, как мальчишка… Что значат клятвы в столь смутное время?

А город занимали то белые, то красные. Надежды Фазлыя таяли и уходили, как облака в высоком небе. В конце концов напуганный происходящими событиями, разочаровавшись во всем, он застрелился.

Ляля учительницей, конечно, не стала, будучи столь же растерянной, она вышла замуж за случайного узбекского бая, чуть позже взяла к себе мать и двух сестер.

До Гарея доходили о ней лишь случайные вести. Поговаривали, что узбекский бай оказался главарем басмачей. Когда в Средней Азии установилась Советская власть, он с семьей бежал в Иран.

Фазлыевское золото так и осталось у Гарея, и никто, кроме него, не знал об этом богатстве, спрятанном в углу фундамента дома. Выйдя сухим из воды в тяжелые годы революции, Гарей верил в свою звезду и удачливость, надеялся и при Советской власти прожить без особого горя. Если уж начнут сильно тревожить с колхозом, то он возьмет золото и удерет с ним куда-нибудь подальше.

Сын его Барый, которому завтра идти на военный осмотр, вернулся домой с первыми петухами. Гарей не ругал его, ибо давно махнул на сына рукой, зная, что толку с него никакого не будет. Пусть делает, что хочет и гуляет, где хочет…

Сопя и тяжело дыша, Барый вяло раздевался за печью.

— В деревню какой-то парень приехал, наган имеет. Нас до смерти напугал.

— Наган, говоришь? Кто же это такой?

— Не знаю. Мама, я есть хочу, — жалобно произнес Барый.

Гарея сон долго не брал. Мысли его бродили вокруг незнакомого, недавно прибывшего в их деревню парня. Кто он такой? Не тот ли, кого он видел перед заходом солнца на берегу Акселяна? Чего ему здесь надо? Надо бы уладить поскорей все дела с Сакаем.

— Ух-х!.. — тяжело вздохнул Гарей.

И показалось ему, что вместе со вздохом тает и его былое могущество, уходит награбленное добро…

А над деревней Кайынлы в это время уже просыпался рассвет, светлело голубое небо, тяжело поднималось заспанное солнце, обливая лучами своими курящуюся в тумане долину прозрачного Акселяна.