Когти гнева

Глава 21, в которой промелькнула вся жизнь

Фиолетово-красное, тревожное-кровавое, враждебное небо. Грозовые тучи набухают предзакатными синяками. Она одна летит в этом небе, никому не нужная, не важная, лишняя. Её не ценят. Не берегут. Её подвергают риску. Она летит, одинокая, покорная, кроткая, и кружится голова. Пульсируют болью ушибленный клюв и отбитый затылок. И красное солнце слепит ей глаза даже через тучи. Но слёз не будет. Нет, не дождётесь. Сороки не плачут.

— Вот выполню задание-то — и уволюсь к сычам собачьим, — заговорила сама с собой Сорока. Она не умела долго молчать, тишина ей казалась невыносимой. — Никто-то обо мне не думает. Никто-то не заботится. Всё-то только используют. «Сорока, дорогая, как твоё самочувствие?» — «Спасибо, неплохо». Но я-то думала, он меня навестить пришёл, я-то думала, Барсук-то за меня беспокоится. — Сорока тараторила всё быстрее и быстрее. — Поэтому-то я ответила вежливо, на головокружение не пожаловалась, на головную боль не пожаловалась, на стресс и то не пожаловалась. А он-то и говорит: «Ну, раз неплохо, тогда лети на задание». Ему-то надо, видите ли, срочное сообщение Барсукоту передать! Ему-то надо, понимаете, Барсукота-то остановить! Барсукоту-то, представляете, угрожает опасность! А он-то, видите ли, Барсук-то, с современным ква-каунтом не справляется. А я-то, получается, старая, несовременная, простая в использовании?! Со мной-то легко, получается, справиться? К хвосту-то груз прицепил — и готово!.. А у меня-то и хвост, между прочим, больной. Ещё бы, столько-то новостей на нём-то таскаю. Хвост-то и на перемену погоды ноет, и при резких поворотах хрустит и покалывает. И перья-то на нём все повыцвели … А ведь в молодости-то — какой у меня был красивый хвост! Длинный, блестящий, цвета чёрный металлик. Причём перед дождём-то отливал фиолетовым, во время дождя-то — синим, а после дождя-то зелёным … Такой-то был хвост, что ястребы, взглянув на него, застывали в воздухе и камнем падали вниз, а дятлы втыкали клювы в стволы до самого основания и не могли потом выдернуть. И всякий-то зверь, бегущий по лесу, знал: если земля усыпана ястребами, а деревья утыканы дятлами, значит, здесь пролетела Сорока … А теперь-то что? Теперь-то я больная, болтливая, тусклая. Я — старомодное средство связи, моё здоровье, моё настроение не имеют значения … А кто-то разве спросил меня хоть однажды: «Сорока, ты не устала? Ты высыпаешься? Ты вообще-то когда-нибудь отдыхаешь?» А я-то, между прочим, в последний-то раз брала отпуск три года назад. Мне-то совесть не позволяет лежать пузом кверху и прохлаждаться, когда вокруг столько новостей, которые необходимо доставить …

Продолжая стрекотать, Сорока сделала вираж над болотом:

— … А эти-то вот — современные, ленивые, наглые! Спят себе сном праведных головастиков, и никакой-то у них ответственности …

На поверхности болота, вокруг болота, на листьях кувшинок, в лужицах бурой жижи, на подстилке из прошлогодней травы — везде спали лягушки.

— … Ну естественно, их ква-каунт-то не работает! Тут-то одно из двух — либо спать, либо работать. И что это у них там такое-то? Что за штучки-то в болоте-то … — Сорока снизилась и пригляделась. — Ну-ка, ну-ка … какие-то корешочки … так сладко пахнут … да это же … валерьяна! Корешки-то — снотворные-то! Валерьяновые! Вот это новость-то! Ведь это кто-то усыпил всё болото-то! Ведь это кто-то испортил ква-каунт-то! Какая новость! Вот это новость-то! Вот это то-то-то-то-то!..

От возбуждения Сорока затарахтела так быстро, что слов стало не разобрать, голова закружилась, а клюв как будто потяжелел и потянул её вниз. Невероятным усилием воли она заставила себя замолчать, сделала три глубоких вдоха, как учила её в клинике Мышь Психолог, и стала летать по кругу, дожидаясь, когда к ней вернётся способность к членораздельной речи.

— Так … так … такую-то … новость-то … — речь вроде восстановилась, хотя голова кружилась по-прежнему, — такую-то новость я пропустить-то никак не могу! А принесу-ка я корешок на хвосте-то! Хоть мне Барсук-то сказал: лети за Барсукотом и ни на что-то, Сорока, не отвлекайся. Но мне-то что? Всего-то делов-то — подцепить корешок на хвост-то!..

Здесь самое важное — правильный угол наклона хвоста и чёткая работа маховых перьев. Сейчас она заложит крутой вираж, пролетит в одном сантиметре над поверхностью болота, подцепит хвостом вот тот вот удобный, дугообразный валерьяновый корень — и быстренько полетит дальше, за Барсукотом. Тем более она уже засекла Барсукота с высоты, он как раз подбирался к Охоткам, тут лететь-то до этих Охоток — пару минуток, не больше … Сорока сосредоточилась, прицелилась — и спикировала вертикально в болото.

— А поправку-то на головокружение-то я-то не сделала! — успела протараторить Сорока.

А потом вся жизнь пронеслась перед её внутренним взором: беззаботное птенчество в родительском гнезде, первый съеденный червячок, первый самостоятельный полёт, первая серьёзная новость, первая большая любовь, тот юный дятел, что втыкался клювом в деревья чаще других, когда она, помахивая иссиня-чёрным хвостом, пролетала мимо, — всё это Сорока успела вспомнить, прежде чем холодные, тёмные, тягучие воды болота сомкнулись над ней.