Когти гнева

Глава 22, в которой готовятся к худшему

Барсукот запрыгнул на ограду двора Нины Палны и посмотрел в небо. Красноватый кусочек солнца ещё виднелся на горизонте — как прощальный взмах израненного хвоста, обещающий, однако, скорую встречу.

Он успел.

Он успел принести миллион шишей до заката.

Барсукот перемахнул с ограды на старый дуб и стал карабкаться вверх: дупло было высоко. Тот самый дуб, сказал он себе. Тот самый дуб, на котором он беспечно сидел вчера. Тот самый дуб, под сенью которого они болтали с Маркизой. Тот самый дуб, с ветвей которого он столько раз наблюдал, как Нина Пална чешет персидскую белоснежную шерсть самой красивой кошки на свете. Тот дуб, о который Маркиза точила когти. Её любимое дерево, хранившее её нежный и терпкий запах. Теперь оно, впрочем, хранило запах кого-то ещё. Чужие самцы. Трое грязных, чужих самцов. Они карабкались по этому стволу до него …

— Котаны, вон он, вон он, котаны, лезет к нам! — Чёрный кот Нуар на секунду высунул голову из дупла и тут же спрятался обратно. — Теперь тихо! Ш-ш-ш-ш! Он не должен ничего заподозрить!

— А он правда кот-полицай? — спросил плешивый серый Васёк и почесался — всё тело зудело то ли от блох, то ли на нервной почве.

— Правда. — Нуар дёрнул единственным ухом. — Кот-полицай. Кот-коп. Босс сказал — такому коту никакой пощады. Босс сказал — породистую блондинку он сам убьёт, а этого — мы.

— А он правда псих и считает себя барсуком? — поинтересовался лишайный, пятнистый Зямыч.

— Какая разница? Наше дело — взять у него миллион и прикончить. Мы убийцы, а не психиатры.

— Мне немного не по себе, — прошептал Васёк. — Мы ведь раньше себе подобных не убивали. Мне бабушка в детстве перед сном намяукивала, что тех, кто обижает себе подобных, забирает в кошкин ад Чёрно-Белый Кисокрыл.

— Он нам не подобный. Он полицай, — зашипел Нуар. — Босс сказал — мы должны от него избавиться. Надо босса слушать, а не бабкины сказки.

— Но он же всё-таки кот … — засомневался Зямыч. — Причём беспородный. А беспородные коты — наши братья по когтю, разве нет?

— Нет. Он считает, что он барсук. Значит, он нам не кот. То есть не брат.

— А, ну если он даже как бы не кот, тогда и не жалко, — успокоился Зямыч.

— А чего это он так сильно воняет? Как будто он весь дуб за секунду снизу доверху пометил? Может, он очень сильный и мы с ним втроём не справимся? — забеспокоился блохастый Васёк.

— Справимся, — усмехнулся Нуар. — А воняет он с перепугу. Ну, котаны, выпускаем когти. Босс сказал — разодрать его в клочья без всякой жалости. — Кот Нуар от предвкушения даже заурчал на второй громкости блаженства, но тут же сам себя одёрнул: — Всё, полная тишина, котаны. Он уже совсем близко.

…Барсукот забрался по стволу до самого верха. Вот дупло. Незнакомая, чёрная, пахнущая чужими самцами дыра. Он зайдёт в дупло, отдаст преступникам миллион — и ему вернут прекрасную кошку Маркизу. Она ждёт его там, в дупле, живая и невредимая. Ведь он успел до заката. Почему же он не чувствует её запах?.. Вероятно, они запихнули её в мешок. Террористы любят запихивать заложников в мешки. Террористы любят затыкать заложникам пасть и отрезать им хвост по кусочкам … Но с Маркизой этого не случится. Он пришёл, он здесь, он успел принести миллион шишей до заката.

— Эй, вы, там, в дупле, — сказал Барсукот. — Я вхожу. Я пришёл один, и при мне нет оружия.

— Заходи, котан! — крикнули из дупла.

— То-то-то-то-то! — послышался вдруг дикий треск с неба. — То-то-только не это-то-то-то-то!

Что-то мокрое, чёрно-белое, скользкое, облепленное илом и тиной, на огромной скорости пронеслось по воздуху и пулей влетело в дупло. Барсукот подпрыгнул, вцепился когтями в кору и вжался в ствол прямо над дуплом.

Изнутри послышались дикие, полные ужаса вопли:

— Кисокрыл! Чёрно-Белый Кисокрыл! Пощади меня-а-а-у! И меня-а-а-у! Умоля-а-а-у!

Барсукот в изумлении наблюдал, как три кота, чёрный, серый и пятнистый, выскочили из дупла, ломая когти о кору и ветки, скатились на землю и в панике разбежались, оглашая окрестности душераздирающими воплями.

«О, как истошно орут коты», — пронеслась в голове Барсукота его же собственная стихотворная строчка.

— По хвосту-то меня узнал-то, — раздался слабый трескучий голос, и в проёме дупла, пошатываясь, показалась облепленная тиной Сорока. — Дятел-то, — мечтательно продолжила Сорока, — не забыл-то мой хвост, оказывается. Пролетаю, говорит, над болотом-то, а там хвост-то торчит знакомый. Твой-то хвост, говорит, Сорока, я узнаю из тысячи. Ты, Сорока, говорит, совсем-то не изменилась. Из болота-то он меня выдернул. И свидание-то он мне назначил!.. — Сорока покачнулась, чуть не выпала из дупла, с трудом удержала равновесие и блаженно отвесила клюв. — От любви-то кружится голова … — пропела она.

— Что ты наделала, Сорока? — прошептал Барсукот. — Я же должен был отдать до заката выкуп! А теперь всё пропало! Теперь они отрежут Маркизе хвост!

— Ты-то кто? — мутно оглядела его Сорока. — Ты чего так воняешь-то? Съел что-то не то-то-то? Что-то знакомое в твоей морде-то … Барсукот, что ли?

— У тебя сотрясение мозга, Сорока, — мрачно сказал Барсукот.

— Если ты Барсукот, у меня для тебя сообщение. — Сорока снова покачнулась. — От этого самого-то … как его … старшего-то … этого …

— От Барсука Старшего? — насторожился Барсукот.

— То-то-то-точно! — протарахтела Сорока. — Вот, слушай. Сын мой, этот самый … как тебя … Барсукот! Ты не отдавай выкуп-то! В этом смысла-то уже — никакого! Беги срочно на ското-то-то-то-то-то …

— На скотобойню? — похолодел Барсукот.

— … То-то-точно! На скотобойню! Там твоя эта самая … как там её … кошка-то …

— Маркиза?!

— Да, точно. Маркиза-то твоя там. На скотобойне. И ещё, это самое … Ещё что-то важное-то … — Сорока напряглась, вспоминая важное. — Вот, вспомнила: «Готовься к худшему».