Кока-гола компани

ЧЕТВЕРГ, 10 ДЕКАБРЯ (За день до рабочего совещания)

Типтоп заказывал у Нафуниля в лавке Аль-Мафарс глазированный кишечными бактериями бюрек и одновременно почесывал пах, располагавшийся на одной высоте с турецкими сладостями. «Приветик, Типтоп» — услышал он за спиной и ощутил пенис Каско в месте, где ему быть вовсе не полагалось. Поэтому, прежде чем ответить «Приветик, Каско», он сдавленно крякнул.

Каско ходил звонить матери, но по дороге соблазнился написанной с ошибками вывеской бюреков Фазиля. Он вбил себе в голову, что звонить необходимо из монетных автоматов на углу, потому что Симпель — бесспорный мозговой трест концерна ЕБУНТ — при последней встрече сказал ему:

— Скоро, бля, и монетных автоматов не останется, но я, чтоб мне сдохнуть, ни одной их сраной телефонной карты не куплю, пока жопой кровь не пойдет чисто от нужды звякнуть по телефону.

Симпель как-то не усек, что есть комбинированные автоматы, которые принимают оплату и по карточке, и монетами. Ему не нравится и то, что все постоянно меняется, и то, что всё равно всё всегда остается всё тем же извечным наводящим тоску дерьмом. И что изменяется — дерьмо, и что повторяется, чтоб ему треснуть, тоже дерьмо, ё-моё.

Счастливые мужчины Каско и Типтоп поздоровались за руку перед прилавком с бюреками. Они не смотрели в глаза друг другу, но улыбались. После съемок КОКА-ГОЛА КАМПАНИ они не виделись и не разговаривали друг с другом. Каско смотрелся неплохо. Не то чтобы он выглядел каким-то там дурковатым красавчиком, нет, он на самом деле был красавчик. Большие глаза с поволокой, тяжелые веки. Он был из тех, у кого внешность такая, что трудно сказать потом, зачесывают ли они волосы вперед или назад.

Типтоп рассказал, что идет из кино. Он посмотрел фильм под названием КЕНДАЛЛ, ТЕБЯ СНИМАЮТ НА ВИДЕО. Каско знал, что это ложь — пусть небольшая, но все равно ложь — потому что Симпель приглашал его, Каско, на первый вечерний сеанс, где этот фильм показывали, а именно на 19.30. А сейчас, как ни печально для Типтопа, еще не было и 18.45. Каско мог живо представить себе, что Типтоп посмотрел этот фильм вчера вечером, например, он не сомневался в том, что Типтоп фильм видел, не в этом дело, просто сегодня посмотреть его он не мог. Каско знал, что Типтоп человек вежливый и немножко нервный, и был готов его извинить — ради себя самого — тем, что его совесть (скорее, наверное, социальный невроз, а не совесть) вынуждает его пожертвовать малой толикой правды ради того, чтобы завязать светский разговор; и никуда не деться от того, что со времени последней встречи Типтопу было за что держать ответ. Так что невелико дело — ложь во имя спасения, чтобы поддержать беседу. А какая тема лучше годится для бесед, чем кино? «О кино, едри его в качель, легче стало болтать, чем о погоде», подумал Каско. Типтоп вовсю вошел в роль. Он делал вид, что фильм так захватил его, что ему просто необходимо о нем рассказать. Каско где-то видел рекламу этого фильма. Название было написано на афише разными буквами, будто вырванными из газет, как в письмах от шантажистов. Типтоп давай рассказывать, а Каско и не возразил, хотя сам собирался через 45 минут посмотреть этот фильм. Он рассудил, что не стоит нервировать Типтопа дополнительно, он и так нервный.

По версии Типтопа, фильм был вот о чем: главный герой, Джон Кендалл, работает с какой-то техникой в модерновом сооружении, на крыше которого размещается логотип какой-то корпорации. Первые десять минут фильма уходят на то, чтобы подробно (то, как Типтоп произнес «подробно», свидетельствует, что он имел в виду «чересчур детально») показать, что Кендалл живет обычной, довольно скучной жизнью. На работу и назад, заурядная жена, пара дочурок, визжащих «папа», когда он переступает порог, дом, супермаркет, автомобильные пробки. Что бы он ни делал, в этом мало сенсационного. Но в один прекрасный день по почте приходит письмо, в котором написано: «КЕНДАЛЛ, ТЕБЯ СНИМАЮТ НА ВИДЕО». Приземленный Кендал не может ничего понять. Голос за кадром озвучивает его мысли: «гмм, и кому это могло прийти в голову снимать меня на видео? Разве я делаю что-нибудь такое, за чем стоит следить?» Через какое-то время он оказывается не в состоянии выполнить ни одного будничного дела, если только сам не сочтет, что то, как оно выполнено, не посрамит и первой страницы чертовой Нью-Йорк Таймс. Так все и продолжается. Типтоп рассказал, что он все ждал, что наступит разоблачение или действие будет как-то развиваться. Но ни разоблачения, ни развития не последовало. Что это было за письмо, так и не выяснилось. Кендалл приложил все усилия к тому, чтобы запутаться в паранойе нормальности, что сделало его жизнь еще ужаснее, чем она была до того.

Фильм оказался того типа, где додумывать конец надо самому, иначе говоря, самого дрянного сорта. Фильм сопереживания. Кто к черту идет в кино, чтобы самому всё придумывать? Типтоп пошел распространяться на тему о том, как народ уже через полчаса повалил из кино, и как он там остался один. «Терпение народа в том, что касается кино, уже к чертям собачьим зафакано вконец», сказал он тоном, от которого за версту несло Симпелем. Каско смотрел на белые зубы порноколлеги и думал о том, что ему уже по горло осточертело слушать, как Типтоп распинается словами Симпеля. Он думал еще и о том, сумеет ли он вжиться в фильм сопереживания, о котором он уже все знает. Но он все-таки решил пойти, главным образом потому, что никогда не отказывался выполнять рекомендации Симпеля, касались ли эти рекомендации походов в кино или чего другого.

На столике администратора в помещении ЕБУНТа лежал вчера (в среду 9-го декабря) красный листочек с сообщением от Симпеля для Каско. Вот что фрёкен Напанэль изобразила фломастером на этом листке:

Папа Ханс (продюсер и исполнительный директор ЕБУНТа) строго-настрого наказал фрекен Напанэль не позволять актерам пользоваться телефоном администрации. («Это наше предприятие — малобюджетная вселенная», сказал Папа Ханс, «чтобы сводить концы с концами, надо расходовать деньги с предельной аккуратностью».) Каско покинул производственные помещения, прошел пару кварталов и позвонил из первого попавшегося телефона-автомата. Его поразило, что Симпелю потребовалось ровно ползвонка, чтобы снять трубку.

— Симпель.

— Каско.

— Давненько тебя не слышал, Каско. Хрен, здорово что ты позвонил, Каско (если бы Симпель прознал о незадаче на съемке КОКА-ГОЛА КАМПАНИ, он бы уже об этом заговорил. Симпель не из тех, кто будет ходить вокруг да около, даже если речь о самых пренеприятных вещах), ну просто блииин как здорово что ты позвонил, потому что завтра мы с тобой идем в кино, я нашел фильм про МЕНЯ…

— Серьезно?

— …и ТЕБЯ, Каско. Это фильм про меня, и про тебя, и вообще про всю нашу шарашку, Каско. КЕНДАЛЛ, ТЕБЯ СНИМАЮТ НА ВИДЕО. Так называется. Слыхал такое? КЕНДАЛЛ, ТЕБЯ СНИМАЮТ НА ВИДЕО! У меня аж мурашки по коже побежали, Каско, ну в самую точку, ё-моё. Завтра полвосьмого. Во ДВОРЦЕ КИНО.

— Хорошо. Я смогу.

— Хорошо. Я смогу (передразнивает Симпель). Да уж смоги, Каско, черт тя дери, уж такое нельзя упустить из-за того, что ты договорился о какой-нибудь сраной встрече там или еще что. Понял? Дошло до тебя?

— А что, уж и нельзя было бы в другой день пойти, если бы я был занят чем-нибудь важным..?

— А вот не стоило бы тебе так уж упираться, Каско, ей-богу, кончай-ка ты бузить, мы тут с тобой говорим о хорошем фильме, и ты не хуже меня знаешь, как бывает с хорошими фильмами, они мало кому нравятся, верно? Это фильм сопереживания, и ты не хуже меня знаешь, что народ теперь ни хрена не желает ни в чем принимать участие, народ хочет, чтобы ему все прямо в вену вводили, Каско, жевать они сами не желают, smack те up, так ведь? Глядишь, фильм-то прямо сегодня сняли бы с проката, если бы я не заказал два билета на сеанс в половину восьмого завтра, один билет для меня, Каско, и один для тебя. Вот я все не возьму в толк, Каско, ты чё, чё у тебя за подход такой, Каско, я тут тебе рекомендую качество, добротную вещь, а в качестве чертовой гребаной благодарности выслушиваю от тебя как бы один пиздёж какой-то.

— Да ладно, я же сказал, что могу, что за проблема.

— Да у меня-то никакой к блядям проблемы нет, Каско, проблема ПИП в том ПИП что люди интересуются ПИП больше тем ПИП что может ПИП рассказать о ПИП…

Конечно, Симпелю всегда можно было позвонить на его бошевский мобильник, но до чего ж дорого было ему звонить. От разговоров с Симпелем из автомата заводишься так же, как от звонков в справочное с автомата. Физически невозможно с такой скоростью бросать в него монетки. Но вообще-то Каско-то срать хотел на то, сколько это будет стоить.

Снова в лавке Аль-Мафарс

Глядя на белозубого Типтопа, стоящего у Нафунилева прилавка с бюреками, Каско не мог не думать о том, что Типтоп заделался гомиком. А Типтоп не мог не думать о том, что не более двух недель тому назад залупа Каско застряла глубоко у него в глотке. Нафуниль же, со своей стороны, ни о чем особенно не думал, протягивая Типтопу бюрек со шпинатом и фетой.

— Сделай и мне такой, Нафуниль… а сдачу дай, пожалуйста, монетками, мне нужно маме из автомата позвонить, сказал Каско.

— Канэшна, канэшна, сказал Нафуниль, и как оны с папа Ханс пажывать паслэдний врэмя, а? Фсё акэй?

— Думаю, да, они тут собираются в турпоездку после рождества. Я собираюсь к ним на обед на днях… маме же всегда обязательно нужно обсудить, куда они собираются поехать… какие у них планы и…

— Опять культурная программа? осведомился Типтоп в смелой попытке изобразить иронию.

— Культур-мультур? сказал Нафуниль и громко рассмеялся над своей шуткой. Каско не засмеялся. Типтоп подавил зевок, и Каско пару секунд ждал, что Типтоп выдаст еще одну реплику, слизанную с Симпеля, но она не прозвучала, и он продолжал:

— Да, еще одна культурная поездка по центральной Европе. Именно так. Черт их знает, куда они едут. Но скоро мне это расскажут, конечно. Вечно они таскаются по всяким музеям.

Про музеи это только наполовину правда. Собственно говоря, по музеям ходит только Соня, мать порноактера Каско и жена продюсера порнофильмов папы Ханса. Пока папа Ханс волочит престарелые ноги по порноклубам Парижа, Берлина и Вены, чтобы наладить контакты или просто ради вдохновения, как он говорит, Соня разглядывает старинные картины в музеях. В первых поездках, пару-тройку лет после рождения Каско, и какие-нибудь семь лет после того, как мертворожденного малыша Клауса выкинули на помойку центральной больницы, папа Ханс выказывал в поездках нечто, что легко можно было принять за искренний интерес к культуре — мало того, изначально это он и пробудил в Соне интерес к культуре — но с каждым новым, все более скучным, возвращением в те же музеи и вечно к тем же отстойным шедеврам его интерес к культуре постепенно улетучивался, вровень с растущим сомнением во всей этой культурной вакханалии, в немалой степени под влиянием разносов Симпеля, обрушивавшихся на них каждый раз по возвращении домой. Порция брани от Симпеля могла, к примеру, звучать так:

— Какого рожна вас снова носило в вашу гребаную Европу? А? Зачем? Why? Не могу понять, хоть тресни. Чтобы приобщиться к культуре? Чтобы впитать настроение? Чтобы наладить связи? А? Да ладно уж! Слышите? Пощадите мои уши, слышать не желаю таких дурацких оправданий. Вы, мать вашу за ногу, потому туда таскаетесь, что вам эти их сраные города кажутся уж такими утонченными, вот почему. Так? Но вы эту свою дурь выкиньте из головы, пожалуйста. Вы должны должны должны понять наконец насколько тошнотворны, слышите вы? тошнотворны города с эдакой исторической патиной, и таким количеством памятников, и такими прекрасными зданиями, и такой кипящей жизнью, и такими урбанизированными и культурными жителями. Давно уж вам пора прекратить расхваливать всю эту по самую жопу насыщенную смыслом Европу. Достаточно уже петь осанну ее городам! Слышите? Ко-нец! И не вздумайте вместо них возлюбить разные там чарующие местечки! Блин! Попробуйте только! Я вам не позволяю подстроить мне такую пакость.

И так далее, и в том же духе. Папа Ханс вроде князька в концерне ЕБУНТ, и, честно говоря, Симпель с поджатым хвостом подбирается к нему в тех случаях, когда папе Хансу случается распалиться на рабочем совещании или еще когда, но из песни слова не выкинешь — всякий раз, как Симпель разжевывает какую-нибудь свою гипотезу, папа Ханс слушает внимательно.

Симпель из тех, кого не заботит, слушает его кто-нибудь или нет. Поэтому ему невдомек, что папа Ханс воспринимает критику с его стороны всерьез, так что несколько лет тому назад он перестал таскаться за Соней в Музей истории искусств в Вене, чтобы посмотреть Портрет юноши перед белым занавесом. Именно на эту картину Соня любит смотреть, когда она задумывается о странном направлении, которое приняла ее семейная жизнь (ей приходится стоять, ибо по какой-то причине дирекция музея решила повесить картину Лоренцо Лотто на легкую перегородку в одном из боковых флигелей, вместе с еще каким-то итальянским дерьмом, в то время как дурацкому Тициану, например, отвели место в центре дворца, установили там скамеечки и т. п.). И вот стоит, значит, Соня и рассматривает Портрет юноши перед белым занавесом, а папа Ханс сидит где-нибудь на другом конце города, например, на встрече со своим австрийским коллегой Юргеном «Жестокосердым» Груманном, и занимается оценкой изображений бабенок со всего света, в которых пенисы воткнуты аж в пять из имеющихся в их теле отверстий, да и, честно сказать, он видал изображения дамочек с пенисами в семи из семи возможных, но вся эта петрушка с ноздрями и ушами столь мало интересна — с профессиональной точки зрения — что это все рассматривается мимолетно, просто как забавная шутка. А потом Соня и папа Ханс идут в ресторан. Знал бы Симпель, что Соня и папа Ханс имеют обыкновение объедаться вкуснятиной всех мировых кухонь в каждой своей поездке, он бы уж использовал это как еще один повод для возмущения, а папа Ханс — как еще один повод задуматься, но пока Симпель цепляется только за тошнотворные неудобства тщательного городского планирования в Европе, архитектуры, атмосферы, мировоззрения, общей культуры в целом, искусства и прочих высококультурных явлений. Непонятно, как это он при этом забывает упомянуть еду.

Порноактер Каско Фостер происходит, таким образом, из вполне буржуазной семьи, культивировавшей изначально вполне соответствующие статусу интересы. Так продолжалось, пока папа Ханс не встретил Симпеля. Соня все еще изо всех сил старается поддерживать эти интересы, ее не колышет, что у папы Ханса перевесил интерес к деловой жизни, ну и пусть, считает она, ей по-прежнему кажется, что Портрет юноши перед белым занавесом — значительный вклад в культуру, что, по правде, определяется тем, что теплящийся еще в ней интерес к культуре коренится в таком взгляде на искусство, который лучше всего годится на подтирку задницы. Плохо она слушала Симпеля, можно сказать, и это говорит не в ее пользу.