Кока-гола компани

СРЕДА, 16 ДЕКАБРЯ (Дома у Симпеля, Мома-Айши и Лониля в 15.00, за час и десять минут до начала праздника елки и окончания четверти)

С тех самых пор, как Лониль вернулся из школы, Симпель пытается вразумить его, но напрасно. Через весь этот день он пронес убеждение, что именно сегодня ему в качестве отца удастся завязать беседу с сыном. Но об этом он может просто забыть. Даже и Мома-Айша попросила его прекратить изводить Лониля отеческими поучениями. Но Симпель упорствовал, не теряя духа. На данный момент в ответ на обращения Лониль треснул Симпеля 1. Арифметикой; 2. Пультом дистанционного управления; 3. Рукой; 4. Полуторалитровой пластиковой бутылкой; 5. Пластмассовой трубкой, и 6. Хоккейной клюшкой, соответственно, по ноге, голове, руке, в пах (на что Симпель возопил: «НУ ВСЁ, БЛИН, МОЕ ТЕРПЕНИЕ ЛОПНУЛО, КОНЧИЛАСЬ ТЕБЕ ЛАФА!!!») и два раза по спине. Симпель собирался принять превентивные меры касательно предстоящего вечера, но, вероятно, он с этим припозднился. Сейчас Лониль сидит в углу возле стеллажа с видеофильмами и рисует на полу крестики и черточки. Симпель сидит на дерматиновом диване и поглядывает то на завитушки на затылке Лониля, то на Мома-Айшу, которая сидит в дверях кухни и читает газету. Он включает телевизор и начинает перескакивать с канала на канал. В субботу им не удалось отмыть все следы разгула фломастера, поэтому экран мутноват. Симпель проглядывает 60 каналов менее чем за 30 секунд. Потом выключает телевизор и идет на кухню. Мома-Айша, не отрывая глаз от газеты, отклоняется в сторону, чтобы пропустить его. Симпель роется в холодильнике, но ничего не находит. Он усаживается с другой стороны от двери в кухню и смотрит на Мома-Айшу, ждет отклика, но не дожидается. Мома-Айша занята своей газетой. Она вполне довольна тем, что отец с сыном хоть ненадолго прекратили базарить. Симпель сидит, изучает свои ногти, пластиковую обшивку стола, обожженную прихватку и прочие ничего не значащие вещи, попадающие в его поле зрения. Он слышит, что Лониль перестал рисовать на полу гостиной и включил телевизор. Симпель ковыряет край столешницы. Он тянется через кухонный стол и выуживает сигарету из пачки Мома-Айши. Потом те четыре минуты, на которые хватает сигареты, он сидит и пускает дым на стену. Мома-Айша читает раздражающе медленно и внимательно. Симпеля подмывает склониться над столом и перелистнуть ее газету. «Ну как к ебене матери можно так долго и так к ебене матери внимательно читать одну гребаную страницу в какой-то гребаной газете!» думает Симпель. Есть у Симпеля теория, с которой можно соглашаться или не соглашаться, что каждый божий день в газетах печатают одно и то же, и что поэтому больше пяти минут на газету тратить нельзя, все равно, какую бы газету ни читать. Самому ему хватает минуты две-три, а иногда он тратит и еще меньше времени, но больше трех минут ему ни разу не потребовалось. Уже несколько раз он в ярости накидывался в кафе на пенсионеров. В ЯКОРЕ он четыре раза подскакивал из-за столика так, что брызги дрянного кофе летели во все стороны, и все это чтобы врезать пенсионеру, из-за которого он сидел и копил раздражение; в двух случаях из четырех он порвал газету пенсионеров в мелкие клочки и разбросал их по полу, выкрикивая что-то вроде: «А ВОТ Я ЗАПРЕЩАЮ ТЕБЕ ЗДЕСЬ РАССИЖИВАТЬСЯ СТОЛЬКО НА ХЕР ВРЕМЕНИ НАД ЭТИМ ДЕРЬМОМ!» Он старается гнать от себя мысль, что, когда дело доходит до чтения газет, то Мома-Айша еще хуже самого захудалого пенсионеришки. Не стоит, он ведь не собирается сегодня устраивать больший бенц, чем необходимо.

На кухню притаскивается Лониль. Он разделся до пояса и на своей маленькой грудной клетке нарисовал крестик. «Ну ни хрена себе телосложение», думает Симпель, как он думает практически всякий на хер раз, когда видит Лониля (или Мома-Айшу) без одежды. «Просто не верится, до чего к дьяволу сильны Мома-Айшевы негритянские гены, что они напрочь забили унаследованные от меня, с моей анатомией мешка с картошкой, гормоны роста. Уж это надо блин постараться, чтобы выправить столетия переживаемого белым человеком упадка, а вот ей, бля, это удалось», думает он и машинально тянет руку, чтобы по-отечески похлопать Лониля по плечу, но отдергивает ее из страха перед последствиями. Остается сидеть, смотрит, как мальчонка роется в холодильнике.

— Если хочешь карпаччо, я тебе сделаю, ты же знаешь, Лониль, говорит Симпель.

— Ага, говорит Лониль.

— Что ага? Ага, что ты хочешь поесть, или ага, что ты знаешь, что это я должен тебе готовить его?

Это все. Больше Лониль не произносит ни звука, пока они ближе к вечеру не заявятся в школу. Симпель ругается из-за того, что Каско не пришел, хотя он не имеет понятия, который сейчас час.

— Угомонииис, Симпель. Ти же дажи не знаааишь, скока времени, успокаивает Мома-Айша.

— Я чувствую, что уже четыре. Ну точно уже, черт подери. Ну, блин, если Каско не появится, я его четвертую.

Симпель стреляет еще одну сигаретку у Мома-Айши. Прежде чем закурить, он какое-то время сидит, вертя ее в пальцах. Мома-Айша всё еще читает всё ту же страницу в газете. Симпель подумывает уже, не сдурела ли она совсем. Эта мысль уже не впервые закрадывается ему в голову. В тех случаях, когда он, вспылив, задавал ей вопрос «Ты че, сдурела?», она отвечала, по-женски/по-матерински снисходительно улыбаясь и покачивая головой: «Ти же саам ни панимаааишь, о чем ти гаварииишь, Симпельчик мой». Симпель, со своей стороны, уверен, что сразу видит, кто идиот, а кто нет. «Пусть к чертям собачьим не смеет лишать меня права считать людей дураками, с этой своей сраной готтентотской мудростью», думает он раз за разом. В общем и целом Мома-Айша умело вворачивает аргументы типа мне-известно-нечто-чего-тебе-не-дано-знать-без-моего-жизненного-опыта-и-интуиции — в стиле noble savage[5] — что легко сбивает Симпеля с панталыку. Приводимые Мома-Айшей аргументы нередко того типа, что душат любые зачатки дискуссии на корню; иными словами, в их браке нет места достижению вершин диалогического общения; в остальном же у них все обстоит совсем неплохо; да и нельзя сказать, что умение вести друг с другом задушевные беседы является гарантией сохранения хороших отношений.

Присутствие Лониля на кухне не дает Симпелю покоя. По нему, так сидел бы Лониль постоянно в своем углу да чирикал по полу. Когда Лониль слоняется повсюду, он не в состоянии сосредоточиться ни на чем; невозможно поспорить с тем, что как только Лониль выходит из своего угла и прекращает быть интровертом, все летит кувырком. Симпель пялится в столешницу в ожидании катастрофы, он боится, что вот-вот вспылит. Он бы предпочел попридержать свою взрывчатую энергию для более важных дел, но ему не остается ничего другого, как именно взорваться, когда Лониль хватается за полный литровый пакет молока и расплескивает его по всему содержимому холодильника.

— ДА ЧЧЧЕЕЕЕРТ ТЕБЯ ДЕРИИИИ, ЛООНИИЛЬ! ТЫ ЧТО ЭТО ДЕЛАЕШЬ?!? КАКОГО ЧЧЧЕЕЕЕРРРТА ТЕБЕ ТАМ НАДО БЫЛО!?! ЛОНИЛЬ! ОТВЕЧАЙ МНЕ! КАКОГО РОЖНА ТЕБЕ ТАМ К ЕБЕНЕ МАТЕРИ НЕ ХВАТАЛО?!?

— Сиимпель, эта жи всего нимножка молоко, говорит Мома-Айша упокаивающим тоном.

— ДА НАСРАТЬ МНЕ НА ЭТО, ТОЛЬКО ЗАБЕРИ ОТ МЕНЯ ЭТОГО МАЛЕНЬКОГО ГАДА! НЕМНОЖКО МОЛОКА!?! ДА ЭТО К ЕБЕНЕ ФЕНЕ ЦЕЛЫЙ ЛИТР!!! А НУ, УБЕРИ ЕГО ОТСЮДА, ЧТОБ Я ЭТО ЧЕРТОВО ОТРОДЬЕ НЕ ВИДЕЛ НА КУХНЕ!

Симпель опасается сам оттащить Лониля в его комнату — или, вернее сказать, в закуток, который они называют детской — боится, что тот укусит его за руку или пнет по гениталиям. Мома-Айша без лишних разговоров берет это на себя. По пути в закуток Лониль висит в ее руках плетью. Там он вновь принимается за декорирование пола, в то время как Симпель с неохотой опускается на колени, чтобы подтереть растекающееся из холодильника по полу молоко. Мома-Айша возвращается и снова садится читать газету, все на той же странице. Симпель ругается и причитает, выкручивая тряпку, набухшую молоком, в раковину на кухне. В десять минут пятого в дверь звонит Каско.

— Да уж ты блин вовремя, Каско, а то нуклеарная семья тут у нас чуть в мелкие дребезги не разлетелась, с горечью говорит Симпель в домофон.

Пока Каско поднимается по лестнице, Симпель успевает забросить в себя один миллиграм ксанакса. Каско, со своей стороны, стоя в дверях, так и сияет обеспеченной, благодаря снегу, уверенностью в себе. Он занюхал пару жирных линеек перед выходом из дома, а с собой ему запасов хватит, чтобы продержаться целый вечер. Рождественский праздник больше не пугает его, так скажем. Заботы испарились из его башки с той же скоростью, с какой исчез в носу снег. По мнению Каско, дома у Симпеля, Мома-Айши и Лониля все выглядит просто кошмарно; стоит вспомнить, что родители Каско, невзирая на всю свою толерантность и терпение, воспитывали его в строгих и весьма гигиеничных рамках. Во-первых, похоже, в этой квартире уже сто лет не убирались, что само по себе абсурдно, поскольку они въехали-то в нее всего пару недель тому назад. Во-вторых, все поверхности, покрытые линолеумом или пластиком, исчерканы лонилевыми черточками и крестиками. В-третьих, запашок там стоит тот еще, в каждой семье есть свой особенный семейный запах, пусть так, но без знакомства с этим семейным запашком Каско очень бы хорошо обошелся. В-четвертых, каждый из не слишком многочисленных предметов обстановки, находящихся во владении семьи, размещен в квартире до осатанения небрежно, и расставлены они все вкривь и вкось. В-пятых, не плохо было бы намекнуть, что такая комбинация материалов, как объедки и сигаретные бычки, является в значительной мере деликатным объектом. В-шестых, разлитое по всей кухне, где между сидящими там Мома-Айшей и Симпелем угадывается некая семейная ситуация в развитии, молоко не особо способствует улучшению общего впечатления. Каско здоровается с Мома-Айшей и тщится пристроиться поаккуратнее за кухонный стол, не вляпавшись в молоко, на подтирку остатков которого Симпель, очевидно, решил положить с прибором. Симпель не замечает, что Каско так накачан снегом. Да это, в общем-то, и не важно. Рукопожатием он обменивается с Симпелем, только усевшись за стол. Первое, о чем спрашивает Симпель, это нельзя ли у него стрельнуть сигаретку. Каско извлекает пачку Лаки Страйк и спрашивает, радуется ли Лониль предстоящему празднику елки, на что ему отвечают, что Симпель не имеет ни малейшего к черту понятия о том, понимает ли Лониль вообще, что они идут на праздник; елки зеленые, ведь с этим чертенком вообще невозможно общаться. Каско спрашивает, какие тогда у них основания идти на праздник — они ведь как бы ради Лониля туда собираются?

— Мы туда собираемся ради гребаного принципа, пора бы уж к ебене матери понять, слышит он в ответ.

Каско соображает, что лучше эту тему не поднимать — если он не хочет нарваться на разлив желчи и поток сарказмов, а он этого не хочет, ни сейчас, ни в другое время, — а просто хочет сделать свое дело без ненужных вопросов. Ему ничего не стоит снисходительно смотреть на такие мелочи, когда он принял такую кучу кокаина. Разговор как-то не клеится, пока бразды правления не берет на себя Симпель, а Симпель работает, по всей видимости, над тем, чтобы загладить свою выходку из-за молока; возможно, он совершенно сознательно придерживает язык до тех пор, пока ксанакс не явит своего действия, приглушив всегда наличествующую бурю раздражения и беспокойства, бушующую в нем. После добрых десяти минут производимого Мома-Айшей шуршания газетой (шуршания, вызванного мелкими движениями, не перелистыванием), Симпель прекращает игру в молчанку и спрашивает Каско, упоминал ли папа Ханс новый видеоконцепт; Симпель со своей стороны признается, что ему он показался недурным. Мома-Айша, очевидно, ничего об этом концепте не слышала, потому что она откладывает газету и спрашивает, о чем это они говорят. Каско быстренько рассказывает о том, что происходит, и Мома-Айша спрашивает, почему Симпель ничего ей не рассказал об этом. Симпель оправдывается тем, что, мол, думал, что ей будет неинтересно, но понимает, что это жидкое оправдание.

Примерно в половине пятого Симпель поднимается и говорит, что пора. Каско наблюдает, как он накручивает пару кругов по гостиной, прежде чем собирается с духом и говорит натужно-приятным отеческим голосом: «Ну вот теперь нам пора на елку, Лониль! Иди сюда, мы поможем тебе одеться». Затем ему приходится повторить это еще пять раз, прежде чем Лониль откликается: «He-а». «Пойдем, пойдем», гнет свое Симпель. «He-а», повторяет Лониль. «Еще как пойдем!» снова говорит Симпель, и так они продолжают перекидываться репликами, пока Симпель не повышает голос и Мома-Айша не находит, что придется встрять. Она откладывает в сторону нескончаемую газету и выходит в гостиную, где ей удается поставить Лониля на ноги, а затем и исхитриться и напялить на него уличную одежду. Каско идет за ними и зашнуровывает туфли возле входной двери. Натягивая спортивную куртку, Симпель просит Мома-Айшу проводить их до первого этажа. «Помоги мне выставить его на улицу, если мы хотим, чтобы у нас вообще что-нибудь сегодня получилось», ноет он. Лониль совершает три попытки удрать в комнату Мома-Айши и Симпеля, в последний раз он крепко цепляется за ножку кровати. Мома-Айша старается уговорить его, выманить как-нибудь, а Симпель все это время стоит, сыпля ругательствами, и поглядывает на Каско с беспомощностью во взоре. «Если этот вечер пройдет безболезненно, я, вот чтоб мне треснуть, влезу на стол в гостиной и нарисую на потолке огроменный такой к дьяволу крест», бубнит он. Каско кивает. Он чувствует в этой ситуации непоколебимую уверенность в себе, хотя он знает, что это благодаря мощным химическим соединениям, которых не было бы у него, если бы не Айзенманн со своими запасами. Каско предлагает Симпелю жвачку, но Симпель отказывается; приходится Каско как миленькому жевать свою жвачечку самому, что он и делает неестественно лихорадочно. Симпель пялится на ходящие ходуном мышцы челюстей Каско; Каско не отводит взгляда; все это молча.

По пути к улице президента Харбитца Симпелю, чтобы Лониль не артачился и шел вперед, приходится наорать на него не больше четырех раз. Один раз Лониль наклоняется, чтобы поднять собачью какашку («Блин, нет же, Лониль, это же дерьмо! Брось! Это вонючее дерьмо!»), один раз он исчезает в киоске («Послушай, Лониль, тебе в школе нахрен столько лимонада будет, что ты им блевать захочешь!»), один раз он ложится на землю и изображает мертвого («Кончай, Лониль, у нас на фиг нет времени на такую херовину, ты меня своими дешевыми блин фокусами вокруг пальца к чертовой бабушке не обведешь!»), и один раз он разворачивается и дует назад («ЛОНИЛЬ! А НУ ВЕРНИСЬ СЮДА! ЕСЛИ ТЫ НЕ БУДЕШЬ СЛУШАТЬСЯ, Я СЕЙЧАС КАК ВМАЖУ ДЯДЕ КАСКО!») В этом последнем случае он бегом возвращается обратно в надежде посмотреть, как папа Симпель навтыкает дяде Каско, но увы.

Внешне никаких признаков того, что в троице, спешащей по улице президента Харбитца, есть что-то особенное, не проявляется. Лониль, пока с ним не заговоришь, выглядит здоровым ребенком, Симпель никого не отпугивает ни спортивной курткой, ни мокасинами, а Каско и вообще выглядит как любой хорошо одетый и ухоженный мужчина тридцати лет.

У них в запасе добрых пять минут, чтобы отыскать дом 16, который, конечно же, оказывается самым представительным зданием на всей улице. Не то что какой-нибудь типовой проект с 1700 квартирами для понаехавших издалека, нет, совсем не то. Они звонят, и дверь открывает Ивонн(ючк)а. Увидев ее, Лониль пытается удрать, но Симпель удерживает его за воротник и шипит в ухо, что в доме хранятся необъятные запасы лимонада, так что успокойся и помалкивай. Ивонн(ючк)а здоровается с ними настолько по-взрослому, что в любой иной ситуации Симпеля бы заклинило, но вот именно в этот раз он почитает необходимым пояснить, что они явились на рождественский праздник, будто Ивонн(ючк)е этого самой не докумекать. Единственный, на кого ситуация абсолютно не действует, это Каско. Он первым входит в двери, когда девчушка произносит «Входите и снимите, пожалуйста, обувь в прихожей», и быстрее всех скидывает с себя туфли; и вообще, не успевает еще Симпель стянуть с Лониля куртку, а Каско уже стоит в гостиной и ведет приятную беседу с самой миловидной из присутствующих мамаш. «Ишь ты, шустрик какой на хуй выискался», думает Симпель, пытаясь углядеть, где же стол с лимонадом; это единственное средство борьбы против плохого поведения Лониля, какое приходит ему в голову.

Квартира стильная до умопомрачения. В общем-то, таковы и находящиеся в ней взрослые. Из тройки Симпель/Каско/Лониль пристойнее всех выглядит Каско. Не то чтобы Симпель выглядел совсем уж непристойно, у него нормальная одежда и вообще, не хватает ему только лоска, который в общем-то должен служить визитной карточкой высших классов, но который в наше время демонстрируют и жук, и жаба. Симпель любит кисло заметить при случае, что, мол, народ из кожи вон лезет ради своей гребаной внешности, и сейчас он за это расплачивается. Он склонен забывать, что его стандарты чистоты и порядка неконвертируемы по сравнению со стандартами других людей, и уже раскаивается в том, что не принял душ и не переоделся в чистое перед походом сюда, не то чтобы он был сильно запачкан или еще что, просто разница в степени чистоты в ситуациях, подобных этой, видна как под увеличительным стеклом. Не пришла ему на хрен в голову и мысль, что перед тем, как сюда отправиться, неплохо было бы переодеться, хотя он и готовился морально к окончанию четверти уже много дней.

Симпель ума не может приложить, когда Мома-Айша это успела, но к большой своей радости видит, что она переодела Лониля в чистое. Он выглядит почти так же, как другие ребята, за исключением того, что он наполовину негритенок. У стола с лимонадом ему приходится вырвать у Лониля поллитровую бутылку лимонада, из горла которой тот собрался пить, и прошипеть, что нормальные люди пьют из стаканов, а не из бутылки, как дикари какие-нибудь. После этого Лониль ведет себя более или менее прилично весь остаток вечера. Однако этого нельзя сказать о некоторых других.