Кока-гола компани

У СИМПЕЛЯ

Каско вот только сейчас просыпается на диване у Симпеля и Мома-Айши, и это само по себе чудо, если принять во внимание тарарам, устроенный Лонилем перед уходом в школу (и который он всегда устраивает, перед тем как уйти в школу). Рождественские каникулы еще не начались, хотя в Самой средней школе нет ни единой живой души, кому не хотелось бы, чтобы уже начались; неподъемный и вынужденный совместный труд, называемый школьной системой, нужно выдержать еще пару дней.

В кратком изложении первая половина дня разворачивается следующим образом: Симпель, сидя за рабочим столом (невозможно понять, работает он или нет), понуждает Каско пойти купить яиц, бекон и газеты, как только тот проснулся, что он и делает, после чего они долго корчатся от смеха, читая ту самую заметку; можно было подумать, что хотя бы Симпель должен распалиться из-за этой заметки, но этого не происходит, ни разу еще он не встречал в средствах массовой информации упоминания о своих деяниях, и он преисполняется по сию пору неизведанного чувства удовлетворения, которое и заставляет его смеяться. То, что они с Каско, вполне можно сказать, в соавторстве, сумели нарушить нормальный ход событий таким хаотическим образом, что это заработало им полразворота в популярной газете, наполняет его такой радостью, что он смеется и над будто специально срежиссированными клоунскими фотографиями.

А вторая половина дня разворачивается примерно так: Каско уходит домой, а папа Ханс, тоже прочитавший газетную заметку и вполне уяснивший содержание фото, звонит Симпелю с озабоченностью в голосе и спрашивает, не было ли несколько неосторожным позволить напечатать свои фотографии в бульварной прессе. Симпель успокаивает его тем, что а) фотографии расфокусированы, б) ничего криминального совершено не было, и г) в любом случае внимание привлечено только к нему самому, а также д) что он, Симпель, ни при каких обстоятельствах, и какое бы пристальное внимание ни было на него обращено, не выдаст сведений о ЕБУНТе и не сознается в своей связи с этим проектом, что бы ни произошло. «Да ведь у нас в этой гребаной Скандинавии на допросах вроде ни электрошоком, ни раскаленными ножами не пользуются», говорит он, и добавляет, что он в предобеденное время как раз обдумывал возможность запустить через СМИ информацию и о других своих проектах. «Есть у меня кое-что, с чем я хотел бы выйти к общественности — да ты на хер знаешь это не хуже меня, Ханс — и я теперь нащупал канал выхода в эту сраную гребаную прессу», говорит он. Ему удается успокоить папу Ханса, но тот в течение разговора несколько раз напоминает, что не стоило бы подставляться под удар, когда ты на хер работаешь в каком-нибудь шаге от сравнительно хрупкой и уязвимой конструкции. Симпель раз за разом отвечает, что в его собственных к едрене фене интересах, чтобы ЕБУНТ продолжил существование, и что рисковать этим проектом было бы столь же глупо, как не заботиться о собственном ребенке.

После того как Симпель вешает трубку, проходит около 7 минут, и тут в дверь начинают колотить — это довольно многочисленный наряд полиции, явившийся задержать его за распространение наркотических веществ и нанесение тяжких телесных повреждений. Двоим из полицейских хватает не более двух минут, чтобы найти пластиковый пакет с татуировальными инструментами, который у Симпеля хватило ума оставить в течение нескольких дней нераспакованным более или менее посреди гостиной. Недопустимо большое количество ксанакса в ванной комнате их, напротив, нимало не волнует.

Всего только несколько минут пролетает между тем, как супруги Берлиц узнают от следователя полиции Краусса о задержании преступника, и тем, как Берлиц сам бросается к телефону и звонит отцу алкаша Спидо, производителю моющих средств Ёрану Пердссону. Они обмениваются несколькими словами, и Берлиц среди прочего шипит: «Теперь мы играем на своем поле, Ёран, теперь остается только начать выкачивать информацию об этой мерзкой банде негодяев. Это великий день; нам даровали то, чего недоставало, чтобы весы качнулись в нашу сторону. Похоже, новый год выведет нас на светлый путь». Моника уже много раз задавала Берлицу вопрос, откуда это он так хорошо знаком со злодеем, но Берлиц выдал только ту информацию, что это отец «самого неуправляемого мальчишки в Самой средней школе».

Этим днем супруги Берлиц получили еще одно радостное известие, а именно, что Монике назначен прием у лазерного хирурга. Хирург особо подчеркнул, что лазерная хирургия в первую очередь состоит в том, чтобы заменить надписи чернилами шрамовой тканью; о трансплантации кожи не может быть и речи, поскольку те части тела, кожа с которых могла бы быть использована как донорская, серьезно затронуты целлюлитом. Моника сказала, что она готова согласиться на любую операцию, пусть даже символическую, хотя бы даже и лишь с целью использовать ее в качестве «антитравматического массажа» (слово, почерпнутое ею у Берлица). В сумме эти радостные известия побуждают Берлица расщедриться на поцелуй жене в щечку, как бы мало привлекательной для поцелуев она ни выглядела, лежа на больничной койке; сухо целуя ее, он задерживает дыхание и изображает некое подобие улыбки. Моника улыбается в ответ, хотя стоит упомянуть, что она не особенно любит, когда только что подровненная бородка супруга царапает ей лицо. Коротко остриженная бородка и вообще-то настоящая безвкусица; такая растительность идет самое большее горстке людей, которые хорошо выглядят в любом антураже, и при каком угодно раскладе это неподобающая вещь для тех, кому перевалило за 35 — иными словами, Берлиц опоздал уже на добрых 15 лет; нет однако ни одного шанса в целом свете, чтобы он согласился расстаться со своей гнусной бородкой; во-первых, потому, что милейший Берлиц может похвастаться нулем самооценки, а во-вторых, потому что идентичная бородка украшает лицо берлицева бесспорного образца для подражания, американского мастера глубинной психологии Нормана Шульца. Мелочи не в счет: супружеская чета Берлиц/Моника Б. Лексов достигла сегодня пополудни высшей на данный период времени точки, если исходить из китчевого афоризма «Не было счастья, да несчастье помогло».

Лониль возвращается из школы раньше, чем Мома-Айше удается освободиться с работы. Закрыв изнутри дверь квартиры, он не замечает, что Симпеля нет. Идет прямиком к дерматиновому дивану и приступает к выполнению скачков.

Мома-Айша, которая в момент задержания Симпеля являла собой центральный элемент в двойной пенетрации, возвращается домой примерно через час после Лониля. Она спрашивает у скачущего сына, где папа, но ответа не получает. Проходит не больше получаса в курении сигарет и чтении газет (в том числе и заметки о супруге, сыне и коллеге, Мома-Айша читает и качает головой), как звонят из полиции и информируют ее о том, что Симпель на три недели помещен в изолятор временного содержания. Переписка ему не запрещена, и его можно навещать, так что Мома-Айша записывается на свидание на следующий день.