Кока-гола компани

ПОНЕДЕЛЬНИК, 21 ДЕКАБРЯ

Первое, что вчера сделал папа Ханс, переговорив с Айзенманном, — позвонил в Окружную тюрьму, чтобы записаться на свидание. Там ему сказали, что видеться с заключенными можно только по будним дням. Потому посещение пришлось на сегодня.

Жизнь за решеткой явно развивается не совсем так, как планировал Симпель. Он входит в помещение для свиданий и лицо у него совершенно пустое от скуки.

— Ну как дела? спрашивает папа Ханс и берет Симпеля за руку.

— Да хрен его разберет. Начинаю скучать. Я и не думал, что уже так скоро начну скучать.

— А здесь почти как у вас в квартире.

Папа Ханс кивает в пространство, разглядывая стены. Не особо веселенькое помещение, но папе Хансу сдается, что бывает и хуже. При всем при том. Симпель смотрит на папу Ханса и думает, что тот неплохо выглядит для своих 61. У папы Ханса есть морщины, но кожа толстая, того типа, что всегда выглядит здоровой. И волосы на голове у него сохранились. Руки мощные. А, да не все равно, думает Симпель и подавляет зевок. В комнате нет ни охранников, ни надзирателей, так что папа Ханс продолжает разговор с Симпелем, который смотрит ему в лицо с другой стороны стола.

— Айзен вчера сделал одно открытие…

— Что такое? Симпель оживляется. Папа Ханс видит, как он оживился. Роба заключенного выглядит не так, как представлялось папе Хансу.

— Я его отправил предупредить народ о том, что происходит, и вот догадайся, кого он встретил в квартире у Спидо?

Симпель ложится лбом на стол. Он перекатывает голову со стороны на сторону и шумно выпускает воздух через сжатые губы. Папа Ханс слышит, как он бормочет «блядьблядь блядьблядьблядьблядь…» про себя. То еще зрелище, когда мужик сорока лет так себя ведет. Папа Ханс ждет некоторое время, чтобы продолжить рассказ, но быстро теряет терпение.

— Ну, что это еще такое, Симпель? Если тебе не интересно, так я это наше к ебене матери свидание могу в любой момент прервать. Неинтересно тебе, или как?

— Да уж и не знаю, на хуй мне знать, как ЭТОТ ГРЕБАНЫЙ ПРИДУРОК СПИДО обосрался… еб твою мать. Просто страшно услышать… ну давай, Ханс, выкладывай. Вряд ли уж будет много хуже, чем сейчас уже… выкладывай… давай… Симпель поднимает голову. Затуманенным взором он смотрит на папу Ханса.

— Айзенманн отправился к Спидо, чтобы рассказать ему, что и как, и там была баба, которую он узнал, но он не мог вспомнить, кто она такая, пока не вышел опять на улицу. И тогда он вспомнил, что он однажды ходил с тобой на родительское собрание…

— Еб твою мать (долгая пауза). Еб твою мать (долгая пауза). Не может быть. Еб твою мать. Какие мы идиоты.

Симпель вновь плюхается головой на стол. Папа Ханс смотрит на его макушку. Она постепенно краснеет под светлыми волосами. Уроды, которые заправляют в этой шарашке, еще не сподобились выдать ему успокоительного. Симпель уже очень заметно ощущает, что кое-чего ему не хватает. Он уж на хер и не помнит, когда ему в последний раз приходилось четыре дня подряд обходиться без ксанакса. Состояние постоянной агрессии сказывается в том, что работа в камере продвигается все медленнее и медленнее. Конечно, агрессия — это движущая сила его проекта, но без коротких мгновений покоя он не в состоянии направить агрессию в нужное русло. Сегодня ночью он записал на листке: ОТ БАНАЛЬЩИНЫ УСТАЕШЬ, но это было единственным, что он написал.

— В определенном смысле причиной всего этого явился твой проект, начинает папа Ханс.

— НУ УЖ НЕТ, БУДЕМ! Мы всей шарашкой ходили по острию ножа, Ханс, нефиг сидеть здесь и делать из меня козла отпущения…

— Ну ладно, говорит папа Ханс и больше обвинений не выдвигает.

— Я тут даже использовал проведенное в заключении время, чтобы раскумекать, как нам надо… или как я спасу остатки…

— Ну и?

— Ну, знаешь, тот мужик, что сделал фотки, напечатанные в газете, он отец одной девочки из Лонилева класса, так вот он работает над тем, чтобы меня пригласили на какое-нибудь телевизионное шоу. И мне там предоставят полную свободу… Я об этом сам попросил. Я подумал, что если уж все у нас пошло прахом, и если вам удастся удалить почти полностью следы и признаки существования ЕБУНТа, то тогда для всех, кто участвовал в нем, будет выгодно…

— …все это сделать достоянием общественности?

— Да. Следишь за мыслью? Симпель старается демонстрировать бодрость, но у него не получается.

— Слежу — не слежу… Я так думаю… если ты меня понял таким образом, что я занимался ЕБУНТом, чтобы в один прекрасный день обо всем проекте поведать миру, то, по-видимому, степень взаимопонимания между нами была недостаточно высока…

— НУ ТОГДА СЛУШАЙ НА ХУЙ ВОТ ЧТО, ХОРОШЕЕ ВЗАИМОПОНИМАНИЕ, СЛЫШЬ ТЫ?!? ХОРОШЕЕ ВЗАИМОПОНИМАНИЕ НИКОГДА НИКОГДА НИКОГДА НЕ БЫЛО МОЕЙ КОРОНКОЙ! УЖ ЕСЛИ Я В ЭТОМ МИРЕ ЧТО НЕНАВИЖУ ВСЕМИ ФИБРАМИ ДУШИ, ТАК ЭТО ХОРОШЕЕ ВЗАИМОПОНИМАНИЕ!

Симпель бьет кулаком по столу для свиданий, но берет себя в руки, пока не вмешалась охрана. Папа Ханс качает головой.

— Да ты чего так завелся-то, Симпель, я же ни словечком не заикнулся о том, что хочу твои проекты остановить, я ни разу еще ни один из твоих проектов не прекращал, какими бы дрянными они ни были. Я же не могу заткнуть тебе рот, чтобы ты не вещал о своем видении событий каждому встречному-поперечному. Давай, валяй, выходи на публику, если считаешь, что это поможет. Но имена и прочие такие вещи упоминать, конечно, нельзя, это и так понятно…

— Да я вроде не совсем идиот, Ханс… Вот завел волынку на хуй…

Минут пять оба мужика в возрасте 61 года и 40 лет обсуждают вопрос, не осуществить ли им акт отмщения грязной стукачке. Переговорив по телефону с Айзенманном, папа Ханс существенно успокоился, он высказывает мысль, что, может, не стоит подливать масла в огонь, но Симпель решительно настаивает на том, чтобы «отплатить двуличной гадине по заслугам». Они договариваются поручить это Каско и Типтопу. Участие Каско и Типтопа в организационной стороне деятельности ЕБУНТа не особенно заметно, так что все должно пройти хорошо. Иногда нужно и на риск пойти, чтобы донести до человечества свой мессидж, считает Симпель.

В тот же день, но попозже милейшего Симпеля навещает Роберт Еглейм. Он оживленно повествует о том, что ему удалось воткнуть Симпеля в НОВОГОДНЮЮ ДИСКУССИЮ ровнехонько через неделю. Будут снимать портрет-интервью, и Роберт обращает внимание Симпеля на то, что ведущий программы Петер Нильсен на всю страну известен субъективностью своей журналистики. Симпель говорит, что мало смотрит телевизор, но что он знает, что Нильсен направляет ход дискуссий, да, и продолжает: «посмотрим, где будет его критическая журналистика, когда его под жалобные вопли закатают в асфальт катком аморальности», показывая пальцем на себя и улыбаясь. Благодарности за свои усилия Роберт Еглейм не дождался, но видит, что Симпель результатом их доволен. Прежде чем отправиться домой, ужинать с Ивонн(ючк)ой и женой, он подробно рассказывает о том, какие меры принимаются в тюрьмах, когда заключенным нужно на какое-то время покинуть камеру. Он рассказывает, что сначала возобладало мнение, что телевизионная съемочная группа должна снимать в комнате для свиданий, но что после того, как руководству тюрьмы преподнесли легкую смесь разговоров в пользу бедных со штампами о свободе мнений, те согласились отпустить Симпеля в студию НОВОГОДНЕЙ ДИСКУССИИ. Разумеется, под охраной. Узнав, что интервью будет проводится в присутствии зрителей, Симпель улыбается.