КОМ-2 (Казачий Особый Механизированный, часть 2)

10. ПРИБЛИЖАЮСЬ К ТОЧКЕ НАЗНАЧЕНИЯ

НОЧНОЕ ПОЕЗДНОЕ

Тимофей Константинович неуверенно пожал плечами и взял второй стаканчик:

— Так я за знакомство?

— Ну, конечно!

Вторую порцию коньяка пришлось мне помочь слегка придержать, потому как рука попутчика сделалась нетверда.

— А где там музыканты? — значительно более заплетающимся, чем раньше, голосом спросил Тимофей Константинович.

— Ч-ш-ш! — я прижал палец к губам. — Слушай. Песню тебе спою нашу, казацкую.

И завёл бабушкину. Когда батиной маме, бабе Глаше, начинало казаться, что деда Аркаша держится на ногах исключительно из упрямства, она начинала петь эту. Про снежочки, встающий на речке лёд, таинственным образом воронов и несчастную любовь. Забайкальская манера вообще протяжная, словно игры ветра зимой в печной трубе, с повторами и переповторами, а уж более сонной песни я в жизни не слыхивал. Сосед пытался подпевать, потом подпёр голову рукой (столик для этой цели очень даже подходил). По щекам его побежали слёзы.

«Эк проняло человека!» — подумал я, но петь не перестал. Тут главное: настойчивость. На четвёртом куплете Тимофей Константинович уронил голову на локоть совсем. Продолжая тихонько допевать, я отодвинул стаканы и уложил умиротворённо сопящего попутчика на подушку.

— Эдак у вас ловко получилось! — шёпотом похвалил меня проводник, который, оказывается, наблюдал всю сцену в отражении вагонного окна.

— Опыт не пропьёшь, — также шёпотом ответил я. — Стаканы забери.

Бутылку я снова заткнул пробкой, завернул в полотенце, вытряхнув из него на стол колбасу с огурцами, и упрятал получившийся свёрток в бандольер. Авось, пригодится. Но потом. Завтра пить — вообще не резон.

Лёг, гоняя в голове смешные мысли.

Вот, прицепили мы в заграницах словечко: «бандольер». А хорошее слово, мужское. Не то что мамзельский «ридикюль». Ридикюль — что? Сразу слышно: финтифлюшка какая-то. А как скажешь: бандольер — сразу понятно, этакой штукенцией и засветить можно неслабо…

НОВОСИБИРСК ВСЁ БЛИЖЕ

Проснулся оттого, что попутчик сел на своей лавке и слегка застонал. Потом повозился и пробормотал почти про себя: «Ах ты, Господи, надо ж так накидаться…» — после чего постарался неслышно отодвинуть дверь купе и крадучись вышел. Хлопнула дверь дальше по коридору.

Я открыл глаза, сам себе удивляясь. Нет, это надо ж столько дрыхнуть! Солнце вон вовсю уж светит. Если б можно было про запас да выспаться…

В приоткрытую дверь купе увидел, что мой сосед довольно резво пробежал мимо, окликая проводника. Так-так, значит, туалет свободен. Схожу-ка в порядок себя приведу да побреюсь перед прибытием, а то полтора суток уж из дома, на подбородке щетина наросла.

Вернулся — попутчик сидел на своём месте, пряменький, как на военной комиссии:

— Доброе утро! — и руку тянет. — Будем знакомы?

Руку я пожал, слегка усмехаясь:

— Доброе утро, Тимофей Константинович. Мы ж с вами вчера знакомились. Меня Ильёй зовут.

— Да вы что! — покаянно поразился сосед. — Боюсь, я вчера произвёл на вас крайне удручающее впечатление.

— Да чего там удручающее, — я махнул рукой. — Ну, выпил человек. Лишь бы повод хороший был.

— О, да! Повод значимый! Сорок лет, знаете ли, с выпуска курса! Я ведь, некоторым образом, медик по основной специальности. Вот, собирались с ребятами. Пять лет не виделись!

— Ну так — понятное дело!

Тимофей Константинович покосился на меня, подозревая в ёрничестве, но я и впрямь считал, что встреча со старыми друзьями — повод уважительный. Пересекись я с кем из наших с Трансвааля — тоже, поди, выпил бы.

Дверь распахнулась, в купе заглянул проводник с маленькой раздаточной тележкой:

— Чаю заказывали-с?

— Да-да, прошу! — засуетился мой попутчик. — Илья, вы не против? Я взял на себя смелость заказать, что у них тут нашлось к завтраку.

Понятное дело в вагоне ничего кроме воды не кипятили, зато нашлись упакованные в яркую бумагу сладости фабрики Абрикосова: печенья, вафли, шоколадки и пастила разноцветными рулетиками. А на закуску мелкие леденцы-монпансье, которые маман, не умея выговорить, звала «лампасейки».

— Что ж мы сразу — и со сладкого?

— Так ведь нет больше ничего.

— А вот — колбаса, огурчики. Сейчас порежем. Хлеба только нет, не с вафлями же колбасу жевать.

— Есть полезные диетические булочки! — подал голос проводник. — Докторские, с отрубями-с.

— Давайте! — махнул рукой Тимофей Константинович. — Пойдёт!

В общем, позавтракали мы, слово за слово — рассказал я, куда еду.

— М-хм! Так вы — стипендиат, значит, будете? — несколько удивился попутчик.

— А что это?

— Приглашены на обучение не только бесплатно, но и с назначением денежного довольствия на весь период обучения.

— Ага. Ну, выходит, так.

— А как же семейство ваше? Супруга молодая с ребёночком? Не трудно им без вас будет?

— А как они без меня жили, пока я в Сирии был? Казачий уклад такой, женщины привычные. Да и мать с отцом мои её без подмоги не оставят. Сёстры, опять же. Да и наезжать я планирую, проведывать.

В общем, разговоры разговаривали, чаи гоняли. Приходил проводник, спрашивал: всем ли довольны? Сватал коньяк. Не найдя встречного согласия, предложил принести из своих запасов карты или шашки, чтобы время скоротать.

— А шахмат нет у вас? — поинтересовался я.

— А вы играете в шахматы? — тут же оживился мой попутчик.

— Дедушка показывал, — уклончиво ответил я.

— Есть и шахматы, — услужливо осклабился проводник. — Принести?

— Не стоит, любезный! — махнул Тимофей Константинович и принялся освобождать столик, сдвигая к окну остатки нашего пиршества. — У меня свои!

Я удивился — где свои у него? Или крохотный походный наборчик, навроде того, как у нашего есаула имелся, в карман положить? Оказалось, гораздо превосходнее. У Тимофея Константиновича имелась такая редкая и баснословно ценная штука как пространственный карман. И оттуда он извлёк доску совершенно дивной красоты. Между серебряными прожилками были вставлены полированные квадратики светлых и тёмных полей.

— Эту доску мне преподнесли мои друзья, — похвастался Тимофей Константинович. — На юбилей.

— Красиво сработано, — похвалил я. — Слоновая кость?

— Да, — закивал попутчик. — Белые клетки. И фигуры тоже, — с этими словами он как раз извлёк из пространственного кармана два бархатных мешочка с фигурами. А тёмные сможете угадать, что за материал?

Тёмные клетки и тёмные фигуры были выполнены из дерева — тёмного, красновато-коричневого, с фиолетовыми, а местами почти черными полосами.

— Редкое у нас дерево, — согласился я. — И название забавное, ежли я не ошибаюсь. Бубинга?

— Да вы знаток! — засмеялся Тимофей Константинович.

— В Трансваале, в приёмной Великого князя, стол из такого дерева стоял.

— Кто бы мог подумать! Так что же — блиц?

— Это что такое?

— Это когда на ход даётся не более пятнадцати секунд, — последним предметом, извлечённым из пространственного кармана были крохотные шахматные часы. — Я бы с удовольствием сыграл и обычную партию, но мне выходить через двадцать минут. Я, видите ли, в усадьбу еду, в пригороде.

— Что ж, можно и в блиц.

Распространяться о том, что дед Аркаша был в Чите председателем шахматного клуба ветеранов, и как я заразился от него шахматным азартом, когда на доске идёт неслышная битва, а вокруг несколько человек напряжённо наблюдают (и иногда даже подсказывают) я не стал. Однако Тимофея Константиныча два раза обыграл.

— Эх! — с досадой покрутил он головой, пряча шахматы обратно в пространственный карман. — Было бы времени побольше! Я, милейший, кажется, понял вашу стратегию… Ещё бы партейку…

В дверном проёме показался проводник:

— Сударь, подъезжаем! Остановка всего три минуты!

— Да иду, иду уже! — Тимофей Константинович бодро встал, оправил костюм. Пожал мне руку: — Ну, хорошо вам устроиться, Илья! Даст Бог, свидимся, я ещё возьму у вас реванш!

Эк зацепило-то его, подумал я, глядя в окно, как деловито мой попутчик шагает по маленькому перрону пригородного посёлка. Спросил пробегающего проводника:

— Любезный, Новосибирск скоро?

— Полчаса, не более.

Ага. Тогда идея спокойно попить чаю отметается, собираться уж пора.

Я ссыпал остатки конфет-мармеладок в один кулёк — не выбрасывать же! Стянул из верхней ниши чемодан, поместил в него и конфеты, и вчерашнюю бутылку. Мусор унёс в бак, притуленный возле туалета. Ну, вот, готов казак.

УЧЁНАЯ СТОЛИЦА

Конечно, В Москве и Питере было много всяких институтов, университетов и академий, но с давних пор Петербург считался столицей прежде всего дипломатической, Москва — торговой, а Новосибирск, последние лет этак тридцать — учёной. Прилепившийся поначалу сбоку к сибирскому городу академгородок разросся настолько, что сам старый город теперь казался на его теле сбоку припёкой. Сверху, коли с дирижабля смотреть (и знать, куда смотреть), это очень хорошо видать.

Новосибирский вокзал внушал. Раза в три, может, поболе Иркутского.

Я высадился из скорого поезда, закинул футляр с оружием на плечо, взял свой чемодан и, лавируя сквозь толпу, пошёл к выходу. Предписание явиться в мажеский университет почти не давало мне форы во времени, через два часа, вынь да положь — Илью Коршунова к ректору. Ага. Только вот где означенный университет находится, славный иркутский казак и знать не знал. Хотя, правильно говорят: «язык до Киева доведёт» — быть того не может, чтоб не помогли!

С этими мыслями я направился к тучному городовому, что с важным видом прогуливался по привокзальной площади. Здоровенный усатый детина всем своим видом внушал уважение к властям, и оглядывал он площадь, словно это была его личная собственность. И, правду сказать, славная собственность — не бугристой брусчаткой покрыта, а гладеньким асфальтом, как и все дороги в Новосибирске.

— Здрав будь, господин городовой!

Он оглядел мой скромный наряд, скользнул взглядом по сабле с бандольером и прогудел:

— И вам не хворать, господин хорунжий! Для чего в город прибыли? Можа, контракт ищете?

— За предложение спасибо, но имею предписание, явиться в Новосибирский мажеский университет, а как туда добраться, понятия не имею.

Городовой подтянулся. Во взгляде мгновенно появилось уважение. Даже в скромной форме маг — это, как минимум, дворянин, а если он ещё и в мажеский университет поступил, то и деньги у него наверняка имеются. А то, что одёжа бедная — так кто их магов разберёт?

— О как, предписа-ание… — протянул он. — Ну, ежели предписание, то тогда смотрите, значит: на конке пятый номер три остановки проедете до Оперного, там пересядете на транвай номер тринадцать — и до конечной. Там зараз ворота университета будут.

— Спасибо, выручил! Да не тянись ты, я здесь запросто, без чинов.

Городовой хохотнул.

— Как скажете. А вот и ваша конка подходит.

Я повторил больше для себя, чем ему:

— Три остановки на этом, потом трамвай тринадцатый, до конечной, правильно?

— Так точно!

— Ну, ещё раз спасибо, пошёл я.

Конки в Новосибирске были шикарные, по новой моде — двухэтажные. Причём, места на втором этаже стоили дешевле, ибо при случае дождливой погоды защиты от оной не предусматривалось от слова совсем. Но сейчас на небе только пара ленивых облачков, и я решил прокатиться наверху. Не из дешевизны, а из любопытства — по сторонам поглазеть.

Город порадовал. В отличие от старомодного Иркутска, Новосибирск строился как столица Западной Сибири, и широченные улицы сразу проектировались «на вырост». А так-то обычный город, только что большой, конечно.

Особливо меня порадовала чистота. Вот дворникам работы, наверное! Те же конки. Лошадки же гадют, где им захочется, это ж животина, ей не запретишь — «где хочу пописаю, где хочу покакаю». А на улицах почти что и нет навозных куч. Успевают убирать, или ещё что?

А вот транвай меня разочаровал. Железная коробка так дребезжала и раскачивалась, что думал, не довезёт меня это новомодное чудо, по дороге развалится. Но обошлось. И уже через час я стоял перед воронёной чугунной оградой.

Литые металлические кружева сплетались в загадочные узоры, навевая мысли о старинных рунах. За оградой шумел дикий лес. А дорога упиралась в маленький, голубой побелки, домик КПП, куда я, собственно, и направился.

За заблокированной вертушкой обнаружилась пара… наверное, охранников. Хотя от кого они смогут хоть кого-нибудь охранить, было непонятно. Дородная тётка и маленький, лысоватый дядечка. Оба были одеты в синие комбинезоны и щеголяли фирменным взглядом любого вахтёра, которого я знал. На манер: хрена ль ты тут припёрся?

— День добрый, — я поставил чемодан на пол и вынул из кармана предписание: — Будьте любезны, подскажите: правильно ль я приехал?

Дядечка, не удостаивая меня ответом, сделал знак тётке глазами, а сам с потешно-суровым видом продолжал сверлить меня глазами, одной рукой придерживая что-то под окошком. То ли стопор проходной вертушки, то ли (шут их знает) кнопку тревожного сигнала.

— Нешто так на диверсанта похож? — спросил я с усмешкой.

— Во всём порядок должо́н быть! — сурово ответил охранник, глядя вроде как рядом, а всё же мимо меня.

— Всё верно! — с удивлением сказала тётка, возвращая мне листок и в придачу — узкую бумажную полоску с мудрёным узором: — Держите ваш документ и временный пропуск, господин хорунжий. Следуйте по дороге меж колеями, никуда не сворачивая. Вас встретит кто-то из сотрудников. И пропуск, пожалуйста, не мните.

Я немножко удивился инструкции и вышел с другой стороны КПП. А тут и в самом деле не было приличной дороги! Приходящая к Магическому университету асфальтовая дорога с внутренней стороны ворот оканчивалась небольшой стоянкой, сразу за которой поднимался лес. Да не просто лес, навроде парка, как у нас в Иркутске посреди города оставлен кусок, а самая что ни на есть глухая, дремучая тайга. Меж могучими соснами и лиственницами поднимался густой непроходимый подлесок, кое-где приправленный буреломом. Интересно девки пляшут.

Прямо от крыльца начиналась дорога. Вида такого, словно когда-то давным-давно по ней проехало что-то тяжеленное колёсное, а после — только ногами и хожено. Меж продавленными заросшими травой колеями тянулась умеренно натоптанная тропинка, а по сторонам — до самого леса — трава натурально по пояс. Очень странно, надо сказать, наблюдать такую траву в апреле месяце. Не иначе, без магической подпитки здесь не обошлось.

— Идите-идите! — подбодрила меня в спину тётка-привратница. — Только с тропинки — ни ногой. И пропуск не мните. Шарахнет охранным заклинанием.

— Сурово тут у вас, — пробормотал я себе под нос и пошёл.

Вот уж не знаю, кто енту дорогу проектировал, но виляла она в манере «как бык поссал». Это батина присказка, и больно ловко сюда она подходила. Только направо повернёт — уже обратно налево! И так без передыху.

Топал я, не соврать, с четверть часа, не меньше. Иду-иду — не кончается, ядрёна колупайка, этот лес! Мож, леший тут у них в присмотр поставлен? Крутит? Сам я, правда, никогда не сталкивался, но рассказы такие слыхал. Словно отзываясь на мои мысли в лесу что-то глухо заухало.

— Не дождёсся! — сердито ответил я ему и, лихо сдвинув папаху набекрень, завёл бравую казачью:

— Как ирку́тски казак и — как ирку́тски казак и — ка́-азаки-казаки́, ка́-азаки-казаки́!

Песня была, как полагается, с повторами и присвистом, и каждая строчка также растягивалась в три раза:

— По станицам гулял и — по станицам гулял и — гу́-уляли-гулял и — гу́-уляли-гулял и (и так каждый раз),

Молодушек любили́,

К одной двое ходили́,

Одну двое любил и(н-да, такой вот внезапно скабрезный поворот, но из песни слова не выкинешь),

Подарочки носили́,

Подарочек не простой,

С ручки перстень золотой…

На этом месте дорога в очередной раз вильнула, и я оказался нос к носу с удивлённой девицей в строгой форме горничной.