КОМ-2 (Казачий Особый Механизированный, часть 2)

08. ОТПУСКНОЕ

ЗИМА

Из Земской управы заехали к Серафиминому отцу, подарочек завезли, от него — к Афоне, там посидели. Свернув в Карлук, сразу заехали на теперь уже мой законный кусок земли. Вглубь-то, конечно, не пройдёшь особо — снегом по луговине всё завалено, но с той стороны, что к дороге ближе, походили, по сугробам бороздя, поприглядывались, нашли метки землемеровские.

— Ну как, Илюха? — слегка толкнул меня в бок батя. — Чувствуешь себя помещиком-землевладельцем?

Я сдвинул папаху на затылок и засмеялся:

— Честно — пока не чувствую.

— Помнишь, как оно летом тут?

— Так-то но. Вольготно. Бычков, мож, на выпас пустить?

— Тоже дело. Ограду ток поставить, чтоб не разбрелись.

Домой прикатили довольные, как коты, сметаны обожравшиеся. Женская половина как увидала документы на землю — ну охать, руки к щекам прижимать. Скатерти-самобранки раскинули… В общем, заново вышло торжество.

И потекла чередом жизнь мирная, приятная. Торжественные крестины, Рождество с длинными весёлыми святками, новый год, Крещенье (назвали сына в честь прадеда — Аркадием), мой день рождения, множество дней рождений и именин — родни-то у нас сколько! — в общем, праздники вплоть до самой Масленицы. Из гостей да в гости, как говорится.

И каждую ночь — жена любимая в моих объятьях.

Не жизнь — малина.

К весне я начал замечать, что матушка сделалась задумчива и пару раз даже показалось мне, что глаза у неё заплаканные, но при виде меня она сразу бодрилась… пока не дошла, видно, внутри себя до крайности. И уж тогда явилась с разговором. Точнее, меня зазвала на свою с отцом половину, деловито усадила за небольшой стол, за которым она иногда пишет письма, и сама села напротив. С таким похоронным видом, что я начал всякое худшее подозревать.

— Маман, не томите. Что случилось?

Она тяжко вздохнула:

— Илья… Я с тобой давно хотела поговорить.

И замолчала.

— О чём? — терпеливо переспросил я.

— Дело серьёзное, — она снова тяжко вздохнула.

— Да что такое, маманя? Помирает кто⁈

Она подпрыгнула и замахала на меня руками:

— Что ты! Сплюнь!

— А что вы меня пугаете тогда? Мраку навели.

— Да я… Не то же всё. Я вот о чём хотела. Смотри. Ты сейчас на цельный год на учёбу уезжаешь. А коли хорошо сдашь — так и ещё, да ещё дальше, в Тверское.

— Ну! Так мы это уж обсуждали. Учёба — не война, выходные бывают, да и каникулы. На дирижбандель подходящий сел — и дома. Сутки-двое с вами.

— Я, Илюшенька, не про то, — мать слегка подалась вперёд. — Вы вот с отцом да с зятевьями дом новый обсуждаете, чертежи смотрите…

— Конечно. Выбрать же надо получше.

Планы мы обсуждали всей мужской компанией: я, отец, зятья, Хаген и время от времени — дядья с матушкиной стороны. Проектов пересмотрели и бумаги исчеркали — страсть!

— А ты не думал, как твоя жена в том доме одна будет с хозяйством хлестаться, да с малым дитём. А если не с одним? Тебя с учёбы, чай, опять куда-нибудь пошлют, по фронтам да службам будешь мотыляться, наезжая изредка, а она там одна кукуй! А мы тут, — неожиданно свернула матушка и горько заплакала, — одни с дедом, два старика…

Я аж растерялся. Обошёл столик, склонился, приобнял её:

— Маманя… А вы хотели как?

— Не бросайте нас, Илюша… — она повисла на моей шее.

Я гладил мать по голове и думал, что в таком разрезе идея отселиться в собственный дом уж не кажется мне такой блестящей. Нет, понятно, прислугу можно нанять, работников, но это ж чужие люди, всё не то. Каково будет Серафиме одной в пустой домине? Месяцами? И родители тоже, но они хоть друг с другом…

— Батя-то знает?

Маманя неожиданно икнула:

— К! Ой… М-км, — она помотала головой. — Он мне вообще велел к тебе не лезть. А я… Не могу прямо… — она снова заплакала, хотя плакать и икать одновременно было трудно, от чего маман рассердилась и нахохлилась.

— Ладно, я подумаю.

— Ты под… ик!…думай, ик! Иль… ик! — тут маман махнула рукой и только жалостно на меня посмотрела, продолжая на каждом ике подкидываться всем телом.

Думал. С Серафимой советовался. Снова думал.

В этот день мужской комитет, собравшийся над очередным привезённым Виталием альбомом архитектурных проектов сельских домов (за авторством довольно известного Григория Судейкина) был озадачен новой целью: сообразить, как вписать новый дом или пристрой к старому дому или ещё как-то, чтобы иметь нам с Серафимой свой отдельный угол. Потому как убеждён я был: какими бы хорошими ни были отношения, две хозяйки под одной крышей рано или поздно начнут ругаться. Так что я хотел обеспечить Серафиму местом, где она была бы полновластная хозяйка и всё устраивала по своему вкусу. И маман теснить не будем.

Комитет, честно скажем, пришёл в некоторое замешательство.

— Да уж, задал ты нам задачку! — Афоня потёр затылок. — Слушай-ка! А в прошлый раз другой альбом смотрели. Там что-то такое было, покажи-ка его.

Я принёс прошлый альбом, и Афоня, быстро пролистав его, щёлкнул по странице ногтем:

— Вот! Смотрите, братцы: и дом симпатичный, а вот этот аппендикс — зимний сад — разворачиваем и ставим вплотную к большому окну столовой. Там вместо окон можно красивые остеклённые двери поставить с выходом в тот же сад. И красиво, и в любой момент пройти можно по тёплому помещению из одного дома в другой. И место под этот дом подходящее есть, если смородину да малину из-под окон пересадить.

Батя призвал маман к ответу: готова ли она пожертвовать своими ягодными насаждениями? Она, кажется, готова была на всё, лишь бы мы не уезжали. К тому же, кусты предлагалось не вырубить, а пересадить.

Маман обрадовалась, что новый дом встанет тут же, прямо рядом со старым, и целую неделю сияла как ясно солнышко. А в конце представила мне дивную вещь.

— Вот, Илюша. Это для тебя.

Я смотрел на лакированную деревянную коробочку, более всего напоминающую раскладной дамский ящичек для косметики или украшений.

— И чё я там хранить буду?

— Там уже всё, что надо, — строго сказала матушка и отщёлкнула крючочки, после чего коробка благополучно разложилась в две стороны расходящимися вверх ступеньками. Внутри, в специальных креплениях, стройными рядами были установлены матушкины снадобья. — А сейчас будь предельно внимательным, — сказала маман до того непривычным голосом, что мне аж не по себе стало.

Это уж не матушка передо мной стояла, а маг особого назначения, который, на минуточку, исполняет какие-то секретные заказы для самого монастыря Марка Печерского и кто его знает, для кого ещё.

— Я так понимаю, это строго для меня?

— Верно понимаешь. Уж сына я знаю, как облупленного. Тут всё точно под тебя настроено, рассчитано. На первые шесть недель, — она строго ткнула пальцем в надписи, которые присутствовали и на удерживающих платформочках, и на каждом бутыльке: — Номер недели. Ряд — утро, ряд — вечер. Принимать чётко, Илья! От этого твой результат будет зависеть. Там, по результатам буду смотреть, составлю следующий набор.

— Погодите, маман. А на экстерне, говорят, тоже какими-то зельями поят?

Она поморщилась:

— Знаю, поят. Там общего назначения идёт, с новосибирской травной заготконторы. Поток! — она пренебрежительно взмахнула рукой. — Я запросила характеристики, — интересно, у кого? Явно же не у этой заготконторы, так они и разбежались всем свои рецепты раздавать… — Прислали мне. Ничего конфликтующего не будет. Ты их тоже пей, вместе с моими только лучше сработают.

— А если забуду я? Пропущу? Мало ли какие обстоятельства.

Маман поджала губы.

— Нежелательно бы. Но если пропустишь, делай так: принимать строго в установленной последовательности, но уже утро — обед — вечер. Пока не догонишь график.

— Понял.

— Береги. И никому пробовать не давай, последствия могут быть… непредсказуемыми. И даже плачевными.

Снова словно мороз по плечам.

— Ясно. Только для меня.

Дни неумолимо утекали сквозь пальцы. Вот уже и ручьи побежали, весна вошла в свои права, а на полях воцарилась непролазная грязь.

Мы окончательно определились с проектом дома и заключили договор с хорошей строительной конторой, которая должна была приступить к работам, как только земля придёт в подходящий вид.

Я оставил отцу необходимые средства — расплачиваться за всякое. Хагена тоже временно назначил ему в помощники. Тащить с собой дойча в Новосибирск условия не позволяли. Был бы он магом — другое дело…

Вот уж и апрель на пороге. Отпуск мой истекал шестого числа, аккурат в понедельник, тем же утром я и должен был явиться на учёбу, хотя все остальные экстерны, говорят, приступали к учению с первого апреля. Не знаю уж, почему для начала был выбран день дурака, или в высшем свете на такие мелочи внимания не обращают, но меня при вручении назначения уверили, что пропустить три первых дня не страшно, а суббота и воскресенье в университете всё равно выходные.

Маман почему-то взяла себе в ум, что я хочу уехать заранее, и старательно меня уговаривала отказаться от этой (ею же выдуманной) затеи:

— Да и не такая уж большая экономия по времени получится! Побудь дома побольше, Ильюша!

Уговаривала зря. Я и так каждый день с семьёй смаковал и в копилочку памяти складывал. Сколько там в этом университете пробыть придётся? А вдруг не выйдет с выходными? А мало ли что — вдруг не сразу домой, а направят куда?

Ловчее всего было бы отправиться своим же дирижаблем, но подходящего по времени рейса не подобралось, а уехать из дома на четыре дня раньше, чем отпуск закончится — увольте!

Так что выехать я решил в самый-самый крайний день, поездом.

В ДОРОГУ

Долгих прямых поездов, которые позже появятся, пока ещё не ходило, так что добираться предстояло на перекладных: сперва почти сутки веткой «Иркутск-Красноярск», собственно, до Красноярска, а уж оттуда — ещё шестнадцать часов до Новосибирска.

Маман с каждым днём, приближающим мой отъезд, волновалась всё больше. Получаса не проходило, чтобы она не выбегала, всплёскивая руками:

— Ильюшенька, как же я забыла!.. — и дальше называлось какое-нибудь очередное обстоятельство, в связи с которым мне могла понадобиться та или иная вещь.

Матушка начинала суетиться, тащить то или другое, хлопотать, пить сердечные капли. Багаж мой разросся до целой горы, которую она перекладывала так и эдак, пытаясь втиснуть эти пожитки в два чемодана — огромных, фанерных, обтянутых грубой кирзовой тканью. С этими чемоданами мои родители в молодости приехали сюда, в Карлук, на выделенный Иркутским казачьим войском Алексею Аркадьевичу Коршунову кусок земли. До того-то батя под Читой жил-служил. К чемоданам тогда прилагались три лапочки-дочки мал мала меньше, да я в мамкином пузе.

Ну во-о-от, эти чемоданы оказались до треска набиты всяким барахлом, да не всё ещё вошло, вокруг громоздились кульки, авоськи и коробки.

— Мама, вы как себе представляете — как я с этой горой потащусь?

— А как же⁈ — сразу начинала паниковать матушка. — На год едешь! А зимой-то холодно ж, а? Ой, носочки шерстяные забыли!..

Ага, а летом жарко. А в дождь мокро. А это! А то! И как я раньше справлялся, на контракты уезжал, а?

Я пытался тайком выкинуть часть манаток из этой кучи, но был уличён. Матушка рыдала. И тут нервы мои не выдержали:

— Да что такое, в конце концов⁈ Вы с ума сошли, что ль⁈ Я вам что — верблюд⁈ Я как потащусь с этим складом?

Вопреки ожиданиям, матушка принялась лить слёзы ещё пуще, батины уговоры тоже не помогли, а испуганная этаким вывертом Серафима и вовсе лезть не стала, отгородившись от слезопролития младенцем.

Выручила Катерина, заехавшая просто так, поболтать да проведать, пока я дома — а тут сплошная мокротень и истерика. Хитрая Катька не стала говорить, что всё это ненужное. Она чинно сложила руки под грудью и давай матушку хвалить:

— Мамуся! Ай, ты молодец! Обо всём подумала! Только Илюшка за́раз всё не упрёт. Да и неудобно ему будет. Город незнакомый, с кулями как этот университет искать? Несподручно. Надо, знаете, сперва только самое необходимое взять. Форму там парадную, смену белья, мелочи самые нужные, да? Шинель на ём! А остальное мы упакуем и дирижаблем отправим. Я у Афони спрошу, когда рейс подходящий будет. Илюша уже освоится, всё узнает. Подводу наймёт или машину — по времени подъедет. И не в чемоданы сложим, а в специальные мешки транспортировочные, легче будет и удобнее. А? Я приеду, помогу упаковывать, — а сама мне подмигивает, мол: «Не возражай!»

Я вопли задавил, давай соглашаться, мол: вот это дело! И впрямь — пусть Афоня рейс подходящий подберёт, потом перешлёт, а пока я налегке поеду.

Маман обрадовалась! И тут же снова встревожилась:

— А еда⁈ Кушать в поезде ты что будешь? На перроне прокисшее покупать⁈

— Еду возьму, — великодушно согласился я, и матушкин мандраж перенаправился в новое русло.

С Катериной мы столковались ловко.

— С маманей спорить не будем, — заговорщицки предупредила меня Катя, — вишь, и так она в ажитации. Я приеду, самолично все манаточки упакую, чтоб она видела. Ты мне только скажи сразу, что тебе потом переправлять, я дома переберу и ненужное в кладовку сложу до твоего приезда.

— Ну ты ловка! — удивился я.

— Да чего! — махнула рукой Катя. — У маман бывает. Когда нервничает — чудит. Спорить — только хуже, а так, вроде, всё по её сделали, она и успокаивается. Чё уж, справляемся.

В итоге на вокзал я прибыл с саблей на боку, с бандольером через плечо (это словечко наши из походов привезли — сумка специальная, значицца, для оружия и всяких к нему припасов, надевается за спину), с одним полупустым чемоданом, в котором (реально) лежало самое необходимое, и с тремя сумками, битком набитыми едой. Форму в дорогу надел чистую, но поношенную походную — двое суток по поездам, пыль-гарь паровозная, мало ли. Да и перед кем мне в дороге парадкой козырять?

С любимой женой, дитёнком и всей остальной семьёй попрощался в Карлуке. Два часа в дороге трястись, чтоб меня у вагона поцеловать — затея дурацкая. Так что все поцелуи и объятья остались в родной усадьбе, а на самый вокзал меня провожал зать, Виталий. И вот почему.

Первый поезд мой был специфический — почтовый. Если б он не подвернулся, то пришлось бы мне вчера утром уехать на пассажирском «Иркутск-Красноярск», который раз в двое суток ходит, да полтора суток в Красноярске где-то толкаться до завтрашнего вечернего поезда на Новосиб. А так — почтовый отправляется вечером, к вечеру и прибывает, там я билет куплю — и почти сразу на следующий сяду, без особых перерывов.

Место в этом составе мне обеспечил, как вы понимаете, Витя. Главному почтмейстеру пристроить родственника в купе к сопровождающим почтальонам — дело плёвое.

Поезд стоял на дальнем пути, рядом с товарняком, и из дверей вагона сопровождения выглядывал, озираясь, служитель средних лет в синей почтовой форме. Увидел нас, замахал приветственно и спрыгнул с подножки, протягивая Витале руку:

— Виталий Евгеньич, наше почтение! Мы уж думали, что переиграли вы. До отправки пятнадцать минут осталось.

— Не-е, как же передумать! Вот, — Витя представил меня широким жестом, — шурин мой, героический казак, на учёбу отправляется. По распоряжению самого Великого князя!

— Илья, — я протянул руку почтовому проводнику.

— Здорово, служивый! Мирон! — рукопожались. — Прошу!

По узкой откидной лесенке мы забрались в вагон, в котором там и тут углы были загромождены проштемпелёванными и облепленными сургучом ящиками, коробками и тюками.

— Пожалте, наше скромное обиталище, — проводник сдвинул дверцу служебного купе и указал на свободный угол: — Вещи можно вот здесь положить.