Контра

Глава 22

На следующий день, после "амнистии" — так Саша обозначил для себя снятие с него и его людей всех обвинений, прибыли освобождённые из-под стражи десятники. Точнее, их привезли на телеге, той самой на которой вчера были отправлены в Павловск оба бывших Сашкины надсмотрщика. Все три освобождённых узника, прибыли поближе к обеду и были осунувшимися и угрюмыми. Заточение никого не красит, поэтому, Александр это списал на длительность сидения в непроветриваемой камере и решил зря не тревожить их излишними расспросами. Поэтому, по его распоряжению, бывших узников накормили и отправили в натопленную баню, где выдали им новую, чистую одежду. А вот после бани, был устроен своеобразный пир, на котором гуляли все гайдуки. Граф решил не смущать бойцов своим присутствием, поэтому, довольствовался доносившимся до его ушей шумом пиршества, устроенного в столовой служивых.

Отзвучали здравицы, тосты, люди нагулялись и разошлись по домам. Прошла ночь, наступило утро следующего дня. Как было уговорено, Александр, сидел в малом кабинете и продолжал вести расчёты необходимые для создания новых станков, с учётом отсутствия привычных для него подшипников. Заодно, это позволяло скоротать время ожидания троицы освобождённых узников. Впрочем, они не заставили себя долго ждать.

"Да, да, войдите. — отвлёкся Александр от бумаг, когда в дверь осторожно постучали и подымаясь, поприветствовал входящих в помещение десятников. — Ну, здравствуйте орлы. Проходите, присаживайтесь, что робеете, как будто не у себя дома находитесь?"

Старшины вошли в кабинет, дружно но без привычного "огонька" поприветствовали графа: "Здравия желаем, Александр Юрьевич". — После чего, неспешно присели на скамью и молча устремили свои взгляды в пол, каждый перед собою. И в помещении "повисла" напряжённая тишина.

— Ну что братцы, рассказывайте, каково вам было в неволе. — заговорил Александр как можно радушнее, решив первым нарушить молчание. — Получали ли вы, от меня, гуманитарную помощь?

— Какую, такую помощь, Барин? — удивлённо переспросил Пётр.

— Ну, я, в тот же день, как вас арестовали, послал в стольный град пару мужиков с запиской. Ведь все знают, что у моей семьи в Павловске есть фамильный дом. Вот в том послании я просил тамошнего управляющего, чтоб тот, о вас как следует позаботился.

— А-а-а. Вот вы о чём. Так благодарствуем. Надзиратели, нам каждый день передавали корзину с едой. А сидели мы все в одной камере. Так что, все было хорошо, слава богу.

— Выходит не голодали?

— Нет, барин. Спаси тебя Христос. Ещё и других арестантов угощали. О ком некому было позаботиться.

— Ну и, слава богу. И я рад, что хоть так, смог вас поддерживать.

— Благодарствуем.

И снова повисла "гробовая" тишина. Саша чувствовал, что меж ним и этими людьми возникла какая-то стена отчуждения. А что послужило тому причиной, было непонятно. Тем более, во взглядах, которые его подчинённые временами его "одаривали", мерещилась то ли обида, то ли ненависть. Поэтому, молодой человек решил как можно скорее расставить все точки над i, не откладывая решение назревающей проблемы в "долгий ящик".

— Так братцы, вижу, что между нами пробежала какая-то чёрная кошка. Так что, давайте, признавайтесь: "Чем я вас обидел? В чём был к вам несправедлив?"

— А что тут говорить, барин? Всё равно ты нас не поймёшь.

— Это ты сам Пётр решил, что я такой непонятливый, или кто надоумил?

— Дык, нашёлся добрый человек. Обо всём нам порассказал, всё по полочкам разложил.

— Интересно девки пляшут, по четыре штуки вряд.

Вся троица недоумевающе посмотрела на графа, который после этих слов, повёл себя совершенно неожиданно. Александр вышел из-за стола, обошёл его, и бесцеремонно, уселся прямо на него. И криво улыбаясь, начал рассматривать десятников, как будто впервые их увидел.

— Какие девки?… Почему сразу пляшут?… Вы о чём, барин?… — растерявшись, вразнобой поинтересовались десятники.

— Да вот, удивляюсь изворотам судьбы. Понимаешь ли, пока меня держали здесь, там, в столице, появился какой-то умный человек, который учит чему-то тех, кого я считаю своими ближниками. Причём, науськивает их против меня, яки аспид своим ядом брызжет. А я ни сном, не духом, об этом не знаю.

— Так это. Александр Юрьевич, мы это. Поймите нас… Мы не хотим больше быть холопами, желаем получить вольную. И не только себе. А вы, как этот… э-э, ну как его, экспулы-ы-тант.

— Петя, может это слово звучит как эксплуататор?

— Во-во. Оно самое. Так вы, нас, никуда от себя не отпустите. Иначе вы жить не сможете. Вот.

— Да братцы. Задали вы мне задачку. Выходит я для вас эксплуататор, душитель свободы, сатрап, кровосос, и прочая нечисть. Так что ли?

— Нет.

— Так почему тогда, от меня бежите как испуганная лань от охотника?

— Так мы это. Волю хотим. Мы ведь тоже люди, созданные господом по его подобию, а не скот домашний, которому всё равно, в каком загоне стоять.

— Значит, по-твоему, Пётр, все, что в последнее время делается для вас, это загоны для скота, и не более того. И кухня, и столовая, и казарма для вас, и дома для вашей родни, это всё не что иное, как примитивные загоны для скота?

— Нет, барин. Я этого не говорил. Просто, ну как это…, ну это? Вот то самое, о. А так разумею. Маленькой птичке всё равно, в какой клетке сидеть, золотая ли она, или сплетена из ивовых прутьев. Вот. Главное она в неволе, лишили её дарованного господом нашим небесного простора. Не летать ей вдосталь, по небу.

"Да. — думал Александр, понуро смотря на сидящих перед ним людей. — Поработали с ними на совесть. Вон как, разглагольствуют. Повторяют чужие слова, как будто это и есть их личные убеждения. Так что же? Выходит этот господин Архилов их специально в кутузку забрал, чтоб им там "мозги промыли" да вернули как бомбу замедленного действия? Нет. Это полный бред. Во всех этих действиях должна быть выгода для её инициатора, а здесь она полностью отсутствует. Скорее всего, просто так звёзды сошлись. А что мне делать дальше? Так думай башка, картуз куплю. Нужно объяснить этим олухам, что я и без этого собирался давать им вольную, позднее, и при этом не выглядеть человеком вынужденным оправдываться и идти на уступки. Дела".

— От так то, барин. Об энтом всём нам и говорил Герасим Пантелеевич. — окончил о чём-то втолковывать Пётр, пока Александр витал в тяжких раздумьях.

— А это ещё кто такой?

— Дык сидел с нами в околотке, какое-то время, один штудент. Отрок ещё, молоко на губах не обсохло. Зато умны-ы-ый энтонт школяр, яки старец седой. Обо всём знает, всё разъяснит. Да так сладко и складно обо всём бает.

— Так это он вам про волю наговорил? Это его словами вы мне сейчас говорите?

— Нет, не совсем так. О воле мы и без него мечтаем. Да тока он нам пояснил, что просто так, нам её никто не даст. Невыгодно это всяким там баярам.

"Никто не даст нам избавленья: Ни бог, ни царь и не герой. Добьёмся мы освобожденья, своею собственной рукой…". — Неожиданно даже для самого себя, процитировал Саша вспомнившуюся ему строку пролетарского гимна. Сидящая перед ним троица людей её расслышала и удивлённо воззрилась на молодого графа. А тот, горестно улыбнувшись, покачал головой. Затем, спокойно поинтересовался:

— Вы тоже так думаете?

— Да думаем. Да и Герасим Пантелеевич именно енто и говорил. Только по-другому, не так красиво как вы только что сказали, иными словами.

— Э-хе-хе. И вы думали, что я этакий злостный угнетатель, не собираюсь вас отпускать на волю?

— Ну да. — тихо проговорил Степан, удивлённо смотря на Александра своими серыми глазами, его товарищи только синхронно кивнули, в знак согласия с этим утверждением.

— Тогда други́ мои, для начала, давайте поговорим с вами о воле и о путях её достижения. Точнее как её лучше добиться и что с нею после этого делать. Согласны?

— Ага. Давайте, барин.

— Чтоб птичка в первый раз взлетела на небо, она, ещё будучи птенцом, должна научиться летать, Так?

— Да. Но при чём тут это?

— О том, что воля, для всех нас, это как для птахи полёт. Не научишься, не полетишь, а то и совсем сгинешь. Так что. Как вы думаете, чем я занимаюсь всё последнее время?

— Строите эти…, как их там?

— Мастерские.

— Во, во.

— А зачем я это делаю?

— Ну, чтоб эти, холопы, которых вы сейчас учите, в них работали.

— Да, почти прав. Я, сейчас, учу этих отроков ремеслу, но они, в скором времени, все получат вольную.

— Это…, как это? — недоумевающе замотал головою Дормидонт. — Они получат вольную и будут вольны идти куда хотят?

— Почти так. Вольную они получат только тогда, когда станут мастерами. Образно говоря: "Когда эти птенцы научатся летать". — Тогда, когда они будут работать на меня, и я за этот труд, буду им платить и они жить на эти деньги, самостоятельно.

— Но тогда они будут вольны уйти куда хотят. Как же вы их заставите на вас работать?

— Пусть уходят, но только после того, как расплатятся со мною за своё обучение.

— А это? С каких барышей они будут с вами расплачиваться?

— Опять мочало, сначала. Эти ученики, помогут мне построить артель. Затем, я буду продавать то, что они произведут; начну платить им за это деньги, вот с них, они и будут со мною рассчитываться. А если у меня ничего не получится, могут идти куда хотят. Ведь они вольны искать лучшей доли.

— А мы?

— В моих планах есть место и для вас. А для начала нашего сотрудничества, я попрошу и вас мне помочь. Мне понадобится охрана артели, как и самой усадьбы. Причём, ваш взнос за вольную всем гайдукам давно уплачен, сами помните какими это деньгами сделано. Одна беда, пока что, платить мне вам нечем, для осуществления моих планов понадобится ещё много денег, помимо имеющихся. Так что, братцы, придётся немного потерпеть.

— А вольную нам, когда напишите?

— Будет вам такой документ. Вот только в руки его вам не дам. Полежит пока, в каком-нибудь тайнике.

— Это ещё почему?

— А вы сами посудите. Вас то, из околотка освободили, хоть следствие не окончили, да и бандитскую казну не нашли. Наверное, в том околотке, следователи вас о ней часто выспрашивали?

— Было дело. Да так настойчиво выпытывали о ней.

— Вот и приставьте себе, что подумают дознаватели, когда до них дойдёт весть, мол, по вашему выходу из тюрьмы, все гайдуки, неизвестно почему, получили вольную. Да вас же, в свете этих открывшихся обстоятельств, вновь арестуют…

Дальнейший разговор был долгим, но его конечным результатом остались довольны все. Было решено, что о том, что все без исключения гайдуки получили свободу, будет знать только четыре человека. В число посвящённых во все тайны, войдут: Александр Юрьевич, Дормидонт Увельский, Степан Гончар и Пётр Увельский. Вольные на служивых в ближайшее время будут написаны, и надёжно спрятаны от посторонних глаз. В чём десятники смогут убедиться. Лично.

Однако следующий день, снова сумел удивить Александра. Как будто он, без его сюрпризов, страдал от давящего пресса скуки. Поэтому, с немалым удивлением, Саша взирал на немалый караван саней, медленно вползающий во двор его усадьбы. Смотрел он на это чудо, выйдя на балкон второго этажа. Стоял в том, в чём обедал, в "домашнем костюме", да-да, именно в том одеянии, которое не так давно одевалось ради смущения околоточных надзирателей, только в немного урезанной комплектации. По его мнению, отныне, эти вещи только и были пригодны как для домашнего употребления, в силу некоторой степени своей заношенности. Вот по этой причине, они и перешли в разряд повседневной носки — если откинуть неудобный галстук, больше напоминающий платок и сюртук. Последний предмет, у Александра, вообще ассоциировался с обыкновенным пальто, так что вчера, вместе с несколькими другими вещами, он был отдан одной из кухарок, чтоб та раскроила их, да пошила из полученной ткани что-либо для своих малых сыновей.

— Что же вы это делаете? — возмущённо бурчал немного позади старый дядька, держа в руках утеплённый халат, с которым то выскочивший на летний балкон следом за своим воспитанником. — Ну, подумаешь, известили вас во время обеда о неожиданных гостях. Бывает и такое? Но это же не повод вскрывать утеплённую дверь и выскакивать раздетым на самый холод.

— Протас. Да я не раздет. На мне вот, ещё и жилетка…

— Нет, Александр Юрьевич, извольте утеплиться и проследовать назад, в тёплую столовую. А я пока прикажу Акиму, чтоб тот распорядился о повторном утеплении открытой вами двери.

— Меня ругаешь, а сам, вон, тоже, раздетый выскочил.

— Так я же за вами…

— Всё, всё, сдаюсь, признаю что сглупил. Прибывшие ко мне гости, всё равно никуда не денутся. Так что, пойдём в дом и, переоденемся в подобающую такому случаю одежду.

— Ну и, слава богу…

Так что, пока все возки каравана втянулись, пока в нём разместились, хозяин поместья успел подготовиться к встрече гостей и выйти на крыльцо. И сделал всё это весьма вовремя. К крыльцу подкатили два утеплённых возка и остановились перед ним. Из распахнувшейся двери первого экипажа, выпуская на волю накопившееся за время поездки тепло, вышел широко улыбающийся граф Мусин-Елецкий и дружелюбно развёл руки в стороны.

— Ну, здравствуй Алекс! Вижу, вижу, что ты сильно удивлён! Знать не ожидал меня увидеть!

— Рад тебя видеть, Михаил. Ты даже не представляешь, как я рад тебя приветствовать у себя в гостях. Так что, здравствуй друг! Признаюсь, не ожидал увидеть тебя так скоро, особенно с таким эскортом.

— А, ты об этом? — Михаил небрежно махнул рукою в сторону каравана — Так это то, о чём мы с тобою договаривались.

— В смысле?

— Не делай такое удивлённое лицо. Иначе я поверю, что ты страдаешь застарелым склерозом и позабыл о нашем договоре с одним ушлым купчиной, относительно необходимых для твоего проекта мастеровых людях.

— Ты хочешь сказать, что весь этот караван, привёз двоих мастеров с их семьями? Это что, ты привёз сюда всех их дальних родственников?

— А-а-ха-ха! А вот и не угадал, но изрядно насмешил. Хорошо, не буду тебя долго мучать, на все твои вопросы ответит сам Даниил, он тоже приехал, точнее, привёз всех своих бывших работников.

Как будто почувствовав, что заговорили о нём, из второго возка появился и сам купец. Это был типичный представитель своего сословия, бородатый мужичок, в богатой, безразмерной, меховой шубе и огромной собольей шапке. Позднее, когда произошло первичное знакомство и уже в тепле были сняты эти меховые "демонстраторы" успешности жизни, гость оказался пусть крепким, но худощавым человеком. Несмотря на то, что он держался с подчёркнутой учтивостью, всё в рамках сословного приличия, но было заметно, что высокий титул хозяина, гостя не смущал. И уже через час, когда были расквартированы все приехавшие люди; после того, как они были обогреты и накормлены; включая и самого купца Кокорина, поевшего в людской[34], состоялись деловые переговоры. Велись они как и положено, в малом кабинете, где купец и Александр были их участниками, а граф Мусин-Елецкий, имитировал роль стороннего наблюдателя, восседая на одном из двух специально принесённых кресел.

— Даниил, я ещё раз, лично для вас повторяю: "Я соглашался на принятия на службу максимум троих мастеров. И это не мой сиюминутный, ветреный каприз, а мои реальные возможности, на данный момент".

— Александр Юрьевич, я прекрасно вас понимаю. Да. Мне передавали, что вы изъявили желание относительно принятия на службу трёх работников. Но поймите, я вынужден полностью закрыть одну из своих артелей, а это не трое, а шесть мастеров, а это живые люди, с их семьями и малыми детьми. Что им делать? Как пережить эту зиму, если у них нет никаких средств на пропитание? И артель закрылась оттого что, мне нечем платить им жалование.

— Я всё это понимаю. Но ведь и я не господь бог. У меня для них не ни работы по их профилю, ни денег на их содержание. Единственное что я им могу предложить, так это дать на эту зиму кров и питание, а они, за это, будут отрабатывать на посильных для них общественных работах, или помогать своим товарищам, которых я, согласно составленного нами уговора нанимаю. За все это, они получат кров и пищу.

— А вы их точно не охолопите?

О том, что этот вопрос был неуместным, купец понял по еле сдержанной реакции Александра. Увидел, как побелели костяшки его кулаков и мгновенно стушевался. А Михаил, наблюдавший за переговорами со стороны, только сдержанно улыбнулся. Однако, через несколько секунд, его слегка дёрнувшиеся брови, говорили об удивлении, относительно мягкой реакции друга на такие слова.

— Вот олух царя небесного. Сам просишь меня помочь твоим бывшим работникам, не позволить им, этой зимой погибнуть, смертью голодною, лютою. А когда я с тобою соглашаюсь и озвучиваю условия, на основании которых я согласен о них позаботиться, ты меня обвиняешь в том, что я, якобы желаю сделать их своими рабами. И скажи, зачем мне всё это нужно? Коли считаешь меня такой сволочью, то забирай весь свой табор, всех кого привёз, и уматывай отсюда как можно быстрее. Пока я ещё добрый. И чтоб я, тебя, здесь больше никогда не видел. Я понятно говорю?

— Прощенья просим, Александр Юрьевич. Не обижайтесь на меня, "дубину стоеросовую". Просто поймите, эти люди столько времени под моею рукою трудились, стали для меня как родные. Вот я и переживаю за них. Вот. Поэтому так и глуплю…

Однако, не смотря на едва не разговевшийся конфликт, буквально через полчаса, Даниил покинул кабинет, судя по его "сияющему виду", результатом переговоров он был весьма доволен. О чём жаждал оповестить всех своих бывших работников. А тем временем, не прошло и трёх минут, с момента как Кокорин ушёл в сопровождении одного из гайдуков, Михаил, устав сдерживаться, задорно расхохотался.

— И что ты ржёшь, как лошадь Пржевальского?

— А-ха-ха! Чья ха-ха лошадь? Га-га-га!

— Да та, которая ржёт без причины. — ответил Саша, дабы не заострять внимание своего друга на сорвавшейся с губ оговорке.

— Ой, рассмешили вы меня, оба. Такого цирка, я в жизни не видел!

— Это чем же мы тебя так порадовали?

— Каюсь. Это моя вина, что ты Даньку чуть взашей не вытолкал за приделы своей усадьбы.

— Всё ещё не поздно так поступить, но уже с истинным виновником сего конфуза. Давай, кайся, что ты такого учудил?

— Да когда собирались к тебе, купец меня замучил вопросами: "А согласится ли уважаемый Александр Юрьевич принять на службу не троих, а шестерых мастеров? Ой, а что же делать они мне откажут?" — Ну, я ему и сказал, что ты только этим летом стал хозяином этого имения. А до этого, оно находилось под казённым управлением, вот ты и испытываешь сильную нехватку в холопах. Так что этому только обрадуешься. Хи-хи. После этого, он замолчал и больше не докучал мне с глупыми расспросами. Хи-хи. А оно, хи-хи, вон оно, во что вылилась моя шутка. Но ты всё равно молодец, не поддался эмоциям и не прервал деловые переговоры. Уважаю. Хотя я прекрасно видел, как ты хотел озадачить свою чернь, чтоб она вразумила этого пройдоху, запоров его батогами на конюшне.

— Ну ты и…, не буду говорить кто. Будь на твоём месте кто другой, бросил бы ему в лицо перчатку.

— Понимаю. Прости. Ей богу, не думал, что этот проныра воспримет мои слова слишком серьёзно. Нет, я совсем ни о чём не подумал. Просто возжелал, чтоб Даниил перестал меня докучать своими расспросами.

— Да и бог с ним. Тем более что я, тебе, так и не сказал самую главную новость. С меня, недавно, сняли все обвинения в связи с татями. Так что, я свободен. Понимаешь, я свободен!

— Знаю. Об этом мне рассказал сам Михаил Альбертович. Ещё до того, как пойти в уголовный сыск с результатами своего расследования.

— Даже так. Но об этом мне никто, ничего не рассказывал.

— Конечно. Кто в трезвом уме будет разглагольствовать о своём поражении? Но ничего, слушай…

Дальше последовал подробный рассказ о том, как подчинённые небезызвестного господина Архилова, как могли, так и мешали работе небезызвестного адвоката. Они, то делали вид, что куда-то спешат, поэтому были не в состоянии ответить на задаваемые вопросы, то не могли найти запрашиваемый документ. Но господин Копенштейн, прекрасно знает своё дело. Он смог выстроить хронологию всех событий, опросить всех крестьян, хоть как-то пострадавших от татей. И как это ни странно, нашёл похищенных у селян лошадок, на коих тати бежали, они обнаружились в соседней губернии. Оказывается бежавшие бандиты их бросили, и украли других. Нечего не поделаешь, вор есть вор, ему легче украсть, чем купить. Впрочем, в тех местах, примерно в тоже время, проходил цыганский табор, и воровство тамошних лошадок, могло быть делом рук бродячих конокрадов. Но это не меняет сути дела, настоящие преступники отныне не доступны. Они ушли от ответа, и произошло это, по причине того, что следователи упрямо искали доказательства вины непричастных людей. А Александр, внимательно слушая этот рассказ, тихо радовался тому, что не пожадничал, и велел отогнать трофейных лошадок подальше, где и отпустить, но так, чтоб их быстро нашли. Видать не зря, он наступил на "горло своей жабе".