Контра

Глава 29

Уже второй день, Павловский пехотный полк, в котором служил Сеня Юрьев, вгрызался в землю. Нещадно палило солнце, позабыв о том, что сейчас на лето, а середина весны. Ещё и по этой причине солдаты обливались потом. Служивые копали рвы и насыпали брустверы укреплений, которые их командиры называли чудными словами: флеши, люнеты, батареи[37], на которых артиллеристы устанавливали свои пушки. Казалось, что этому каторжному труду не будет конца и края — закончили в одном месте, переводят на другое укрепление. А тут ещё, с сегодняшнего утра, послышались частые раскаты грома и грохотали они более часа, если не намного дольше, хотя на небе не было ни не то, что тучи — не единого облачка. Бывалые солдаты, иногда прерывая работу, вытирали со лба пот и, посмотрев с грустной тоской на юг, говорили: "Вон. Уже наши братишки с басурманином бьются, а мы здесь, в землицу закапываемся. Видать накопил турка силу немалую, раз мы здеся стали и вгрызаемся в землицу". — После чего, они снова начинали копать сухой грунт, или носить выкопанные из него камни, заполняя ими большие плетёные корзины. В подтверждение их слов, появились первые, поначалу редкие повозки обозников, в которых сидели и лежали раненые солдаты. Они с осторожной медлительностью, чтоб не растрясти находящихся в них покалеченных бойцов, ехали по дороге, ведущей к Царьграду. Что не прибавило хорошего настроения людям, возводящим линию обороны. Спустя полчаса — не более, поток телег с ранеными усилился, в нём появились странные двухколёсные возки, которые везли чудные животные с тонкими ногами, длинной шеей и горбом на спине. Эти животины чинно вышагивали, осматривали округу, крутя своими подвижными головами и, величественной ленцой жевали "жвачку" — ими управляли местные жители, одетые в чудные одежды.

Солдаты крестились, глядя на эту разномастную колонну и невиданных животных и то тут, то там слышались горестные высказывания: "Ох и прёт Турка, ну и силён зараза. Видать пришёл и наш черёд сложить свою буйную головушку… Прими и прости Святая Богородица наши души грешные". — Командиры, ходившие по импровизированной стройплощадке, казалось, не замечали этих слов. Они не требовали замолчать и не грозили расправой за паникёрское настроение, только контролировали работу своих подчинённых, указывая на замеченные ими огрехи. Никто из них, в общении с нижними чинами, не повышал своего голоса, но всё равно, их указания выполнялись беспрекословно. Впрочем, панибратством здесь и не пахло и разделение, офицер — его подчинённый, по-прежнему ощущалось чуть ли не на физическом уровне.

После обеда, появились драгуны, и стали лагерем, расположившись не так далеко от сооружаемого ротой Саввы, ломанного под странными углами укрепления, обозначаемого отцами командирами чудным названием "кронверк". Поэтому, он пусть обрывками, но слышал как бравые, неунывающие кавалеристы, приказывали своим обозникам: "… Так братцы!… Копаем тут, тут и тут… эполемент…! Да…" — Вникать в смысл этих распоряжений было некогда, и солдат, взяв очередной камень и, понёс его к возводимому его ротой полевому укреплению.

Вот так и прошёл весь день. Поближе вечеру, на юге утихла канонада, прошли остатки полков, державших там оборону и, любое движение с той стороны прекратилось. Благо все укрепления были сооружены, все рвы выкопаны и по примеру опытных солдат, все бойцы начали, переодеваться в чистую одежду, предварительно ополоснувшись в речушке, текущей в тылу укрепрайона. И буквально перед самым ужином, начался крестный ход, получивший отклик в сердце каждого русского солдаты. Священнослужители, благословляя защитников отчизны на ратный подвиг, несли образа, пели псалмы, освящали возведённые укрепления, щедро окропляли святой водой солдатский строй, мимо которого проходили. А воины, сняв головные уборы, крестились и каждый из них, в этот момент надеялся, что уж он, точно выживет в предстоящей "мясорубке".

Вот, шествие дошло и до роты, в которой служил Юрьев. И когда шествие поравнялось с рядовым Сеней, он за малым, по привычке, не упал на колени, сдержало только то, что этого не сделал никто из его сослуживцев.

И только после того, как мимо Сени прошла вся процессия, перед тем как вновь начать работать, молодой боец заметил, как на противоположном удалённом, холме показалась вражеское войско. Оно переваливало через вершину этой небольшой возвышенности, обтекало его по сторонам, как саранча, заполняя собою всё пространство. И тут до сознания солдатика дошло, что завтра может быть последний лень его короткой жизни. И в душу ворвалась волна "холодного" страха. Он вымораживал душу, давя тяжким камнем на грудь, затрудняя дыхание и заставляя сердце биться ускоренно, как попавшаяся в силки птаха. От его "липких объятий" не спасал и тяжёлый физический труд землекопа.

Стемнело. В обоих лагерях, как Русском, так и Турецком, зажгли многочисленные костры и выставили охранные посты. С Российской стороны, в них выделили только инвалидов[38], не доверив такое ответственное дело неопытным бойцам. Что не сильно-то облегчило последним ночёвку. За исключением такой "маленькой детальки", солдатики спали короткими урывками, в основном сидели и задумчиво поглядывали на многочисленные огоньки костров противника. Не миновала, сея "чаша" и Юрьева, так что он прибывал в полной уверенности, что за всю ночь, так и не сомкнул глаз. Нужно было видеть, с какой завистью он поглядывал на тех, кто, кратковременно погрузившись в объятья Морфея, начинал негромко посапывать. Затем, Сеня вновь погружался в воспоминания о матушке, отце, сестрицах и обоих младших братьях. Далее, его мысли перескочили на вечерние посиделки, на которых, девчата почему-то не обращали на него внимание. Вспомнились хвастливые рассказы рыжего Михайлы, о его многочисленных любовных похождениях. Здесь, тоска резанула с новой силой, так как солдатик, не то, что не познал ни единой женщины, он ни разу не поцеловался, ни с одной девчонкой. На этих мыслях, парнишку и сморил очередной урывчатый отрезок сна.

Ещё до рассвета, точнее, когда восток начал только светлеть, объявили подъём и завтрак, на который давали какой-то фруктовый взвар и кусок чёрствого сухаря, настолько пересохший, что пришлось размачивать в ещё горячем напитке, иначе была опасность сломать об него зубы. И только бойцы справились с приёмом этой немудрёной пищи, как из-за горизонта выглянул краешек утреннего солнца, и было объявлено общее построение. Вновь, короткая, на взгляд постороннего человека, бессмысленная суета, во время которой ротные шеренги заняли свои места, те, которые были определены им ещё вчера. Противник проделал те же эволюции — зеркально.

Снова всё застыло. И лишь суетились у своих длинноствольных орудий пушкари, забивая в стволы пыжи и закатывая в них ядра — с обеих сторон. Первыми грянули пушки противника. Их позиции затянулись густыми, непроглядными клубами дыма. Сеня увидел как из одного из участков этого облака, вылетела чёрная точка ядра. Она, визуально, немного увеличившись в размере, упала на землю, прямо перед ним, с недолётом. Взметнулся небольшой фонтан земли и круглый снаряд, подскочив как мячик, перелетел солдатский строй, так и не причинив ему вреда. Так повезло не всем. Слева и справа, послышались испуганные вскрики. И тут же зазвучали команды: "Сомкнуть строй!… Держать равнение!… Давай, держитесь братцы…". Всё это заглушил ответный залп русской артиллерии. И вновь Семён смог увидеть, как ядра, пробили просеки в рядах наступающего турецкого войска. Долго наблюдать за артиллерийской перестрелкой, своими пусть не многочисленными, но для непривычного к этому взгляда кровавыми результатами, вызывавшими душевную оторопь, не довилось. Прозвучали новые команды: "Ровня-а-айсь! Сми-и-ирно! Вперё-о-од, шаго-о-м, марш!" — Вбитое в подсознание выполнение команд, выгнало из солдатских голов все лишние мысли, страхи, переживания, и, слыша голоса командиров, отчитывавших ритм шага, дублирующих удары барабана, роты пошли на сближение с войском неприятеля. Шаг левой ногой, шаг правой, чувство локтя идущего рядом товарища. Вот и неглубокая, полоса, оставленная отскочившим от земли, и поэтому, пролетевшим над солдатскими головами орудийным снарядом. Сеня за малым из-за неё не оступился, но устоял, не сильно вывалился из строя. Противник вновь выстрелил из пушек. Справа, что-то с неприятным шелестом пролетело, с мерзким чавканьем врезавшись в чьё-то тело и одним единственным, недолгим воплем боли. Правда, идущий с той стороны солдат не пострадал, но чувствовалась, что произошла эта трагедия где-то рядом. Как и ожидалось, прозвучали команды на восстановление строя — не останавливаясь. Вот и строй турецких воинов, их ряды замерли почти рядом — весьма близко. Почти сразу, слышится многоголосое, единое приказание: "Сто-о-ой!" — Прекрасно различима и чужеземная речь, звучащая впереди.

"Готовься! Целься!…" — Сеня прикладывает приклад ружья к плечу. Но тут, раздаётся стройный хлопок ружейного залпа — со стороны противника и в грудь солдата что-то сильно ударило. Тычок был такой силы, что боец, как подкошенный, упал на землю; в груди появилась обжигающая боль, которая почти сразу сошла на нет. Семён ещё успел удивиться тому, что не смог увидеть того, кто мог с такой нечеловеческой силой его ударить. Но тут, свет в его глазах стал меркнуть, а где-то далеко, в маленьком светлом кружке, почти точке, было различимо небольшое, пушистое, белое облачко…[39].