Контра

Глава 40

Павловск был встревожен, как будто ожидал нового, такого же подлого удара под дых, если так можно сказать о напряжённой атмосфере, нависшей над большим, по местным меркам городом. Это напряжение чувствовалось во всём. И поэтому казалось, что город, как живой, испуганный организм, встретил Александра почти безлюдными улицами. Это чувствовалось по уныло озабоченным лицам редких прохожих и подозрительно рассматривающим на его экипаж городовым. Что не мешало последним принимать небрежную в исполнении стойку смирно, становиться во фронт, относительно экипажа графа и неспешно брать под козырёк, по последней моде, формируя ладонь "лодочкой".

И по мере продвижения конного экипажа, сменялись только фасады домов; всё также, нервной походкой семенили редкие прохожие, что только усиливало ощущение того, что горожане сильно напуганы и исподволь ожидают новой волны насилия. Это впечатление усугубила небольшая, из пяти человек, траурная процессия. Можно сказать, что это скорбное шествие возглавляли два "конных катафалка", точнее, их функцию выполняли две старые, скрипучие телеги, которые везли сразу три закрытых гроба, два больших, и один маленький. Угнетало то, что никто из людей, провожающих усопших в последний путь, не плакал, не причитал, только с непонятной отречённостью смотрел себе под ноги, что только усиливало схожесть с фильмом катастрофой, когда выжившие люди, с обречённым безразличием, ожидают неизбежный финал — свою смерть.

С первыми, явными следами самих погромов, Саша столкнулся у лавки мелкого купца Марченко, одного из тех торговых людей, кто согласился реализовывать продукцию Сашкиных мастерских. Граф как раз направлялся к нему, и был поражён тому, что увидел. От купеческой лавки остались одни лишь обугленные руины, которые ещё продолжали дымить остаточными очажками жара. Что было ещё? Вся улица, от обилия употреблённой для локализации пожара воды, представляла собой обильное скопление луж и месиво, раскисшей до состояния жидкой кашицы грязи. Дополнительными фоном к описанию места битвы с огненной стихией, были деревья с опалёнными, скрутившимися листьями. Стоит описать и соседние дома, они стояли промокшими, как будто побывали под обильным, продолжительным ливнем, который, для достижения подобного эффекта, должен был пробушевать не менее четверти часа. Видимо эти бревенчатые хаты весьма долго проливали, чтоб те не заговелись от разлетающихся искр и жара. Что ещё не укрылось от внимательного взгляда Александра, так это то, что стоявшие рядом со сгоревшим домом, хоз-постройки, были разобраны до основания, и их останки оттащены в сторону, подальше от места, где бушевал пожар. Видимо таким способом, вокруг опасного места, было создано что-то вроде полосы безопасности.

Особо не обращая внимания на сильный запах пожарища, молодой человек стоял как "соляной столб", или античная статуя. Он, не веря своим глазам, наблюдал за тем, как одетые в брезентовую робу пожарники, сверкая начищенными медными касками, разбирают жалкие остатки того, что ещё вчера было торговой лавкой и домом хозяина. После того, как огнеборцы раскапывали новый, тлеющий очаг огня, они обильно его проливали. Поэтому, четверо здоровых парней, почти без перерыва качали водяной насос, продолжая осушать подвозимые к ним огромные бочки.

"Ой, я и не знаю, как мне теперяча быть-то. О-хо-хо, горе то какое". — Сашкино внимание привлёк сиплый от усталости женский голос. Это говорила женщина, одетая в прокопчённый дымом, тёмный байковый халат, из под которого выглядывал подол ночной рубахи. Её голову повязывал чёрный платок, так что понять, блондинка она или шатенка, было невозможно. Как и нельзя было определить возраст, так как её лицо обильно покрывали разводы сажи, а лаза покраснели от усталости и обилия заполнившего улицу дыма. Ей ответил стоявший рядом с ней сухенький мужичок, судя по одежде, это был глава какого-то удачливого купеческого семейства. Да и сюртук, рубаха и картуз, не считая выпачканных в грязи сапог, были идеально чистыми. Из чего можно было сделать вывод, что этот человек только что сюда подошёл. Так вот, он, на удивление басовитым голосом, сказал: "Да. Горе великое. А ты чего так сильно кручинишься? Коль и твой дом пострадал в этом аду, так люди всем миром помогут, восстановят. Иль родичи там погибли?". — "Нет, мил человек, бог с тобой. Жильё моё, слава богу, цело. Вот тока хозяева ентого дома, все погибли. Все, до единого человека. Горе то ка-ко-о-ое". — "Ты баба, не вой как белуха, а ответь. Неужто всё семейство купца Марченко угорело?" — "В том-то и дело, не угорели они, мил человек. Там гнусное смертоубийство было, их всех ножами, страх как сильно порезали, никого ироды не пощадили. Вот. Кода пожар-то этот тока занимался, наши мужики успели их тела из хаты вытащить. Та вот, они говорят, там кровищи было…"

Не став дослушивать рассказ неизвестной ему женщины, Александр, понуро направился к своей пролётке. Помочь здесь, кому-либо, было невозможно, появятся дальние родственники купца, вот им он и выскажет свои соболезнования, если понадобится, то поможет восстановить, точнее, построить новую торговую лавку. А уподобляться праздному зеваке, было недосуг. На сегодня было ещё одно, не менее важное дело. Необходимо было узнать, насколько сильно пострадало домовладение ювелира, не спалили ли и его. В общем, определиться с размером причинённого их совместному делу ущерба. То, что старый еврей жив, не возникало никаких сомнений, так как все иудеи были обязаны проживать вне приделов столицы. О том, что погромы могли пройти и в местах компактного проживания сынов Израилевых, Саша даже не задумался. Так что, очистив обувь, пучками сорванной возле одного из заборов травы, граф Мосальский-Вельяминов сел в недавно приобретённый им малый фаэтон и велел кучеру править к хорошо известной тому ювелирной мастерской. Лошадиные копыта глухо застучали по уличной дороге, а Саша, стал невидящим взглядом "рассматривать" начищенный до блеска набалдашник своей трости. Ему было не до "проплывающих" мимо унылых улиц Павловска, впрочем, как и его напуганных жителей. Он пытался понять, кому, и главное, зачем это безобразие было нужно. Да видно, не судьба, множество догадок, и, без нужной информации, никакой конкретики.

"Всё барин, приехали". — Сашу, вывел из задумчивости голос кучера и он удивлённо осмотрелся по сторонам. Как это ни странно, но на этой улице, ночные пожары не бушевали. Здесь не ощущалось даже лёгкого запаха гари, если не считать таковым, успевшую пропахнуть дымом одежду графа. Да. В какой-то мере, можно было сказать, что этому кварталу повезло, ничего в нём не подпалили, пожалели. Только это не будет правдой, все ювелирные мастерские, дома менял и разнообразные магазинчики, были ограблены. Все двери и ветрены, выбиты, и зияли пустыми прорехами. Хозяева, все были живы, целы и здоровы, и сейчас, они с тихими причитаниями, уподобившись муравьям, разгребали завалы переломанного имущества в своих владениях. И если судить по огромным мусорным кучам, состоявшим из битого стекла, обломкам раскуроченной мебели, как и уничтоженного товара, налётчики не, сколько грабили, сколько задались целью нанести здешним бизнесменам максимально возможный ущерб. И на первый, беглый взгляд, это у них получилось.

Среди разорённых хозяев суетился и Кац. На сей раз, его голова была покрыта не привычной для его клиентов кипой[53] коей он "светил" за прилавком, а широкополой, чёрной шляпой. Неподалёку от Авраама, хмуро наблюдавшего за работой своих подчинённых, стояли двое юношей, можно сказать, молодых копий ювелира и о чём-то громко беседовали. Видимо это были сыновья Авраама. О чём они говорили, было непонятно, так как парни общались на своём родном языке. Вот только, слух непроизвольно прислушивающегося к ним Александра резануло слово: "…мудаг[54]…". — Причём, в этот момент, молодые люди, с явным проявлением сопереживания и безграничного уважения во взгляде, смотрели на своего отца. И поэтому, они не могли говорить, про него, ничего плохого, по крайней мере, Саша был в этом уверен.

Видимо почувствовав посторонний взгляд, Авраам с величественной неспешностью умудрённого жизненным опытом старца, обернулся к Саше. И на сей раз, в его взор, и мимика не изображали свойственную ему безграничную радость от встречи. Тоска, впрочем, тоже не демонстрировалась, было нечто иное. Ювелир, умудрившись в одном жесте объединить и уважение к встреченному им человеку и вселенскую усталость, с полупоклоном кивнул.

— Здравствуйте граф. Простите, но я просто не имею возможности оказать вам достойный приём. Как вы изволите видеть, в этом нет моей вины. — поздоровавшись, и извиняясь за независящие от его воли неудобства, старый еврей указал рукой на большую кучу лома. — И таки посмотрите на то, что сотворили эти поцы. О вэй’з мир![55], на это просто таки невозможно смотреть без слёз.

— Здравствуйте уважаемый Абрам. Я, собственно говоря, в такой ситуации, не жду повышенного внимания к своей персоне. Сегодня утром, ко мне в имение прискакал гонец, который и привёз весть о ночных погромах. И вот я здесь…

— Таки ви приехали только для того, чтоб посмотреть на моё горе?

— Но зачем вы так? Конечно же нет. Я решил, что просто обязан узнать, насколько вы сильно пострадали и в случае надобности, оказать посильную помощь. По мере моих сил.

— И как, по-вашему, Александр Юрьевич, насколько велико моё горе?

— Да, вижу. Пострадали вы серьёзно. Однако в отличие от купца Марченко¸ вы живы, да и ваш дом, с мастерской, не сгорел. Так что, по сравнению с вышеупомянутым, всеми уважаемым человеком, у вас не всё так плохо.

— Как? Разве сегодня громили не только моих соплеменников? Мой избитый до полусмерти сторож, Ефим, говорил, эти поцы кричали, что сегодня, зажравшиеся жиды порхатые получат то, чего они заслужили. Мол русский народ, слишком долго терпел этих жадных воров. То есть нас, сынов Израилевых. А тут, вот как получилось.

— Да. Выходит, что этой ночью пострадали не только вы. У вышеупомянутого купца зарезали всю его семью, а перед этим их всех пытали. А затем, чтоб скрыть все следы своего злодеяния, подпалили его дом. И ведь это, у них, могло получиться. К счастью для себя, соседи вовремя всполошились.

— О вэй’з мир! Горе то какое! То-то я гляжу, по городу чувствуется запах пожарищ. Вначале, когда я со своими сынами шёл с вокзала, то воспринимал его как паровозные дымы. Затем уловил его характерную особенность, но увидев, что наш квартал не выгорел, я таки успокоился. Да уж. Жалко Максима, я с ним иногда вёл общие дела. Честный был партнёр.

Говоря это, Авраам вошёл в свою мастерскую, где рабочие уже вынесли весь мусор и старались привести в порядок то, что более или менее уцелело. Проходя мимо темноволосого, мелкого мальчонки, который подметал полы, ювелир задержался на пару секунд и указав рукой куда-то в дальний угол, промолвил: "Титита по?"[56].

Мальчик, ни слова не говоря, не выказав никаких эмоций, устремился в указанное место. А старый еврей, горестно осмотрелся вокруг и еле слышно проговорил: "… пиль дарас" (…слон растоптал). — Сашка же, не знающий этого языка, решил: "Абрашка просто ругает неведомых бандитов. И бог с ним. Я бы, на его месте, ещё и не так загнул".

А вот следующая фраза произнесённая ювелиром, прозвучала немного громче, чем предыдущие, ровно настолько, чтоб Александр мог её отчётливо услышать. Так и получилось, только молодой аристократ не сразу понял её чужеродность для этого мира. Саша, не сразу заметил и внимательный взгляд, коим его, в этот момент, рассматривал старый еврей. А прозвучали следующие слова: "Совсем обозрели эти Янки, Союза на них нет". — Здесь, неофициально, всех американцев называли Сэмами, и никак иначе. Человек не ожидал никаких других слов, поэтому не сразу среагировал. А вот через несколько секунд, юношу как током пробило. Он замер, открыл рот, и посмотрел на Авраама ошарашенным взглядом. В ответ тот только сдержано хихикнул и заговорщицки подмигнув, поманил юношу, призывно мазнув рукой.

— Ну что стоим, Александр Юрьевич? Раз вы приехали ко мне с деловым предложением, то добро пожаловать в мой кабинет. Там и пообщаемся. Потому что, здесь, слишком мало посторонних ушей.

— Так это? Э-э-э…

— Будет там и это, и то. И многое другое. Но только там, всё там.

— Но вы?

— Да, это я, тот самый, старый Авраам которого вы решили навестить. Вы не поверите, но и я, как и вы, сгораю от желания с вами пообщаться, тет-а-тет. Так что, пойдёмте, поговорим про наши дела, и прочие мелкие делишки, граф.

Понимая, что в данный момент, он выглядит очень глупо, Саша "взял себя в руки", закрыл рот, осмотрелся по сторонам, следуя укоренившейся привычке, оправил свою одежду, приосанился, и решительно направился вслед за Авраамом. Если где-то и выяснять, почему именно сейчас прозвучала эта неожиданная фраза, так это только в комнате, где на самом деле не будет лишних слушателей.

Предложенное для переговоров помещение, располагалось на втором этаже, куда и вошли эти два человека, правда, в нынешнем состоянии его нельзя было назвать рабочей комнатой. В данный момент, оно больше всего походило на место, где, как минимум, произошло "Мамаево побоище в миниатюре", или нечто подобное. Правда, следы оного были убраны, и помещение смотрелось как-то заброшенно, пустынно. Да и множественные, свежие рубцы на стенах — следы ударов топором и оскорбляющие хозяев надписи, антисемитской тематики, по-прежнему напоминали о том, что ночной налёт это не такое уж недавнее событие. Но старый еврей, не обращая внимания на разруху, уверенно вошёл в помещение, и прикрыл за своим гостем новую, ещё пахнущую древесиной, не крашеную дверь. В следующее мгновение ювелир заговорил, причём чисто, без привычного для окружающих его людей еврейского акцента:

— Ну что Сашенька, давайте поговорим по-взрослому? Мне кажется, у вас появилось множество вопросов и вы, жаждите их задать.

— А кто вы?

— Человек. Такой же, как и вы, обыкновенный человек.

— Но здесь так не говорят. В этом мире нет такого понятия как Янки. Вместо этого, говорят или Дядя Сэм, или просто Сэм. Да и слово союз, в таком контексте никто не употребляет. Вы вообще-то кто такой?

— Можно сказать так, я ваш коллега по несчастью, только с более большим стажем. Я давно это заметил, точнее мне показалось, что вы сказали одну интересную фразу, и это не давало мне покоя. Я долго мучился и вот только сейчас подтвердил свои догадки. Ох, видели бы вы своё лицо, когда я якобы случайно оговорился в вашем присутствии.

— Коллега? Какой такой чертям коллега? Етит-мадрид!

— Что вы так ругаетесь? Неужели ничего не понимаете? Ну да. Вы, наверное, не ожидали такой шутки от создателя? Думали вы здесь один такой, весь из себя загадочный и интересный? Впрочем, до недавнего времени я тоже так думал. Выходит, и вы, и я ошибались. Да. Я, как и вы, погиб в своём мире, и почти сразу же очутился в этом аду.

— Как это? Так вы что? Вы погибли?

— Ну да, именно об этом я вам и говорю. Да-да, для своего мира я умер. А вы разве нет? Вспоминайте. Давайте молодой человек, начинайте думать головой, соображайте быстрее, а то мы с вами понапрасну "толчём воду в ступе". И поверьте старику, болтая таким образом, мы не достигнем никакого положительного результата.

— Ну да, ну да. Вы правы. И действительно, со мною произошло нечто подобное, о чём вы говорите. Помнится, я лёг на операционный стол и после внутривенного укола "уснул". А проснулся я уже здесь.

— А как давно это произошло?

— Немногим более года. Но всё же, этот мир, я бы не назвал адом.

— Каждому своё. Я, например, очутился здесь тогда, когда этому телу было всего лишь полтора года. Моя здешняя мамочка не усмотрела за своим шустрым сынишкой, он навернулся с лестницы и убился, вот Рахиль и пыталась это тельце "реанимировать". И делала это весьма своеобразно, стоя передо мной на коленях, воя и вырывая на своей голове волосы. Представляете, там, у себя дома, я двадцати пятилетний мужчина, а здесь бац, и на тебе, беспомощный малыш. Там я палестинец, обрядившийся в еврея ортодокса и поддевший под этот наряд пояс шахида. Пользуясь этим маскарадом, я пробрался на территорию захватчиков и подорвал себя, в людном месте. А в наказание, вместо обещанного мне Джанната[57] и пиршества в этом чудном саду, где я мог лицезреть Аллаха, я вынужден жить в этом теле и быть членом семьи неверных, тех, кого так люто ненавидел. Более жестокого наказания придумать не возможно. А судя по вам и проскакивающим у вас своеобразным словечкам, вы там были русским, я знал многих ваших соплеменников, они помогали моей родине. — говоря это, Авраам, с несвойственной для старика лёгкостью, присел на корточки и кивком головы, предложил собеседнику примоститься рядом. — А ещё, и это самое главное, отец моего друга детства, учился у вас в союзе. И привёз оттуда русскую жену. Вот именно от Фираса, когда происходило что-то не очень приятное, я часто слышал: "Етит-мадрид". — Как он говорил, это любимое ругательство своей матушки. А вы, один раз, когда привезли товар, так выругались, только очень тихо. А здесь, так, никто не говорит.

— Так вы? — Поинтересовался Саша, проигнорировав приглашение, продолжая нервно вышагивать.

— Да-да. Я палестинец, которого за совершённый им грех самоубийства, Аллах осудил и изгнал в тело моего злейшего врага. И получается, что никакой я не шахид — на что я так надеялся. Да. Если тебе это будет интересно, в той жизни меня звали Мухаммад, сын Хосни. Вот так-то.

— Дела-а-а. Никакой фантаст такого не придумает. Да и не известно, какую травку нужно курить, чтоб самому нечто подобное выдумать…

Долго ещё беседовали два таких разных человека, которые, по идее, не должны были даже подозревать о наличии объединяющей их тайны. А тут раз, небольшой выверт судьбы и они открылись друг перед другом. Первым делом, эти люди, решили, что обращаться друг к другу будут по местным именам. Затем, Сашка рассказал о себе, ну а ювелир, поведал, как ему было тяжко жить в теле врага, и как он, поначалу, желал убить себя, дабы таким образом расправиться со своей телесной темницей. Даже думал, где достать все необходимые компоненты для изготовления взрывчатки. Чтоб прихватить с собою и всю "родню". Затем, примерно через полгода, пришло осознание, что он должен не "роптать и воевать", а искупать свой грех. Больше ему так не повезёт и больше никто не даст ещё одного шанса. Далее, было изучение иврита, местного варианта русского языка и прочее, прочее, прочее. Отдельно была учёба ремеслу, женитьба, дети. Скучная, неинтересная жизнь, ставшей такой безликой из-за страха, что кто-то обратит внимание на его непохожесть на окружающих, к примеру гипертрофированную "гениальность". Стоит ему начать воплощать в жизнь хоть что-то из своих знаний и конец, крах всему. И тут, появляется один слишком "не правильный" молодой человек. Затем, у него, просыпаются таланты в инженерии, оружейном деле. И как вишенка к торту, с его уст срывается любимое выражение оставленного в другом мире друга детства… Вот и решил мастер сделать некую оговорку, которую поймёт только его собрат по несчастью, если тот, таковым окажется. А увидев реакцию Александра, мастеровой решился ему открыться. И, как ему кажется, он не прогадал. Так что, через полтора часа, Александр покинул своего коллегу по несчастью, договорившись с ним о том, что они объединят свои усилия. Проще говоря, Сашка будет развивать своё направление, а именно, "раскручивать артель", по нескольким направлениям. Первым из них будет станкостроение, создание железо и деревообрабатывающих станков, пока что только для личных нужд. Естественно, эта часть его деятельности будет засекречена. Далее пойдёт оружейное и бытовое производство. Ну а Авраам, берёт на себя финансирование всех этих проектов, действуя как полноправный компаньон.

То, что для спонсорской деятельности есть всё необходимое, ювелир продемонстрировал незамедлительно, как только появилась возможность. Перед тем, как расстаться с Сашей старик повёл своего нового компаньона во двор, закрытый от чужих взглядов высоким забором. Там, "прилепившись" к кирпичной стене дома, стояла небольшая каменная пристройка-сарайчик, сильно захламлённая неряшливо разбросанным по ней инвентарём дворника. Впрочем, это не помешало, без особых помех, дойти до потайной двери. Которая скрывала, крутую, винтовую лестницу, ведущую в подвал, точнее сказать тайную сокровищницу, "Пещеру Али-Бабы".

— Вот Сашенька, смотрите. — сказал Авраам, указывая рукой на полки с множеством увесистых мешочков, разнообразными коробками, и просто золотыми слитками и парой не слишком больших сейфов, неизвестно как сюда попавшими. — Это и есть моя самая большая тайна. Это местный аналог известной на вашей потерянной родине "кассы взаимопомощи". Не удивляйтесь вы так, я и об этом знаю, очень давно, нам, тогда ещё мелким мальчишкам было всё интересно, и ваши специалисты, многое рассказывали о СССР. Здесь тоже существовало нечто подобное, но у каждого семейства своё и весьма ограниченное. Так что, мне осталось только немного расширить свой "банк". Не скажу, что всё получилось сразу, с первого раза, но в итоге, всё вышло так, как надо. Представьте себе такую ситуацию, случится с кем-то беда или нужда, например, банальное ограбление, пожар, нехватка средств для приобретения чего-либо нужного для дела… да мало ли что может случиться с человеком, а свободных денег у него нет. Вот он и придёт сюда, если является соучредителем нашей кассы. Так что, приглашаю в этот тайный клуб и вас, дорогой друг.

— Даже так. И чем я заслужил такое безграничное доверие к своей персоне?

— Саша, вот только не надо искать чёрную кошку там, где её нет. Вы можете осторожничать, наводить обо мне справки, боясь подвоха, я вас пойму, и тики не смейтесь над моею сентиментальностью. Поживите на чужбине с моё, в полном одиночестве, тогда всё поймёте. Знаете, как приятно то, что я всё-таки нашёл своего земляка. Тем более, вы себя уже неплохо зарекомендовали.

— Я, конечно же, не нацик, но Россия и Палестина, это не соседние улицы и даже не близлежащие города или страны.

— Думайте шире. Нас объединяет нечто большее — потерянная нами родина. Пусть даже наши миры могут оказаться разными, но они весьма схожи и этого достаточно. Как по мне, то общая потеря, и схожесть описания родной действительности, нас сближает и роднит. Я, конечно же, уже сросся с этим миром, но когда я заподозрил в вас, как вы выразились "попаданца", у меня, за малым, чуть не остановилось сердце. Это такая встряска.

— За малым, это не считается.

— Вы ещё шутите, а у меня, до сих пор больное сердце не успокоится. Так и норовит пропустить удар, или вообще, остановиться…