Контра

Глава 4

В то же время, когда Шимин считал дни, в ожидании встречи с канцлером Лопухиным, а на данный момент, он обедал в успевшей надоесть ресторации: в доме молодого графа Мосальского-Вельяминова, начался переполох. И вызван он был не тем, что судьба медленно и уверенно сводит этих двух, столь непохожих друг на друга людей. Всё было намного банальнее и проще, к сыну, который резко перестал писать письма, приехала его мать. Мучимая недобрыми предчувствиями женщина, не выдержала и никого об этом не предупреждая, отправилась в Павловск. И с первой секунды, как только холоп Ванька открыл дверь и увидел графиню, его рябое лицо, перекосила виноватая гримаса, взгляд при этом, стал испуганно щенячьим. Что больно резануло по материнскому сердцу — похлеще острого кинжала.

Вот так, двое, они и стояли — несколько секунд, крепыш Иван с перекошенным лицом-маской, застывший от испуга в дверном проёме как соляной столб, и изящная как античная статуэтка, Ольга Олеговна, понявшая, что с сыном, в самом деле, произошла беда. От острой боли в груди, у неё потемнело в глазах, и стало нечем дышать. Неизвестно, чем бы это закончилось, так как прислуга, приехавшая с графиней, возилась с её багажом, если бы не Марта Карловна, которая, случайно выглянула в окно и увидела хозяйскую карету, после чего поспешила навстречу своему работодателю.

"Здравствуйте, Ольга Олеговна. Что же вы, никого не предупредили о своём приезде? — совершенно спокойно, заговорила гувернантка, оттесняя от двери, растерявшегося слугу. — Простите нас за Ванькину оплошность. Чего же мы стоим, матушка графиня? Проходите в дом, ваш сын, Александр Юрьевич, в данный момент, изволят обедать. Я сейчас же распоряжусь и обеденный стол, сервируют на две особы".

Пропуская, "взявшую себя в руки" и поэтому, величаво входящую в дом графиню Мосальскую-Вельяминову, фрау Крайсберг, осторожно подержала её за локоток. Заодно, Марта, одарила прислугу таким взглядом, который не обещал для последнего ничего хорошего. Ведь благодаря его оплошности, мать молодого хозяина, держась из последних сил, балансировала на грани обморока.

"А всё же, материнское сердце не обманешь. — думала фрау Крайсберг, вновь посмотрев на изрядно побледневшее лицо Ольги Олеговны; на её посиневшие, плотно сжатые губы и слегка замутнённые близким обмороком глаза. — Ведь почувствовала она, что с её чадом что-то стряслось, не вытерпела и приехала его проведать. А тут, этот олух…, своей испуганной мордой, подтвердил все, самые страшные из её догадок".

— Ну что стоишь, олух царя небесного? Чего застыл? Прими у хозяйки вещи. Совсем обленился!

— Ой, простите барыня. — засуетился, вышедший из ступора Иван. — Давайте ваш плащ…

— Фрося! — продолжила давать указание немка. — К нам прибыла наша барыня, поставь на стол приборы ещё на одну персону, они желают отобедать вместе с сыном! Протас, возьми в моей комнате капли, те, что на прикроватной тумбочке, в синем флаконе, отдай их кому-либо из кухарок и пришли её сюда! Да не забудь о стакане с водой.

— Марта, не стоит так беспокоиться, мне уже намного лучше. Наверное, на меня, так подействовала полуденная духота, вот и вся причина моего недомогания. — Всё это было сказано на языке Гёте.

— Как я вас прекрасно понимаю. Во всём виноват солнцепёк, мучавший вас всю дорогу, да тут ещё непотребная нерасторопность прислуги, знаете, всё вместе, это очень вредно для женского сердца. Так что не побрезгуйте, фрау Ольга Олеговна. Примите предложенное мною лекарство. Его мне прописал один из лучших докторов Павловска, оно творит чудеса и совершенно безвредно, весьма хорошо успокаивает нервы. Говорю вам это по своему опыту…

О чём ещё беседовали дамы, прислуга так и не поняла. Не все из них знали иноземную речь, как впрочем, не страдали и излишним любопытством. К моменту, когда раскрасневшаяся от постоянного нахождения у горячей печи, пышнотелая молодая кухарка принесла капли и стакан воды, графиня Мосальская-Вельяминова, была согласна выпить целебную микстуру. Выпила, и немного поморщилась. Всё же, лекарства редко бывают приятными на вкус. К тому времени, в прихожей появилась другая прислуга, приехавшая с хозяйкой, а именно Митяй, некогда бывший сотоварищем молодого графа — по учёбе. Ныне, это был крепкий, светло-русый парень, можно было бы сказать красивый, не перечеркни его лицо уродливый шрам, память об усердном учителе латыни. Тот якобы случайно промахнулся, стеганул вымоченной в рассоле розгой не по-мальчишечьи, изогнутой от боли спине, а по его голове. Как он позднее объяснился, немного промахнулся — бывает, ведь мальчишка так сильно извивался. Хорошо, что ещё глаза не пострадали. Всё бы нечего, но как назло, произошло это в разгар жаркого лета, и "случайно" полученная рана, заживала излишне долго и тяжело. Вот этот мальчишка, а на данный момент юноша-крепыш, учтиво поклонившись, доложился хозяйке, что все её вещи доставлены в гостевую комнату, где на данный момент, хозяйничают дворовые девки — раскладывая их по местам.

— Спасибо голубчик, сходи во двор, за Ефимкой, и идите с ним на кухню, там вас покормят. — снисходительно кивнув, ответила графиня, и снова перейдя на немецкую речь, обратилась к Марте. — Всё Марта Карловна, идёмте. Что-то я на самом деле проголодалась.

— О, конечно, прошу вас, разрешите проводить вас в столовую, а глупого Ваньку, сегодня же вечером накажут.

— Правильно, накажите, но только не сильно сурово. — уточнила Ольга Олеговна.

— По этому поводу, не извольте беспокоиться. Если желаете знать, всё ли у нас в порядке, так можно сказать, да. Правда ваш сын недавно болел, но уже выздоравливает. По словам нашего доктора, Кирилла Генриховича, Александр Юрьевич, уже почти здоров.

— Как?! Он что, болел?! И почему меня об этом не известили? — возмущению обманутой матери, не было придела…

— Прошу прошения, Ольга Олеговна, но ваш сын, строго настрого, запретил вас беспокоить по этому поводу. Сказал, что сам всё расскажет, когда поправив здоровье, навестит вас в родовом имении.

— Бог с ним, с этим его чудным запретом. Ты главное скажи, что с моим Алёшенькой произошло?

— От излишнего упорства в учёбе, с ним произошла мигрень, вот он и обратился к модным, а́нглийским лекарям.

— Постой. Ты сказала, что Александра Юрьевича пользует некий Кирилл Генрихович.

— Я, от этих слов, и не отказываюсь.

— Марта Карловна, как тогда прикажите понимать ваши слова?

— Эти представители туманного Альбиона, оказались истинными шарлатанами… — И как будто только опомнившись, немка, на манер, более подходящий для истинно русской женщины, всплеснула руками, и, извиняясь проговорила — Господи! Да что же мы стоим в дверях. Покорнейше прошу прощения, Ольга Олеговна, вас, наверное, уже заждались в обеденном зале. Там, всё сами и увидите…

Гувернантка торопилась свернуть разговор по одной причине, она боялась, что может случайно проговорится об истинной причине той злополучной мигрени, возникшей у отпрыска знатного рода. И возникла она, не из-за излишнего усердия на поприще обретения новых знаний. Ясно, что истинная причина была другой, и крылась она в частых, и обильных возлияниях хмельных напитков, на студенческих пирушках. Только, пусть об этом рассказывает кто-то другой и не в данный момент. Графиню и без того ждёт новый удар, её сын, до сих пор выглядел не лучшим образом — не может самостоятельно передвигаться по комнате. Максимум на что хватало его сил, это пара, тройка неуверенных шагов, после чего он падал, не в силах более удерживать равновесие. Казалось, в этом не сильно помогали и его странные упражнения, состоявшие из быстрых вращений головой.

Надо признаться, второй, наиболее сильный удар, графиня выдержала достойно. Увидев сына, излишне бледного, что впрочем, в высшем обществе, особенно среди студентов, не было изъяном, но самое ужасное, не вставшего при её появлении из-за стола, а только слегка обозначившим приветствие, лёгким кивком головы. И было понятно, что сделал он это не из-за странной прихоти, а по причине невозможности выполнения им положенного для данной ситуации правила этикета. Даже осознав это, женщина не перестала улыбаться. Только в её глазах, заблестела излишняя влага и прочиталась, завладевшая ей нестерпимая боль и то, проявилось это только на несколько коротких мгновений. Только, на несколько секунд, графиня слишком высоко запрокинула голову назад, как будто искала на потолке не убранную паутину. Что можно было воспринять, как будто неожиданно нагрянувшая хозяйка проверяет, как без её пригляда содержится дом. Не нужно ли её кого-либо простимулировать на предмет надлежащего выполнения своих обязанностей.

Не стоит говорить о том, как выглядела графиня в момент, когда увидела своего любимого сына, ей по статусу не позволялось проявлять свои эмоции при челяди. Для которой, она в любой ситуации должна быть спокойной, требовательной госпожой, не смотря ни на что. Достаточно пояснить одно, Ольга Олеговна, не помнила, как прошлась по залу, присела за стол. Ей прислуживали, она неспешно дегустировала всё, что перед ней ставили — не чувствуя вкуса подаваемой еды. Отвечала на какие-то вопросы, бросая короткие взгляды на сына. Слегка кивала, с чем-то соглашаясь. А в голове, крутились горестные мысли: "Боже милосердный, за что? Чем я тебя прогневала? Боже! Марта конечно же сказала, что Сашенька немного приболел, но это не так…! Всё намного хуже…, как он исхудал. Вон, глаза впали, потемнели. Глаза! Боже, что стало с его глазами? Они изменились, вроде бы даже потемнели. Куда делся тот, немного наивный, открытый взгляд отрока. Сейчас, на меня взирают очи уставшего от жизни старца! Вот. Ещё и плечи опустились, как будто их придавило непосильно неподъёмной ношей. Да и столовыми приборами пользуется так, как будто только недавно научился ими владеть. За что? Матерь божья, заступница небесная, сними с Сашеньки всё его боли и недуги! Пошли их на меня, я всё стерплю, только исцели моего сыночка!…"

Последним ударом, было окончание трапезы. Когда к Александру подошёл Протас, с жутким скрежетом выдвинул из-за стола стул, на котором сидел его воспитанник и помог подняться. Точнее сказать, поднял его. Ощущение было такое, что молодой граф был пьян — настолько, что не мог самостоятельно стоять. Позабыв про вбитые с детства условности, Ольга Олеговна, с душераздирающим криком: "Саша-а-а! Да как же это…? Да что же это такое…?" — Не понимая, что мешает отставному солдату отвести её ребёнка в его покои, больше не сдерживая хлынувшие из глаз слёзы, обняла сына. Прижалась к нему так сильно, что оторвать её было невозможно. Матери казалось, что стоит ей только ослабить хватку, и сына не станет, его унесёт как пушинку, попавшую во власть ураганного ветра. Она не слышала робких, должных успокоить мать слов сына. А он говорил: "Мама, всё самое страшное уже позади, и скоро я буду совершенно здоров". — Графиня даже не удивилась странной фразе, прозвучавшей из уст её младшего — самого любимого сына: "Мама, я жутко извиняюсь, но мне на самом деле тяжело долго стоять…". Нет. То, что сын не попросил прощения, а сам, самым неподобающим образом снял с себя какую-то вину, резануло её сознание, но не задержалось в нём. Тем более, в голове у графини Мосальской-Вельяминовой зашумело, весь мир, плавно погрузился во мрак, сменившийся великой, неосязаемой пустотой.

Сознание вернулось неожиданно, как будто резко распахнули ставни, до этого не пропускающие в окошко свет. Ощущение огромного горя, давящего на душу как огромная глыба, никуда не исчезло. Графиня лежала в гостевой комнате, на мягкой перине, возле неё возились обе её дворовые девки. Одна из них, рыженькая, держала таз, видимо с холодной водой, а другая, отжимала чистую белую, тряпицу. Если судить по ощущениям, лоб холодило, а это значит, что прислуга меняла, прикладываемый на голову компресс. Да и дышалось намного легче. Не ощущался, сдавливающий бока и грудь корсет. Открыв глаза, Ольга Олеговна обнаружила, что она одета только в просторную ночную рубаху.

— Алёнка, как там Александр Юрьевич? Как его самочувствие? — всё ещё слабым голосом поинтересовалась графиня.

— Ой, матушка боярыня! Ой! Вы очнулись! — обрадованно залепетали сразу обе девицы — Как вы себя чувствуете. С вами всё хорошо.

— Не обо мне речь. Я вас, дурёхи, спросила. Как себя чувствует мой сын?

— С ним всё хорошо. Он сейчас у себя. Велел, как вы очнётесь, позвать его. Да и за доктором, для вас, послали или Протаса, или Ивана — кого именно, мы не прислушивались.

— Я сама проведаю в сына, он, в отличие от меня, болен и слаб. Помогите одеться…

Говорилось всё это на французском языке. Как-никак, девки были своими — дворовыми, их в раннем детстве взяли в хозяйский дом. И многое чему обучали. Они могли не только прилежно прислуживать, но и в случае необходимости, поддержать культурную беседу, как минимум на трёх иноземных языках. Делалось это не только для удобства общения с хозяйкой, но иногда и для развлечения. Ведь граф, глава семейства, весьма крепкий здоровьем мужчина, отставной полковник первого кирасирского полка, был в определённой степени гурманом. Он предпочитал не только примитивное снятие стресса, но и прилагаемое к оному культурное общение. Настоящие мужчины, они такие. Имеют право на небольшую слабость — главное, чтоб на сторону открыто не ходили. А неизбежно появляющихся в результате оных забав байстрюков, как впрочем, и отслуживших своё девок, всегда можно пристроить так, чтоб некому не было обидно.

В итоге, через десять или двадцать минут — это не столь важно, графиня Мосальская-Вельяминова, одетая в повседневное, можно сказать, домашнее платье, стояла у двери комнаты сына. Дверь была плотно прикрыта и из-за неё раздавались странные звуки:

— Стук, шлёп-шлёп, стук, шлёп-шлёп. — Сопровождалось это, чьим-то довольным сопением. Ольга Олеговна остановилась, с недоумением посмотрела на своих спутниц и повелительным кивком головы, указала на дверь. Вышколенная, молодая служанка, без лишних слов всё поняла и постучалась.

"Да, да. Что, матушка уже очнулась? — послышался немного возбуждённый голос молодого хозяина. — Сейчас иду, Протас, помоги мне…".

"Не надо, сын. Моё самочувствие в полном порядке и я сама к тебе пришла. Надеюсь, ты допустишь мать в свои покои?" — хоть это и прозвучало как вопрос, но произнесено это было так, что воспринимался как предупреждение о намерениях.

"Конечно матушка, входите".

Молодая девка — рыжеволосая, на вид не старше семнадцати лет, та, что перед этим, стуком в дверь обозначила присутствие своей госпожи, весьма элегантным движением отворила дверную створку и изобразила почтительный книксен. Как и её подруга-сверстница, жгучая брюнетка, зеркально повторившая эти действия. Графиня же, не удостоив прислугу даже мимолётным взглядом, перешагнула порог.

Графиня сделала пару шагов, чтоб за ней могли прикрыть дверь и остановилась. Осмотрелась. В спальне её сына хоть и было чисто, однако порядком это, назвать было невозможно. Пусть кровать, в которой должен был лежать больной, застелена, и нигде не было видно пыли… Но кто посмел свернуть все прикроватные ковры? Далее. Поближе к ближайшему углу, возле кресла, которое должно нахохлиться не здесь, а в хозяйском кабинете, стоял небольшой столик, сделанный из бросового дерева. Было видно, что собран он был недавно, и не очень умелою рукою. В завершение ко всему, посреди спальни, стоял её сын, и находился он в неокрашенной, деревянной, подковообразной конструкции нелепого вида.

Заметив, что взгляд матери, застыл на непонятном устройстве, сын, еле заметно пожал плечами и ответил на её немой вопрос: "Это ходунки, матушка. С их помощью я могу самостоятельно передвигаться по комнате, восстанавливая утерянный из-за своей болезни навык".

"Протас, выйди". — Не глядя на воспитателя, сказала женщина. И только после того, как отставной солдат, поспешно, покинул хозяйскую опочивальню и за ним, почти бесшумно закрылась дверь, женщина позволила себе "скинуть" полагающуюся её положению маску.

По идее, оставшись наедине, должны были расслабиться оба человека. Однако позволить себе это, могла только женщина. Юноша наоборот, предельно мобилизовался. Пусть он знал как его предшественник, любимчик, обожал вот так, тет-а-тет, общаться с матерью, с младенчества делясь с ней своими детскими секретами. Но, знать о привычках того, чьё тело ты занял, и владеть ими — две разных, несовместимых вещи. Непроизвольно расслабившись во время беседы, можно перейти на привычное для себя построение речи, что выдаст чужака — с головою. Видимо именно поэтому, сын, на слова матери: "Cher ami…"[8]. Поспешно ответил на том же языке: "Матушка, прошу прощения, но я не имею права прерывать свои занятия, даже тогда, когда у меня будет такое желание. От моего усердия и прилежания, зависит, насколько быстро я верну былую крепость своего тела. Так что, спрашивайте, а я буду говорить и заниматься".

Сказав это, юноша вспомнил, с какой телячьей нежностью, Александр смотрел на мать во время их, былых бесед наедине, и постарался проимитировать соответствующее моменту взгляд и миму. Судя по реакции Ольги Олеговны, это у него не получилось. Женщина насторожилась, и выглядела она, предельно обеспокоенной.

"Алёшенька, всё равно присядьте. Мне нужно с вами поговорить. И наш разговор, будет серьёзным…".

Пришлось Александру присаживаться на край своей кровати, давая матери (именно матери, пришелец из другого мира решил воспринимать эту женщину именно так, для ускорения вживления в эту реальность) возможность присесть в единственное кресло. И доверительная беседа матери, с любимым чадом, началась. Графиня с невероятным упорством выпытывала, что послужило причиной такого состояния здоровья у её кровиночки? Почему он, пошёл именно к этим шарлатанам, а не к проверенному годами семейному врачу? И почему не оповестил её о своей болезни? На оправдание, что юноша просто не желал того, чтоб весть о его болезни дошла до дому, вызвав ненужные переживания, женщина только отмахнулась рукой. Так что, к окончанию часового разговора по душам, Ольга Олеговна поняла, что за этот год, а быть может, благодаря именно борьбе с последствиями деяний британских шарлатанов, её сын сильно изменился. Одно непонятно, к добру ли это. Ведь она так любила своего милого, послушного малыша, который никого не спросив, взял и так резко повзрослел. И более, не нуждается в её постоянной опеке, а быть может и тяготится оную. А эти а́нглийские шаманы, ещё пожалеют о том, что покусились на её чадо. Уж она найдёт на них управу.

Выйдя из покоев сына, графиня снова была такой, какой её привыкли видеть все окружающие. Но немного припухшие веки, красноречиво говорили, что женщина недавно плакала. Однако это не помешало ей посмотреть на свою челядь так, что девушки, почти синхронно потупили взор.

"А ведь они, были только в моём услужении, — подумала графиня, придирчиво осмотрев свою прислугу, — значит, Юрий Владимирович их не трогал. А Сашенька, уже повзрослел…".

— Вы, обе, остаётесь прислуживать моему сыну. Да смотрите, чтоб я в вас не разочаровалась. Иначе, верну в имение и сошлю на самую грязную, и тяжёлую работу. Без права на реабилитацию.

— Не извольте беспокоиться матушка. Будем служить Александру Юрьевичу со всем усердием и прилежанием. — за двоих ответила рыжеволосая девица.

— Я не беспокоюсь. Знаю, что будете стараться. Особенно, скрашивая Александру Юрьевичу скуку его вынужденного заточения.

— Всё сделаем, матушка боярыня.

Однако, графиня Мосальская-Вельяминова, их уже не слушала. Она неспешно удалялась в свои покои. Но стоило ей увидеть гувернантку своего сына, она остановилась, и негромко окликнула её:

— Марта Карловна, подойдите ко мне.

— Да, Ольга Олеговна.

— Скажите. Каковы успехи моего сына в учёбе?

— Он усерден. Даже сейчас, не смотря на своё состояние, желая восстановить позабытое, он продолжает занятия. С моей помощью, разумеется.

— Прелестно. А где Аким? Почему наш мажордом, до сих пор не попался на мои глаза?

— Он сильно приболел. Так что, пока я выполняю его обязанности, под его контролем, разумеется. — увидев удивлённо приподнятые брови работодателя, немка поспешно пояснила. — У Акима сильный жар и прочее недомогание. Доктор велел, чтоб с ним, до полного выздоровления, никто не контактировал. Я к нему вхожу только в тканевой маске и после посещения, несколько раз в подряд, мою руки с мылом.

— Тогда всё понятно. Значит так, послезавтра, с утра, я уезжаю в имение. Ваньку я забираю с собою, здесь остаётся Митяй, Сашеньке нужен друг, а они вместе росли. Ещё. Обе мои девки, также будут жить здесь, отныне, они прислуживают только молодому хозяину. Чуть не забыла, замену Ивашке, я пришлю в воскресенье.