Король гор. Человек со сломанным ухом

Глава VIII КОРОЛЕВСКИЙ БАЛ

В четверг 15 мая в шесть часов вечера Джон Харрис надел парадный мундир и отвез меня к Христодулу. Кондитер и его жена встретили меня, как родного, не забыв, впрочем, горестно повздыхать по поводу судьбы Короля гор. Что касается меня, то я искренне был рад их приветствовать. Я был доволен жизнью и в каждом человеке видел своего друга. Я подстригся, ноги мои залечили, желудок был в полном порядке. Димитрий заверил меня, что миссис Саймонс, ее дочь и брат приглашены на бал, а прачка только что отнесла к ним в отель бальное платье. Я заранее предвкушал, как обрадуется Мэри-Энн. Христодул налил мне стакан санторинского вина. Попробовав этот великолепный напиток, я почувствовал вкус свободы, богатства и счастья. Затем я поднялся в свою комнату, но перед тем, как зайти к себе, счел своим долгом постучать в дверь комнаты господина Мерине. Он принял меня среди нагромождения книг и каких-то бумаг.

— Сударь, — сказал он мне, — вы видите человека, утонувшего в работе. Я обнаружил неподалеку от деревни Кастия древнюю надпись, в связи с чем лишился удовольствия участвовать в битве за ваше освобождение. Вот уже два дня я не нахожу себе места из-за этой надписи. Я лично убедился, что она никому не известна. Честь ее открытия принадлежит мне. Я рассчитываю, что ей будет присвоено мое имя. Камень, на котором она высечена, представляет собой кусок ракушечника высотой 35 сантиметров и шириной 22 сантиметра, случайно оказавшийся на обочине дороги. Древние знаки на нем прекрасно сохранились. Вот такую надпись я скопировал в свой дневник:

S.T.X.X.I.I.

М. D. С. С. С. L. I.

Если мне удастся объяснить, что означают эти символы, тогда считайте, что моя карьера удалась. Я стану членом Академии надписей и изящной словесности Понт-Одемера! Но для этого придется пройти долгий и нелегкий путь. Древность надежно хранит свои секреты. Полагаю, что я случайно наткнулся на памятник, с помощью которого будут раскрыты тайны древнего Элевсиса³¹. Тут возможны две интерпретации: одна из них вульгарная или демотическая, а другая священная или иератическая³². Я хотел бы выслушать ваше мнение по этому поводу.

— Возможно, я покажусь вам невеждой, — ответил я, — но мне кажется, что вы обнаружили дорожный знак, каких много на дороге, а надпись, которая так сильно вас затруднила, можно перевести так: «Стадия 22,1851 год». Всего вам доброго, дорогой господин Мерине. А сейчас мне надо написать письмо отцу и примерить мой красивый красный костюм.

То, что я написал родителям больше походило не на письмо, а на оду, гимн, песню счастья. Весь восторг своего сердца я излил на бумаге с помощью обычного пера. Я пригласил родителей на свадьбу, не забыв также пригласить мою славную тетю Розенталер. Я умолял отца как можно быстрее продать постоялый двор, пусть даже за ничтожную цену. Я потребовал, чтобы Франц и Жан-Николя покончили с военной службой. Я заклинал остальных братьев сменить их социальный статус. Я заявил, что все беру на себя и впредь сам буду заботиться о своих близких. Затем, не теряя времени, я запечатал письмо и велел доставить его экспрессом в Пирей на борт парохода австрийского отделения Ллойда, который отходит в пятницу в шесть часов утра. «Если получится, — думал я, — то они порадуются за меня в то же время, когда я сам буду счастлив».

Ровно в девять часов с четвертью я вместе с Джоном Харрисом вошел во дворец. Ни Лобстера, ни господина Мерине, ни Джакомо на бал не пригласили. Моя треуголка приобрела слегка красноватый цвет, но при свечах этот маленький недостаток был не заметен. Шпага у меня была на несколько сантиметров короче, чем положено, но какое это имело значение? Отвагу невозможно измерить длиной шпаги, а я, скажу вам без ложной скромности, имел полное право считать себя героем. Красный костюм был мне впору. Он немного жал подмышками, а рукава довольно заметно не доходили до запястий, но вышивка, как и предвидел папа, выглядела шикарно.

Со вкусом оформленный и великолепно освещенный зал был разделен на две части. На одной стороне, позади

трона короля и трона королевы, стояли кресла для дам, а на другой стороне расставили стулья для грубого пола. Я окинул алчным взором места для дам. Мэри-Энн еще не появилась.

В девять часов в зал вошли король и королева. Впереди шагали главная статс-дама, гофмейстер, фрейлины и дежурные адъютанты. Король был в великолепном облачении паликара, а изысканный туалет королевы был явно выписан из Парижа. Умопомрачительные наряды и потрясающие национальные костюмы не ослепили меня до такой степени, чтобы я забыл о Мэри-Энн. Я впился глазами во входную дверь и стал ждать.

Члены дипломатического корпуса и почетные гости обступили короля и королеву, которые целых полчаса расточали им ласковые слова. Мы с Джоном Харрисом держались позади всех. Стоявший впереди меня офицер неловко оступился и наступил мне на ногу, отчего я непроизвольно вскрикнул. Офицер обернулся, и я узнал капитана Периклеса. На груди у него сверкал новенький орден Спасителя. Он рассыпался в извинениях и спросил, как я поживаю. Я не отказал себе в удовольствии ответить ему, что его не должно волновать состояние моего здоровья. Харрис, который досконально знал мою историю, вежливо спросил:

— Я имею честь говорить с господином Периклесом?

— С ним самым.

— Я счастлив вас видеть. Не затруднит ли вас пройти со мной в соседний салон. Сейчас там как раз никого нет.

— Я к вашим услугам, сударь.

Господин Периклес побледнел, как солдат, выписанный из госпиталя, но нашел в себе силы улыбнуться и двинулся за нами. Зайдя в салон, он встал напротив Джона Харриса и сказал:

— Сударь, извольте объясниться.

Вместо ответа Харрис сорвал с него новенький крест вместе с блестящей лентой и добавил:

— Это все, сударь, что я хотел вам сообщить.

— Сударь! — воскликнул капитан, отступая назад.

— Спокойно, милейший! Если вам дорога эта безделушка, отправьте за ней парочку друзей к Джону Харрису, командиру «Фэнси».

— Сударь, — не унимался Периклес, — я не понимаю, по какому праву вы забираете крест стоимостью пятнадцать франков, который мне придется восстанавливать за свой счет.

— Ну, это пустяки, сударь. Вот вам соверен с профилем английской королевы. Этого достаточно, чтобы за пятнадцать франков купить крест и за десять франков ленту. Если что-то останется, то будет на что выпить за мое здоровье.

— Сударь, — ответил офицер, кладя монету в карман, — мне остается только поблагодарить вас.

Он молча поприветствовал нас, но его взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Дорогой Герман, — сказал мне Харрис, — вы и ваша будущая жена поступите очень разумно, если как можно быстрее покинете эту страну. Мне кажется, что этот жандарм выглядит, как законченный бандит. Что касается меня, то я пробуду здесь еще неделю, чтобы у него было время со мной расплатиться той же монетой, а потом, согласно приказу, отправлюсь в Японские моря.

— Мне очень жаль, — ответил я, — что из-за живости своего характера вы так далеко зашли. Мне не хотелось бы покидать Грецию, не захватив с собой парочку экземпляров Воrуапа variabilis. Был у меня один экземпляр без корней, но я его забыл на горе вместе с коробкой.

— Нарисуйте этот цветочек и оставьте рисунок Джакомо или Лобстеру. Они съездят по вашему поручению в горы. Но, Бога ради, поспешите обезопасить свое счастье.

Тем временем мое счастье все никак не появлялось, и я все глаза проглядел, высматривая ее среди танцовщиц. Ближе к полуночи я совсем потерял надежду. Покинув салон, я с унылым видом застрял у стола для игры в вист, за которым четыре игрока с невероятной ловкостью метали карты. Я даже успел увлечься этим соревнованием в ловкости рук, но внезапно рядом со мной послышался знакомый серебристый смех, от которого бешено забилось мое сердце. Позади меня стояла Мэри-Энн. Я не видел ее и не осмеливался оглянуться, но ясно ощущал ее присутствие и от радости едва не задохнулся. Я не знаю, что ее так рассмешило. Быть может, чьи-то нелепые костюмы, которые часто попадаются на глаза во время официальных балов. Неожиданно я сообразил, что передо мной висит зеркало. Я поднял глаза и увидел ее, понимая, что на меня она не смотрит. Мэри-Энн стояла между матерью и дядей и была еще прекраснее, чем в тот день, когда мне впервые довелось с ней встретиться. Тройная нитка великолепного жемчуга мягко обвивала ее шею, повторяя пленительный контур божественных плеч. В ее глазах отражались огоньки горящих свечей, она очаровательно улыбалась, демонстрируя белоснежные зубы, а на копне вьющихся волос задорно играли яркие блики. Одета она была, как подобает одеваться в ее юные годы. Она не стала, подобно миссис Саймонс, украшать свою голову райской птицей, но от этого ее красота только выигрывала. Юбка, корсаж и волосы Мэри-Энн были украшены живыми цветами, и какими цветами! Сударь, я узнал бы их среди тысяч других растений! От радости я чуть не умер, когда понял, что на украшение ее туалета пошла Воrуапа variabilis. Все это одновременно свалилось на меня. Что может быть лучше, чем искать драгоценные растения в волосах той, которую любишь? В ту минуту я был счастливейшим на свете человеком и натуралистом! Приступ счастья заставил меня

нарушить все правила приличия. Я резко повернулся в ее сторону, протянул к ней руки и воскликнул:

— Мэри-Энн, это я!

И что вы думаете, сударь? Вместо того чтобы упасть в мои объятия, она в ужасе отпрянула. Миссис Саймонс так задрала голову, что казалось, ее птица взлетит к потолку, а старый господин взял меня за руку, отвел в сторону, взглянул, как на диковинное животное, и спросил:

— Сударь, вас представили этим дамам?

— Именно так и обстоит дело, уважаемый мистер Шар-пер, дорогой мой дядюшка! Я Герман! Герман Шульц, их товарищ по плену, их спаситель! Ну и натерпелся же я после их отъезда! Я все расскажу, когда буду у вас в гостях.

— Yes, yes, — ответил он. — Но в соответствии с английским обычаем, сударь, абсолютно необходимо, чтобы сначала вас представили этим дамам.

— Но мы ведь знакомы, мой милейший и великолепный господин Шарпер! Мы десять раз обедали вместе. Я оказал им услугу ценой сто тысяч франков! Разве вы не знаете? Это было у Короля гор.

— Yes, yes, но вас не представили.

— Но разве вы не знаете, чем я рисковал ради моей дорогой Мэри-Энн?

— Я очень рад, но вас не представили.

— Послушайте, сударь, я намерен на ней жениться. Ее мать дала согласие. Разве вам не сказали, что мы должны пожениться?

— Но сначала вас должны представить.

— Ну так возьмите и представьте меня!

— Yes, yes, но сначала вас должны представить мне.

— Подождите!

Я, как бешеный, бросился бежать через весь танцевальный зал и едва не сшиб шесть вальсирующих пар. Шпага болталась у меня в ногах, я скользил по паркету и даже один раз позорно растянулся на полу во всю свою длину. На помощь мне, как всегда, пришел Харрис.

Подняв меня, он спросил:

— Что вы ищете?

— Они здесь, я их видел. Я женюсь на Мэри-Энн, но сначала надо, чтобы меня представили. Есть такая английская причуда. Помогите мне! Где они? Вы видели высокую женщину с райской птицей на голове?

— Да, она только что уехала вместе с очень красивой девушкой.

Я скользил по паркету

— Уехала! Но, друг мой, это же мать Мэри-Энн!

— Успокойтесь, мы ее отыщем. Вас представит американский министр.

— Прекрасно! Сейчас я покажу вам моего дядю Эдварда Шарпера. Он только что был здесь. Куда его черти унесли? Он не мог далеко уйти.

Дядя Эдвард исчез. Я потащил бедного Харриса на дворцовую площадь, потом к «Иностранному отелю». В окнах номера миссис Саймонс горел свет. Но через несколько минут он погас. Все легли спать.

— Последуем их примеру, — сказал Харрис. — Сон поможет вам прийти в чувство. Завтра между часом и двумя я все устрою.

Эту ночь я провел хуже, чем любую ночь во время своего плена. Харрис спал рядом, в том смысле, что он тоже не спал. Мы слышали, как по улице Гермеса проезжали фуры, груженые бальными униформами и туалетами. Ближе к пяти часам усталость взяла свое. Три часа спустя пришел Димитрий и объявил:

— Есть важная новость!

— Какая?

— Ваши англичанки только что уехали.

— Куда?

— В Триест.

— Ты уверен в этом, несчастный?

— Я сам их отвез на корабль.

— Бедный мой друг, — сказал Харрис, пожимая мне руку, — благодарность напрашивается сама собой, а заставить себя любить невозможно.

— Увы! — сказал Димитрий.

Это слово болью отозвалось в сердце юноши.

С этого дня, сударь, я жил в полном оцепенении, как какое-то животное. Я только ел, пил и дышал. Мои коллекции были отправлены в Гамбург без единого экземпля-pa Boryana variabilis. На следующий день друзья отвезли меня на борт французского судна. В качестве меры предосторожности они сделали это ночью, чтобы не нарваться на солдат Периклеса. Мы без происшествий добрались до Пирея, но в двадцати пяти саженях от берега у моего уха прожужжали полдюжины пуль. Это был прощальный привет, переданный капитаном и его чудесной страной.

Впоследствии я обошел все горы Мальты, Сицилии и Италии, и мой гербарий, в отличие от меня самого, сильно пополнился. Мой отец, у которого хватило здравого смысла не продавать постоялый двор, прислал мне письмо, которое я получил в Мессине. В частности, он сообщил, что мой гербарий получил высокую оценку. Возможно, по приезде мне предоставят вожделенное место профессора, однако теперь я твердо придерживаюсь правила никогда не рассчитывать на лучшее.

Харрис сейчас на пути в Японию. Надеюсь, через год или два он пришлет о себе весточку. Юный Лобстер прислал мне письмо из Рима. Он по-прежнему упражняется в стрельбе из пистолета. Джакомо все так же в дневное время запечатывает письма, а по вечерам грызет орехи. Господин Мерине придумал новую версию для надписи на своем камне, гораздо более остроумную, чем моя. Со дня на день должен выйти его капитальный труд о Демосфене. Король гор сумел обо всем договориться с властями. Сейчас он строит на Пентеликонской дороге большой дом с караульным помещением для преданных палика-ров. А на время строительства он арендовал в новом городе маленький особняк на берегу реки, где принимает множество посетителей и тратит много сил на то, чтобы получить место министра юстиции. Но на это потребуется немало времени. Фотини выполняет обязанности хозяйки дома. Димитрий иногда приходит туда поужинать и тяжко вздыхает на кухне.

Я больше никогда не слышал ни о миссис Саймонс, ни о мистере Шарпере, ни о Мэри-Энн. Если так будет продолжаться, то я забуду о них. Но иногда по ночам мне снится, что я стою перед ней и мое худое длинное лицо отражается в ее глазах. Я сразу просыпаюсь, плачу горючими слезами и остервенело кусаю подушку. Сожалею я, поверьте, не о жене, а о потере состояния и положения в обществе. Бог уберег меня от сердечной тоски, и я каждый день благодарю Его за то, что он сделал меня холодным и равнодушным. Как бы я страдал, сударь мой, если бы, к своему несчастью, полюбил эту девушку!