Король гор. Человек со сломанным ухом

На следующий день он нанес визит господину дю Марне, после чего написал письмо Клементине.

«Свет моих очей, — писал он. — Я покидаю этот город, который стал свидетелем моей прискорбной отваги и хранителем обретенной любви. Мой путь лежит в столицу, к подножию трона. Именно туда направлю я свои стопы. Если наследник бога сражений не глух к голосу крови, текущей в моих жилах, он вернет мне итагу и эполеты, а я сложу их к твоим ногам. Будь мне верна, жди и надейся. Пусть эти строки станут для тебя талисманом, оберегающим от опасностей, которые угрожают твоей независимости. О, моя Клементина! Храни себя для твоего

Виктора Фугаса».

Клементина ничего не ответила, но в тот момент, когда Фугас садился в вагон, к нему явился посыльный. Он быстро вручил полковнику красивый бумажник с блокнотом из красной кожи и немедленно сбежал. В портмоне новенького солидного бумажника лежали тысяча двести франков банковскими билетами. Эти деньги девушка копила всю свою жизнь. Фугас даже высказаться не успел по этому деликатному поводу. Его втолкнули в вагон, локомотив дал свисток, и поезд тронулся.

Полковник устроился в купе и стал перебирать в памяти события последней недели. Он вспомнил, как его арестовали на льду Вислы и приговорили к смерти, как он лежал в крепости Либенфельда, а затем вдруг проснулся в Фонтенбло и узнал о вторжении во Францию в 1814 году, о возвращении императора с острова Эльба, о Ста днях, смерти императора и короля Римского, реставрации бонапартизма в 1852 году, он вспомнил, как встретил девушку, невероятно похожую на Клементину Пишон, вспомнил знамя 23-го полка, дуэль с кирасирским полковником. По его собственным ощущениям, все эти события уместились в какие-нибудь четыре дня. Более того, ночь с 11 ноября 1813 года на 17 августа 1859 года показалась ему не такой длинной, как все остальные ночи в его жизни. Только в эту ночь он ни разу не проснулся и не видел снов.

Не будь Фугас таким деятельным и горячим, он давно впал бы в уныние, а то и в меланхолию. И это понятно. Человек, проспавший сорок шесть лет, неизбежно чувствует себя чужим в своей собственной стране, потому что, проснувшись, он узнает, что на всем белом свете не осталось ни одного знакомого ему лица! Добавьте к этому множество новых привычек и изобретений, самостоятельно разобраться в которых подчас невозможно. Чтобы понять непривычный уклад жизни, такому человеку, как правило, нужен поводырь, а это лишний раз говорит о том, что в новом мире он чужак. Но Фугас был не из тех, кто теряется в незнакомой обстановке. Не успел он открыть глаза, как сразу, следуя наставлению Горация, ринулся в гущу событий. Он сам придумал себе друзей, врагов, любимую женщину и соперника. Фонтенбло, в котором он во второй раз родился, стал для него на время центром вселенной. Здесь его любили и ненавидели, здесь его опасались и им восхищались и наконец именно здесь он стал знаменитостью. Во всей префектуре одно лишь упоминание его имени вызывало у людей бурю эмоций. Но крепче всего с новым временем его примирили возродившиеся узы, связывающие солдата с большой армейской семьей. Везде, где развевается французский флаг, солдат, будь он молодым или старым, чувствует себя, как дома. Знамя подобно набату, зовущему на защиту родины. Оно так же дорого и свято, как колокол в родной деревне, как родной язык и национальная принадлежность, как глубинные основы жизни нации и государства. Если уцелело знамя, то, значит, с годами в стране, по существу, мало, что изменилось. Люди, конечно, умирают, но на их место приходят точно такие же люди, которые мыслят, говорят и действуют так же, как их предшественники. От предыдущих поколений новые люди наследуют не только военную форму. Они помнят о добытой предками воинской славе и чтят традиции, отпускают все те же шуточки и даже говорят все с той же интонацией. Отсюда и вне-

запно зародившаяся дружба Фугаса с новым командиром 23-го полка, пришедшая на смену естественной ревности, а также неожиданная симпатия к господину дю Марне, возникшая при виде его кровоточащей раны. Солдатские ссоры, как и семейные размолвки, не наносят ущерба родственным связям.

Как только Фугас понял, что он не одинок в этом мире, его сразу стали радовать все приметы новой цивилизации. Скорость поезда буквально одурманила его. Ощутив силу пара, он пришел в совершеннейший восторг. Вникать в теорию вопроса ему не хотелось, но результат его вдохновил.

«Имея тысячу таких машин, две тысячи орудий с нарезными стволами и двести тысяч храбрецов вроде меня, Наполеон покорил бы весь мир за шесть недель. Почему же сидящий на троне молодой человек не использует все то, что у него есть под руками? Может быть, это не приходит ему в голову? Ладно, поглядим. Если окажется, что человек он способный, тогда я подкину ему эту идею. Глядишь, он и назначит меня военным министром, а там — марш, марш вперед!»

Когда же ему рассказали, что территория страны покрыта сетью железных дорог и объяснили назначение стоявших вдоль дороги столбов, его мысль заработала с новой силой.

«Вот это да! — подумал он. — Нам бы таких офицеров связи, быстрых и неболтливых. Дайте все это начальнику штаба такого класса, как Бертье⁷², и вся вселенная по первому приказу будет у нас в кармане!»

Когда до Мелена оставалось порядка трех километров, его размышления были прерваны звуками разговора,

который велся на иностранном языке. Он навострил уши и тут же подскочил, словно человек, усевшийся на колючку. Какой кошмар! Здесь были англичане! В купе появилось одно из тех чудовищ, которые ради сохранения хлопковой монополии убили Наполеона на острове Святой Елены! Вместе с этим монстром была довольно милая женщина и два чудесных ребенка.

— Кондуктор, стой! — крикнул Фугас, высунувшись на полкорпуса из купе.

— Сударь, — обратился к нему англичанин на прекрасном французском языке, — я советую вам потерпеть до следующей остановки. Все равно кондуктор вас не слышит, а вы рискуете свалиться на пути. Если вам требуется помощь, то у меня имеется бутылка водки и дорожная аптечка.

— Нет, сударь, — надменно ответствовал Фугас. — Мне ничего не требуется, и я лучше умру, чем хоть что-то приму от англичанина! Я зову кондуктора лишь потому, что желаю пересесть в другое купе и избавить себя от соседства с врагом императора!

— Уверяю вас, сударь, — отозвался англичанин, — я вовсе не враг императора. Я имел честь получить у него аудиенцию, когда он проживал в Лондоне. Он даже соизволил провести несколько дней в моем маленьком замке в Ланкашире.

— Тем лучше для вас, если этот молодой человек столь добр, что способен забыть все зло, причиненное его семье. Но Фугас никогда не простит преступления, совершенные против его страны!

Тем временем поезд прибыл в Мелен. Фугас открыл дверь и бросился в другое купе. В нем находились два молодых человека, в физиономиях которых не было ничего английского. Судя по их французскому произношению, оба были выходцами из Турени. У каждого на мизинце

Он навострил уши

сверкал перстень с родовым гербом, из чего следовало, что они принадлежат к дворянскому сословию. Фугас, как истинный плебей, не жаловал дворян, но, покинув купе, захваченное детьми Альбиона, он был счастлив встретить настоящих французов.

— Друзья, — сказал он, дружески улыбнувшись обоим, — все мы дети одной родины-матери. Приветствую вас. Ваш вид придает мне силы!

Молодые люди удивленно выпучили глаза, небрежно поклонились и, словно отгородившись от Фугаса и его комплиментов невидимой завесой, продолжили приватный разговор на интересующую их тему.

— Так значит, дорогой Астоф, — промолвил один из них, — в Фрошдорфе¹ ты видел короля?

— Да, любезный Америк. Он очень милостиво принял меня. «Виконт, — сказал он мне, — вы принадлежите к роду, известному своей преданностью монархии. В тот день, когда по воле божьей нам вернут трон наших предков, мы обязательно вспомним о вас. Передайте отважным дворянам Турени, чтобы они молились за нас, а мы не забудем их в наших молитвах».

— Агенты Питта и Кобурга⁷³, — сквозь зубы пробормотал Фугас. — Эти молодчики состоят в заговоре с армией Конде! Спокойно, Фугас!

Он сжал кулаки и напряг слух.

— Вы говорили с ним о политике?

— Так, между делом. Между нами говоря, мне кажется, он не придает ей значения. Он ждет, когда начнутся события.

— Ждать осталось недолго.

— Кто знает?

— То есть как, кто знает? Империя не продержится и шести месяцев. Так сказал монсеньер Монтеро, когда в прошлый понедельник был в гостях у моей тетушки канониссы.

— Я думаю, они продержатся год. Итальянская кампания укрепила их позиции среди простолюдинов. Я бы не побоялся сказать об этом королю.

— Черт побери, господа, это уже слишком, — прервал их разговор Фугас. — Неужели французы позволяют себе говорить такое о французском государстве? Возвращайтесь к своему хозяину и скажите ему, что империя вечна, потому что она стоит на незыблемой основе народной воли и скреплена кровью героев. А если король спросит, кто это сказал, скажите ему: «Это сказал полковник Фугас, которому при Ваграме император своей рукой прикрепил на грудь награду!»

Молодые люди переглянулись, обменялись улыбками, и виконт сказал маркизу:

— What is that?

— A madman.

— No, dear, a mad dog.

— Nothing else⁷⁴.

— Отлично, господа, — воскликнул полковник. — Теперь вы заговорили по-английски. Туда вам и дорога!

На следующей станции он вновь сменил купе и оказался в компании молодых художников. Он назвал их учениками Зевксиса¹ и спросил, что сейчас говорят о Жераре⁷⁵, Гро⁷⁶ и Давиде⁷⁷. Эти господа сочли его шутку весьма оригинальной и посоветовали пойти посмотреть, как играет Тальма⁷⁸ в новой комедии Арно⁷⁹.

Оборонительные сооружения Парижа поразили Фугаса и одновременно шокировали.

— Мне это не нравится, — сказал он соседям по купе. — Оборона Парижа зиждется на отваге простого народа. Окружить Париж бастионами — это все равно, что признать возможность завоевания Франции.

Поезд прибыл на вокзал Мазас⁸⁰. Полковник вышел на перрон и, не будучи обремененным багажом, гордо засунул руки в карманы и отправился на поиски Нантского отеля. В 1810 году он прожил в Париже три месяца и полагал, что хорошо знает город. Но на этот раз самоуверенность его подвела, и вскоре он заблудился. Блуждая по парижским кварталам, он искренне восхищался огромными изменениями, которые произошли в его отсутствие. Фугас обожал очень длинные и широкие улицы, застроенные большими одинаковыми домами. Глядя на изменившийся город, он охотно признал, что парижские власти претворяют в жизнь именно его идеал градостроительства. Совершенства они еще не достигли, но добились несомненных успехов.

По дороге Фугас раз двадцать приветствовал людей, с которыми, как ему казалось, он был знаком, но никто его так и не признал.

Проблуждав таким образом пять часов, он наконец добрался до площади Каррузель¹. От Нантского отеля здесь не осталось и следа, но зато завершилась постройка Лувра⁸¹. Фугас четверть часа разглядывал это монументальное здание, а потом еще полчаса простоял перед игравшими в пикет зуавами⁸² из охраны Лувра. Он спросил, в Париже ли сейчас император. В ответ ему указали на знамя, развевавшееся над Тюильри.

— Это хорошо, — сказал он, — но сначала мне надо обновить одежду.

Полковник снял комнату в отеле на улице Сент-Оноре и спросил у слуги, как ему найти самого известного в Париже портного. Слуга вручил ему «Торговый альманах», в котором Фугас обнаружил адреса императорского сапожника, императорского поставщика рубах, а также императорских шляпника, портного, парикмахера и пер-

чаточника. Он выписал их имена и адреса в блокнот Клементины, после чего нанял экипаж и поехал обновлять свой гардероб.

Ноги у него были маленькие и изящные, поэтому подобрать для него готовую обувь не составило большого труда. Все необходимое белье пообещали доставить к вечеру. Но когда он попытался объяснить шляпному мастеру, чем ему хотелось бы прикрыть свою голову, то тут возникли затруднения. В идеале он хотел бы иметь огромную шляпу, широкую сверху и узкую снизу, с толстыми краями, выгнутую спереди и сзади и чем-то напоминавшую доисторическую мебель. Такому типу шляп основатель Боливии когда-то дал свое имя. Шляпный мастер перевернул весь магазин и даже перерыл все свои архивы, пока наконец не отыскал изображение требуемого фасона.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Вот что вы просили. Оказывается, это аксессуар театрального костюма! Будете довольны, сударь, комический эффект вам обеспечен.

В ответ Фугас сухо заметил, что эта шляпа выглядит не так смешно, как то, что сейчас носят в Париже.

Когда же он явился на улицу Мира к знаменитому портному, там развернулась форменная баталия.

— Нет, сударь, — твердил Альфред, — я ни за что не буду шить редингот с брандебурами и казачьи шаровары! Если вам нужен карнавальный костюм, тогда идите к Бабену или Морсо. Мне совсем ни к чему, чтобы люди говорили, что столь хорошо сложенный мужчина после посещения нашего заведения имеет совершенно карикатурный вид!

— Разрази меня гром! — говорил в ответ Фугас. — Вы, господин Авторитет, конечно, понимаете больше моего, но я полковник Великой империи, и не пристало барабанщикам командовать полковниками!

В итоге последнее слово осталось за этим дьяволом в человеческом обличье. С него сняли мерку, приняли заказ и обещали через сутки одеть по последней моде 1813 года. При выборе ткани ему предложили английскую шерсть, которую он с презрением отверг.

— Только синий французский драп, — сказал он, — и непременно сотканный во Франции! И покрой должен быть таким, чтобы любой, кто увидит меня в этом штатском наряде, обязательно подумал: «Вот идет военный!»

Кстати, у современных офицеров наблюдается склонность к противоположному типу кокетства. Надевая гражданскую одежду, они стремятся выглядеть, как все истинные джентльмены.

На улице Ришелье Фугас заказал себе черный сатиновый воротник, доходящий до ушей и закрывающий часть рубахи. Затем он прогулялся до Пале-Рояль, зашел в знаменитый ресторан и заказал ужин. Завтракал он в тот день на бульваре в кондитерской и съел самую малость, поэтому после долгой ходьбы у него проснулся зверский аппетит. За ужином полковник съел и выпил не больше, чем делал это за столом в Фонтенбло, но поданный счет едва не вызвал у него расстройство пищеварения: оказалось, что он наел на сто десять франков и несколько сантимов. «Черт побери, — сказал он, — жизнь сильно подорожала в этом обновленном Париже!» В счет в качестве дижестива была включена водка на сумму девять франков. Ему принесли бутылку и стакан размером с наперсток. Его это очень развеселило, и он позабавился тем, что налил и осушил тринадцать таких наперстков. Но когда Фугас встал из-за стола, оказалось, что он не пьян, а лишь слегка навеселе и не более того. Затем он вознамерился восполнить неумеренные траты и выиграть несколько монет по сто су, поставив в соответствующем заведении на № 113. Однако некий виноторговец сообщил ему, что во Франции уже лет тридцать, как закрыли все игорные заведения. Он дошел до Комеди-Франсез и решил узнать, дают ли актеры императорского театра какие-нибудь приличные трагедии. Но ознакомившись с афишей, остался крайне недоволен. В театре давали лишь современные комедии и играли в них совершенно незнакомые актеры. Ни тебе Тальма, ни Флери, ни Те-нара, ни братьев Батист, ни мадемуазель Марс, ни мадемуазель Рокур! Тогда он отправился в Оперу, где давали «Карла VI»⁸³. Поначалу его удивила музыка. Такой грохот он привык слышать лишь на поле боя. Однако вскоре его слух свыкся с грохотом ударных инструментов, а затем навалилась усталость, он расслабился, сытость его убаюкала, и полковник погрузился в дремоту. Разбудили его звуки патриотической песни:

Смерть тиранам!

Никогда, никогда

Англия не будет править Францией!

— Нет! — закричал он, рывком выскочив из кресла и протягивая руки к сцене. — Никогда! Мы все дадим клятву на алтаре отечества! Да сгинет коварный Альбион! Да здравствует император!

В партере и ложах все одновременно вскочили, но не для того, чтобы присоединиться к клятве Фугаса, а чтобы потребовать тишины. В антракте к нему подошел комиссар полиции и шепнул на ухо, что после обильного ужина следует ложиться спать, а не посещать Оперу и срывать представление.

Фугас ответил, что ужинал он, как обычно, а взрыв патриотических чувств никак не связан с его желудком.

— Однако, — заявил он, — поскольку в этом дворце, полном бессмысленной роскоши, ненависть к врагу клеймят, как преступление, я лучше пойду и подышу свежим воздухом и заодно засвидетельствую свое почтение храму Славы, а уж потом залягу в кровать.

— И правильно сделаете, — сказал комиссар.

Надувшись от распиравшей его гордости, Фугас покинул театр, прошелся по бульварам и вскоре оказался перед храмом с колоннами коринфского ордера⁸⁴. По пути он громко восхищался городским освещением. В Фонтенбло господин Марту объяснил ему, как к фонарям подводится газ, и хоть он ничего не понял, сам вид веселого яркого пламени чрезвычайно его порадовал.

Подойдя к храму, от которого берет начало Королевская улица, он встал на тротуаре, собрался с мыслями и произнес такие слова:

— О, Слава, вдохновительница великих дел и вдова великого завоевателя Европы, прими почести от любящего тебя Виктора Фугаса! Ради тебя я терпел лишения, голод и холод и даже съел своего лучшего скакуна. Ради тебя я готов пренебречь любыми опасностями и принять смерть на поле боя. Ты для меня дороже счастья, богатства и власти. Я подношу тебе свои сердечные дары и жертвую собственной кровью. В ответ на мою безмерную любовь я прошу лишь твоей улыбки и лавровый венок из твоих рук!

Эта молитва дошла до ушей Святой Марии Магдалины, покровительницы церкви, прежде именуемой храмом Славы. Такое иногда случается. Бывает же так, что новый

хозяин замка получает письмо, адресованное прежнему владельцу.

Обратный путь Фугас проделал по улице Мира и Вандомской площади и по дороге поприветствовал единственное знакомое ему в этом городе лицо. Новый костюм Наполеона, стоявшего на вершине колонны, пришелся ему не по вкусу⁸⁵. Он предпочел бы, чтобы на императоре были не корона и театральное пальто, а скромная шляпа и серый редингот.

Ночь он провел беспокойно. В голове полковника теснились сотни различных проектов. Он готовил речь, которую собирался произнести перед императором, но заснул на середине фразы, а когда проснулся, тщетно пытался вспомнить ускользнувшую мысль. Ночью он раз двадцать зажигал и гасил свечу. В его мозгу мысли о Клементине мешались с воспоминаниями о войне и политическими фантазиями, но я могу вас уверить, что мысли о юной деве ни разу не отошли на второй план.

Если ночь показалась ему невыносимо долгой, то утро промелькнуло в одно мгновение. Мысль о том, что предстоит встреча с новым хозяином империи, завораживала и пугала. Ему вдруг захотелось, чтобы в его туалете чего-нибудь не хватило, чтобы из-за оплошности какого-нибудь шляпника или портного появился разумный предлог для отсрочки визита. Но все, как назло, оказались до отвращения точны. Ровно в полдень в его комнате уже были развешаны казачьи шаровары, редингот с брандебурами и красовалась знаменитая шляпа а-ля Боливар.

«Пора одеваться, — подумал Фугас. — Может случиться так, что этот молодой человек будет в отъезде. Тогда

я попрошу доложить ему о моем визите и буду ждать приглашения».

Возможно, читательницы мне не поверят, но, когда Фугас оделся, оказалось, что он по-своему красив. В рединготе с брандебурами и с черным сатиновым воротником полковник не казался ни уродливым, ни даже смешным. Его высокий рост, стройное тело, гордое выражение лица и резкие движения полностью гармонировали с костюмом ушедшей эпохи. Он выглядел странно, но не более того. Чтобы придать себе уверенности, он зашел в ресторан, съел четыре отбивные котлеты, двухфунтовый хлебец и кусок сыра и запил все это двумя бутылками вина. Вся трапеза, включая кофе и последнюю рюмочку коньяка, выпитую после кофе, продолжалась до двух часов дня. Он сам наметил это время.

Встав перед часовым на улице Риволи, Фугас слегка сдвинул шляпу на ухо, застегнул замшевые перчатки, несколько раз энергично кашлянул и уверенно потянул на себя калитку, расположенную напротив улицы Эшель.

— Сударь, — крикнул привратник, — кого вы ищете?

— Императора.

— У вас имеется письменное приглашение?

— Полковник Фугас в этом не нуждается. Можешь поинтересоваться у того, кто парит над Вандомской площадью, он подтвердит, что имя Фугаса всегда было символом отваги и преданности.

— Вы были знакомы с первым императором?

— Да, дружок, я говорил с ним так же, как сейчас разговариваю с тобой.

— Да что вы! Сколько же вам лет?

— Семьдесят, если отсчитывать по календарю, и всего лишь двадцать четыре, если мерить историческими событиями.

Привратник поднял глаза к небу и пробормотал: «Еще один! Уже четвертый на этой неделе!»

Он подал знак какому-то маленькому господину, одетому во все черное и курившему трубку у входа в Тюильри, затем положил руку на плечо Фугаса и спросил:

— Друг мой, вы желаете видеть императора?

— Я тебе уже говорил об этом, несносный!

— Хорошо, сегодня вы с ним встретитесь. Видите того господина с трубкой? Это распорядитель. Он вас отведет. Но императора сейчас нет во дворце. Он за городом. Вам ведь все равно, не так ли? Вы ведь можете съездить за город?

— Конечно, ни черта со мной не случится!

— Тем более что вы не пешком туда пойдете. Вам уже подали фиакр. Вперед, друг мой, и ведите себя разумно!

Две минуты спустя Фугас в сопровождении агента ехал в бюро комиссара полиции.

Его задержание прошло гладко. Комиссаром оказался тот же самый полицейский, который накануне беседовал с ним в Опере. Вызванный врач заявил, что Фугас страдает навязчивой идеей и наверняка является клиентом Ша-рантона⁸⁶. Все было проделано очень вежливо и мило, так что полковник ни разу не насторожился и не понял, какая судьба ему уготована. Он только решил, что вся эта церемония несусветно затянулась, и принялся обдумывать прочувственные фразы, с которыми он вскоре обратится к императору.

Наконец все было готово к поездке. Фиакр стоял на прежнем месте. Провожатый раскурил трубку, что-то сказал кучеру и сел слева от полковника. Экипаж резко взял с места, доехал до бульваров и двинулся в направлении площади Бастилии.

Они довольно быстро добрались до ворот Сен-Мартен. Фугас, сидя у застекленной дверцы, продолжал готовить свою вступительную речь. Внезапно прямо перед носом у нашего мечтателя проскочила коляска, запряженная двумя великолепными рыжими кобылами. Какой-то толстяк с седыми усами обернулся и крикнул: «Фугас!»

Робинзон, обнаруживший на своем острове отпечаток ноги человека, не был так обрадован и удивлен, как Фугас, услышавший этот крик. Одной секунды хватило полковнику, чтобы спрыгнуть на тротуар, добежать до остановившейся коляски, вскочить на подножку и упасть в объятия толстого человека с седыми усами. Коляска давно успела скрыться из виду, а полицейский агент все продолжал метаться по бульварам и приставать к постовым, допытываясь, не пробегал ли мимо них опасный сумасшедший.

Глава XVI НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА ФУГАСА С ЕГО ВЕЛИЧЕСТВОМ ИМПЕРАТОРОМ ВСЕХ ФРАНЦУЗОВ

Бросившись на шею толстому человеку с седыми усами, Фугас был в полной уверенности, что он обнимает Массена¹. Он наивно обратился к нему по имени, но в ответ владелец коляски от души расхохотался.

— Эх, старина, — сказал он, — давно уж мы похоронили Дитя победы. Протри глаза, я Леблан, мы вместе участвовали в русской кампании.

— Этого не может быть! Это ты, малыш Леблан?

— Лейтенант 3-го артиллерийского полка. Мы с тобой вместе хлебнули много горя и вместе ели знаменитое жаркое из конины, которое ты посолил своими слезами.

¹Маршал Империи, которого Наполеон назвал «любимым дитя победы».

— Как! Это ты? Ведь это ты сшил для меня пару сапог из шкуры бедняги Зефира и много раз спасал мне жизнь! О, мой отважный верный друг! Дай я еще раз тебя обниму! Но что там говорить, ты изменился!

— Черт побери, меня ведь не держали в банке со спиртом! Я прожил жизнь!

— Так тебе известна моя история?

— Вчера о тебе говорили в доме министра образования. Там был тот самый ученый, который поставил тебя на ноги. Вернувшись домой, я сразу написал тебе письмо, в котором предложил кров и стол, но оно все еще где-то гуляет на подходе к Фонтенбло.

— Спасибо! Ты надежный друг! Ах, старина, бедный мой! Сколько воды утекло со времен Березины! Как ты пережил свалившиеся на нас несчастья?

— Я все испытал на своей шкуре. После Ватерлоо я командовал эскадроном. Бурбоны выперли меня на половинное жалование. Но в 1822 году друзья помогли мне вернуться на службу. Правда, я был на плохом счету и из-за этого пришлось побегать по гарнизонам: Лилль, Гренобль, Страсбург и каждый раз без повышения по службе. Следующее звание я получил только в 1830 году. А потом меня отправили воевать в Африке. В Исли я стал бригадным генералом, потом вернулся во Францию и болтался без дела до 1848 года. В тот год мы в самом Париже устроили кровавую мясорубку⁸⁷. У меня сердце до сих пор кровоточит, когда я вспоминаю эти дни. Тебе повезло, что ты этого не видел. Я тогда словил три пули в грудь и стал дивизионным генералом. В сущности, мне не на что жаловаться. Моя звезда взошла во время Итальян-

ской кампании, и вот теперь я маршал Франции и даже герцог де Сольферино, за что мне доплачивают сто тысяч франков. Ну да, император добавил титул к моей фамилии. Наверное, просто Леблан звучало слишком кратко.

— Черт побери! — воскликнул Фугас. — Вот это здорово! Клянусь, Леблан, я совсем тебе не завидую. Нечасто один солдат радуется успехам другого солдата, но говорю тебе от чистого сердца: я рад! Ты заслужил такую честь. Должно быть, слепая богиня сквозь повязку на глазах сумела разглядеть твой талант!

— Спасибо! Но поговорим о тебе. Куда ты направлялся, когда пересеклись наши пути?

— На встречу с императором.

— Я тоже. Но где, черт побери, ты собирался встретиться с ним?

— Не знаю. Меня куда-то везли.

— Так он же в Тюильри!

— Нет!

— А вот и да! Тут что-то не так. Давай рассказывай все по порядку.

После того, как Фугас выложил Леблану всю правду, маршал понял, от какой беды он спас своего друга.

— Привратник ошибся, — сказал он. — Император во дворце, а поскольку мы уже приехали, давай, иди за мной. В конце аудиенции я постараюсь тебя представить.

— Господи, Леблан! У меня сердце выскакивает из груди от мысли, что я увижу этого молодого человека. Хорош ли он? Можно ли на него рассчитывать? Он хоть немного похож на того… на другого?..

— Сам увидишь. Жди меня здесь.

Два эти человека подружились зимой 1812 года. В дни отступления французской армии случай свел артиллерийского лейтенанта и полковника 23-го полка. Одному было восемнадцать лет, другому еще не исполнилось двадцати

четырех. Общие беды свели на нет различия в чинах, ведь все люди равны перед лицом голода, холода и усталости. Однажды утром Леблан с десятью солдатами отбил Фугаса у казаков. В другой раз Фугас зарубил полдюжины мародеров, пытавшихся отнять у Леблана шинель. Через неделю Леблан вытащил друга из подожженного крестьянами сарая, а Фугас через пару дней выловил Леблана из Березины. Можно долго перечислять свалившиеся на них беды и случаи взаимопомощи. Их было так много, что для всех здесь не хватит места. Так, в Кенигсберге полковник три недели просидел у постели лейтенанта, у которого от переохлаждения сделалась лихорадка. Нет сомнений, что его дружеская забота спасла лейтенанту жизнь. Взаимная преданность двух офицеров породила столь крепкие узы дружбы, что даже расставание не смогло их ослабить.

И вот теперь Фугас в полном одиночестве сидел в большой гостиной, погрузившись в воспоминания о старых добрых временах. Внезапно появился дежурный офицер, который предложил полковнику снять перчатки и пройти в кабинет императора.

Уважение к существующей власти настолько глубоко въелось в меня, что я не могу себе позволить изобразить здесь сцену, действующим лицом которой является августейшая персона. Но поскольку переписка Фугаса уже стала фактом современной истории, я счел возможным привести здесь текст письма, написанного им Клементине по возвращении в гостиницу. Вот этот текст:

«Написано в Париже… Господи, что я говорю?.. Написано на Седьмом небе! 21 августа 1859 г.

Милый, ангел мой!

Я пьян от радости, признательности и восхищения. Я видел его. Я говорил с ним. Он протянул мне руку

и предложил присесть! Это великий государь. Он станет хозяином всей Земли! Он вручил мне медаль Святой Елены и офицерский крест. Меня привел к нему малыш Леблан. Это мой старый друг и благородный человек. Теперь он маршал Франции и герцог новой империи! О моем продвижении по службе речь пока не идет. Мне лишь возвращают мое звание, как офицеру, взятому в плен пруссаками и пролежавшему долгие годы в тройном гробу. Так гласит закон. Однако не позднее, чем через три месяца я стану бригадным генералом, это уже решено. Он лично соизволил пообещать мне это. Но какой же он человек! Это Бог, спустившийся на землю! Он такой же гордый военачальник и отец солдатам, как и наш гений Ваграма и Москвы. Он пытался дать мне денег из собственного бумажника, чтобы я справил обмундирование. Но я ответил: “Нет, сир! Я должен получить старый долг в Данциге. Если мне заплатят, я стану богатым, а если откажутся платить, то мне хватит жалованья". Ну а потом… Нет, не зря говорят о доброте государевой! Он тонко улыбнулся и, теребя свои усы, сказал: “Вы ведь оставались в Пруссии с 1813 по 1859 год? — Да, сир. — Ваш плен проходил в исключительных условиях? — Да, сир. — Договоры от 1814 и 1815 годов предусматривали возвращение военнопленных? — Да, сир. — Вы полагаете, что их нарушили? — Да, сир. — Значит, Пруссия должна возместить вам ущерб. Я направлю им требование по дипломатическим каналам. — Да, сир. Вы безмерно добры! ” Такая мысль никогда не приходила мне в голову! Содрать деньги с Пруссии! С той самой Пруссии, которая грабила нас в 1814 и 1815 годах. Да здравствует император, любимая моя Клементина! Пусть вечно здравствует славный и великодушный государь! Да здравствуют императрица и принц империи! Я видел их! Император представил меня своей семье. Принц похож на чудесного маленького солдата. Он соизволил бить барабанными палочками по моей новой шляпе. Я плакал от умиления. Ее Величество императрица сказала мне с ангельской улыбкой, что слышала о моих несчастьях. “О, мадам, — ответил я, — то, что сейчас происходит, стократно компенсирует мои страдания. — Будущей зимой мы ждем вас на балу в Тюильри. — Увы, мадам, если я и танцевал в этой жизни, то только под грохот пушек, но я готов на все, лишь бы вы были довольны! Я обучусь искусству Вестриса¹. — А я уже научился танцевать кадриль”, — добавил Леблан.

Император изволил сказать мне, что он счастлив вновь обрести такого офицера, как я, который в прошлом участвовал в самых громких кампаниях нашего века, а сейчас хранит традиции Великой армии. От этих слов я осмелел и не побоялся напомнить ему один из главных принципов прежних времен: подписывать мир в столицах поверженных государств. “Не увлекайтесь, — сказал он. — В соответствии с этим принципом армии союзников два раза вторгались во Францию, чтобы подписать мир в Париже! — Они здесь больше не появятся! — воскликнул я. — А если и появятся, то только через мой труп! ” А еще я настаивал на нежелательности слишком сильного сближения с Англией и выразил пожелание в ближайшем будущем начать покорение мира. Сначала надо восстановить наши собственные границы и только потом естественные границы в Европе, поскольку Европа — это окраина Франции и ее не следует аннексировать слишком поспешно. Император покачал головой, словно не соглашался со мной. Неужели

¹Гаэтано Вестрис — итальянский артист балета, первый танцовщик Королевской академии музыки в 1748–1781 гг., прозванный парижанами Богом танца.

он скрывает мирные намерения? Даже думать не хочу об этом! Если это правда, то она меня убьет!

Он спросил, как я отношусь к происшедшим в Париже изменениям. Я ответил со всей искренностью, присущей моей гордой душе: “Сир, новый Париж — это шедевр великой империи. Но я надеюсь, что городские власти еще не сказали свое последнее слово. — Как вы думаете, что еще надо сделать? — В первую очередь, — ответил я, — необходимо спрямить течение Сены. Она до того извилистая, что уму не постижимо. Прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками, и именно так должны быть устроены не только реки, но и бульвары. Во вторую очередь, в городе необходимо устранить все возвышенности и низины, сделать поверхность ровной, доказав тем самым природе, что ее сила не сопоставима с возможностями администрации. После того, как подготовительная работа будет завершена, я прочертил бы круг диаметром три лье, по границе которого пустил бы элегантную решетку, опоясывающую весь Париж. В центре круга я построил бы дворец для Вашего Величества и членов императорской семьи. Это было бы грандиозное сооружение, в котором могли бы разместиться все государственные ведомства и прочие учреждения: штабы, суды, музеи, министерства, архиепископство, полиция, Институт Франции ¹ , посольства, тюрьмы, Банк Франции, лицеи, театры, редакция газеты “Монитёр”, императорская типография, Севрская мануфактура и Гобеленная мануфактура, а также склады с запасами продовольствия. Этот дворец должен быть круглым, и от него должны отходить двенадцать бульваров шириной сто

¹ Основное официальное научное учреждение страны, объединяющее пять академий.

«В центре круга я построил бы дворец для Вашего Величества»

двадцать метров каждый, которые должны носить имена двенадцати маршалов Франции и заканчиваться двенадцатью железнодорожными вокзалами. Застраивать бульвары следует одинаковыми пятиэтажными домами, огороженными железными решетками и окруженными садиками трехметровой ширины, в которых должны расти одни и те же цветы. Сто улиц шириной шестьдесят метров каждая должны соединять между собой бульвары, а улицы должны соединяться между собой переулками шириной тридцать пять метров. Переулки также должны застраиваться по плану и единообразно, включая обязательные решетки, садики и цветы. Следует запретить домовладельцам размещать в домах любые торговые заведения, поскольку вид магазинов и бутиков опошляет души и очерствляет сердца. Торговцам следует располагаться в пригороде, ибо таковы должны быть требования нового законодательства. На первых этажах всех домов разместятся конюшни и поварни. Вторые этажи будет разрешено сдавать жильцам, имеющим от ста и более тысяч франков годового дохода, третьи этажи — имеющим от восьмидесяти до ста тысяч франков, четвертые — жильцам с годовым доходом от шестидесяти до восьмидесяти тысяч франков, а последние этажи — тем, кто имеет доход от пятидесяти до шестидесяти тысяч франков. Тем же, у кого годовой доход окажется меньше пятидесяти тысяч франков, следует запретить проживать в Париже. Ремесленников следует селить в десяти километрах от городской ограды в специальных рабочих крепостях. Для того чтобы они еще больше нас любили, мы освободим их от налогов, а чтобы они нас боялись, мы расставим вокруг крепостей пушки. Вот так я вижу новый Париж! ’’Император терпеливо слушал меня и теребил усы. “Осуществление вашего пла-

на потребует много денег. — Не больше, чем тот план, что принят сейчас”, — ответил я. После моих слов императора, доселе державшегося очень серьезно, обуяло страшное веселье, причина которого мне непонятна. “А вам не приходит в голову, — спросил он, — что ваш проект разорит множество людей? — Какое это имеет значение? — воскликнул я. — Ведь разорятся только богатые! ” Он еще веселее засмеялся и отпустил меня, сказав на прощанье: “Полковник, оставайтесь полковником, пока мы не сделаем вас генералом! ” Он соизволил второй раз пожать мне руку, я жестом попрощался с Лебланом, получил от него приглашение тем же вечером прийти к нему на ужин и вернулся в гостиницу, чтобы излить мою радость в твою прекрасную душу. О, Клементина, жди и надейся! Ты будешь счастлива, а я буду велик. Завтра утром я уезжаю в Данциг. Золото — это мираж, но я хочу, чтобы ты была богатой.

Нежно целую твой чистый лобик!

В. Фугас».

Подписчиков газеты «Родина», хранящих старые экземпляры любимой газеты, я попрошу отыскать номер от 23 августа 1859 года. Там, в разделе официальной хроники и в разделе «Разное» они обнаружат публикации, которые я позволил себе здесь привести полностью.

Вот что говорилось в официальной хронике:

«Его светлость маршал герцог де Солъферино вчера имел честь представить Его Величеству героя Первой империи полковника Фугаса, который, можно сказать, чудом был возвращен нашей стране, о чем Академией наук уже составлен доклад».

А такой текст был напечатан в разделе «Разное»:

«Какой-то сумасшедший, уже четвертый на этой неделе, но, похоже, самый опасный, вчера появился у калитки Лувра напротив улицы Эшель. На нем был нелепый костюм, глаза его горели, шляпа была сдвинута набекрень, при этом он с невероятной грубостью обращался на ты к уважаемым людям и, Бог знает с какими целями, пытался прорваться к государю императору. Он произносил невнятные фразы и периодически громко выкрикивал: “Отвага, Вандомская колонна, преданность, бег времени, анналы истории…” Его остановил агент службы безопасности и препроводил к комиссару полиции участка Тюильри, где он был опознан, как вчерашний нарушитель порядка в Опере, прервавший неподобающими выкриками представление оперы “Карл VI”. По завершении всех процедур он был направлен в лечебницу Шарантон. Однако на подъезде к воротам Сен-Мартен безумец воспользовался возникшим на дороге затором, вырвался из рук сопровождающего, проявив неимоверную силу, избил его, бросился бежать по бульвару и затерялся в толпе. Немедленно были начаты поиски, и из надежных источников нам известно, что полиция напала на след беглеца».