Корона из пепла

14

К тому времени, когда мы добрались до казарм, он был без сознания, и конде Тристан почти нес его на себе. Остальные стражники помогли положить его на кровать.

Прибежал доктор Энзо с двумя помощниками в серых халатах.

— Слишком много крови, — пробормотал он. — Поверните его на бок и разорвите рубашку, — приказал он ассистентам. — А вы, — сказал он одному из стражников, — принесите горячей воды и чистых бинтов, как можно больше. Надо смыть кровь, чтобы я мог осмотреть рану и вытащить стрелу. Ваше величество, пожалуйста, отойдите.

Я понимала, что мешаю, но не двигалась с места.

— Скажите, он… он что?..

Он развернулся, взял меня за плечи и отодвинул к стене.

— Я советую вам помолиться, — сказал он.

Не сводя глаз с бледного лица Гектора, я сползла вниз и, упершись спиной о стену, прижала колени к груди. Тристан присел рядом со мной. Он взял меня за руку и сказал:

— Вы очень волнуетесь о нем.

Я кивнула.

— Гектор… один из моих самых близких друзей.

— Тогда я побуду здесь и помолюсь вместе с вами.

— Спасибо, — прошептала я. Не было смысла говорить ему, что я и раньше молилась об умирающих, но это не помогало.

Доктор Энзо крикнул помощнику зажечь огонь в камине и раскалить кочергу.

Тристан бормотал молитву рядом со мной, держа мою руку в своей, я же не могла сконцентрироваться на словах. Я могла лишь в ужасе смотреть, как доктор Энзо, взяв что-то похожее на бритву с длинной ручкой начал вырезать наконечник стрелы.

— Интересно, — сказал доктор. — Очень интересно.

— Что? — спросила я, перебивая молитву Тристана.

— Стрела чуть не раздробила ребро, — сказал он. — Попала в легкое, так что я не могу протолкнуть ее вперед. Придется вытягивать, но наконечник зазубренный. Будут дополнительные повреждения.

Но кожа Гектора слишком бледна, дыхание слишком слабое. На щеках его выступил пот. Едва ли он вынесет новые раны.

Я все равно продолжала молиться, я не знала, что еще сделать. Я закрыла глаза и молилась, чувствуя, как мой амулет излучает обманчиво-спокойное тепло внутри меня. Я не переставала молиться и не открывала глаза, даже когда Гектор, не приходя в сознание, издал негромкий хрип, и я поняла, что Энзо вытащил стрелу. Даже когда горячая кочерга зашипела от соприкосновения с его телом и комнату наполнил запах паленой крови.

Доктор и его помощники прибрались, собрали пропитанные кровью тряпки и вытерли пол у кровати Гектора. Тогда Тристан осторожно потряс меня за плечо.

— Мне надо проведать человека, которого я ударил по голове, — сказал он. — Выяснить, что он знает.

Я совсем забыла о нем.

— О, да, пожалуйста, сделайте это. — Он поднялся и пошел к двери. — Тристан? — Он обернулся. — Спасибо. За то, что пришли на помощь. И что остались со мной.

Он низко поклонился.

— Могу я оставить вас здесь?

— В казарме моей собственной королевской охраны я в безопасности.

— Конечно. С вашего позволения, — и он вышел из комнаты Гектора.

Комната Гектора. Я никогда прежде не была тут. Я огляделась вокруг и не удивилась ее строгой красоте. Его кровать, его гардероб, даже некрашеный шерстяной ковер у меня под ногами отличались элегантной простотой с их ровными линиями, приглушенными цветами и мастерством исполнения. На одной стене висела картина, единственная яркая вещь в комнате. На ней был виноградник, ряды виноградных лоз, отяжелевших от спелых плодов, а за ними — золотистые холмы, озаренные заходящим солнцем. Несколько рукописей и даже пара книг лежали стопкой на ночном столике, рядом с оплывшей свечой — единственным проявлением беспорядка в комнате.

Вот где спал Гектор. И где, судя по рукописям, проводил то недолгое свободное время, что я ему оставляла. Я глубоко вздохнула. Здесь даже запах был его — запах кожи, алоэ и мужского пота.

Доктор и его помощники направились к двери с окровавленными тряпками в руках.

— Ваше величество, мне надо осмотреть второго стражника. Я слышал, он ранен в ногу?

— Постойте. Скажите, как Гектор?

— Он потерял слишком много крови, и стрела задела его легкое. Я не мог предотвратить шока. Он едва ли выживет, несмотря на все мое мастерство.

В глазах у меня все поплыло, и корсаж вдруг стал слишком тугим и горячим.

— Вы еще побудете здесь, ваше величество? — спросил он необычно мягким голосом.

— Да, — услышала я свой ответ.

— В таком случае, я оставлю отвар дьяволовой крапивы на камине. Заставьте его выпить, если вдруг он придет в себя. Он поможет крови лучше сворачиваться и облегчит боль. Я распоряжусь, чтобы больше никто не входил в комнату — ему нужен идеальный покой. Если вам надо будет уйти, попросите стражника снаружи посидеть здесь, чтобы следить за его… здоровьем. Я вернусь позже, чтобы осмотреть повязки.

Я едва заметила, как он закрыл за собой дверь. Я смотрела на лицо Гектора, на его загнутые вверх ресницы над щеками, на его приоткрытый рот, темную щетину на подбородке.

Лицо мое пылало, от каминного жара, от тепла амулета, отвечавшего на мои молитвы, от страха. Он едва ли выживет. Я подползла к кровати и встала на колени перед ней. Я взяла его руку и крепко сжала. Он не шевелился.

У меня в груди, там, где раньше было сердце и легкие, зияла огромная дыра, и как мне было больно! Это была боль, от которой перехватывает дыхание, как после многих дней пути по знойной пустыне, когда кончается вода. Будто кинжал, вонзающийся под ребра. Будто смерть.

Я прижалась лбом к его ладони. Пожалуйста, Господи, помоги ему поправиться. Пусть он не умрет. Мой амулет пульсировал, но я знала, что этого недостаточно. Сколько раз я молилась за чью-нибудь жизнь, а Бог не слышал меня?

Я сделаю что угодно. Я отдала бы собственные жизнь и здоровье, если бы могла. Он хороший человек, он лучше всех на свете. Он должен жить. Пожалуйста.

Я представила себе, как моя собственная жизненная сила выходит из меня и через наши сцепленные руки переходит к нему, заживляет его рану.

Амулет стал горячим, как огонь. Я плакала от обжигающей боли, пронзившей позвоночник.

Через секунду боль стала слабее. Что-то другое заняло ее место, что-то, похожее на воду, или свет, или ветерок в пустыне, идущее из земли и наполняющее амулет. Я задрожала, чувствуя, что вот-вот взорвусь.

Внутри меня блеснула надежда, ведь однажды я испытывала подобное — когда убила своим амулетом инвирнов.

Я не знала, откуда взялась эта сила и как мне удалось снова вызвать ее, но все тело гудело от ее приближения, от напряжения, будто сила внутри меня была огромным камнем, готовым сорваться с отвесного утеса.

Господи, что я делаю?

Пальцы Гектора дернулись. Я стиснула их сильнее, прижалась губами к его руке, прислушиваясь к силе внутри себя.

Живи. Пожалуйста, живи.

Ничего не произошло.

Думай, Элиза! В прошлый раз я цитировала слова божьи из Священной Книги. Они стали каналом для силы моего амулета, направляющим его туда, куда нужно.

Я сказала вслух:

— Врата, ведущие к жизни, узки и малы, и немногие отыщут их. — Амулет дернулся, и сила внутри меня начала медленно нарастать. Ободренная, я продолжала: — Ибо благая десница божья несет исцеление, блажен ищущий обновления, ибо ему воздастся.

Сила сочилась из моей руки в руку Гектора. Сердце мое колотилось от восторга, полное надежды. Я пыталась найти еще слова.

«Молитва о благодати!»

— Господи, прими мою жизнь как священный дар. Сделай меня сосудом благодати своей… — Сила начала ослабевать. — Нет! Боже, пожалуйста, нет.

Я смотрела на лицо Гектора, запоминая каждый штрих — его бледные губы, линию подбородка, шрам крест-накрест на щеке. И вдруг я нашла его. Идеальный стих.

Сердце мое переполнилось знанием, таким же несомненным, как морской прилив. Я прошептала:

— Ибо любовь прекраснее рубинов, слаще меда, лучше королевского вина. И никто не знает любви величайшей, нежели тот, кто отдает жизнь за друга. Любовь моя подобна аромату, льющемуся…

И ворота распахнулись. Сила хлынула от меня к Гектору, спина его выгнулась дугой, глаза распахнулись, и я увидела налитые кровью белки. Потом он снова рухнул на кровать.

Я успела лишь заметить, что дыхание его стало легче и лицо порозовело, но тут в глазах у меня помутилось от истощения, голова закружилась. Сердце замедлило ход. Я умираю? Я отдала свою жизнь Гектору?

Я подумала, что это хорошая сделка, и упала на его кровать, прижавшись щекой к его руке.

Очнувшись, я почувствовала на голове чью-то руку, перебирающую мои растрепанные волосы. Мужские пальцы, сильные, загрубевшие. Они скользили по моей щеке, по подбородку, по губам.

Я подняла голову и заморгала, пытаясь сбросить с глаз пелену. Гектор очнулся и смотрел на меня со странным выражением на лице. Он не убирал руку с моего лица, большой палец нежно гладил мой подбородок.

Мое облегчение несказанно, похоже, я снова могу дышать.

— Вы остались, — сказал он хриплым голосом.

— И я не умерла! — промолвила я удивленно. Увидев смятение на его лице, я поспешно добавила: — Как вы себя чувствуете?

— Так, будто меня ударили в спину кастетом капитана Люцио. Что странно. Должно быть хуже.

— У меня получилось! — рука его все еще была рядом, и меня одолевало желание прильнуть к ней, может быть, поцеловать.

— О чем вы говорите?

— Мой амулет. Я знала о его целебных свойствах, но не знала, что он может действовать на другого человека.

Рука его опустилась, он сел и, вздрогнув, выпрямился.

— Вы думали, что отдали свою жизнь за меня.

Я открыла рот, чтобы возразить, но решила, что лучше промолчать.

Он спустил ноги с кровати и посмотрел на меня.

— Вы вся в засохшей крови, — прошептал он. — В моей крови, да?

Я хотела сказать ему, что все это легко смыть, но слова застряли в горле, когда он взял мое лицо в свои руки.

— Пожалуйста, Элиза, — сказал он, — никогда не отдавайте свою жизнь за мою.

— Я не могла позволить, чтоб вы умерли. Я лучше…

В дверь постучали, и мы отпрянули друг от друга.

— Войдите! — крикнул Гектор, не сводя с меня пристального взгляда.

В комнату влетел доктор Энзо и замер с разинутым ртом.

— Это в высшей степени неожиданно.

После минуты неловкого молчания я сказала:

— Может быть, вы недостаточно высоко оценивали свое мастерство, доктор?

Он посмотрел на меня, на Гектора, снова на меня и нахмурился.

— У меня заслуженно достойная врачебная репутация, — сказал он задумчиво. — Но то, что с вами случилось, не может быть результатом моих действий.

— Может быть, это чудо? — тихо сказала я.

Он медленно перевел взгляд на мой живот.

— Вы исцелили его, — с упреком проговорил он. — Каким-то образом.

Я пожала плечами, не желая об этом говорить. Мне надо было рассказать кому-нибудь, что случилось. Отцу Алентину или Химене. Но не Энзо.

— Я уснула. Что-то случилось, пока я спала. — Глаза Гектора понимающе сверкнули, он знал, что я сказала не всю правду. Не дожидаясь дальнейших расспросов, я сказала: — Мне нужно вернуться в свою комнату. Я должна приготовиться к завтрашнему торжеству. Энзо, пожалуйста, обеспечьте своему пациенту должный покой. И найдите стражников проводить меня.

Уже выходя из комнаты, я услышала, как Энзо сказал:

— Могу я записать этот случай? Журнал «Медицинские аномалии» будет в восторге…

Я закрыла за собой дверь. Слова Священной Книги все еще звучали у меня в ушах.

— Моя любовь как аромат, разлитый…

Я прислонилась к стене, все разом нахлынуло на меня: облегчение, непролитые слезы, изнеможение и безжалостно ясное понимание: я окончательно и бесповоротно влюблена в капитана моей королевской гвардии.

Спасибо, Господи. Спасибо, что спас его.

Я открыла глаза, вокруг стояли стражники и не сводили с меня испытующих взглядов. Меня поразил беспомощный взгляд Фернандо, похожего на испуганного щенка.

— Лорд Гектор?.. — сказал он дрожащим голосом.

— Все хорошо, — сказала я. — Мне нужен эскорт до моей комнаты.

Фернандо приказал нескольким стражникам проводить меня, а сам встал на караул — руки скрещены, лицо сосредоточенно-неподвижно. Я подумала, что не я одна люблю их капитана.

Была уже ночь, и я собиралась лечь спать, но поняла, что мне едва ли удастся заснуть.

— В монастырь, — сказала я, и стражники выстроились вокруг меня.

В коридорах было пусто и тихо. Свет фонарей мерцал на глазурованной плитке стен, наши тени скользили по каменному полу. Мне мерещились убийцы, прячущиеся в темноте, готовые выскочить из-за угла. Каждый звук, каждый шепот казался мне свистом летящей стрелы, лязгом кинжала, вынимаемого из ножен.

Я думала о Гекторе, мечтала, чтоб он был рядом. Но и радовалась, что его рядом нет, ведь мне надо было многое обдумать перед новой встречей с ним.

Мы вошли в монастырь, который никогда по-настоящему не спал. Несколько молящихся стояли, преклонив колени, алтарник в серой рясе беззвучно поправлял свечи на алтаре. Я с наслаждением вдохнула аромат благовоний. Конечно, здесь, в этом благословенном месте, я была в безопасности.

Я вошла в архив. Химена, Алентин и Никандро сидели на скамеечках вокруг стола, склонившись над листом пергамента, такого старого, что края его скрутились и почернели.

Я поблагодарила стражников, велела им остаться снаружи и сама закрыла дверь.

Все в изумлении смотрели на меня, Химена, казалось, была в ужасе.

— Элиза? Это кровь у вас на платье?

Я и забыла о ней.

— Да. Это Гектора. На нас напали в коридоре рядом с моим кабинетом. Наемники. Тристан пришел нам на помощь. Но теперь все хорошо. — Я пришла, чтобы все рассказать ей, рассказать, как я исцелила его, но вдруг передумала. Сначала мне нужно было подумать о другом, а потом вернуться к этому.

— А наемники? — спросила она. — Вы знаете, кто их послал? Их схватили живыми или убили? Могут быть другие…

Я подняла руку.

— Не сейчас. Пожалуйста, позвольте мне отвлечься на заплесневелые пергаменты и высшую мудрость. Пожалуйста.

Все трое переглянулись, и Никандро сказал:

— Я покажу вам, что мы нашли.

Он указал на скамью рядом со своей и подвинул масляную лампу, освобождая мне место за столом.

Я села на скамью, и воспоминание пронзило мозг, как игла. В последний раз, когда я сидела здесь с отцом Никандро, он открыл мне, что меня держали в неведении относительно амулета и что мне судьбой предназначено узреть врата врага.

И я была уверена, что уже побывала в воротах врага, когда попала в плен к инвирнам и меня едва не подвергли пыткам анимаги. Но может быть, это не так. Может быть, худшее еще впереди.

— Вот это, — сказал он, указывая на лист пергамента, — «Богохульство Люцеро».

Я вздрогнула.

— Люцеро — это мое имя.

Он кивнул.

— Документ был предложен для канонизации как священный текст почти сто лет назад, но был отвергнут коллегией священников.

— Не просто отвергнут, — перебил отец Алентин. — Он был запрещен.

— Постойте. Сто лет? Это значит…

— Он был твоим предшественником, — сказал Алентин.

Люцеро. Был хранителем амулета до меня. Хотя он и жил сто лет назад, я вдруг почувствовала, что он ближе мне, чем кто-либо. Голос у меня задрожал, когда я спросила:

— Так почему документ был запрещен?

Химена сказала:

— Во-первых, из-за ужасающей формы. Он был записан неграмотным человеком, оригинал изобилует орфографическими и грамматическими ошибками. По мнению коллегии, Господь никогда не допустил бы, чтобы его святые слова так искажались.

Я посмотрела на пергамент. Рукопись полиняла от старости, но строки были ровные и четкие, буквы прекрасно написаны.

— Так, значит, это копия.

Никандро кивнул.

— Копия копии копии, в этом не приходится сомневаться. Оригинал навсегда утрачен. Никто не считал его достаточно важным, чтобы сохранить.

— И теперь вы считаете, что священники были неправы? Может быть, это не богохульство, а настоящий священный текст?

— Нет, — сказала Химена, в то время как Алентин сказал:

— Именно.

Они дружески переглянулись. Затем Химена вздохнула и сказала:

— Канонизация текста — непростое дело. Ей могут предшествовать века традиции. Веры. Нужно быть абсолютно уверенным, чтобы признать это настоящим словом божьим.

Алентин сказал:

— Но вы признаете такую возможность. У нас есть убедительное свидетельство.

— Я признаю такую возможность.

— Ага! — сказал он, будто одержал большую победу, и тут Химена, глядя на него, закатила глаза. Я никогда прежде не видела, чтобы она так демонстративно проявляла неуважение.

— Тогда скажите мне, — вмешалась я. — Почему вы думаете, что этот текст должен быть признан священным? О чем он?

Никандро прочистил горло.

— Мастер Люцеро был бедным крестьянским мальчиком. Он не умел ни читать, ни писать. В предисловии сказано, что он рассказывал свои видения другу, который под диктовку записывал их на овечьей шкуре. Этот друг, как оказалось, тоже не очень хорошо умел писать и читать. Рукопись, если это можно так назвать, была принесена в близлежащий монастырь, но историю так и не удалось подтвердить. Мальчик исчез. Монахи искали его много лет, но тщетно.

— И священники объявили это богохульством.

Теперь было ясно почему. Они сочли странным, что Бог мог говорить через кого-то настолько бедного, убогого и совершенно неграмотного. Но мне понравилась эта идея. Было приятно сознавать, что Бог, может быть, не считает несовершенство препятствием для выражения своей воли на земле.

— Получается, очень удобно, что он исчез, — проворчала Химена. — Не смог ответить на вопросы или предъявить монахам свой амулет.

Алентин наклонился вперед, глаза его заблестели.

— Но для хранителя амулета исчезнуть — это не странно. Например, триста лет назад другой мальчик испарился прямо из монастыря Альтапальмы, не закончив свою службу. Никто до сих пор не знает, что случилось.

Я представила себе, как они бежали: от ожиданий, от страха, от бесконечных мнений других людей, о том, как им лучше выполнить волю божью. А может быть, они погибали молодыми, внезапно и неожиданно, как, похоже, происходит с большинством хранителей. Я примирилась с этим, еще когда жила в пустыне — что я скорее всего умру молодой во славу божию.

Я сказала:

— Почему вы считаете, что послание этого мальчика стоит принимать всерьез?

— Люцеро многое знал, — сказал Никандро. — Знал вещи, недоступные простому неграмотному крестьянскому мальчишке. Не буду вдаваться в детали, но их было достаточно, чтобы заставить меня задуматься. И внимательно прочесть документ. А потом я нашел вот это. — Он пальцем указал мне в тексте нужный отрывок: — Ваше величество, прочтите это.

Я наклонилась вперед, дрожа от нетерпения, от предвкушения открытия.

— Врата, ведущие к жизни, узки и малы, и немногие отыщут их. — Я подняла глаза. — Тут ничего нового. Те же слова есть в Священной Книге.

— Читайте дальше, — сказала Химена.

— Лишь победитель пройдет через них и найдет зафиру, ибо неиссякаемый источник его власти поведет его. И вся сила этого мира войдет в него и по воле божьей обретет он жизнь вечную. Никто не сравнится с ним, враги его будут разбиты, тысячи подчинятся его воле.

Вся сила этого мира. Мой амулет приветственно дернулся от этих слов, посылая волны тепла вдоль позвоночника.

— Зафира, — сказала Химена.

— Точно как сказал инвирн, — добавил Алентин.

— Откуда необразованный мальчик мог знать это слово? — спросил Никандро, в его тихом голосе звучало благоговение. — Оно не употреблялось с тех пор, как первые люди пришли в этот мир. Оно даже старше древнего языка.

В глазах у меня потемнело, от ужаса, от восторга или истощения, оставшегося после того, как я исцелила Гектора. Я спросила:

— Что же это такое — зафира?

Алентин сказал:

— В «Божественном откровении» сказано, что волшебство струится по коже мира и что раз в четыре поколения Бог призывает победителя носить его метку и волшебством бороться с волшебством. — Мне нравилось, как ритмически звучал его голос каждый раз, когда он цитировал Священную Книгу. Этот голос переносил меня прямо в нашу пещеру в пустыне, где он давал мне уроки, сидя прямо на песке и выводя пальцем по пыли буквы.

Помолчав, он добавил:

— Рукопись подтверждает заявление инвирна, что зафира — это волшебство мира.

Я задумалась.

— Анимаги могут вызывать волшебство где угодно. Им нужно лишь пролить на землю немного крови. Но, по словам Шторма, зафира — это особое место.

Он кивнул.

— Шторм также говорил, что для этого волшебства не нужно ни малейшего усилия. Но в «Богохульстве» Люцеро описывает некую трещину в мире, где неиссякаемый источник силы выходит на поверхность. Я думаю, это слова о месте, где волшебство мира более доступно, может быть, более сконцентрировано.

Они выжидающе смотрели на меня, пока я обдумывала их слова.

Я сказала:

— Лишь победитель пройдет через них и найдет зафиру… — И как только слова эти слетели с моих губ, я поняла, что хочу этого. Больше всего на свете.

Но как это сделать? Королева не может все бросить ради того, чтобы целиком отдаться разрешению таинственной загадки.

— Победитель — это вы, — сказал Никандро. — Точнее говоря, ваша решительность должна подвергнуться проверке. Вы должны доказать, что достойны. Но там также сказано, что тот, кто владеет божественным амулетом, пройдет через врата. — Он пожал плечами и вздохнул. — Если честно, мне кажется, это очень опасно.

Пророчества — коварная штука, полная подтекста, неявных значений и озорства. Пророчество может быть похоже на предательство лучшего друга, разочарование в жизни или надежду народа.

— Это наверняка оно, Элиза, — сказала Химена, и в ее черных глазах блеснуло что-то страшное. — То, что нужно вам, чтобы править. Чтобы наконец завладеть тем наследством, что заповедал вам Господь.

Не знаю почему, но в ее словах мне послышалось что-то страшное, хотя доля истины в них и была. С такой властью я могла бы обезопасить себя от махинаций кворума. Обезоружить врагов. Восстановить целостность королевства.

— И, Элиза… — Голос Никандро прозвучал торжественно. — Лучше, если вы не будете никому рассказывать о «Богохульстве». Это в конце концов запрещенный текст.

— И все же у вас в монастыре есть его копия.

Он поерзал на скамейке.

— Э… нет. Она есть у отца Алентина.

Я рассмеялась, и Алентин ответил мне озорной улыбкой. Этот человек украл старейшую копию «Откровения» Гомера, когда бежал из монастыря Басагуана. Ну конечно, у него была копия запрещенного «Богохульства».

— Нам надо начать приготовления, дитя мое, — сказала Химена. — Мы могли бы оставить…

Я подняла руку, перебивая ее. Рука была испачкана засохшей кровью Гектора. Я сказала:

— Я подумаю об этом.