Корзно

Глава 614

Тут пришла Пасха.

"Тиха украинская ночь...".

Не-а, пасхальная ночь - громкая, шумная.

***

"Православные христиане празднуют Пасху в первое воскресенье после первого полнолуния после весеннего равноденствия. Весеннее равноденствие всегда 21 марта".

Что неправда. В смысле: равноденствие здесь на неделю раньше. Календарь - юлианский, летоисчисление с начала 12 в. - ультрамартовское. Так и будет, пока в конце 14 в. Русь не перейдёт на "сентябрьский" счёт лет.

***

Пасха нынче ранняя. Отгуляли, отхристосовались.

Факеншит! Я такое уже проходил в Ростове, когда к Бряхимову шли. Но тут... Мордатые поддатые мужики, с нечищенными зубами, с мокрыми от пива и слюней бородами лезут целоваться... толпами, повсеместно.

Отодвигаешь такого... "глашатая благой вести", а он обижается:

- Ты чё?! Как обкорзнился так и возгордился?! Христос же! Воскресе же!

Епитимья как аргумент не срабатывает:

- И чё? А нам пох... Бог простит. А мы - уже. Ну, иди, иди же сюда, пацалуемся! Шалунишка плешковатенький....

И так - сорок дней. С подворья - только ночью и под конвоем на галопе.

В одну такую ночь я приехал к Десятинной.

По 66-му правилу VI Вселенского Собора:

"от святого дня Воскресения Христа Бога нашего до недели Новые (т. е. Фомины) во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражняться во псалмех и пениих и песнех духовных, радуяся и торжествуя о Христе, и чтению Божественных Писаний внимая и Святыми Тайнами наслаждаяся. Ибо таким образом со Христом и мы купно воскреснем и вознесемся. Того ради отнюдь в реченные дни да не бывает конское ристание или иное народное зрелище".

В храме активно "упражнялись во псалмех и пениих", но зал полупустой по ночному времени, а на хорах вообще никого. Темно, просторно. То частит пономарь, то вступает хор. Редкий случай, когда можно послушать музыку, пение, не видя исполнителей.

Согласитесь, что звук, издаваемый симфоническим оркестром, и таковой же, но - пейзаж... две большие разницы.

Я, осторожно поддерживая и направляя свою, закутанную с ног до головы спутницу, прошёл на хоры, проверил выставленную охрану, выбрал укромное место и, усевшись, потянул её за одежду. Она послушно, следуя моему лёгкому движению, опустилась на колени меж моих широко расставленных ног. Чуть сдвинув тяжёлый глухой капюшон на её голове, прошептал на ухо:

- Ну вот, Агнешка. Ты хотела в церковь и вот ты в храме божьем. Слышишь как псалмы поют? Красиво, голоса хороши. Радуйся и торжествуй, о Христе внимая, Святыми тайнами наслаждаясь. И порадуй господина своего.

Одновременно расстегнул штаны и достал... Или здесь правильнее - извлёк? Или - обнажил? "Обнажил я бицепс ненароком...". Не бицепс, конечно, но тоже мышечное... приспособление. Для - "радуйся и торжествуй". А также: "непрестанно упражняться".

Для Агнешки - уже не новость, но окружающая обстановка смущает.

Неуверенно прикоснулась, пальчиками погладила...

- Ну-ну. Ты, верно, помнишь, как древние воители в Библии воинов себе отбирали? Гедеона из Книги Судей знаешь? "И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо... И было число лакавших ртом своим с руки триста человек; весь же остальной народ наклонялся на колени свои пить воду".

Подхватил её запястья, развёл руки, прижал к своим коленям.

- Зачем тебе ручки? Ты же не воин, кровью обагрённый, шрамами покрытый. На колени ты уже наклонилась. Пей. Лакай. Ртом своим. Из источника моего.

Агнешка, чуть дрожа ладошками, мгновенно ставшими горячими даже сквозь сукно на моих широко расставленных коленях, наклонилась. Сперва неловко, потом всё увереннее, сноровистее подхватила губами, придержала язычком, всосала, покатала во рту, ощущая с каждой секундой крепчающее явное выражение... моей к ней приязни. Поглядывая на меня для проверки производимого впечатления, принялась воспроизводить милые мелочи, усвоенные ею за последние дни. Точнее: ночи, наполненные играми в моей постели.

"Лучше соски не было и нет!

Готова сосать до старости лет".

Владимира Владимировича здорово высмеивали за этот рекламный слоган 1923 г. А он ругался:

- Вы видели, что детям в деревнях сосать дают? Мякиш хлебный в тряпице грязной! Они ж мрут от этого!

Попандопулы как-то эту тему... Своего детства - не помнят, чужого - не видят? Резину, ежели придумают - на автомобильные колёса. Всё хотят тряпку грязную пососать? Как в "России, которую мы потеряли"?

У меня во Всеволжске умножаются приюты. И для младенцев тоже. А каучука, который мы из одуванчиков получаем - килограммы. Мало. И будет не хватать ещё сильнее. Я не про "Святую Русь" - тут как сосали, так и продолжат. Мне надо хоть своих сирот от заразы уберечь. Придётся какой-то кок-сагыз, который - "зелёная жвачка", разводить и культивировать. Для начала - добраться бы. До тех мест, где он растёт. Куда-то в отроги Тянь-Шаня, к востоку от озера Иссык-Куль...

Размышление об ареале распространения природных каучуконосов несколько притормозило процесс крепчания... моей приязни. Я поощряюще улыбнулся Агнешке, надвинул ей поглубже капюшон и отдался. Ласкам умелой наложницы - телесно, прекрасным голосам хора - душевно.

"Ангел вопияше Благодатней: Чистая Дево, радуйся! И паки реку: радуйся! Твой Сын воскресе тридневен от гроба и мертвыя воздвигнувый; людие, веселитеся! Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия. Ликуй ныне и веселися, Сионе. Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о восстании Рождества Твоего".

"Восстание" происходило. Конечно, не "Её Рождества". Моё. У меня. "Ликуй ныне и веселися" - чем и занимаюсь.

По всей "Святой Руси" - Сион сияет, людие христианское веселится, и я тихонько балдею. Ощущаю единение, сопричастность, соприкосновенность. Со всем православным миром. Где-то. Даже чувствую где.

Почти Цветаева:

"Помню губы, двойною раковиной

Приоткрывшиеся пред моим".

Агнешка уже потихоньку кивала головой в такт моим лёгким нажатиям ладони на её затылке, когда в конце галереи стукнула дверь, заскрипели доски пола, раздались приближающиеся шаги. Женщина услышала, дёрнулась, но под моим успокаивающим нажатием вернулась к прежнему неторопливому ритму выпеваемой великолепными голосами стихары:

"Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби, чистым сердцем Тебе славити".

Тенор внизу вытягивал последнюю ноту: "ти-и-и". В такт ему Агнешка затягивала движение, усиливая разряжением. Сочетание восхитительного акустического и тактильного ощущений давали редкое впечатление. Так и хочется уйти в эстеты. Два "золотых горла" - Агнешки и солиста - создавали прямо-таки... симфонический эффект. Хотя я бы сказал - кумулятивный. Вернусь во Всеволжск - надо будет хорами заняться.

Вошедший негромко чертыхнулся, зацепившись за лавки по дороге, приблизился, старательно вглядываясь в темноту хоров. Высмотреть нас, в тёмной одежде, ему удалось только шагов с трёх.

- Здравствуй, Севушка, уж и заждался тебя.

- И ты здрав будь. Брат мой Иван. Ой. А что... что это она...

- Ах, милый Севушка, подойди-ка поближе. Помнишь ли ты "Одиссею" великого Гомера? Тогда ты должен знать и выражение "поцелуй Гебы".

Я негромко воспроизвёл древнюю классику:

"Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь

Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе

Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей".

Небольшой экскурс по теме "сладость блаженства вкушал" на примере "светлого Олимпа":

- Как ты помнишь, Геракла, вознесённого, после его мучительной смерти, в сонм богов, немедленно женили на богине Гебе. Едва они добрались до супружеского ложа, как молодой супруг, вовсе не в формате "призрака воздушного", а, как справедливо отметил Гомер - "сам", возжелал исполнить свои супружеские обязанности и вступить в таковые же, но - права. Тем более, что Геба - самая прекрасная из богинь, сопровождающих Геру. Увы, супруга оказалась в длительном трауре по одному из своих братьев. Так что - ни-ни. Но богиня греческой юности нашла способ доставить наслаждение величайшему герою греческой древности.

Я откинул закрывавший голову Агнешки капюшон. Тёмный платок скрывал её великолепные платиновые косы, оставляя, однако, открытыми и склонённое лицо, со сложенными мило буковкой "о" губками, и полосу белоснежной кожи шеи под беззащитно открытым, из-за убранных наверх волос, затылком.

Всеволод заворожено смотрел на её размеренные движения, явно не узнавая.

- Да ты ж её знаешь. Мою сегодняшнюю "Гебу". Приглядись.

Он ещё придвинулся, наклонился, всматриваясь в белеющее в темноте пятно лицо.

Продолжая направлять правой рукой размеренные движения Агнешки, я протянул левую. Она проскользнула между длинными, разошедшимися при наклоне полами верхового кафтана Севушки, продвинулась между его ляжек и цапнула юного князя за гениталии.

- Ой!

Инстинкты у Гнезда работают эффективно: он сразу отскочил, перехватив мою руку.

- Ну-ну. Не скачи. Тебе-то не впервой. Помнишь как я тебя...? Тебе ж понравилось. Так узнал? Великая Княгиня Всея Руси Агнешка Болеславовна. Твоя, в недавнем прошлом, государыня. Ныне - в ошейнике. Рабыня моя. Душой и телом. Как и ты, раб мой Севушка.

Детали и оттенки, который надо уточнить. Во избежание иллюзий.

Мы стали братьями. Но рабом моим ты быть не перестал.

На Руси отменено рабство. Но рабом моим ты быть не перестал.

Христос воскресе. Но рабом моим ты быть не перестал.

Ничто не может отменить моего владения тобой. Ты мой раб. По твоему собственному желанию. Навечно.

Пришлось переждать громкий вопль радости, издаваемый хором внизу. Дождавшись снижения громкости вокальных изысков певчих, я ласково продолжил:

- Ну, милый Севушка, куда ж ты убежал? От господина твоего бегать без толку. Приблизься, малыш. Ножку вот на лавку поставь. Чтоб мне удобнее было. Взяться за... за тебя. О стенку обопрись. А то тебя качает. Давай, братец, давай. Расслабься. Ты в воле моей. Положи естество своё в длань хозяйскую. Отдай. Во власть мою. А душу свою наполни надеждой. На милость господскую. Вдруг я ныне буду незлоблив и к тебе... добр.

Он исполнил мой приказ: и ногу поставил, и за стенку взялся. Но сделал это инстинктивно стараясь сохранить максимальную дистанцию между нами. Не так чтобы далеко, но тянуться к нему я не собирался. Поэтому просто оставил на минуту затылок Агнешки, ухватил его за рукав и потянул.

- Дай-ка ручку. А положим-ка мы её вот сюда. На выю недавней госпожи твоей. У госпожи - выя, у рабыни - холка. Чувствуешь холку-то под рукой? Быдлу четвероногому сюда ярмо надевают, хомут. Или ошейник. Как и скотам двуногим. И их самкам. Ощутил? Мой ошейник на её холке? Я слышал, с полгода назад она тебя сильно стыдила. Позорила перед людьми добрыми. За то, что ты какую-то служанку её полапал. Было такое? Ты хоть за что подержаться сумел?

Агнешка как-то упомянула о таком эпизоде в ходе наших ночных игр. Мы провели "натурное моделирование" этого "приключения" юного Гнезда. Исследовали как само событие, так и различные варианты развития. К взаимному удовольствию участников эксперимента.

- Э... ну... А? Да. Нет! Да та сама! А я... Я только разок... чуток...

- Во-от. Видишь, раб мой Севушка, как жизнь-то переменчива. То тебе и служанку тронуть нельзя было, позорищем обернулося, а то уже и хозяйку можно... подержать, погладить, приласкать... по шейке её... вчера ещё - великокняжеской, гордой, недоступной. А ныне уже... покорной, открытой, робьей. По коже... недавней государыни твоей... нежной, гладкой, горячей... пальчиками пробежаться, ладошкой прижаться... Насладиться. Порадоваться. Дарованному тебе счастью. По воле господина твоего. Чувствуешь? Радость служения. Хозяину тебя. Мне.

Гнездо, вынужденно согнувшийся, смотрел мне сблизи в глаза в темноте нашего закутка, но не видел. Ибо разрывался между ощущениями. В левой ладони своей, придавливаемой моей рукой к коже, к затылку, к шее бывшей госпожи Всея Руси. Повелительницы всего. И его самого, в том числе. Пальцы его, переплетённые с моими, послушно, подрагивая от переживаний, скользили по этому горячему пространству, то и дело натыкаясь на ошейник, на постоянное напоминание принадлежности, собственности. И всё менее замечали его, всё более воспринимали эту полоску металла как нормальный, естественный элемент данного фрагмента мира. Совершенно восхитительного наощупь.

Чуть придавливая его руку, чуть продвигая его пальцы, подтягивая этим к себе, я, сперва заставляя, а после лишь помогая и, даже, сдерживая, дозволил ему ощутить и нервную дрожь горла недавней госпожи, её неровное, испуганное дыханье, подняться к подбородку, осязая, сквозь горячую кожу и нежную плоть женщины, равномерное движение "нефритового жезла" её и его господина и владельца. Охватить в ладони её горло. Не столь давно издававшее унижавшие его слова, грозившее ему стыдом и позором. А ныне боязливо трепещущем в его руке. По воле руки господина его.

И уже мечталось ему, пусть и не явными словами, но картинками туманными, столь часто возникающими в юношеских головах по самым, даже и мельчайшим, для людей взрослых даже и незаметным, поводам. Как уже не только дрожащая шейка, но всё тело это будет отдано ему. Предоставлено. Во всём его богатстве и многообразии. И не к какой-то глупой служанке можно, тайком, содрогаясь и потея от вожделения, прикоснуться мимолётно, ощутив лишь грубую ткань верхней одежды и домыслив в своём воображении разнообразные прелести, но и саму хозяйку её, прежнюю свою госпожу и повелительницу, одно лишь неудовольство которой ещё совсем недавно вызывало мучительные опасения и тревогу, вправе... осязать. Трогать. Щупать. Употребить. Всю. По-всякому. Поставить, положить, нагнуть, раздвинуть... Овладеть. Всем. Всею. А она, лишённая золототканных покровов парадного великокнягиненского одеяния, утратившая защищавший прежде панцирь сословных норм, мужа, родственников, слуг, избавленная от преград в его собственном мозгу, ещё недавно прочно останавливающих, даже не дающих и родиться мысли о возможности подобных движений и чувств, будет покорно исполнять его желания, более всего мечтая угодить своему новому... пользователю. Претворять. Реализовывать. Удовлетворять. Все его, мальчишки ещё, совсем недавно презрительно оглядываемого, публично жестоко высмеемого, пристыжаемого, прихоти и свербёжки. Все! Всякие! С восторгом и стремлением! Лишь бы понравиться ему, недорослю ещё, ещё несколько месяцев назад равнодушно не замечаемого, сквозь зубы поучаемого, выговариваемого и наказываемого, а ныне... Лишь бы не вызвать неблаговолия его.

Власть. Женщина. Вожделение женщины, вожделение власти. Страсть. Предвкушение обладанья. Обладания властью над женщиной, ещё недавно самой бывшей властью. Властью над страной, властью над ним самим.

Одна лишь преграда к сему высочайшему блаженству, особенно острому в предожидании своём, в неисполненности ещё, ибо оно лишь едва возникло, ещё не связано путами разума, не соотнесено с последствиями и правилами, но напоено одними только чистыми движениями души, желаниями, проистекающими от самой глубины его естества.

Одно препятствие - господин. И он же - средство достижения невиданного, неизведанного, едва вообразимого восторга души и тела.

Хозяин. Повелитель. "Зверь Лютый". Братец Ванечка. И один лишь способ получить желаемое, утолить жажду свою, жажду обладания вот этой... Один путь - путь служения. Искреннего, истового, верного. Заслужить, добиться благоволения высшей силы, благосклонности ея. Повиноваться и стараться. Всей душой, всем телом. Умом и сердцем. Простодушно и бесхитростно. И тогда, ежели расстараться, ежели отличиться, то и это тело... и душа в нём... Вся! По всякому! Как захочешь, где захочешь, что захочешь... Вступить в права владения. Хоть бы на день. Хоть бы на ночку единственную.

Второй же источник его впечатлений находился в другой моей руке, которая уже вольготно продвинулась меж его просторно расставленных теперь ляжек, крепко, уверенно, по-хозяйски, ощупала сквозь тонкое сукно портов, сменивших толстую зимнюю одежду, его "дар божий".

Взяла. Сжала. Овладела.

В первый момент он, было, напрягся, втянул воздух сквозь зубы. Замер. Вытянулся в струнку. Напряжённый, испуганный, дрожащий. Полный тревоги от... от принадлежности себя, от возможности другого сделать что-то с его драгоценнейшим... сотворить нечто ужасное, мучительное, стыдное...

Через пару мгновений выдохнул.

Доверился. Расслабился.

Выложил. Предоставил. Полный доступ.

"Я - в воле твоей. Господин. Весь".

Отдал. Отдался.

Даже чуть повернул бёдрами, встал поудобнее. "Поудобнее" - для меня, для хозяина.

"Вам - везде".

Так становится послушная дойная корова перед дояркой своей.

Несколько мгновений мы молча слушали очередной пасхальный кондак. После чего я несколько капризно упрекнул юного князя:

- Ты бы потрудился малость. А то стоишь столб-столбом.

До него дошло не сразу. Он был весь в... Впрочем, об источниках его впечатлений я уже...

Совершенно растерянный, недоумевающий взгляд вызвал мою, ещё более капризную по интонации, конкретизирующую фразу:

- Поработай. Вот этим.

Я потянул ухваченный мною фрагмент его тела.

- И этим.

Прижал его ладонью голову послушно стоящей на коленях Агнешки.

- Давай. Попеременно. Не спеша.

Пришлось подёргать ещё пару раз.

Наконец, до него дошло. Как до мотора, заводимого "кривым стартером". "Магнето" дало "напругу" и "свеча зажигания" выдала "искру". В форме движения ионов между асконами в мозгу. Он снова, чуть всхлипнув, вздохнул и принялся исполнять ожидаемые движения. Запустился. Без рёва, выхлопа, чихания и дырынчания.

Адаптивность парня - выше всяких похвал. Зависнув в столь неудобном положении, стоя на одной ноге в полусогнутом состоянии, двигая разными частями тела асинхронно и разнонаправленно, он не только не сбивался, но и постепенно, практически без ошибок, увеличивал амплитуду, в пределах допустимой геометрии, и темп, в пределах ритма звучащего снизу пасхального песнопения. Строфы праздничного псалма получали всё более чёткую аранжировку, с ощутимыми, не затянутыми, моментами фиксации в конце движений.

Всякий, кому доводилось вращать, например, большие пальцы рук асинхронно и разнонаправленно, или одновременно гладить себя по голове ладошкой в одну сторону, а другой по животу в другую, или совершать множество других подобных упражнений, столь популярных в детских садиках и клубах "кому за...", сразу понял бы: Альцгеймер с Паркинсоном Севушке не грозят.

Что радовало. Ибо в моих планах его ожидает долгая, полная разнообразных событий, жизнь.

Я даже позволил себе освободить о контроля ту руку, которой он управлял движением Агнешки, и, соответственно, моими столь волнующими ощущениями в столь дорогом для меня... органе, ухватить его за подбородок, подтянуть к себе, так, чтобы его ухо оказалось перед моими губами, и, нежно поглаживая (и твёрдо придерживая) его горлышко, произнести подготовленный монолог:

- Хорошо ли тебе, Севушка? В длани господской. А? А вот так?

- Ай!

- Будя-будя. Ты ж служаночку-то покрепче прижимал, у неё синяки остались. А почему? А потому, что та дура кобениться вздумала. Так и ты, Севушка. Не кочевряжься. Сам давай. Сам. По своему, стал быть, желанию и продолжительности. Чтоб тебе хорошо было, чтоб до дрожи пробрало. Я, знаешь ли, мучить холопей не люблю. Я, вишь ты, люблю когда они сами. С радостью. Добровольно и с песней. Для пользы и развлечения. Моего. Давай, трудись. Дозволяю. Хотелку твою хотеть. Чувствуешь - как славно тебе в руке хозяйской? Сладко? Запоминай. Вот это чувство. Когда ты в ладони моей, во власти моей. И тебе - славно, тебе - ещё хочется. Чтоб длань господская тебя так это... покрепче держала. Твёрдо. Сильно. Властно. Не дай бог не оставила. Не пренебрегла. Не отринула. Тебе от этого что? - Счастье, раб мой Севушка. А то ли ещё будет.

Я чуть откинулся к стене, устраиваясь поудобнее, ещё сильнее сгибая и поворачивая собеседника, меняя интонацию на повествовательную. Даже и сказочную немного.

- Вот пройдут годы и станешь ты, как я сказывал, королём Иерусалимским. Много, много трудов исделати предстоит, многие беды перенесть, многие опасности преодолеть. Станешь королём. Я в тебя верю. Не может такой славный да милый юноша не исполнить волю господина своего. А я тебе велю: стань! Спаси Святой Город.

Болезненный жим левой заставил его охнуть. И оставить в подсознании меточку: "я - тебе велю".

- И вот произошло: ты - властитель тамошний, спаситель святынь христианских. И однажды, днём солнечным, утром раненько, приедешь ты к Храму Гроба Господнего. Сойдёшь с коня резвого, пройдёшь мимо мечети Омара, войдёшь в ворота высокие. Полутьма храма, прохлада каменных стен. Вот, прямо перед тобой лежит на полу плита каменная. Се - Камень Омовения. Глянь вправо. И двадцати шагов нет - она. Голгофа. Лысая скала. Место смерти, поправшей смерть.

Я сделал паузу, давая Всеволоду возможность вообразить столь известное, но пока ещё не виданное им место.

- Слуги твои верные всех попов-молельщиков выгонят. Один. Ты - один. В святом месте. Пред ликом господним. Пред взором Всевидящего. И снимешь ты с себя одежды. Омоешь тело своё и очистишь душу свою. Нагим и просветлённым, взойдёшь на ту скалу, где окончил земной путь Господь наш, где принял смерть мученическую Иисус из Назарета. На Голгофу. Ляжешь ничком на ту глыбищу каменную. Жёсткую, холодную, шершавую. Прижмёшься к ней всем телом, охватишь её руками и ногами, стремясь слиться с ней, согреть теплом своим, силясь войти в неё. Алкая восприять крупицу святости невыразимой, что излилась на камень сей в тот день, в тот час, когда сын божий отдал земное тело своё на этом месте на муки во спасение всего рода человеческого.

Сейчас, в 12 в. там нет столь огромного здания, сама скала повыше. Увиденное в 21 в., конкретика в реальном образе места, звучит в моих словах, в интонации, уверенности. А отсутствие избыточных подробностей, вроде пуленепробиваемого стекла, через которое смотрят на Голгофу с мостика сверху туристы, оставляет место для фантазии собеседника.

- Молитвой истовой очистишь ты душу и прижавшись к камню с трепетом веры, любви, надежды, с дрожью ожидания чуда услышишь шаги. Не лёгкую поступь ангелов небесных, что едва касаются тверди земной даже и сложивши крылья свои. Не дробный цокот копытц бесов, ибо какие бесы в Святом Храме. Нет, твёрдый размеренный шаг человека. Человека смотрящего, думающего, делающего. Уподобляющемуся Господу в своём созидании, превосходящему Сатану в своём разрушении. Поступь Человека Разумного, шаг Зверя Лютого. Меня. Господина твоего.

Горячее, прерывистое дыхание Всеволода выдавало его крайнее волнение. Происходившее, судя по ощущениям в кулаке, вовсе не от моих слов. Но связочка получается выразительная: при каждом будущем оргазме, что, вероятно, будет случаться с ним часто - недаром же прозвище "Большое Гнездо" - он будет, явно или подсознательно, вспоминать этот текст.

Сперва - явно, потом - просто по краю тень промелькнула.

- И взойдёт господин твой на Голгофу, и встанет над тобой, обнажённым и беззащитным, распластавшимся и смиряющимся, припадающим и вжимающимся. Очистившимся от мирской суеты, предоставившего себя свету и счастью. И вознесётся к Господу молитва твоя: "Положи себя, как печать, на сердце мое, как перстень, на руку мою: ибо крепка, как смерть, любовь моя. Любовь к тебе, господин мой". И смилостивится Господь к мольбам твоим, и снизойдёт Господин твой к надеждам твоим: скинет сверкающие одежды свои, и обратится на тебя, исполняя желание твоё. Ляжет. Как печать. На тебя. На тело твоё, на душу твою. Покроет. Собою как покровом. Обоймёт и защитит, прижмёт к твёрдости скалы, вдавит в неровности камня. Дабы вошла в тебя благодать, отзвук силы и славы господней, навечно отметивший сию глыбу.

Я дёрнул его. Парень ойкнул. Но пару мгновений спустя снова прижался к моей ладони, к сильно, властно, по-хозяйски уверенно сжавшимся пальцам, удерживающим, щупающим, поворачивающим.

Предлагаясь. Отдаваясь.

Послушно. Восторженно. Искренне.

От всей души. Без всякой задней мысли.

- И войдут в тебя в миг един и благодать господня, и господин могучий. Неостановимо и мощно. Болью и радостью. Страданием и просветлением. И наполнят душу и тело твои. Силой и славой Сына Божьего, силой и славой Господина твоего. Пронзят. Заполнят. Соединятся. Сольются. В тебе. В теле твоём, как в кувшине глиняном. Весь ты будешь сиять в блистании светозарном, в счастье радости. Бог есть любовь. И переполнит любовь тебя. Любовь Господа нашего, любовь Господина твоего. Слёзы восторга хлынут, не удерживаемые более, из очей души твоей, наполненной любовью Всевышнего, семя жизни потечёт из чресел тела твоего, наполняемого хозяином твоим. И не будет у тебя сил от счастья, сил остановить изливающееся из очей души, из членов тела.

Судя по моим ощущениям, остановить нас обоих сейчас... только прямым из "стингера" в голову.

- Изольётся, брызнет, побежит, покапает семя твоё по расщелине в теле Голгофы, по которой прежде и кровь Спасителя текла. Смешается новое - с прежним, твоё - с кровью Христовой и упадёт на череп первого человека, Адама, под той скалой похороненного. Вздрогнет первый человек и обрадуется. Вот, де, Святая Земля ныне в добрых руках, в крепких да в заботливых. В твоих руках. Как ты - в моих.

Глядя лицо в лицо, глаза в глаза, расширившиеся в темноте храма, почти касаясь друг друга лбами, мы переживали одновременно любовную судорогу. Мгновения исполнения желаемого. Достижения цели. Облегчения от напряжения. Получения удовольствия. По-разному. Ибо и сами мы различны и опыт у нас довольно несходный. Но - вместе, сопричастно, едино.

А внизу гремел хор:

"Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав".

Погладив напоследок по вспотевшему личику своего выдоенного... "козочку", я неторопливо отпустил его.

Он никак не мог уровнять дыхание, вовсе не спешил выпрямиться, отодвинуться, пребывая ещё в потрясении от слов и мыслей, чувств и движений. Вмещённых в истёкшую едва ли четверть часа.

Мда... Какая ассоциация первой возникает при словах "секс со Зверем Лютым"? - Незабываемый! - Вот и не забывай.

- Как ты?

- Я? Я... эта... о-ох... Мокро. В штанах.

- Ха-ха-ха. А ты как думал? Я ж говорю: потечёт из тебя. Прямо Адаму на череп. Ладно, иди помойся, штаны перемени. О случившимся... сам понимаешь. Даже и на смертном одре... Помни. Душой, умом, телом. Забудь языком. Иди.

Он выпрямился, чуть морщась от неприятных ощущений в штанах. Вдруг резко согнулся, припал к руке моей. Жадно, жарко несколько раз быстро поцеловал и стремительно удалился. Будто спеша убежать от того места, где он... где его... где ему... Короче: отсюда.

Едва шаги его стихли, как тяжкий вдох напомнил мне о третьем участнике нынешнего мюзикла. Участнице.

- Что, Агнешка?

Она, прежде чуть отодвинувшаяся, вдруг резко боднула меня головой прямо в... в отработавшие и постепенно возвращающиеся к нормальному транспортировочному состоянию части тела. Что-то быстро начала туда лепетать.

Пришлось ухватить за платок и вытащить её лицо из моих штанов.

- Ты чего?

- Господине! Христом Богом прошу! Смилуйся! Пожалей рабу твою!

- Да о чём же ты?

- Не... не продавай меня. Ему.

Мда. Рабства на "Святой Руси" уже недель пять как нет. А страх продажи - есть. Или другой формы передачи. Например, в обучение ковроткачеству на тридцать лет, как практиковали российские дворяне в 18 в, отправляя своих крепостных девок в гаремы Персии.

- Почему?

- Он... злой. Нет, не злой... он... бессердечный. Я... обидела его осенью. Он... будет мучить. Сперва из мести, а потом... просто. Из любопытства. Не... не отдавай, сми-илу-у-у-йся...

Она снова воткнулась головой мне в незастёгнутые штаны и принялась заливать там всё горячими слезами. Еле вытащил, еле успокоил. А вот её оценка моральных свойств "Большого Гнезда" заставила задуматься.