Кошачье шоу

Глава 39 Послемэттие

--- Ужин был превосходным, — воодушевленно сказала Темпл, когда они подошли к двери ее квартиры. Хорошо, что ресторанчики оказались такими понимающими и простили нам наше опоздание. В конце концов, сломаться посреди пустыни не очень весело.

Мэтт, соглашаясь, кивнул. Он все еще был выбит из колеи неожиданным вечером, но пытался всеми силами не показывать этого. Он весь вечер пытался ничего не показывать, хотя поцелуй был таким естественным, особенно на фоне той песни. Он плавно перетек в следующую композицию, и когда Темпл наконец собрала по крупицам все свои воспоминания, то предложила поехать в ресторан.

— Я чудесно провела время, — она говорила точь-в-точь как подросток, для взрослых эта фраза становится шаблонной, но она говорила именно то, что имела в виду. Он никогда не забудет запах гардений в ее волосах, их сладкий, пряный аромат. Неужели она именно это и планировала, когда прикрепляла их к своему ободку? Ему начинало казаться, что Темпл была бесподобным организатором особенных событий, начиная от пиар-кампаний и расследований убийств до затаенных чувств и эмоций.

— Мэтт, это был идеальный выпускной вечер. Поверь мне, я – эксперт по неидеальным выпускным. А этот был идеален, хотя они почти всегда далеки от совершенства.

— Было немного поздновато.

— Я лучше пойду, а то соседи выключат наружный свет. Они периодически так делают.

Он глянул на постоянно горящую лампу возле двери, раздумывая, должен ли он поцеловать ее снова, поцеловать на ночь. Ему не хотелось, только не на краю порога, который был так похож на его собственный, в этом знакомом и так ярко освещенном помещении…

Мэтт взял ее за плечи – голые плечи, такие незнакомые на ощупь, такие близкие – наклонился и поцеловал ее в макушку. Это был и его идеальный выпускной вечер.

Темпл улыбнулась, как порой улыбаются женщины, ласково и понимающе, а потом скользнула за дверь уже давно открытой квартиры.

Несколько мгновений спустя он сильно удивлялся, что все еще стоит перед лифтом и безмолвно ждет. Обычно он без проблем преодолевал один пролет, но сейчас ему трудно было двигаться, точно закоченел в коконе. В сознании возник образ отца Эрнандеса. Придется периодически поддерживать с ним связь, потому как теперь Мэтт был в ответе за секреты, которые он знал и хранил, и не только, чтобы отец Эрнандес оставался трезв и невредим, но и из своего простодушия.

Он вышел из лифта, даже не осознавая, что ехал на нем и вошел к себе.

— Что за?..

Посреди его голого пола красовался целый островок из сваленных вместе вещей, как будто в гости пришел ребенок и решил сложить свои игрушки по центру комнаты. Кремовый пластмассовый поднос, наполненный сероватым песком, на нем – кулинарная лопаточка с прорезями, целый набор нержавеющей посуды, в одной миске – вода, в другой – горка каких-то противных зеленых шариков. Еще были пластиковая упаковка с этикеткой «Кошачьего счастья». Он огляделся вокруг.

Изящная черная кошка растянулась на краю его дивана, точно языческий идол: передние лапы вытянуты вперед. Ее золотые глаза смотрели на него с хладнокровным интересом, присущим этим созданиям.

Мэтт нагнулся, чтобы поднять белый конверт, оставленный на коробке корма, и прочел записку, что была внутри:

«Пока мы были на танцах Электра организовала переезд. Дай этой прелестной киске шанс! Кошки очень тихие и чистые, недороги в обиходе и умеют составить отличную компанию. А Луи был просто вне себя от еще двух пар лап на его территории. Ее зовут Икра, но ты можешь звать ее, как тебе нравится. Только выбери красивое имя, пожалуйста. Темпл».

Мэтг оглянулся на кошку, которая неожиданно поднялась с дивана и пошла к нему мягкими, грациозными шажками. Она шла, как модель по подиуму, ставя лапы не прямо перед собой, а чуть накрест.

В конверте еще был купон на стерилизацию «у любого ветеринара на ваш выбор». Когда кошка принялась тереться о его лодыжки, оставляя короткие черные волоски на штанах, Мэтт вздохнул. Он только один раз погладил ее, и она начала мурлыкать. Она провела ведь какое-то время с Темпл, все понятно.

Он посмотрел на часы: почти одиннадцать. Он не привык возвращаться так рано, а смотреть телик, лежа в кровати, как-то не сильно его привлекало. Может, стоит обустроить кошку, чтобы немного отвлечься? Это ведь не значит, что он оставит ее.

Она проследовала за ним на кухню, куда он отнес еду, и запрыгнула на столешницу с радостным «мяу».

— Надеюсь, Икра, ты не шпионка? — сказал он ей. — Мне не нужны никакие перебежчики, рапортующие Темпл; у нее и так забот полно.

Его голос странно раздавался эхом в пустых, без мебели комнатах. Тут он понял, что никто никогда не навещал его здесь, что он всегда был совершенно один у себя дома и ужасно тих, как монах в своей обители.

Мэтт не знал, считается ли наличие кошки, с которой можно поговорить, неким развитием и улучшением его личной жизни. Он пошел в спальню, где постоянно было разложено кресло-кровать, и стоял на подержанной металлической подставке цветной телевизор, а две дешевые книжные полки из фанеры составляли самый большой твердый предмет мебели во всей квартире. Он включил телевизор, не глядя, какой это канал, и не заглядывая в программу в воскресной газете, чтобы понять, что идет. Отличалась ли чем эта комната от камеры, которую теперь занимал Питер Бернс? Был ли он сам так же заключен под стражу из-за своего далекого и долгого прошлого, связанного с церковью, как бедный, сошедший с ума Питер, чья ненависть к церкви полностью искалечила всю его жизнь?

Мэтт сел на единственный кухонный стул (он обычно использовал его как вешалку-стойку для одежды) и снял обувь – черные туфли, оставшиеся еще с приходских дней, они все еще были хороши для официальных событий и особенных случаев, гражданских, естественно. Черные носки снял тоже, а потом кинул их через всю комнату. Они ударились о стену, а затем упали вниз, на пол и выглядели, как мертвые летучие мышки.

Темпл просто сумасшедшая! Не в себе, раз пытается влезть в его жизнь, в которой теперь такой беспорядок из-за других людей, из-за семьи, из-за того, какой она была. Ведь она не знала, во что ввязывается, даже со всеми своими дедуктивными способностями. У него прямо руки чесались добить ее отвратительной реальностью, открыть ей глаза, наконец. В наши дни, вместе с местью, начало вылезать грязное церковное белье, а статистика, хотя она и была туманной и держалась в секретности, не была привлекательной, если учитывать традиционную благородную концепцию священничества: до 50 % священников нарушали обет безбрачия, а от 35 % до 40 %, не меньше, были геями. Однако большинство священников были искренни в своем призвании и духовности и считали церковь своим домом потому, что их семьи каким-то образом подвели их или бросили. Некоторые семьи падали так низко, что даже трудно себе представить, и тогда юный семинарист бессознательно подрывался на мине, подложенной в его собственную психику. В наши дни, у всех на глазах, идолы, отзывающиеся на имя «отец» падали и разбивались вдребезги.

Но не он. Больше не он. И он еще не сделал ни одного из традиционных шагов налево, ни разу не оступился, ему нечего было скрывать, ничего греховного. Может, именно в этом было его самое серьезное падение? Он был слишком удачливым и слишком нечеловечным.

Посреди этой яркой комнаты Мэтт закрыл глаза. Он отлично знал свою историю, как будто сам был себе пожизненным психотерапевтом. Он знал все когда и что, и почему. Единственное, чего он не знал, как сбежать от этого, преодолеть, разрешить, объединить в одно целое, интегрировать – выражаясь научными терминами – прошлое, настоящее и будущее.

Его сексуальное будущее было меньшим из всех его беспокойств и опасений, хотя Темпл и пыталась противостоять этому своими неподражаемыми способами. Он удивился, когда почувствовал, что улыбается прямо посреди своих серьезных рассуждений. Он еще не встречал человека… женщину, которая сумела бы противостоять этой «проблеме» с таким новаторством и интуицией, в конце концов, отбросив ее на задний план.

Она действительно вернула его в прошлое, к точке, от которой он теперь мог проложить новый путь, и сделала это в манере такой гениальной, яркой и эксцентричной ролевой игры, что разочаровать ее, не подыгрывая, было сравнимо с тем, как отнять шоколадку у Ширли Темпл (она ведь, кажется, рекламировала батончики «Бейби Рут»). Несмотря на ее маленький рост и молодость, ее волшебную внешность, она выглядела так, будто ей приходилось подпирать свою спину: она была неумолимо заботливой и очень мудрой пожилой женщиной в душе.

Впервые невидимая внутренняя сила Мэтта, заставляющая его быть сдержанным, отстраненным, повелевающая подавлять сексуальность, внезапно ослабела, и высвобождение некой новой энергии показалось таким естественным, невинным для недолгих мгновений, пока длился школьный поцелуй.

После Рая настало время пламенного меча. Он вздрогнул оттого, что заглянул в отдаленные уголки своей души, где прятались эмоции, и сделать это его заставила Темпл. Страх и гордость. Страх, потому что он вел себя, как дурак, и не был хорош в том, что любой мужчина в его возрасте знает от и до. Нежность и скупая признательность. Но не вина. Для него это был идеальный выпускной вечер, как и для нее. Идеальной была и музыка, которую она принесла: не слишком быстрая и не слишком медленная, не слишком долгая и не слишком короткая, не слишком холодная и не слишком горячая. Быстрый визит в прошлое уже без давления, которое он тогда испытывал.

Эмоции, которые он мог контролировать, — он всю жизнь это делал. А где сходились эмоции, инстинкты и гормоны, там начиналось настоящее поле боя. У него все еще были гормоны; Мэтт обнаружил это только теперь, когда был один, хотя по жизни постоянно пытался заверить себя в обратном. В момент, когда они подняли свои требовательные головки, он заставил сознание забить их обратно.

Недавно Темпл бросил мужчина, на которого она имела серьезные планы, напомнил он себе. Она была уязвима, возможно, ее даже влекло к нему именно, потому что он уж точно не втянет ее ни во что большее, что она могла сейчас вынести. А тут еще и некий вызов: женщинам трудно было устоять против вызова, который он невольно бросал. И чем больше они испытывали его, тем крепче он держался, словно его жизнь зависела от того, чтобы оставаться вне чьего-либо контроля.

И еще в нем была какая-то часть, оставшаяся еще с подросткового возраста, часть, которая тянулась к любви и пониманию, которая принесла в жертву секс. Ведь он хотел стать кем-то лучше того, кем он был, по его мнению, и кто теперь больше не питает иллюзий по отношению к своей чувственной, бродячей душе и идеально подходит под роль, которую отвела ему Темпл. И вот, когда отца Мэтта больше не существует, он наконец может открыть двери в самые скрытые уголки своей души. Отец Мэтт больше не следит за их неприкосновенностью. Столько времени потеряно даром, а она такая милая и вполне безопасная человеческая особь, что он даже мог подумать о том, чтобы попытать с ней счастья и с ее помощью облегчить себе вход в реальный мир, частью которого он никогда не был.

Это осознание дало ему понять, почему некоторые священники оступаются, дало понять, что и он тоже может легко стать одним из них, несмотря на то, что уже оставил свой приход.

Мэтт открыл глаза и уставился на ослепительно белые стены. Посидев еще немного, он пошел в ванную. Он знал, что теперь нужно сделать: ледяной душ – обычный семинарский трюк, про который все шутили. «Иглы смерти».

Он поспешно снял с себя одежду, как будто отвергая ее. Хотя у него и было достаточно времени, чтобы мельком заметить свое голое тело в длинную узкую полоску зеркала на двери.

Мэтт старался избегать себя в зеркалах, в одежде или без. Будучи незнакомцем самому себе он был наставником для всех и каждого. Но на долю секунды он увидел себя со стороны, как чужой, и впервые увидел то, что другие могли находить привлекательным в его лице и теле, на что и женщины обращали внимание.

Это понимание обдало его горячей волной непрошенной близости с ним самим. Он привык думать о себе, как об общем наброске мужчины, как о мужской фигуре, о человеке, посланном НАСА в космос: гениталии дипломатична заретушированы, скрыты как свидетельство неправильно го развития, точно во многих изображениях современно мужчины. Сегодня хваленая сексуальная откровенное строит свой публичный дом на том же фундаменте напускной скромности и стыда девятнадцатого века, на которых церковь воздвигла свою ортодоксальность по отношению к сексуальности.

Он ступил в глубокую белую ванну и потянулся к крану, к старомодной фарфоровой вертушке с надписью «холодная» по центру. Холодная вода, как капля реальности, практически болезненная и заставляющая корчиться от ужаса. Но ведь он давно уже не был в семинарии. Поэтому он поменял направление, дотянулся до вертушки с надписью «горячая» и медленно повернул ее.

Все равно сначала потекла холодная. И пока она нагревалась, он сначала боролся с холодными иглами, а потом с пламенным мечом, когда вода стала совсем горячей. Меч сек его раскаленным лезвием, вокруг него шипела и поднималась паром вода, затуманивая длинное зеркало на двери и еще одно, квадратное, на медицинской аптечке.

Когда он взял кусок мыла, то готов был поклясться, что в ту минуту весь пах гардениями.