Костяной склеп

19

— Вы никак забыли свой пропуск, мистер Мамдуба? — Молодой человек лет тридцати в очках, в рубашке из грубой хлопчатобумажной ткани и джинсах сзади подошел к главному музейному смотрителю и похлопал его по плечу.

— Зимм! Ты-то нам и нужен. Познакомься, это Александра Купер и мистер Чепмен.

— Марк Зиммерли, — представился мужчина. — Энтомолог.

— Стало быть, спец по жукам? — спросил Майк, когда они обменялись рукопожатиями.

— Да, точнее по паукам. Я занимаюсь гнафосоидами. Австралийскими земляными пауками. На Земле их около шестисот пятидесяти видов, и это явно еще не все.

— Без обид, но я, признаться, предпочитаю тварей с меньшим количеством ног и без жала.

Зимм повел нас к площадке с лифтами, откуда мы только пришли, но потом завернул за угол, и мы очутились под высокими сводами коридора. У нашего провожатого на шее висел ламинированный пропуск с фотографией, который он приложил к панели системы безопасности.

Мамдуба тоже сопровождал нас. Двигаясь за Зиммом, мы очутились у слабо освещенной винтовой лестницы. Тусклая серая краска стен была основательно испещрена отпечатками пальцев тех, кто до нас пытался балансировать на этих узких ступенях.

Чепмен нагнулся и прошептал мне на ухо:

— Напомни, что надо предупредить Мерсера и Вики, чтобы они никогда сюда не приводили малыша, раз здесь повсюду мышьяк. Новых идей у тебя не появилось?

— Мы снова очутились на старте. Кто бы ни отравил Катрину Грутен, он знал, что круг подозреваемых будет достаточно широк. Ему не нужно было идти в аптеку и просить отпустить мышьяк по рецепту. По идее, каждый из сотрудников этого или того музея может быть подозреваемым.

У подножия лестницы мы заметили большую вывеску: «БЕСТИАРИЙ». Красная стрелка под словами «МЕТРОПОЛИТЕН» показывала направо. А зеленая — налево, к аббревиатуре «АМЕИ».[68]

Мы проследовали за Зиммом к его кабинету.

— Мисс Купер и мистер Чепмен расследуют обстоятельства смерти Катрины, — счел нужным объяснить Мамдуба.

— Да, ужасное известие… — кивнул Зимм. — Я видел статью в «Пост». До сих пор не могу поверить, что это случилось с одной из моих знакомых. С моей коллегой.

— Расскажи нашим гостям о своей работе и о том, чем занималась Катрина, — попросил его Мамдуба. — Зимм со студенческих лет работает у нас.

— Я стал бывать здесь сразу после того, как моя семья переехала на Манхэттен, пятнадцать лет тому назад. Этот музей казался мне самым крутым в мире. Я проводил здесь почти все свободное время, так что мой наставник по Стайвесант посоветовал мне пройти здесь интернатуру. — Зимм учился в одной из лучших государственных школ в Нью-Йорке с углубленным изучением естественно-научных предметов и математики, поступить в которую можно было лишь после очень строгих тестов. — А потом я окончил Нью-Йоркский университет.

— Значит, вы пришли в музей, когда Плутон еще был планетой?[69] — обратился к нему Майк с улыбкой.

— О да, мистер Чепмен. Хотя мы до сих пор об этом спорим, — ответил за него Мамдуба. — Вы не разделяете мнение моих коллег из планетария?

— Я знаю только то, что в течение тридцати пяти лет моей жизни в Солнечной системе было девять планет. А теперь ваши музейные деятели решили считать Плутон всего лишь покрытой льдом кометой. С этим не так просто свыкнуться.

— Только я тут ни при чем, — засмеялся Зимм. — Я никоим образом не связан с астрофизиками. Мы лишь составляем базу данных и каталогизируем экспонаты, отобранные для выставки.

— Кто руководит всем процессом?

— Ну последнее слово, так или иначе, за Элайджей. Я всего-навсего исполнитель. Коллеги приносят мне экспонаты или их фотографии. Я это все регистрирую, сканирую и передаю списки оргкомитету или непосредственно Элайдже. — Он сел за свой компьютер, загрузил нужную программу, и на мониторе появилось меню выставки. Когда он стал его прокручивать, мы увидели, насколько внушителен список экспонатов.

Майк остановил его на середине списка на букве «Б».

— Ого! Да у тебя появилась тезка, Куп. И тут есть своя Блондиночка.

— Она прямо за вами, детектив. — Зимм указал на массивную банку, стоявшую на той полке, на которую я облокотилась. — Блондинка — моя любимица.

— Как и у меня, — шепнул мне на ухо Майк. — Золотые волосы, длинные ножки и очень цепкая хватка, если прищучит кого-то.

В банке сидела самка тарантула-альбиноса, размером где-то с тарелку. Мертвая, как хотелось мне думать.

— Она выросла в музее и прожила здесь всю свою жизнь. Была чем-то вроде талисмана нашего отделения. Это я порекомендовал ее для выставки, — не без гордости сообщил Зимм.

Отойдя на всякий случай от банки с огромной паучихой, я перевела разговор на тему нашего визита:

— А Катрина, вы вместе с ней работали?

— Да. Мы с ней виделись всякий раз, как она заходила в музей.

— И как часто? — уточнил Майк.

— В прошлом году? Поначалу она приходила несколько раз в месяц. Но прошлой осенью уже по два-три раза в неделю.

— Не пойму, зачем так часто.

Зимм покраснел. Бросил взгляд на Мамдубу, но на вопрос не ответил.

— А что вас смущает? Вы что, усматриваете в этом нечто предосудительное? — спросил Мамдуба.

— Ну я не уверен, что все, чем здесь занималась Катрина, относилось именно к делам Клойстерс. То есть я хочу сказать, что она могла просто изучать сам музей. Она прекрасно справлялась со своей работой, быстрее многих из нас. А после работы просто бродила тут.

Мамдуба нахмурился. Похоже, новость была для него неожиданной.

— Она осматривала наш музей, сынок?

— Да.

Краткий ответ не удовлетворил Мамдубу.

— Ты имеешь в виду открытые для публики экспозиции или у нее был специальный пропуск, как у тебя?

— Нет, сэр. У Катрины был обычный пропуск, с которым она заходила в головное здание и в эти помещения, в другие же отделения она не могла проходить… без посторонней помощи.

— И кто ей оказывал такую помощь, Зимм?

Придвинув банку, доверху наполненную мертвыми насекомыми, энтомолог засунул в нее руку и перебирал пальцами содержимое. Этикетка гласила: Мраморные тараканы.

— Катрина здесь кое с кем подружилась, Элайджа. И иной раз брала на время их пропуска. Но что плохого в том, что она интересовалась нашим заведением?

— Кто ей одалживал свои персональные пропуска? — спросил Майк.

Мамдуба вмешался, попытался прекратить эти расспросы.

— Молодой человек, загляните ко мне после этой беседы, — обратился он к Зимму. — Детектив, данный вопрос касается нашей внутренней системы безопасности. К вашему расследованию он не имеет никакого отношения.

— Не хочу вам перечить, однако очень даже может иметь. Возможно, это именно то, что мы ищем. Скажите, а разве Катрину могло что-нибудь остановить, задумай она пройти из этой подвальной комнаты в любую другую часть здания?

— Мистер Чепмен, — ответил директор весьма резким тоном, — этот музей состоит из двадцати трех корпусов. Большинство из них на уровне подвала между собой не связаны.

— Как это объяснить?

— Да просто — финансированием. У наших учредителей быстро иссякли деньги, поэтому первоначальный план так и не был реализован. Корпуса достраивались поочередно, и потому многие из них являются автономными строениями. Их зачастую объединяет только первый этаж или какой-нибудь достроенный сверху коридор. А с кем дружила Катрина, Зимм?

Молодой ученый все еще вертел своих жуков, которые так сцепились ножками и усиками, что казались каким-то странным хрупким паззлом.

— У меня плохая память на имена. Была одна женщина-антрополог, собиравшая здесь материал для своей докторской, они с Катриной часто обедали. Но та женщина тут, правда, уже не работает. Кажется, она из Англии. И было еще несколько исследователей из отдела изучения африканских народов. Но честное слово, Элайджа, я из них никого не знаю. Да и еще хранилище редких книг — Катрина там любила бывать.

— Почему?

— Мистер Чепмен, у нас собрана, пожалуй, самая богатая коллекция книг, журналов, фотографий и документов, посвященных различным областям исследования животного мира. Некоторые из них весьма ценны, но находятся в ветхом состоянии. В обычной библиотеке их не выставишь. И потом, выдаются они, разумеется, только по специальному разрешению и закрыты для свободного доступа, иначе мы бы просто лишились многих из них.

— Где эта комната? — уточнил Майк.

— Рядом с библиотекой, но она расположена в отдельно стоящем здании, куда можно попасть по специальному пропуску. — Былая любезность Мамдубы куда-то исчезла. — Отлично, Зимм. После того, как ты покажешь этим людям все, что им нужно, зайди ко мне в кабинет.

Затем он с извинениями откланялся, заверив, что все так же готов отвечать на любые наши вопросы и содействовать во всем.

— Не хотели тебя подставить, парень, — сочувственно улыбнулся Майк.

— Все в порядке, детектив. Просто тут все немного помешаны на безопасности. Но вы, надеюсь, понимаете, что мы думаем примерно о тех же вещах, что и вы. Конечно, никто не говорит, что Катрина хотела отсюда унести, к примеру, образцы первых рисунков Одюбона.[70] Это место ее очень притягивало в хорошем, разумеется, смысле. Думаю, прежде она ничего подобного не видела.

Майк примостился на табуретке, стоявшей по ту сторону стола, где сидел Зимм.

— У вас с ней что-то было?

Молодой человек снова зарделся.

— Н-нет. Пару раз после заседаний комитета мы заходили в бар выпить по «Маргарите», но большее ее действительно не интересовало. Не со мной.

— А с Мамдубой? С ним у Катрины были особые отношения?

Зимм глянул на Майка так, словно тот спятил.

— С ним? Да он только о делах и думает. Знаете, что его сейчас больше всего волнует? Он готов испепелить того, кто содействовал Катрине в нарушении наших правил. Это его, скорей всего, обеспокоило больше, чем то, что она умерла. Музейный бюрократизм, пожалуй, будет похуже бюрократизма академического, а я между ними как между молотом и наковальней.

— Вам повезло, что вы не сталкивались с бюрократизмом государственным. Мы с Куп прошли по этому аду и, пожалуй, закаленнее вас. Да, и напоследок совет: знакомитесь с красоткой вроде Катрины и хотите преуспеть? Тогда закиньте своих пауков подальше. Особенно тех, что стоят у вашей кровати. — Майк поднялся с табуретки и оттолкнул ее ногой. — Мы хотели бы пройтись по тем закулисным местам, где ходила и Катрина. Увидеть ваш музей с той стороны, с какой его не показывают на школьных экскурсиях. Такое возможно?

Зимм, казалось, вдохновился этой идеей. Он наконец выпустил из рук банку с тараканами и поставил ее рядом с тарантулами.

— В следующем месяце у меня защита, так что скоро я отсюда отбываю. — Он выставил большой палец, как путешествующий автостопом. — В Чикаго, Музей Филда.[71] Меня берут помощником куратора отдела. Может, вам еще что-нибудь рассказать о выставке, пока мы тут?

— Вы можете узнать по инвентарному номеру музейного экспоната, где он в данный момент находится?

Энтомолог был рад возможности продемонстрировать перед нами свою компьютерную программу. Кликнув на перечень экспонатов в алфавитном порядке, он подождал, пока Майк откроет свой блокнот на нужной странице.

— Это экспонат из Метрополитен: 1983.752.

— Известняковый саркофаг, да? Вчера и Мамдуба просил его найти.

Майк кивнул, и Зимм развернул на экране монитора цветную фотографию саркофага. Древняя светло-бежевая гробница, показавшаяся в темени грузовика такой жуткой, сейчас выглядела почти элегантно. Саркофаг сняли на фоне музейных стен, выкрашенных под мрамор.

Пока Зимм зачитывал описание экспоната, мы с Майком рассматривали его изображение. Как и говорил Хэл Шерман, на саркофаге в несколько рядов были выгравированы фигурки самых разных животных, причем все детали тщательно прорисованы. Кого тут только не было, начиная с вепрей и гиен и заканчивая цаплями и слонами. И не случись ему оказаться при столь зловещих обстоятельствах в порту Ньюарка, этот саркофаг наверняка стал бы одним из лучших экспонатов выставки.

— Это в нем… э-э… как писали в газете, Катрину…

— Да, в нем. Что еще в его файле?

Распечатав на принтере два листа с информацией о саркофаге, Зимм поднялся с кресла и рассказал то, что еще знал по памяти.

— Этот саркофаг к нам впервые попал в декабре прошлого года. Тимоти Гейлорд, куратор египетского отдела, прислал его в качестве возможного экспоната, выставки.

— Куда его поместили на хранение?

— Где хранятся громоздкие вещи вроде него? Их размещают в подвале под корпусом ихтиологии.

— Почему там? — удивился Майк.

— Думаю, все дело в том, что там самый большой склад. Там к тому же и есть запасной выход к погрузочной платформе. Поэтому логично отвести именно то помещение для хранения тяжелых и крупногабаритных грузов.

Майк просматривал распечатку, сделанную Зиммом.

— Здесь не указано, когда саркофаг отсюда вывезли.

— Согласно этим данным его никогда и не вывозили.

— А можно как-то иначе проверить эту информацию? Скажем, запросить конкретную дату. Узнать, какие экспонаты вывозились, к примеру, в понедельник или вторник?

Зимм вернулся к компьютеру и ввел в поле поиска выбывших экспонатов две даты — «20 мая» и «21 мая».

— Похоже, один из наших грузовиков действительно вывез партию экспонатов, приготовленную для Смитсоновского музея. Но среди них ничего тяжелого. Птицы, раковины, моллюски.

— А неделю назад? — подсказал Майк.

— Да, есть. Тогда и грузовик был побольше. Видите? Эта партия экспонатов пятнадцатого мая была отправлена в Метрополитен. Тяжелые предметы из известняка там, кстати, тоже были. Может, это предметы, которые решили не демонстрировать на выставке? Саркофаг был не единственным. Кроме него, забраковали еще немало египетских реликвий. Хмм. И тут же индийская надгробная стела с изображением сцен из жизни Будды. — Он показал нам картинку, где принц Сиддхарта, ставший впоследствии Буддой, отправлялся на своем коне в путь, отрекаясь от сана.

Майк, заглядывая через плечо молодого человека, зачитывал вслух то, что видел на экране:

— Песчаник. Четырехфутовая статуя Ганеши, индуистского бога с головой слона, из Камбоджи. И бронзовая статуя Тесея, сражающегося с Минотавром. А что означают эти инициалы?

— Кто-то из боссов Метрополитен должен был расписаться в том, что их экспонаты возвращаются к ним назад. Это подпись заведующего отделом европейской скульптуры.

— Вот еще парочка отозванных египетских экспонатов, — заметила я.

— Что там?

— Гроб некоего парня по имени Кумнахт. И фальшивая дверь из мавзолея в Метжетии. Кто за них расписался?

Зимм навел курсор на подпись.

— Тимоти Гейлорд. Я распечатаю и этот документ.

Листы выползли из принтера, и Майк их сразу подхватил.

— Может, вас и это заинтересует? На прошлой неделе мы, похоже, отправили в Клойстерс еще один большой саркофаг. Восьмого мая. Принадлежал он мужчине по имени Эременгол, тоже из песчаника. Изделие из цельного камня, на подпорках в виде трех львов, у одного из которых из пасти торчит свинья. — Он, казалось, так увлекся изображениями животных, что напрочь забыл о нашей главной цели.

— Чья подпись здесь?

— Беллинджера. Гирама Беллинджера.

— Вы можете глянуть по своим каталогам, стоит ли где-нибудь подпись Катрины?

— Уже смотрел, для Мамдубы, — отозвался Зимм. — Нигде ее подписи нет. Это мог делать только кто-то из ее боссов. У Катрины тут не было права подписи.

— А если сопоставить разные документы, можно заметить, нет ли пропавших экспонатов? — предположила я. — Вдруг найдутся вещи, распоряжение об отправке которых не подписано, ну вроде нашего саркофага, а между тем они исчезли.

— Опять-таки, это уже делается для Мамдубы. Подобные операции обычно отнимают много времени, но у нас есть команда студентов, которые прямо сейчас и занимаются ревизией экспонатов. Пока не установлена судьба трех предметов, но то все мелочи. Их могли попросту стянуть. Вроде семидюймового серебряного кубка в виде оленьего рога, изготовленного в средневековой Германии. Подобные вещицы вполне можно вынести из музея тайком. Не сравнить с умыканием саркофага.

Майк поднялся.

— Покажете нам, где спят рыбы?

— Корпус ихтиологии? Конечно. — Закрыв за собой дверь, Зимм повел нас к знакомой крутой лестнице, по которой мы сюда спускались. — Прошу прощения за неудобство, но это единственный путь в подвал. Мы здесь вроде как отрезаны от остального здания. А вы нашли на теле Катрины следы чьей-то ДНК? — неожиданно спросил Зимм.

На лице Майка отразилось сильное удивление, впрочем, мое было не меньше.

— Вы еще что-то знаете об убийстве Катрины, кроме того, что прочли в газетах?

— Да нет. Я просто не в курсе, говорил ли вам Мамдуба, что в личном деле каждого из наших сотрудников хранятся образцы его генетического материала. Здесь каждый сдает анализ ДНК.

Мы слышали об этом впервые, причем такая идея мне даже в голову не приходила.

— В лабораториях мы, используя собственные методики, устанавливаем принадлежность разных животных к тому или иному виду и подвиду. Определяем сходство и различие между этими группами, выясняем, кому грозит вымирание. Наши знатоки пернатых вам точно скажут, в родстве ли пятнистая сова, что селится в горах, и та, что обитает всего в миле от нее, в Северной Калифорнии, или же первая стоит гораздо ближе к очень редкому виду мексиканских сов.

— Ну и какое это имеет отношение к вам, к ученым людям?

— А когда целыми днями сидишь за микроскопом, изучая образцы экспонатов, то, естественно, дышишь не только на предметное стекло, но и на сами пробы. Если мокрота, пот — в общем, какая угодно частица нас — примешаются к пробе, результаты исследования идут, считайте, насмарку. Вот потому у всех, кто работает здесь, берут пробу слюны. Я просто подумал, вдруг это вам будет интересно.

Подобная практика существует и в большинстве моргов и серологических лабораторий. Я должна была вспомнить о том, что к личному делу каждого человека, связанного с генетическими исследованиями, должен прилагаться анализ его собственной ДНК. И случись доктору Кестенбауму найти на вещдоках по делу Катрины хоть что-нибудь мало-мальски ценное для серологической экспертизы, это могло стать ему хорошим подспорьем.

Следуя за Зиммом, мы миновали несколько коридоров, подошли к очередной лестничной площадке и очутились у двери безо всяких опознавательных знаков. Он опять приложил к сканирующей панели персональный пропуск, и мы снова очутились на крутой лестнице, уходящей вглубь на четыре этажа.

Внутри лестничного колодца было темно, и Зимм, выйдя вперед, щелкнул выключателем.

— Сегодня многие взяли предпраздничный выходной. Но у меня тут есть пара друзей, к тому же я сам в этом отделе провел два сезона летних каникул, когда учился в университете. Так что, пожалуй, проведу вас, куда нужно.

По обе стороны коридора расположились небольшие лаборатории, заставленные аквариумами и стеклянными емкостями всех размеров. Это было огромное хранилище рыб, насчитывающее не меньше двух миллионов. Для каждой рыбы в аквариуме была предусмотрена необходимая для нее среда, в воду были добавлены соответствующие вещества. Все емкости были подписаны и аккуратно размещены на металлических роликовых стеллажах, словно книги в библиотеке.

— Что это за запах? — полюбопытствовал Майк.

— Который? Мертвых тканей? Консервантов? В музее повсюду витает запах смерти. Мы его, правда, научились маскировать.

Я просматривала метки, прикрепленные к рыбьим скелетам, белизна которых особенно резко выделялась на фоне скучно-серого подвального помещения.

— И как вы это делаете?

— Когда я впервые сюда попал в качестве интерна, привезли огромный остов кита, которого вынесло волной к берегу на Лонг-Айленде. Вонь стояла невыносимая. Тогда мой начальник послал меня в ближайшую аптеку и велел купить бергамотовое масло. Я скупил все, что там было.

— Напомните, что оно из себя представляет, — попросил Майк.

— Это экстракт из кожуры каких-то цитрусов. Запах бергамота напоминает смесь апельсина и мяты. Мы тогда просто намочили кучу тряпок и обернули ими наш экспонат, оставив его на время. Тут у каждого есть свои приемы. Иначе просто невозможно здесь работать.

Майк что-то записывал в блокноте. Скорее всего, делал памятку о том, чтобы попросить Кестенбаума провести экспертизу льняного покрывала, в которое было завернуто тело Катрины. Вдруг оно было пропитано каким-то раствором, способным скрывать запах разложения. Сладковатый аромат, распространившийся в фургоне, едва открыли крышку гроба, вполне мог оказаться именно запахом бергамота.

— Зимм, вообразите, что вы хотите кого-то здесь убить. Как бы вы это сделали? — Майк пытался выяснить, все ли служащие музея знают о запасах мышьяка. В прессе еще ничего не было сказано о причине гибели Катрины.

Молодой человек провел нас мимо рентгеновской лаборатории отдела ихтиологии в комнату, сплошь заставленную трехфутовыми аквариумами, где плавала всякая живность.

— У вас есть знакомый со слабым сердцем? Тогда подойдет электрическая каракатица. Африканская. Когда ее рассердить, она может выпустить заряд около трехсот вольт.

Коричневые усатые твари заметались в аквариуме, а самая настырная прилипла к стеклянной стенке носом, словно в подтверждение слов Зимма.

— А здесь хранятся образцы тканей для молекулярных исследований. — Он пересек коридор и включил свет в маленькой лаборатории, расположенной напротив той, откуда мы вышли. Там стояли два огромных бака с надписями «ОПАСНО». — Жидкий азот. Если хоть на минуту сунуть туда голову, наступит верная смерть от холода. Быстро, тихо и очень больно.

— А как от тела избавитесь? — поинтересовался Майк.

— Ну я бы мог его хранить в холодильной камере до тех пор, пока бы что-нибудь не придумал. Я ведь с насекомыми работаю, понимаете? А у нас редкие экспонаты не влезут в стеклянный сосуд. Разве что парочка гигантских жуков из джунглей Амазонии или Африки. Вам бы с ребятами из отдела млекопитающих поговорить. Им, кстати, недавно завезли новый обезжириватель.

— Это что?

— Подумайте, вы же детектив. Как они, по-вашему, очищают скелеты? У них есть специальная установка для обезжиривания, самой последней разработки. Туда хоть череп слона можно сунуть на пару дней, и на нем не останется ни крупинки жира. Однако, для пущей верности, мы им одалживаем кое-каких наших жуков, чтобы выгрызли то, что еще могло остаться. А уж потом экспонат помещают в криокамеру, где убиваются все микробы. После полной обработки экспонат получается чистеньким, как стеклышко.

Я не обращала внимания на полуденное урчанье пустого желудка. Окружающие экспонаты вкупе с рассказами молодого ученого напрочь прогнали всякий аппетит.

Потом Зимм повел нас дальше по длинному темному коридору, и мы еще один раз свернули за угол.

— Слышали про латимерию? — спросил Зимм.

— Нет.

— Это исчезнувшее звено в эволюции рыб. Несколько столетий подряд все, кто ни пытался ее отыскать, находили лишь окаменевшие останки. Ученые думали, что она вымерла пару миллионов лет назад. В длину латимерия достигала пять футов, имела очень необычное строение плавников и была живородящей. Но в 1938 году ее подобрал один трал у берегов Южной Африки. В том районе проводил исследования один молодой ученый, который зарисовал эту рыбину и отправил ее в наш музей. С тех пор она у нас и хранится.

— Та самая рыба?

— Да. Заспиртована.

— Почему сотрудники музея так часто используют это выражение?

— Потому что спирт один из лучших консервантов. Эта красавица, несмотря на почтенные шестьдесят лет, выглядит так, будто ее только что выловили из океана. Все благодаря семидесятипроцентному раствору этилового спирта. — Сказав это, Зимм еще раз повернул за угол, и мы оказались в просторной комнате.

— Смотрите. Вот ее усыпальница.

Мы оказались перед шестифутовым металлическим резервуаром с навесной крышкой. Три фута в ширину, два в высоту, а емкость такая, что в нем вполне могла бы разместиться не только доисторическая рыбина или крупная акула, но практически любой из моих знакомых.