Ковры под псевдонимом

ПОЕДИНОК

…Он еще не родился, когда девятнадцатилетняя Аня Кострикина впервые в своей жизни вышла на работу… Стоял непереносимо тяжкий сорок первый год. Сжав кулаки, с винтовкой наперевес Москва поднималась навстречу врагу.

Аня попала не в медсанбат, не в зенитчицы, не в партизаны, как многие ее сверстницы, а на швейную фабрику «Большевичка». Здесь тоже работали на войну, и она, с детства приученная к исполнительности и дисциплине, восприняла свои новые обязанности как долг перед страной. Такой же, как воинский. Только не сопряженный с опасностью. И значит, не было у нее права работать вполсилы. Девушка вложила в работу все, что могла — энергию, изобретательность, горячее сердце. Никогда не смотрела на часы в ожидании конца смены, никогда не довольствовалась вчерашним успехом.

Жилось трудно, бывало голодно и холодно, но, вслушиваясь в горестно-тревожные сводки Совинформбюро, Аня уже не думала о своих бедах. Сцепив зубы, она еще яростней приникала к швейной машинке, и стрекот ее казался ей пулеметной очередью по врагу. И шли, шли из-под рук Ани солдатские гимнастерки: десятками, сотнями. Ее хвалили, ставили в пример, она только смущенно улыбалась: а как же иначе?

…Когда он родился, в послевоенные месяцы сорок пятого, у нее за плечами уже был солидный трудовой стаж, медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». И стаж невзгод и лишений, о которых не любила вспоминать. Ведь такое пережила не одна она — миллионы.

Потом Кострикина много лет работала в скромной должности чертежницы в Гидропроекте. Должность-то скромная, но люди из проектных организаций отлично знают, как много зависит от чертежницы. Стоит ей чуть замешкаться с заданием — и «горит» план, где-то тормозятся строительные работы.

Именно к ней в трудные минуты обращались за содействием, знали, что не откажет, не будет оговаривать ни дополнительной платы, ни отгулов, ни других льгот. Надо так надо. Сделает быстро', весело, а главное — качественно. В ней была такая органическая потребность — помогать людям, не ожидая ответной услуги.

Незаметная и тихая работа чертежницы так же незаметно сказывается на здоровье. Вроде бы никаких физических усилий (не шахта ведь, не лесопилка, не горячий цех), а поди ж ты. Почувствовала Анна Степановна после многих лет труда, что неладно у нее со зрением. Сдают глаза. И как ни привыкла она к коллективу, как ни хотелось бросать привычное дело, но пришлось. Врачи сказали твердо и непреклонно: меняйте род занятий, чтобы не так напрягались органы зрения.

И вот стала Кострикина кассиром в ювелирном магазине «Рубин». Работала не каждый день, и можно было уделить больше внимания семье, как-никак у нее двое сыновей, за сорванцами нужен глаз да глаз, иначе беды не оберешься. Конечно, муж, Николай Венедиктович, помогал. И ребята росли добрыми, работящими, прилежными — в мать и отца.

…Он уже тоже рос, Павел Дзубан, рождения 1945 года, 12 ноября. Запомним это число. Потому что через тридцать четыре, года, на следующий день после именин, скрестятся пути Дзубана и Кострикиной. Скрестятся, чтобы… Впрочем, о том попозже. А пока еще мальчик Павел из Донецкой области просто ходит в школу, получает отметки за знания и поведение, не очень высокие, но и не такие уж низкие. Так себе, средние.

Он несколько, мрачноват и замкнут, почти ни с кем из сверстников не играет, не шаловлив, не задирист, не злоблив. Только вот чужие успехи словно как бы огорчают его, наводят на него грусть. Он мгновенно вздыбливается, весь превращается в туго сжатую пружину, готовую к действию. Он может вдруг больно щелкнуть по лбу товарища, радующегося только что полученной пятерке, а может с остервенением засесть за учебник и назавтра тоже «отхватить» отличную отметку. Он вообще упорен, в нем чувствуется сила воли. Уж если чего надумал, ни с чем не посчитается, пока своего не добьется. Про таких говорят: с характером парень. И характер этот не только в детстве, но и в отрочестве ни на что плохое не был нацелен.

Потом Дзубан окончит восемь классов, пойдет в училище, приобретет специальность электрослесаря. И снова не проявит себя ничем хорошим. Все время будет недовольным. Поработает на шахте и махнет из Донбасса в Севастополь. Поступит на завод, но и там окажется в середняках, с обидой считая, что люди не замечают его исключительности.

Его снедают мелкое честолюбие и огромное самолюбие. Они заполняют его душу, становятся главным и единственным двигателем его жизни.

Честолюбие, если оно заставляет честно и упорно трудиться, никого не отталкивая, не оскорбляя, и идет на пользу обществу, если оно не замешано на яде корыстолюбия и эгоизма, может дать хорошие плоды. Оно может помочь человеку полнее раскрыть его способности и направить их на служение доброму делу. Тогда ты растешь сам и содействуешь росту других.

Но беда, если это «честолюбие» без чести и берегов. Именно таким оно было у Дзубана. Он даже учился не столько для того, чтобы обрести знания, профессию, сколько для того, чтобы выдвинуться, богато жить, ни в чем себе не отказывать. И план его был таков: десятилетка — университет, поступление в который облегчалось наличием рабочего стажа, аспирантура, защита диссертации, а далее «стрижка купонов».

Всю жизнь жаловавшийся на невезение, он не заметил, насколько ему повезло с поступлением на философский факультет МГУ. Подумать только: десятки, сотни юношей и девушек, успешнее его сдавшие вступительные экзамены, не были приняты, а он со своим крохотным шахтным и заводским стажем и еще меньшим производственным вкладом сразу стал студентом. Как же — рабочий класс! И трудовая книжка есть. А что не больно утруждал себя, искал, где легче работать и больше «зашибать», из записей не проступало.

В университете все так же напролом шел к цели. Если общественные поручения мешали — по боку поручения. Надо было зацепиться в столице — женился на москвичке, причем не отличался верностью и предпочитал оправдываться кулаком. Но промахнулся. Потому что для дальнейшего продвижения к аспирантуре ему следовало, по его мнению, обязательно вступить в партию. Но в тот самый момент, когда приблизилось заседание партийного бюро, некоторые подробности его семейного «быта» стали известны, и коммунисты вполне справедливо сочли, что ему не место в их рядах.

Любопытная вещь: после окончания МГУ Дзубан за шесть лет сменил четыре места работы и три раза место жительства; он сделал еще одну попытку проникнуть в партию и снова получил отказ. Знающий свое дело социолог, он был инертным во всем, что касалось этого дела. Предпочитал оставаться в тени и в общественной работе. Был нелюдим, неконтактен. Держался особняком. На деловых совещаниях о работе других говорил высокомерно, с оттенком презрения. Критику в отношении себя отметал, считая ее необоснованной придиркой. Становился все подозрительней, со скрежетом в зубах воспринимал чей-то успех, повышение по службе и даже небольшое увеличение зарплаты. Так было во ВНИИ синтетических жирозаменителей, так было на одном из сталепрокатных заводов, во ВНИИ охраны труда в сельском хозяйстве, так было и в сельской школе, куда он ушел преподавать историю и обществоведение.

…Анна Степановна Кострикина с места на место не бегала. Сидела в своем «Рубине» и аккуратно вела кассу, не лезла вперед, не красовалась, а добросовестно выполняла свое дело изо дня в день. И стоило ей заболеть, как всем товарищам по работе становилось неуютно.

Много радостей доставляли сыновья. Серьезно относились к учебе, как могли помогали родителям по дому.

Когда Анну Степановну выдвинули на работу в магазин самого высокого разряда — «Малахитовую шкатулку» на Калининском проспекте, где и зарплата повыше и почету побольше, коллектив «Рубина» устроил ей торжественные проводы. Даже всплакнули на прощание.

Шел 1976 год…

…Примерно в это самое время Дзубан в заводском общежитии нашел, по его словам, под матрасом револьвер системы «наган» с пятью патронами. Инженер-социолог Дзубан не опешил, не кинулся в милицию. Он бросил сверток в урну, прикрыв сверху мусором, чтобы никто другой не заметил, и ушел на работу. Чуть позже вернулся за ним, в ближнем лесу осмотрел наган, смазал его, аккуратно завернул в целлофан и зарыл в приметном месте.

Без малого три часа провели мы во время предварительного следствия с Дзубаном. Но так и не получили внятного ответа на вопрос, зачем ему понадобился револьвер.

— Вы знали, что незаконное хранение и ношение оружия — уголовно наказуемое деяние?

— Знал… Но сдать боялся. Начнут спрашивать, интересоваться, неприятностей не оберешься.

— Допустим… Но вы могли бы его просто выбросить куда-нибудь, кинуть в речку, наконец, чтобы соблазна не было.

— Кто же выбрасывает такую вещь? — вполне искренне восклицает Дзубан и, вопреки привычке мало говорить, начинает пространно обосновывать свою точку зрения: — Нас ведь с детства влекут военные игры. Мальчикам покупают игрушечные пистолеты, автоматы, танки. А тут не игрушка, а настоящее оружие. Какой нормальный мужчина, — он так и сказал, с ударением на слове «нормальный», — выбросит его?

Потом он почти точь-в-точь повторит это в суде. Вторая его бывшая жена в свидетельских показаниях отметит, что он любил стрелять, при каждом удобном случае забегал в тир и с упоением бил по мишеням. Бил метко.

Почему, спросите, вторая жена и тоже бывшая? Потому, что женился вторично, а через пять лет оставил и эту семью, где рос сын, которого, как уверяет Дзубан, он безумно любит. Почему? Плохая жена?

Идут объяснения столь же путаные, сколь и нелепые. Видите ли, при его способностях они жили очень скромно. Он чувствовал себя неудачником: зарплата — средняя, должность маленькая, тогда как некоторые его однокурсники (следует пренебрежительная мина) — давно защитились. А он, такой толковый, умный, знающий, несколько раз пытался, не оценили по достоинству.

По его мнению, кругом все худо. Прямо безысходность сплошная. Ему не дают того, что он заслуживает. Разве это жизнь — триста с чем-то рублей на троих? Коль так, то и семья не нужна. Зачем неудачнику жена, ребенок?

Заметьте, молодой, неплохо устроенный специалист Дзубан именует себя неудачником. Государство учило его, что недешево обошлось обществу, он же еще ничего для государства не сделал. Зато получать хочет. Причем (пусть простят мне юридическую терминологию, она в данном случае будет уместной) в особо крупных размерах. И наиболее короткий путь к этому он видел через аспирантуру, неважно какую и где — в институте социологических исследований, управления или сельского хозяйства. Дзубан легко менял профиль своих научных интересов, особой приверженностью к определенной теме не отличался. Да и не было у него любимой темы, кроме денежной. Наверно, поэтому за два года только один раз прислал «любящий отец» сыну сто рублей.

Честолюбие и корыстолюбие продолжают его глодать, истачивают душу, порождают метастазы в совести. Он еще больше замыкается, смотрит на всех исподлобья.

Работая в сельской школе, он жил в учительском доме одиноким волком. Ни с кем не общающийся учитель — это не только противоестественно, это страшно. Ибо нельзя предвидеть, что такой человек может натворить. Дзубан и «творит»: то по собственному усмотрению, вопреки приказу, закрывает пионерский лагерь, то, как гласит официальная характеристика, «совершает действия, наносящие урон охране здоровья и жизни детей», то поражает всех очередным антипедагогическим поступком.

В суде выступали люди, знавшие его по учебе, работе, общежитию. Давали показания бывшая жена, двоюродный брат, из квартиры которого он уходил на задуманное «дело». Адвокат в полном соответствии с законом и с возложенными на него обязанностями старался своими вопросами к свидетелям высветить хорошие черты в характере, облике подзащитного. Люди мало знали о нем хорошего — он перед ними почти ничем не раскрылся. Ну, любит сына. Начитан. Имеет силу воли, даже огромную. Знает немецкий — читает в подлинниках. И все.

При ближайшем рассмотрении кое-что из этого оказывается позой, игрой на публику. В том числе и любовь к сыну. Сила воли, как говорят математики, — с отрицательным значением. Да, читал специальную литературу, но не бескорыстно. Предпочитал детективы, в том числе и на немецком языке. При обыске изъяли последнюю книгу, которую он читал: «Убийство без мотивов». Как заявил в суде, — пересмотрел почти все детективные фильмы. Последний «Похищение «Савойи» — примерно за час до совершения преступления.

Читал и смотрел не как все, а словно ученик, который штудировал пособие по криминальным делам. Старательно подмечал и анализировал ошибки взломщиков, убийц, грабителей. Мысленно называл их последними дураками за то, что попадались на пустяках.

…Анна Степановна Кострикина воспринимала такие вещи по-иному. Старший кассир ювелирного магазина «Малахитовая шкатулка» Зинаида Трофимовна Никоненкова вспоминала на страницах газеты «Советская торговля»: «И вот что еще не могу я забыть. Однажды в обеденный перерыв заговорили мы об одном телевизионном детективе, в котором кассиршу грабят. Стали обсуждать, как бы мы повели себя в подобной ситуации, шутили, конечно. А Анна Степановна вдруг тихо так и совсем серьезно говорит: «А я, девочки, ни под какой угрозой деньги казенные не отдала бы».

Этот разговор имел свое продолжение в доме Кострикиных. И там она точь-в-точь повторила слова, сказанные своим коллегам. Человек цельный, честный, она везде и со всеми оставалась сама собой.

…За несколько дней до дня своего рождения Дзубан еще раз не прошел в аспирантуру и опять винил тех, кто не признавал в нем гения. Был мрачен, зол на весь мир, кому-то из знакомых даже ляпнул, мол, все кончено для него. Тридцать четыре года — и ничего не сделано для бессмертия, а главное — для обогащения. Позер и любитель играть чужие роли, на этот раз он изображал человека, готового к самоубийству.

Естественно, он не радовался, как это бывает в день рождения, а вспоминал свои «неудачи». Поскольку не имел друзей и приятелей, пребывал в одиночестве. Всячески взвинчивал себя и еще больше сатанел. Он всегда тяжело переносил дни именин. Вот достиг бы чего, имел деньги, собрал бы гостей…

И тут в его голове возникла мысль «взять» кассу ювелирного магазина.

…Тем же вечером одна из работниц «Малахитовой шкатулки» позвонила заболевшей накануне Кострикиной, справилась о ее здоровье. Среди прочих новостей сообщила, что одну из кассирш увезли неожиданно в больницу. Значит, завтра некому работать. Конечно, никому и в голову не приходило, чтобы именно Анна Степановна заменила ее — ведь она тоже нездорова. Но она сама решила: «Выйду завтра на работу. В конце концов чувствую себя получше, надо подсобить».

Между прочим, она была далеко не здорова. Ведь Кострикина (об этом знали только самые близкие) не случайно два года пребывала на инвалидности. И вот уже доработала до пенсии. Решила еще два месяца потрудиться в своем коллективе.

Тринадцатого ноября она отправила утром своих ребят на учебу, накормила мужа и поехала на Калининский проспект. Ей, палочке-выручалочке, конечно же, были рады и очень благодарны.

…В то утро он извлек из чемодана наган и зарядил его пятью патронами. Специальный чехол для хранения оружия, сшитый им весьма изобретательно, он оставил на квартире у двоюродного брата, где обитал в последнее время. Взял кусок бельевой веревки, один ее конец привязал к кольцу рукоятки нагана, другой — к брючному ремню. Сунул револьвер за пояс, вышел из дома и направился по заранее продуманному маршруту. Это он потом будет уверять следствие и суд, будто ничего заранее не намечал, никакого умысла не имел.

Сначала Дзубан погулял, настраивая нервы. Впрочем, они у него не шалили. Встал в очередь за мандаринами.

В два часа дня он сидел в кинотеатре «Пламя», в темноте наслаждался мандаринами. Всласть, в полное свое удовольствие. Он их очень любит. После сеанса зашел в кафе, прихватив с собой четвертинку, плотно пообедал. Заказал еще полстакана джина. Наверно, все-таки внутреннее напряжение сказывалось, потому что опьянения не почувствовал: на ногах стоял твердо.

В семнадцать сорок пять Дзубан в солнцезащитных очках, в перчатках, с черной хозяйственной сумкой в руке пересек улицу по подземному переходу и вошел в магазин «Малахитовая шкатулка». Народу было порядочно.

Примерно в восемнадцать он поднялся на второй этаж. Старший продавец Валентина Иванюгина была в нескольких шагах от кассы, где сидела Кострикина. Она обратила внимание на человека в темных очках, проследила за ним взглядом и увидела, как он подошел к кассе и что-то сказал Анне Степановне. В руке у Дзубана блеснуло оружие. Он крикнул: «Буду стрелять! Давай деньги!..»

— Вы что, шутите? — чуть отстранилась Кострикина. Но грабитель не шутил. Изо всех сил он рванул тонкое полистироловое ограждение кассы и громко повторил: «Давай деньги, иначе стреляю! — И, направив револьвер в сторону растерявшихся покупателей, несколько раз повел им по лицам застывших от ужаса людей. Еще скомандовал: — Стоять всем на месте!»

Валентина хотела было броситься в дверь, что была за ее спиной, но Дзубан, разгадав ее намерение, повернул к ней пистолет: «Стоять!»

Все остальное длилось не более трех минут. В напряженной тишине Анна Степановна успела закрыть кассовый аппарат с деньгами, отбросила кинутую ей черную сумочку и, чуть отстранившись от упершегося ей в бок нагана, нажала кнопку тревоги. Раздался резкий сигнал, и тотчас же Дзубан дважды нажал спусковой крючок. Выстрелы показались Вале не более чем ударами хлопушки, однако, увидев, как оседает Анна Степановна, все поняла.

Дежуривший в магазине старший сержант милиций Владимир Барсков принял сигнал и опрометью бросился в торговый зал на первом этаже. Там (он в мгновенье оценил обстановку) было все спокойно. Секунда — и Володя на лестнице, ведущей на второй этаж. К ней бросился и Дзубан. Они шли навстречу друг другу, два молодых человека, почти ровесники, — бандит и милиционер. Держа пистолет в руке и не рискуя выстрелить, чтобы случайно не попасть в людей или не подставить их под встречный огонь грабителя, Барсков побежал зигзагом. Он чувствовал, что сейчас последует выстрел, и таким маневром хотел избежать попадания. Дзубан действительно выстрелил — раз, другой. Но Володя выбил у него из рук оружие. Пришедшие в себя покупатели бросились к нему на помощь, а Дзубан все еще остервенело боролся, пытаясь дотянуться до нагана.

Тут, наверно, самый момент сказать о бельевой веревке, привязанной к оружию. Помните о ней? Дзубан предусмотрел возможность борьбы в магазине: если пистолет выбьют из рук, он не укатится далеко, а повиснет на веревке. Раз — и ты снова при оружии. Однако веревку успели оборвать. Грабитель был задержан.

«Скорая» примчалась с невероятной быстротой, но Анне Степановне уже не удалось помочь. Она скончалась на месте, выбрав единственно возможный для себя шаг — не отступить перед угрозой смерти.

…Только потом Барсков с удивлением заметил на своей груди кровь. Ранен, а он и не почувствовал. К счастью, пуля не причинила серьезных повреждений. Через три недели он покинул больницу.

Родина высоко оценила подвиг Анны Степановны Кострикиной. Она посмертно награждена орденом «Знак Почета». Ордена Красной Звезды был удостоен сержант милиции Владимир Барсков.

…Павел Дзубан в те дни давал показания в следственном изоляторе. Отнюдь не чистосердечные. Не раскаивался в том, что убил кассира и ранил милиционера. Рисовался до конца. На следствии и в суде он играл роль человека, якобы стремящегося только к истинному восстановлению хода событий. К истинному — в его понимании. Он продолжал твердить, что не собирался никого убивать. А что касается денег, то ему, видите ли, и нужно-то было всего пять тысяч, чтобы… поступить в аспирантуру. Он и эту свою мечту опоганил. Шел к ней преступным путем: ведь и взятка — уголовное дело.

— Я не хотел убивать, хотел только попугать оружием, — твердил Дзубан как заученный урок.

— Но тогда не стоило заряжать наган пулями.

Молчание. Потом новая версия:

— Все равно не хотел убивать, — только вывести из строя, чтобы убежать.

— Зачем же было стрелять. Вы слышали сигнал тревоги. Можно было бежать, не открывая огня.

И на вопросы следователей и судей — умные, толковые, прямые — он отвечает изворотливо, путано. Ищет лазейки, чтобы избежать сурового наказания.

…После трехдневного судебного разбирательства Дзубан приговаривается к исключительной мере наказания. Людей полон зал. Они ждали именно этого. Но выходили все удрученные, подавленные. Почему?

Великий педагог Василий Александрович Сухомлинский не случайно писал, что нравственное начало, которое надо утверждать в каждом человеке, — это прежде всего способность относиться к человеческой жизни как к величайшему богатству, способность беречь и оберегать чужую жизнь.

Дзубан ни в грош не ставил чужую жизнь в силу своей нравственной убогости. Он никогда не научился бы ценить ее и беречь. И поплатился именно за это.