Ковры под псевдонимом

ПОДСУДИМЫЕ И СВИДЕТЕЛИ

Заместитель директора по экономическим вопросам одного из машиностроительных заводов на Дальнем Востоке Владимир Николаевич Листовкин выразил пожелание получить ко дню рождения в подарок цветной телевизор. Будь оно высказано в тесном семейном кругу, никто не осудил бы его. В конце концов, может быть, у Листовкиных так принято.

Но дело в том, что подарочный демарш был сделан им не жене и не детям, не родителям, а своей подчиненной — заместителю начальника отдела труда и заработной платы Раисе Ивановне Жирковой. И Жиркова не возмутилась столь бесцеремонным вымогательством, а приняла заказ и бросилась немедленно его выполнять. Если вы подумали, что она пошла с подписным листом по друзьям Листовкина и наиболее близким к нему сослуживцам, то глубоко ошиблись. Такое действие, конечно, с точки зрения закона или даже морали чистым не назовешь, но оно все-таки не наносит ущерб государству.

Раиса Ивановна решила финансовую проблему по-своему. Так, как решала ее до этого уже много раз: составила фиктивный аккордный наряд на якобы выполненную работу, включила в него наиболее доверенных трех человек, оценив «труд» каждого в четыреста рублей. Те честь по чести расписались в соответствующем платежном документе, получили деньги и тут же вручили их Жирковой. Благо, заранее были уведомлены о целевом назначении отпущенных сумм.

Не дрогнувшей рукой заместитель директора лично утвердил к оплате лихо сработанный наряд, а Жиркова, взяв машину, ринулась по магазинам в поисках презента. Цветных телевизоров в продаже к тому моменту не оказалось. Поначалу Раиса Ивановна чуть не пришла в отчаяние, но, трезво поразмыслив, нашла подходящий эквивалент — не по цене, так по престижности. В ювелирном магазине под витриной сверкали золотые запонки. Чем не подарок? Выложив четыреста рублей, она приобрела их, а затем вместе с другими присутствовавшими на торжестве руководителями экономических служб завода вручила имениннику непосредственно за праздничным столом.

Замена огорчила руководящее лицо. Видимо, поэтому он после дня рождения не раз напоминал подчиненной о своих несбывшихся надеждах и остатке неиспользованной суммы. Но Жиркова недаром слыла толковым экономистом. Наведя справки, она отправилась в Хабаровск, где купила все-таки цветной телевизор стоимостью в 790 рублей, каковой был незамедлительно доставлен Владимиру Николаевичу на дом. «Подарок» настолько обрадовал Листовкина, что ему и в голову не пришло справиться у Жирковой, сумела ли она уложиться в смету: ведь четыреста рублей уже ушли на запонки. А тут еще дорожные расходы, погрузка, выгрузка, доставка…

Впрочем, заместитель директора прекрасно знал, что его подчиненная не осталась в накладе. Ведь незадолго до «служебной» командировки в Хабаровск она состряпала, а он утвердил очередной липовый наряд на 850 рублей. Так что, произведя в уме несложные вычисления, Листовкин быстро сообразил: Жиркова на этой операции с двумя нарядами, одним телевизором и одними запонками «заработала» чистых 860 рублей. Но, будучи человеком широкой натуры, не стал мелочиться. Не из его же кармана произошла финансовая утечка — из государственного, с которым он не привык церемониться.

Началось это давно, с тех пор как он нашел казавшийся ему бездонным и почти неподдающимся контролю источник обогащения, а также сообщников, количество которых постепенно росло и в конечном счете составило шестнадцать человек. Каждый из них так или иначе имел отношение к выплате средств на предприятии и мог доступными ему способами запутать любую ревизию, сбить с толку самых придирчивых экспертов ради того, чтобы урвать лишний рубль, за чужой счет построить свое мещанское благополучие.

Листовкин имел наметанный глаз на людей слабых, морально неустойчивых, ущербных, уже заранее готовых пойти на любую подлость сразу после некоторой обработки, нажима. Он был хитрым ловцом душ, когда надо — добреньким, мягким, а когда и достаточно жестким, даже беспощадным. Где нахрапом, где исподволь он из их среды вербовал себе сообщников, преимущественно среди тех, кто имел касательство к денежным выплатам и чья жадность, иногда вопреки их воле, проявлялась, как проявляется порой замытое на видном месте пятно. Так со временем созрел сговор группы начальников разных рангов — от старшего инженера-социолога отдела труда и заработной платы А. Н. Фонова до заместителя директора завода по общим вопросам Н. В. Макова. Во главе стоял Листовкин, числившийся на предприятии, так сказать, в двух ипостасях. Об одной уже шла речь. По другой он длительное время ходил еще и заместителем председателя профкома.

Среди ближайших доверенных были Ю. А. Ликин — начальник лаборатории научной организации труда и управления производством, дважды судимый Ж. Я. Кушка, ведавший автоматической системой управления производством (АСУП), уже упоминавшаяся Р. И. Жиркова, С. И. Евкин — начальник ЭВМ отдела АСУП, А. И. Овинков — начальник отдела труда и заработной платы, Л. Г. Гатчик — начальник бюро нормативов в этом отделе. Были и другие, они действовали как бы во втором эшелоне, и, в зависимости от обстоятельств, выдвигались Листовкиным то на первые роли, то на роли типа «кушать подано».

Это уголовное дело к разряду лихо закрученных детективов с головоломными комбинациями не отнесешь. Напротив, оно скучно и однообразно, как может показаться скучным и однообразным бухгалтерский отчет, скажем, учителю пения. Тем более что в нем действительно преобладала бухгалтерия, но та, которая делается негодными средствами. И строилась она по одному «скучному», раз и навсегда открытому преступниками шаблону — составлялись фиктивные наряды, платежки и иные документы, по которым Листовкин и другие получали (иногда сами, иногда на подставных лиц) определенные суммы и присваивали их. Месяц за месяцем — в течение нескольких лет. Часть документов постепенно уничтожалась, часть подменялась, подчищалась, маскировалась, пудрилась, дабы случайный контроль не обнаружил аферы. Впрочем, проверки бывали настолько поверхностными и деликатными, что почти никогда ничего не вскрывали.

Может быть, на первых порах, когда Листовкин только начал запускать руки в государственный карман и по неопытности делал это без той филигранности, которую он отработал позже, его и можно было схватить за руки, разоблачить, но никто к этому, похоже, не стремился. Те, кому по штату положено было контролировать расходование средств на оплату труда, выдачу премий и других видов материального поощрения, особую дальнозоркость и служебную прыть не проявляли — то ли по халатности, то ли из нежелания наступить на мозоль первого на предприятии специалиста по экономике. Приходящие со стороны ревизоры придирчивости тоже не проявляли. Вероятно, чувствовали себя в гостях, где, как принято в приличном обществе, негоже быть чересчур въедливым. А может, хозяева оказались очень гостеприимными, неудобно было платить им черной неблагодарностью.

Рассказывают, однажды поднялась паника в связи с приездом какой-то комиссии из Всесоюзного промышленного объединения «Союзлитмаш». Зачем? По какому вопросу? На всякий случай поручили начальнику отдела кадров Г. Г. Патину состряпать очередной фиктивный наряд. Состряпал. Получилась кругленькая сумма в 1500 рублей. Остались ли гости довольными, прошел ли прием в теплой и дружеской обстановке, до конца и не выяснено. Но точно известно, что никаких непорядков на заводе и на сей раз не обнаружили. Ну, нет их, и все тут. Прямо-таки полный ажур.

Ясно, что упущенное в самом начале уже не могло стать достоянием гласности позже, когда Листовкин оброс сообщниками, заматерел, стал действовать хитрее, обдуманней, нашел средства и методы маскировки преступления. Правда, эти средства и методы не были такими уж сокрытыми, чтобы их невозможно было обнаружить. Для специалистов, добросовестно относящихся к своим обязанностям, тут не было особых трудностей. Смогли же пять следователей Комсомольска-на-Амуре и Хабаровска даже спустя годы распутать все ниточки, найти концы и всех причастных к хищениям.

Ущерб, нанесенный государству группой Листовкина, составил несколько десятков тысяч рублей. К счастью, не безвозвратный. Потому что благодаря своевременным мерам, принятым работниками правоохранительных органов, его удалось почти полностью возместить за счет конфискации у подсудимых вкладов на сберегательных книжках, наличных сумм и ценностей, принадлежащего им имущества. Остальное им придется погашать, работая в исправительно-трудовых учреждениях, куда они направлены на длительные сроки по приговору суда.

Когда заходит речь о сроках, читатель, возможно, сетует на авторов за то, что они не называют всех прошедших по делу лиц и не указывают точное количество лет, которое им придется быть вне общества. Но, право же, есть ли надобность приводить иной раз весьма длинные списки осужденных. Главное не в этом — в неотвратимости наказания. Неотвратимости! В этом социальный и политический смысл правосудия.

По совести говоря, речь об этом зашла не столько для того, чтобы избежать возможных упреков со стороны читателей, сколько для того, чтобы отвлечься на время от преступников из группы Листовкина и перенести акцент на нечто другое, от чего тоже зависело ее своевременное разоблачение. На наш взгляд, это «нечто» настолько важно и настолько принципиально, что без него все здесь рассказанное будет выглядеть документом с зачеркнутыми строчками: смысл его в общем и целом ясен, а вот определенные частности, не менее существенные, затерялись. Да и многое осталось невыясненным.

Начнем с того, что Листовкин и его приближенные сочиняли аккордные и иные наряды не только (добавим и не столько) на самих себя, сколько на подставных лиц, которые, расписавшись в ведомостях, смиренно возвращали полученные деньги либо заместителю директора по экономическим вопросам, либо кому-нибудь из его шайки. Таких, как ни прискорбно, было немало. То и дело мелькают фамилии людей, оказывавших услуги «фирме». Безвозмездно, из желания угодить, порадеть начальству.

По делу опрошено более трехсот свидетелей, и каждый из них — каждый! — мог своевременно разоблачить преступников. Мог, но не торопился. На вопрос, почему молчали, беспомощно разводили руками, либо ссылались на то, что мы, дескать, «люди маленькие», «нам вступать в борьбу трудно, того и гляди съедят». Такая, понимаете, «философия», обывательская, негражданственная, трусливая.

Правда, так поступали не все. Зоя Алексеевна Головко, преподавательница местного политехнического института, в течение трех месяцев проходила стажировку в плановоэкономическом отделе Амурлитмаша. По месту работы за ней, разумеется, сохранялась заработная плата. Но то ли от широты души, то ли в надежде, что Головко может ему пригодиться в будущем, Листовкин повелел начислять ей зарплату и на заводе. Сумма за три месяца собралась солидная — почти 600 рублей. К удивлению людей, привыкших измерять порядочность в деньгах, Зоя Алексеевна от неположенных денег отказалась. И твердо стояла на своем.

Что ж, проверку на честность она прошла. Но прошла, мы бы сказали, наполовину. Ей осталось, казалось бы, сделать еще один шаг — поставить кого следует в известность о попытке за счет государства проверить ее на чистоплотность. Зоя Алексеевна, повторяем, сама ничем не позволила себя запятнать, и тут мы не можем предъявлять к ней никаких претензий. Тут она чиста. Но чиста ли она в том, что побоялась или не решилась (не хотела руки марать, считала такой поступок недостойным) просигнализировать о непорядке… Чего тут больше: наивности или гражданской инфантильности, бесхребетности или равнодушного отношения к охране народного достояния?

Но как быть с другими, с теми, кто совсем не противился злу. И не только не противился, но своим непротивлением способствовал преступлению. Скажем, Анатолий Яковлевич Заков — специалист, отвечающий за выполнявшуюся во внеурочное время работу по заданию двух институтов Москвы и Волгограда. Трудилось под его началом девятнадцать человек, которых он знал наперечет, ибо постоянно сталкивался с ними по службе, выяснял какие-то детали, спорил, ругался, заставлял переделывать неправильно или плохо сделанное. Словом, досконально и точно ведал, кому и что причитается. Однако в ведомость каким-то образом попали Листовкин и Овин-ков. Что же Заков? Возмутился, поднял шум? Ведь суммы бездельники отхватили немалые — почти по 700 рублей. Нет, Закову подобная несправедливость не показалась дикой. Он с ней молча согласился. Из каких побуждений — не смог объяснить ни следователям, ни суду.

Допустим, что Заков, получив за свои труды положенные ему деньги, в силу пассивного отношения ко всему, что делается вокруг него, не стал докапываться до истины или не заметил подлога. Но работники Ленинградского отделения института «Гипростанок» Зинаида Алексеевна Усова, Валентина Ивановна Розова, Николай Николаевич Ляев, Владимир Дмитриевич Туз и Михаил Павлович Кратьев пребывали за многие тысячи километров от Комсомольска-на-Амуре и не могли не сознавать, что с такого расстояния работать на Амурлитмаше можно разве только в научно-фантастических романах, авторы которых уже научились создавать человеческие аналоги и поселять их одновременно в разных населенных пунктах. Почему же их не смутили деньги, полученные за работу, которую они выполняли в Ленинграде в силу служебных обязанностей и за которую им исправно платили в родном городе? Ведь макет модельного цеха для ВДНХ выполнялся на договорной основе при наличии специальной сметы, включавшей в себя и пункт о заработной плате. Тогда в чем дело?

А дело в том, что на заводе отвечал за свой участок Ликин и, желая показать перед Минстанкопромом СССР свое рвение и обеспечить заказ как можно скорее, он решил «стимулировать» ленинградских исполнителей дополнительным заработком, для чего зачислил названных граждан в штат завода… художниками. Обошлось это предприятию свыше трех тысяч рублей, которые без тени смущения и получили ленинградские специалисты. Получили, считая такое в порядке вещей, ни минуты не поколебавшись. Совесть при этом не то что не заговорила, но даже не зашептала. Она осталась глухонемой.

Помалкивала и совесть работников отдела АСУП Александра Николаевича Панова и Владимира Павловича Тюгова, когда они, выполняя по договору не входившую в их служебные обязанности работу по ремонту клавиатуры ЭВМ, расписались за 1222 рубля и 917 рублей с копейками. Соблюдая джентльменский уговор, они отсчитали себе обусловленную сумму, а остальные деньги вручили Евкину. Наверно, при этом считали себя людьми слова, людьми чести. Как же, не обманули старших, не подвели, не отказались отдать разницу… А могли… Кто бы осмелился протестовать, требовать?

Тюгов, так тот был очень доволен. Он платил алименты, и начислили их не с какой-нибудь сотни, а с целых девяти. Значит, и о детишках позаботился. Заметим кстати, что Листовкин и компания неоднократно включали в свои лиловые наряды алиментщиков. Почему не проявить щедрость, коли денежки плыли не из своего кармана — из государственного.

Плыли еще и из общественного. Родственники подсудимых, друзья, сообщники, их друзья, друзья их друзей катались на средства из общественных фондов по заповедным и историческим местам, по столицам союзных республик, на побережья Балтийского и Черного морей независимо от того, работали они на заводе или вовсе бездельничали. Профсоюзная организация от этого не обеднеет, полагал Листовкин. Да и чего теряться, ежели сам Листовкин был заместителем председателя профкома, а председатель профкома Ю. А. Нилов входил в число шестнадцати избранных. Пусть кто-нибудь попробует возразить, пожаловаться — мигом съедят, косточек не соберешь.

Разумеется, ездили в курортные места и подсудимые. И тоже по льготным, а то и бесплатным путевкам. Поправляли здоровье, отдыхали душой и телом. Бывало, наезжали в Москву. Тот же Листовкин, Маков или подсудимый П. А. Саргин — бывший начальник отдела капитального строительства, заместитель директора завода по капитальному строительству, а с 1980 года — старший инженер отдела капитального строительства.

Наезды в Москву носили любопытный характер. То ли боялись быть на виду, то ли прельщал законный квартирный рубль в день, но факт остается фактом: поселяться все они предпочитали на частной квартире. Через некую Тамару Филипповну Атову снимали квартиру у ее родственника. Но расплачивались за нее, как это было принято у Листовкина сотоварищи, из государственной кассы. Москвичка Атова была зачислена… в Комсомольске-на-Амуре секретарем-машинисткой отдела капитального строительства завода, в качестве которой дистанционно пребывала более трех лет. Неизвестно, умеет ли она печатать хотя бы одним пальцем, но зато точно известно, что перебоев в получении ею зарплаты, причем с учетом районного коэффициента, не наблюдалось. В 4730 рублей обошлась обществу машинистка-портье, но, как и остальным получателям незаконных денег, ей и в голову не пришло если не сообщить в милицию сразу, то хотя бы раскаяться попозже.

Можно было бы назвать еще десятки работников завода, ставших добровольными получателями денег по фиктивным нарядам, по фиктивным ведомостям на премии и фиктивному оказанию материальной помощи (практиковалась и такая система хищения средств) и также добровольно возвращавших деньги Листовкину или его людям. Можно было бы рассказать о том, как эта группа бесцеремонно присваивала ценные подарки, предназначенные для премирования передовиков производства, как тащила по домам целые и разукомплектованные импортные сервизы, женские украшения, драгоценности. Деляги опошляли наши праздники и будни, произнося громкие речи о труде и трудолюбии, о порядочности, рабочей чести, а сами извращали все, что дорого рабочему человеку. Стяжатели, рвачи шли напролом, никого и ничего не боясь, потому что ощущали полную безнаказанность — никто не встал им поперек дороги.

Есть в этом деле одна «тонкость», про которую и говорить-то неловко, но надо. Иначе не до конца раскроется молчаливое равнодушие к интересам общества, к народному добру, столь длительное время сковывавшее многих работников Амурлитмаша. Да, к сожалению, многих.

Когда мы хотим противопоставить хороших людей плохим, то по привычке оперируем понятием «большинство», «подавляющее большинство», как бы отделяя от массы то ничтожное меньшинство, которое позорит его своим поведением, поступками или противоправными деяниями. Такой подход успокаивает и, если хотите, усыпляет: стоит ли волноваться, коль у нас так много честных, порядочных, законопослушных? Уж как-нибудь с остальными справимся, перевоспитаем. Но пока до этого доходит дело, «остальные» способствуют преступлениям. А потом оказываются в роли свидетелей.

Но… свидетель свидетелю — рознь. Тот, кто стал очевидцем чего-то плохого, противозаконного и своими показаниями помог устранить или разоблачить зло, — тот, конечно же, заслуживает похвалы. Но свидетель, все видевший, все понимавший и ничего не сделавший для предотвращения преступления, — фактически потворствовал ему. Он, несомненно, заслуживает порицания. Он обязан был как советский гражданин — это его конституционный долг — предупредить противоправные действия.

Судебный процесс показал, что некоторые члены заводского коллектива поставили свои интересы выше интересов общества, ориентировались вовсе не на те ценности и нормы, которые нашему обществу присущи. Дело не только в Листовкине и его компании, которые растлевали души людей, растлевали с особой изощренностью. Дело еще и в тех, кого включали в ведомости на получение денег и у кого эти деньги потоки отбирались для нужд преступной компании. Небольшие деньги оставлялись доброхотам для уплаты ими членских взносов — профсоюзных-, партийных. Жулики боялись, что не получившие компенсации и вынужденные выкладывать взносы из собственного кармана, они возропщут или, что еще хуже, — донесут. В чем, в чем, а в психологии, вернее в потемках человеческой души, преступники разбирались. Вот почему не скупились на жалкие гроши, когда сами получали тысячи по липовым ведомостям.

Так, собственно говоря, махинаторы и приобщили множество людей к своим ценностным ориентирам, вовлекли их в махинации, наносившие вред обществу, заводскому коллективу. По сути, образовалось как бы два коллектива: один жил и работал во имя государственных интересов, другой, состоявший из преступников и их потатчиков, действовал во вред им.

Что касается нравственных качеств осужденных, то тут все ясно. Но как быть с людьми, аккуратно платившими взносы из расчета краденого? Ведь они, выходит, руководствовались моралью, никак не приемлемой для общества. И она, эта мораль, опасна не только тем, что не пресекает зло, но и тем, что совсем недалека от перехода на позицию зла. Разве это не так? Столько пароду получало незаконные средства, отпустив себе грехи добропорядочным исполнением финансовых обязанностей, предусмотренных уставами общественных организаций. Дескать, что положено, я внес, а до всего остального мне дела нет. Страшная, дикая логика, ничего общего не имеющая с коллективизмом.

Можно ли мириться с этим? Безусловно, нет! Вот почему мы сочли нужным так много внимания уделить свидетелям. Воспитанием осужденных стяжателей, вернее перевоспитанием, начнут заниматься в исправительных учреждениях. Одни поймут и раскаятся, начнут со временем новую жизнь, может быть, всю сначала, с красной строки, трудом смоют прошлый позор. Другие, возможно, не поддадутся исправлению. А свидетель, неважно какой, покидает зал судебного заседания, отделавшись легким испугом. Судили не его — других. Вот те — преступники, а он… содействовал отправлению правосудия.

Думается, именно поэтому после вынесения приговора поставить точку, забыть о случившемся как о неприятном, кошмарном сне и, не оглядываясь, перейти к текущим делам ни в коем случае нельзя. Следует извлечь из суда серьезный урок. Он заключается прежде всего в осознании всеми необходимости так поставить воспитательную работу в каждом трудовом коллективе, создать такую обстановку, при которой стали бы невозможны беспринципность, равнодушие, непорядок в подборе и расстановке кадров. Нельзя забывать, что относительное благополучие с планом еще не предопределяет благополучия с моральным климатом в коллективе, с бережным отношением к народному добру. Контроль и работа с людьми — вот что крайне важно. Безнаказанность и всепрощенчество мстят за себя.