— Баранину или говядину? — спросила Ингрид.
— Что?
— Баранина или говядина? Воскресный ленч, Мартин и Анна.
— Все что хочешь.
— Тогда баранину. Ну вот, это улажено.
В этот раз Анна появилась в белом. Это сделало ее еще эффектней. Говорящее о невинности простое белое платье мешало моему восприятию Анны. Оно разрушало память о ее темной силе. Это была ее тактичная уступка Ингрид, позволявшая победить малейшее недовольство по отношению к ней; и то, что она откровенно глядела только на Мартина; безразлично говорила со мной о еде, цветах и погоде; никто не мог заподозрить правду.
Ингрид ожидала решительного объявления, но ничего не было сказано. Они уехали в четыре, отказавшись от чая.
— Мартин показался мне натянутым. — Ингрид начала ритуальный post mortem[1].
— Действительно? Я не заметил.
— Разве не так? Я уверена в этом. Он говорит с ней, слегка защищаясь. Нет никакого сомнения, кто из них любит, а кто любим. Она оказалась менее странной. Более открытой, более дружелюбной, все дело в белом платье. Белое всегда обезоруживает.
Умница Ингрид, подумал я, как ты умеешь удивить меня.
— Может быть, все это сойдет на нет. О Боже, я так надеюсь. Едва могу вынести эту мысль. Анна в роли невестки. А ты?
Я молчал. Идея казалась слишком абсурдной. Но вопрос требовал ответа.
— Нет, я полагаю, нет, — проговорил я. И мы оставили этот разговор.