Крах

22

— Анна.

— Входи.

— Трудно было удрать?

— Нет. Хочешь выпить?

— Не отказался бы от красного вина.

Мы были дома у Анны. Она села напротив. Медленно и аккуратно поставила бокал на край стола.

— Ты готов начать разговор. Я не думаю, что хотела бы этого. Так, может, лучше выпьем наше вино и на сегодня простимся?

— Нет — Что-то в моем голосе подсказало ей, что я непременно хотел быть услышанным, и она нехотя согласилась.

— Я должен знать, что ты в моей жизни. Я должен всегда это знать.

— Зачем?

— Потому что я должен быть уверен, что могу видеть тебя, слышать тебя, дышать тобой, быть внутри тебя. Мне необходимо это. Я не могу вернуться к прежней жизни… все умерло. Абсолютно невозможно. Для меня нет ничего «после Анны».

— Вот почему ты не можешь смотреть этой опасности в глаза. Ведь так просто, то, что есть жизнь после…

— Я не желаю такого конца. Это не должно случиться. — Поднявшись с кресла, я остановился перед ней. Вероятно, в моих движениях была угроза. Напряженная тишина повисла между нами. Я отшатнулся прочь.

— Думаю, Мартин собирается сделать тебе предложение.

— Да?

— Это будет очень печально для него. Но прекратит эту невыносимую ситуацию.

— Что будет печально для Мартина?

Ледяной холод мрамора, глубокий шок сковал меня. Ее слова, казалось, застыли в воздухе. Как во сне я услышал:

— Мне нравится Мартин. Мы очень счастливы вместе. С ним я могу строить реальную жизнь. Скорее всего я скажу «да». Мартин слишком умен, чтобы предлагать что-то, не имея, по крайней мере, шанса на успех.

Существуют слова, которых лучше не слышать в самом дурном сне.

— Ты предполагаешь выйти замуж за Мартина?

— Предполагаю. Да.

— Ты выйдешь за моего сына?

Существуют ответы, которых лучше не получать.

— Возможно. Я предупреждала тебя вначале. Просила быть осторожным.

— Разрушенные люди опасны. Они знают, что могут выжить.

— Да. Ты хорошо запомнил. Но я останусь с тобой. Я хочу того же, что и ты. Мы сможем продолжать это всю жизнь, вместе. Все легко устроить. Если я буду с Мартином, подумай, как это упростит ситуацию. Мы сможем видеться постоянно. Я сплетусь с тобой, подобно плющу, обвившемуся вокруг дерева. В то самое мгновение, когда увидела тебя, я признала своего правителя и подчинилась.

Ее голос почти выпевал слова, в то время как она сама размеренно двигалась по комнате.

— Но я также хочу Мартина. Хочу разделить его жизнь. Он — моя нормальная сущность. Мы будем похожи на любую пару. Это правильно. Это нормально.

Она произносила «нормально» как благословение.

— Вот чего я хочу. Мне нужно стать женой Мартина. Нам будет хорошо вместе. Для тебя же ничего не изменится, наоборот. Да, скорей наоборот. Выслушай меня. Твоей женой я не буду. О, я знаю, ты даже не думал об этом. Но придется подумать, придется. Скоро начнешь умирать от тоски рядом с Ингрид. И тогда будешь строить планы. И еще. Мартин никогда этого не простит. Он будет потерян для тебя навсегда. Салли страшно разозлится. Я окажусь в центре грандиозного скандала. А ты, ты будешь уничтожен. И ради чего? Ради нашего семейного счастья? Это абсурд! Мы не созданы для этого. Разве у нас нет всего необходимого? Наша потребность друг в друге всегда удовлетворена.

— Ты сумасшедшая, Анна. Вполне возможно, есть основания так говорить. О, Боже…

— Я абсолютно в своем уме.

— Как ты разработала все это?

— Я, как ты выражаешься, «разработала это» совершенно хладнокровно. Все уже случилось. Я встретила Мартина — началась наша связь. Это переросло в нечто большее, никто из нас не мог этого вообразить. А потом ты открыл другую сторону своей жизни, и я оказалась в ней. Было трудно контролировать эти два события. Я не знала, что встречу Мартина. Не знала, что встречу тебя.

Но я всегда различаю те силы, которые влияют на мою жизнь. И позволяю им вершить свое дело. Иногда они раздирают меня, как ураган. Иногда просто изменяют землю подо мной, так что мое положение всегда неустойчиво, и что-нибудь или кто-нибудь постоянно поглощается этим массивом. Я же становлюсь только сильней во время землетрясений! Припадаю к земле, и шторм проносится мимо. Я никогда не сопротивляюсь. После оглядываюсь вокруг и говорю: «Итак, это оставило меня. И моя дорогая персона выжила». Я тихо пишу на каменном надгробии моего сердца имя, ушедшее безвозвратно. Это посвящение — дань агонии. А я продолжаю свой путь. Теперь ты и Мартин, возможно, Ингрид и Салли — в самом глазу урагана, сотворенного не мной. Что такое моя власть и где мера ответственности?

— Но ты говоришь о капитуляции, о том, как нечто управляет тобой.

— Эта капитуляция делает тебя моим господином. Ты должен смириться. Если испугаешься, или попытаешься изменить пьесу по ходу действия, или сочинить сценарий, более приемлемый для себя, ты погиб. Склонись же передо мной теперь, и я буду твоей рабой.

И я был с ней, в той комнате, где мы впервые лежали вместе. Как я брал ее? Ничего не помню. Как это происходило тогда? Где был мой язык, руки, член? Лежала она или стояла? Спиной ко мне или к стене? Были ее руки свободны или связаны? Видела ли она мое лицо?

Истории экстаза — бесконечные сказки с плохим концом. Приходят ко всем в свой черед. И путешествие к единственно важному, столь краткому слиянию начинается вновь.

Потом я ушел, лишенный власти господин. Оставив Анну, лежащую в каком-то странном, неловком изломе на столе, безмолвную, ослепительную и неподвижную.

Я не обладал чувством места. Лишь однажды, в парижском L'Hôtel, очертания и оттенки, делавшие комнату приятной для глаз, вошли в мое сознание.

В тот вечер, в вечерних лучах солнца, когда я прикрыл дверь, комната, казалось, вырисовалась перед моим внутренним взором. Темный водоворот роскошного зеленого успокаивался около тускло-бежевых стен. Бархат мягко касался оконного стекла, глядевшего в крошечный, обнесенный изгородью садик. Глухо светился паркет, отражая темно-бежевый и коричневый светлых тонов.

Кресла и софа обтянулись старой парчой, говорившей об осенних тенях густых оттенков охры. Подушки жестких кресел, свалившихся на пол, когда мы боролись на инкрустированном холодном зеркале стола, где теперь она лежала, были сшиты из того же глубокого зеленого бархата, что и портьеры. Со стен напряженно вглядывались, следили друг за другом и за нами, мужчина и женщина с ребенком на руках, по прихоти художника почти злорадно. Книжные полки, ощерившиеся твердыми корешками, возвышались по обе стороны мраморного камина, чистоту линий которого не нарушал орнамент.

Я подумал, что эта комната всегда будет стоять перед моими глазами. Она запечатлелась во мне. До самой смерти.

Если вы видели меня этим вечером на экране в дружеской беседе с министром, отвечающего на вопросы со свойственной мне смесью ума и шарма, вам не могло прийти в голову, что зрение моей души целиком поглощено видениями. Как будто оно одно завладело тайной моей жизни.