Мы тихо и спокойно прожили следующий день, казавшийся таким обычным. Ели, выпивали, гуляли, купались. Мы занимали себя этими нормальными действиями, отдавая им куда больше времени и внимания, чем обычно, превращая их в ритуал. Сочли возможным готовиться к церковному обряду и похоронам урывками, выдерживая короткие натиски звонков и встреч. У Эдварда были две параллельные линии, и главный телефон был отключен.
Уставшие, запыленные, в конце подъездной аллеи маячили с камерами мужчины и интересные молодые женщины. Пресса. Я почувствовал озлобление. Кроме всего прочего, мой сын был одним из них. И Анна тоже, без сомнения, топталась бы около дома, чтобы позднее подробно описать отстраненные лица скорбящих. И так, между прочим, между повседневными делами, вечные истины пробиваются к умам ее читателей.
На следующее утро в блестящем черном кабриолете мы проследовали мимо утомленных регистраторов нашей короткой истории, они находились в полнейшем шоке из-за того, что потерпели явную неудачу и с фоторепортажами, и с личными интервью. Щелчки и вспышки камер, вопросы, едва пробивавшиеся, несмотря на усилия журналистов, сквозь стекло, казались такой же неотъемлемой частью смертного ритуала, как капеллан.
Наша маленькая семья и черный хор вокруг могилы стали свидетелями невозможного. Похороны Мартина. В этой мрачной сцене я вообразил Анну. Я представил ее стоящей возле могилы, всю в белом. Невероятно белоснежную. И она бросает охапку алых роз в открытую могилу. Шипы ранят ее руки, и капли крови попадают на землю и на белое, такое белое, ее платье. Белая. Белоснежная. На секунду все было смыто белым светом. И видение пропало. Мы поспешили в наш черный экипаж, покативший в Хартли.
Той ночью Ингрид сидела со мной в кабинете Эдварда. Двое людей, до смерти усталых.
— Я не хочу жить с тобой, — сказала она — Никогда.
— Что ты собираешься делать?
— На несколько месяцев уеду в Италию. Артур Мендельсон предложил мне свое жилье в римском пригороде. Я просила Салли поехать со мной на месяц. Джонатан сможет прилететь, навестить ее там. После, вероятно, они поселятся вместе в Лондоне.
— Я понимаю. Они хороши друг для друга. А потом?
— Я думаю жить в Хартли. Может, со временем сниму небольшую квартиру в Лондоне. Я попрошу Пауля Пэнтена связаться с Эндрю и устроить все необходимое.
— Я сам буду говорить с Эндрю.
— О другом?
— Да.
— Пройдет еще один день, и я хотела бы больше с тобой никогда не сталкиваться. Уверенность в этом помогла бы мне. Я хочу сказать, ты должен принести мне эту жертву. Свадьба Салли… любые другие семейные случай… вроде похорон. — Она жестоко рассмеялась.
— Даю тебе слово.
— Ты понял?
— Да.
— Той ночью, той странной ночью, когда ты повторял: «Отдай его мне. Отдай его мне», — ужасная, чудовищная ярость оставила меня. Она перешла к тебе. Я хочу выбросить это из моей жизни навсегда. Ты должен забрать это с собой и уйти.
— Смогу я иногда видеться с Салли?
— Конечно. Но попроси ее не говорить мне об этом.
— Я попрошу.
— Я не спрашиваю о твоих планах. Держи их в тайне от меня.
— Хорошо.
— Мне кажется, ты никогда не любил меня.
— Нет.
— Где-то в глубине души я знала это. Но я думала, что нас обоих устраивает эта ситуация.
— Да. О да… было очень хорошо.
— Нам отомстила любовь, как ты думаешь? Это ее урок? И он не обманет.
— Возможно.
— Я хочу тоже найти такого рода любовь.
Я сохранял молчание.
Она снова заговорила.
— Ты прав, сомнительно, что такое когда-нибудь произойдет. Это слишком жестоко для меня. Я побоялась бы. Ты мне очень нравился. По-своему я любила тебя. Не думаю, что ты замечал, насколько сильно. — Она печально улыбнулась. — Вся моя прежняя жизнь похоронена с Мартином. В Хартли я начну искать мой собственный путь, так долго, как…
— Я вне твоей жизни.
— Да. Какая усталость. Странно, но, кажется, я смогу уснуть. А ты?
— Я еще немного здесь посижу, собираюсь поговорить с Салли. И с Эдвардом. Затем уеду.
Я смотрел на нее, пока она шла к двери, ее тело переполняла боль. Она обернулась, и на ее губах мелькнула улыбка.
— Прощай. Это может прозвучать слишком жестоко, но как жаль, что ты не умер в какой-нибудь аварии, например, в прошлом году.
— Я не согласен, что моя трагедия в этом. Прощай, Ингрид.
Она закрыла за собой дверь.
Через некоторое время я тоже покинул комнату. За кофе я со слезами вглядывался в непонимающие глаза Эдварда и Салли, я вырезал себя из их жизни, как язву из тела. Серебряной нитью слов я пытался зашить рану.