Красные и белые. На краю океана

хан в Китае. В монгольских степях я мечтал восстановить во всем прежнем блеске божественность царской власти...

Разбойничая в Монголии, хотели восстановить царя в России? Так, да? в

— Нет, не так! Русский народ, в глубине души своей преданный вере, царю, отечеству, под влиянием революционных идеи Запада сбился с пути. Большевики казнили Николая Второго, и тогда я придумал новый план борьбы с ними. Я выдвинул идею союза ^народов монгольского корня и создания Срединной Азиатской империи, возглавляемой императором Маньчжурской династии. Эта империя должна объединить Китай Маньчжурию, Монголию, Тибет, Туркестан. Да, я мечтал уста-’ но-вить монархию не только в Монголии, но и во всем мире...

— Ваши монархические теории не отличаются болыпой'ори-гинальностыо. Все одно и то же со времен китайских богдыханов, и те же религиозные бредни, приперченные изуверством. А вот ваше изуверство, помноженное на палачество, страшная вещь! Изуверство звучит в каждой букве, написанной вами — боревич взял бумажный листок. — Вот приказ по армии, сожми его в кулаке —и хлынет человеческая кровь. В приказе о наступлении против Красной Армии вы требовали: «Коммунистов, комиссаров, евреев уничтожить вместе с семьями Мера наказания может быть только одна — смертная казнь разных степеней». Я правильно цитирую?

— Не отрекаюсь от своих приказов. Я ни от чего не отрекаюсь,— нахмурился Унгерн.

пеней»?" 31 * понимать ваши слова «смертная казнь разных сте-

Топор, петля, пуля разные степени смертной казни но ведь можно еще .сжигать на костре, и садить на кол, и разрывать лошадьми, и забивать кнутом. Большой арсенал казней накопило человечество, и каждая степень не хуже другой.

— Ваши пути, барон, усеяны тысячами трупов, покрыты пеплом, политы кровью. Дым от костров, на которых сжигали людей, все еще висит под небом, и все еще белеют человеческие кости, разбросанные на степных просторах...

Унгерн молчал, положив правую руку на край стола, левую засунув за борт расшитого золотыми цветами халата Тонкие пальцы еле слышно пристукивали по столешнице, брови изогнулись, под ними поблескивали глаза, ясные как небо но и пустые как оно же. Белокурые колечки волос прикрывали уши, и было в серповидном лице барона такое детское простодушие что^Уборевич почувствовал холодок в сердце. «Зачем я трачу свои гнев на эту гадину?» ^ ^

Ради чего совершали ваши разбойники свои гнусности над человеком? — спросил он. ^

— Я хорошо платил. Золота не жалел, разрешал и грабить население, а это всегда возбуждает жестокие чувства.

1 — Как же вы справлялись с ордой, не признающей ни ко* мандиров, ни дисциплины?

— Нарушителей моих приказов сажал на кол, сжигал живьем перед строем. Иногда выгонял голыми на мороз или заставлял лежать на горячих железных листах. При такой строгости как не быть дисциплине? Отменная дисциплина была.

— Вас самого надо бы посадить на кол, Роман Унгерн фон Штернберг,— сказал Уборевич.

Он вышел пз-за стола, заглянул в окно. Унгерн сидел, вжав голову в -плечи, и больше походил на мертвеца, чем на живого. «Контрреволюция не знает пощады не только для нас — ее врагов, но и для своих защитников. Во имя дисциплины и послушания контрреволюция сажает своих солдат на кол, сжигает живьем. До такой подлости опускались только инквизиторы средневековья».

Уборевич позвонил, вошел адъютант.

— Уведите арестованного,— приказал он и распахнул окно. Почудилось ему, даже воздух в кабинете пропитан запахами крови и дымом костров, на которых сжигали людей.

Барон Унгерн был расстрелян, но шайки его продолжали бесчинствовать. Только через год Уборевичу удалось покончить с ними.

В двадцать втором году Уборевич был назначен главкомом Народно-революционной армии и военным министром Дальневосточной республики.

В те дни он вступил в двадцать шестую весну своей жизни.

Пасмурным сентябрьским утром командир Особой ударной группы войск Степан Вострецов был вызван к главкому.

Сорокалетний кузнец Вострецов был талантливым и отчаянно смелым командиром. В последние годы ему везло: в Восточном походе против Колчака его учил искусству побеждать командарм Тухачевский, с ним он совершил и Польский поход. А теперь вот Уборевич, его победы были хорошо знакомы Во* стрецову.

Уборевич показал глазами на стул и, как бы продолжая начатый разговор, спросил:

— Читал, как нашу Дальневосточную республику расхваливает наша же газета? Нет? Ну так послушай. «Россию можно сравнить с орехом. Ядро — Москва, Приморье — скорлупа. Скорлупе приходится терпеть сырость, и жар, и вражеские удары, защищая ядро. Дальневосточная республика переносит всяческие лишения, но защищает Россию от японских интервентов и белогвардейских шаек». Вот златоусты! Орех, ядро, скорлупа и все — пустопорожние слова. Не терплю пустой болтовни, мелкого слова. Настоящее слово, Степан, не бывает пустопо-

рѳжним, народ говорит: словами лечат — словами и калечат. Вот как писал командарм Блюхер генералу Молчанову перед штурмом Волочаевки: «Какое солнце предпочитаете вы видеть на Дальнем Востоке? То ли, которое красуется на японском флаге, или восходящее солнце новой русской государственности? Какая участь вам более нравится — Колчака, Врангеля или Унгерна? Или жребий честного гражданина своей революционной Родины?..»

— Каждое слово продумано и взвешено,— похвалил Вострецов. — Такие слова убеждают...

Не всегда и не всех. Обращение Блюхера воздействовало на белых солдат сильнее, чем на генерала Молчанова. С этим обращением бойцы переходили на нашу сторону под Волочаев-кои, но генерал предпочитал бой разумному слову.

— Молчанов-то был разбит под Волочаевкой.

Разбит, но не добит. Добивать Молчанова, как и Дите-рихса, придется нам, ответил Уборевич, кладя руку на плечо Вострецова.

Они стояли друг перед другом — невысокий, хрупкий, с тонким бледным лицом главком и длинный, жилистый комдив. Первый обладал математическим складом ума и волей, другой — житейским опытом и силой.

Дитерихс уверен в полной неприступности Спасска,— снова заговорил Уборевич, —В припадке классового бешенства воевода расстреливает рабочих, в свои земские рати насильно загоняет мужчин, схваченных на улицах или в кабаках. Его земские рати всего лишь разношерстные толпы: достаточно одного поражения, и они побегут. Этот удар должны нанести мы.— Уборевич снял пенсне, и выражение детской изумленно-сти появилось в его серых с голубоватым отливом глазах.— Дитерихс затеял сзой крестовый поход на Москву без подготовки. Ему снятся легкие победы на всем пути от Владивостока до Москвы...

Лиса-и во сне ворон ощипывает,— умехнулся Вострецов.

Уборевич раздвинул шторы. В окне зазеленели округлые уссурийские сопки, рассеянный свет сизой пеленой покрывал их,-

Надо собрать командиров, я хочу поговорить с ними — сказал он.

Командиры сошлись в просторном сарае. Среди рослых здоровяков главком казался подростком, зато пронзительные глаза пытливо прощупывали из-под круглых стекол пенсне каждого и как бы оценивали, на что тот или иной человек способен.

Я хочу вам напомнить, что необученная армия — всего лишь толпа. Как превратить толпу в боеспособную армию? В армию победоносную? Воля к победе — это не физическое а психологическое состояние, на воспитание духа и воли к победе в народоармейцах должны вы обращать все внимание,— начал главком сухим отчужденным тоном,— а воспитание духа заклю-

чено в_ политической сознательности, в военных знаниях бойцов, но дух необходимо облечь в материю. Для этого есть у нас удивительный материал — революционные идеи, каких не знал мир. Каждый народоармеец должен понимать идеи, за которые он борется. И еще единая мысль и единая воля, господство вашей инициативы, принцип частной победы имеют чрезвычайное значение. Что такое принцип частной победы? Очень важно разбить противника на одном из участков его обороны, когда во враждебной армии, как в живом организме, начинается упадок воли, веры в свои силы, в свой успех. У солдат, даже не пострадавших в бою, зарождается опасное чувство поражения...

Главком прошелся вдоль полукруга командиров, пытливо из-под пенсне оглядев каждого. Командиры тоже поглядывали на него, но почтительно, с сознанием превосходства его интеллекта. Мысли главкома и его манера выражать их прельщали командиров своей новизной и свежестью.

— Есть еще один военный принцип,— продолжал главком.— Принцип внезапности наступления. Эта внезапность достигается скрытностью передвижения войск, неожиданностью удара, быстротой его развития, искусным и ловким маневром, стремительностью натиска, разложением вражеского тыла, наконец. Все, о чем я говорю, уместно в лекции о военной науке в более спокойные времена, а мы — на марше. Что поделаешь, если нам надо воевать и учиться военному искусству одновременно. Итак, товарищи, завтра Ударная группа Вострецова начнет штурм Спасского укрепленного района. Японцы и Дитерихс уверены в его несокрушимости, мы — в его падении. Спасск для нас — ворота в Приморье и символ оконченной гражданской войны...

Рассвет брезжил над уссурийскими сопками, накладывая на них серые краски. Над речками дымились седые испарения, поникшие кустарники были пепельного цвета, окрестности ржавели от вывороченной земли.

Семь невысоких сопок окружали Спасск, и были они изрезаны бесконечными окопами, опоясаны пятью рядами колючей проволоки. Семь фортов прикрывали город и все пути, ведущие на Владивосток. Болота, озера, обрывы, заросли уссурийской аралии—«чертова дерева» с острыми и прочными шипами —составляли тяжкие препятствия для войск. Укрепленный Спасский район таил в себе орудийный огонь, пулеметный свинец, неутолимую злобу белых, хватающихся за последний клочок русской земли. Они считали Спасск неприступной крепостью — обычная ошибка вояк, не умеющих оценивать моральный дух противника.

По приказу Уборевича перед Спасском развернулись Вторая Приморская дивизия, Дальневосточная кавалерийская бригада, две отдельные Ударные группы.

'Ночь на четвертое октября главком провел в поле.

* Противник укрепился солидно, надо искать самое уязвн-мое место в его обороне,— сказал он.

— И тогда начнет действовать принцип частной победы,— напомнил Вострецов слова из лекции главкома.

У те бя недурная память. Да, именно так и проявится принцип частной победы, но еще я верю в трезвость военного расчета и страсть революционного порыва,— ответил главком и спросил неожиданно: — Смерти не боишься, Степан?

Смерти не боятся одни идиоты, но для меня не смерть страшна, страшно умирание...

Уборевич прицельно посмотрел на Вострецова: знал, что во всей Народно-революционной армии не было более бесстрашного человека. Вспомнилось главкому, что Вострецов однажды сказал бойцам: «Того, кто бросит оружие во время боя,— убейте на месте. Струшу я, ваш командир, расстреляйте и меня».

Ты прав, Степан, умницы не лезут на рожон, не играют со смертью.

К главкому скользящей походкой подошел разведчик Петя Парфенов, с вечера вызвался он сходить в Спасск и вернулся только на рассвете.

— Что ты в Спасске разузнал, Петро? — спросил главком.

По приказу генерала Молчанова жители всю ночь вы* рубали кустарник, не разрешается даже курить. Генерал приказал расстреливать тех, кого задержат без пропуска,— скороговоркой доложил Парфенов.

— Еще что? —спросил главком, угадывая по выражению лица Парфенова, что есть еще новости.

— Генерал Молчанов не торопится с- подтягиванием резервов, уверен в неприступности спасских фортов. Он бросит свежие силы только туда, где определится главное направление нашего удара,—щеголяя стилем военных реляций, сообщил Парфенов.

Что ж, прекрасно! Генерал узнает о главном направлении нашего удара, когда мы его нанесем. Поздно узнает генерал. — Уборевич вынул из кармана серебряные часы.— В пять часов начнем штурм. Как говорится, успех дня решает утро.

В назначенный час все орудия и все бронепоезда Народнореволюционной армии открыли огонь по фортам Спасска. Ударная группа Покуса пошла в наступление на деревню Анненки, Вострецов атаковал под селом Буссевкой.

Первый день штурма не принес народоармейцам успеха. Уборевич остановился в маленькой деревушке, освобожденной Вострецовым, и вместе с ним вошел в офицерский штаб.

За столом сидел полковник, прижимая руки к окровавленной груди, с равнодушием обреченного посмотрел на Уборевича,

— Что здесь происходило? — спросил главком.

— По-моему, они перестреляли друг друга,— сказал Вострецов, показывая на лежащих на полу офицеров.

— Сомневаюсь в этом. Не дураки же они...

— Офицеры играли в «ку-ку»,—прерывающимся голосом заговорил полковник.

— Что это значит? — не понял Уборевич.

— Перепились, потушили свечи и затеяли свою фатальную игру. Один спрячется в угол и закукует, другой стреляет на голос. Пытался урезонить, и меня подстрелили. — Полковник прижался грудью к краю стола. — Раньше умирали в суворовских походах, теперь в пьяных похождениях. Все промотали русские офицеры — и честь, и военную славу отцов...

В полночь главком, Вострецов, Петя Парфенов вышли на свежий воздух. С сопки, обозначенной на военной карте как «форт № 1», до них долетели звуки оркестра и слова песни. Офицеры громко и дружно пели:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает...

'— Сильно, черти, поют! — восхитился Вострецов.

Главком, склонив голову набок, тоже прислушивался, стекла его пенсне мерцали, словно маленькие луны. «Он мне ровесник,— невольно подумал Петя Парфенов. — Ровесник-то ровесник, а не мне чета. Победы исторического значения одержал он. Вот и эта самая ночь может стать для нас исторической...»

— Штурмовые ночи Спасска,— негромко произнес он, поражаясь значительности своей фразы.

— Ты с кем разговариваешь? — спросил Уборевич.

— Сам с собой, Иероним Петрович. Наступит время — и напишут про эту ночь и про штурм Спасска песни. Ведь бывает и так: люди и события забываются, а песни про них остаются,—• ответил Петя Парфенов'.

— Верно говоришь, только поэтов-то между нами не вижу,—• рассмеялся Вострецов.

— На все события люди смотрят глазами того времени, в котором живут. Тогда и события, и герои тех событий становятся современниками новых поколений. Нас не должно страшить забвение, мы люди из народа изживем в народе. А память народная сильнее-памяти исторической,— веско, уверенный в правоте своих слов, сказал Уборевич.

Девятого октября взвились сигнальные ракеты, освещая пронзительным блеском предрассветную тьму.

1 Несколько лет спустя Петр Парфенов написал песню, которую знает весь мир: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед, чтобы с бою взять Приморье — белой армии оплот... Разгромили атаманов, разогнали воевод и на Тихом океане свой закончили поход». {Прим, автора.)

По сигналу Уборевича начался новый штурм Спасска. ^агремели полевые орудия, заговорили пулеметы нарояоап-" е “ цы ползли по болотным трясинам, рвали проволочные укрепления, вели рукопашные бои в окопах. До этой сокрушительной атаки шесть дней и ночей земские рати генерала Молчанова удерживали свои позиции перед Спасском. Их защиту можно

смер 0 тнико С в РаВШІТЬ Т0ЛЬК ° С мужеством отча яния или безумием

Особенно сильное сопротивление оказали офицеры на поа-вом фланге. Они сорвали все атаки Шестого Хабаровского полка и сами перешли в наступление.

Народоармейцы дрогнули, подались назад, начали отходить

расТаГ’в^ГкГ СРеД " б0ЙЦШ ' К ° ГДа ^

вел^атаку п:;ГЛа?а И ль?„ ПР,,0<І0ДР " Л '' СЬ ' Уб ° РеВ " 4 сам "»■

„.Я” бежал с наганом в руке, на бледном лице были решимость и непреклонное желание ворваться в форт № 1—самое важное укрепление Спасска. Р 06

После многократных атак народоармейцы наконец выбили

нуПердыню Ф ° РТа ' ” ГЛаВК ° М " ерВЫМ " однялся ка вг » ««°»-

биты^полки^п^ю^нойдорог^нТвл^аДивосток 07 ^™ пол УР аз ‘

К трем часам дня Спасск полностью перешел к Народно-ое-волюционнои армии. ѵ аридно ре-

...И в то же самое время Пепеляев выступил из Нелькана

Генерал был уверен, что без особых заминок совершит тысячеверстный марш на Якутск. ^ тысяче

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Океанским приливом захлестывали Охотск трагические события. Власть в городе переходила из рук красных в руки белых до той поры, пока не очутилась у таежного властелина Ивана Елагина, но люди из его отряда были обыкновенными бандитами, для которых насилие и нажива являлись главной привлекательной идеей. ^

— Ты возвел насилие в принцип власти над людьми, поэтому жди одни проклятия,— сердито сказала Феона Елагину.

— Какое же это насилие, если ради тебя я отказываюсь ог всех других женщин? Это любовь! К тебе, Феона, любовь...

еона печально подумала: «Ради спасения отца я уступила Индирскому, но почему еще должна уступать Елагину? Отца не воскресить, Андрей, возможно, расстрелян, а я все чего-то ладу,

на что-то надеюсь. Или, утратив высокие чувства чести и верности, не хочу лишать себя низменных?»

Решение Феоны казнить Индирского — виновника ее бед и позора — утверждалось в ее сердце постепенно, но решительно, и стало как бы смыслом ее отношений с Елагиным. Банда, созданная Индирским и Сентяповым, ушла в тайгу. Феона потеряла ее следы. ,

С болью наблюдала она разгул белых в родном городке. Есаул Бочкарев оставил в Охотске чаотьсвоих сторонников, боч-каревцы не признали власти Елагина, сами занялись грабежами, грязным развратом. Жизнь человеческая на Побережье стала дешевле гальки, ценность имели лишь золото, спирт, женщины. Дунька — Золотой пуп создала «союз общедоступной любви», девки ее разгуливали в собольих шубах, шапочках из голубых песцов, из серебристых лис, но плясали голыми во всех кабаках. ;

— В тайге сто рублей — не деньги, семьдесят лет — не старуха,— смеялся Елагин.

Он спрашивал Феону, о чем она постоянно думает, устраивал своего рода проверку ее мыслям и чувствам. Жестокий со всеми, он вел себя с Феоной мягко, нежно, словно ее чистотой надеялся смыть с себя кровавую тину. Иногда ему хотелось свести ее до уровня уличной девки, и он с ревнивой злостью го- . ворил:

— Почему нет прежнего яркого блеска в твоих глазах? Куда подевались твои очаровательные улыбки, где твоя легкая походка, твой стремительный облик? Что с тобой, Феона? Ты любила хорошие меха — хочешь, подарю целую гору? У меня есть золотой самородок—«кровь дракона», бери! Есть редчайшие гранаты, ониксы, сердолики — возьми их. Они украсят тебя, Феона...

Она даже не улыбалась на его слова, и не загорался прежний свет ее глаз, который Елагин так обожал. Он все больше запутывался в паутине своей любви и был готов отказаться от славы таежного властелина — мстителя за утраченные права и привилегии, если бы Феона ответила взаимностью на его любовь.

В таком опьяненном состоянии встретил он генерала Ракитина. Генерал высадился в Охотске с группой офицеров и объявил себя военным начальником Побережья.

— Я реквпзую всех лошадей для военных целей, а вам предлагаю слиться с нашей дружиной и вместе шагать в Якутск,— заявил генерал.

— Лошади к вашим услугам, я же останусь на Побережье,— сурово ответил Елагин.

— Не подчинитесь даже приказу генерала Пепеляева?

— Я подчиняюсь только господу богу...

— Позвольте, позвольте! Куликовский заверил генерала

Дитерихса, генерала Пепеляева, меня лично, что туземцы я^дут не дождутся опытных командиров.

— Куликовский —старый болтливый дурак, Сам небось остался во Владивостоке.

— Он в Аяне с генералом Пепеляевым.

— Не ожидал от него такой прыти. А где же Дуглас Блейд?

Вот он-то остался во Владивостоке, всякие торговые дела задержали. От имени фирмы «Олаф Свенсон» он вручил гене’ ралу Пепеляеву сто тысяч долларов.

— Когда загребаешь у нас миллионы, можно отваливать и побольше. Но не в Блейде дело и даже не в фирме «Олаф Свен-сон», дело в том, что нет людей, готовых серьезно бороться. Кто руководил здешними мятежниками? Авантюристы, невежды, не-удачники, им и деваться-то некуда. Таежные кондотьеры,’ де’ шевые как уличные девки. Вот почему я со своими людьми вы-хожу из этой идиотской игры в восстание, я теперь только та’ ежныи волк и, поверьте, умею хватать за горло...

Ракитин слушал Елагина с чувством уважения к этому силъ’ ному, волевому человеку и со страхом перед его лесной властью. Ссориться с ним было опасно, довериться — невозможно.

Что из себя представляют люди Бочкарева? — спросил он,

В отдельности каждый головорез, вместе — шайка раз’ боиников. Но бочкаревцы —ангелы в сравнении с Индирским. Сн переметнулся к нам из стана красных, но этот тип —преда’ тель по призванию. Вот кого повешу с наслаждением если поймаю!

Ракитин курил, слушал, думал о Елагине: «У него ненависти хватит на целый полк, жаль, что не верит в успех нашего по-хода». Но мысль его тут же изменилась. «Сам-то я верю? На’ зываю поход кровавой фантастикой, но иду потому, что некуда больше шагать. Как все усложнилось, все перепуталось в рус’ ской судьбе!»

На другой день в штаб Ракитина явились человек с винче-стером за плечом и кривоногий бородач со зверским выраже’ нием в лице.

Как вас п едставить гене’алу? Кто, откуда, с какой целью? — спросил Энгельгардт, подозрительно оглядывая пришельцев.

Командир белого партизанского отряда Индирский...

Ракитин незамедлительно и с нескрываемым интересом при’ нял Индирского.

Запоздало узнал о вашем приходе, господин генерал, а то давно бы уже был в Охотске. У меня двести орлов, стреляющих без промаха, я и мои орлы готовы разделить с вами все тяготы, все радости великого похода,—высокопарно выговорил Индир-

— Рад иметь таких союзников! Кстати, в вашем отряде был правитель Охотского края Сентяпов. Где он?

і— Разошлись в политических взглядах, и Сентяпов покинул отряд. Думаю, пошел к Бочкареву, что сидит в Наяхане.

— Вам знаком путь из Охотска на Якутск?

— Похвалиться не могу, зато Матвейка Паук знает как свои пальцы. Старатель. Орел первой величины. Он дожидается в вашей приемной.

Ракитин пригласил Паука в кабинет; тот вошел, покачиваясь на кривых, обутых в унты ногах. Косматые волосы и борода усиливали и так зверский вид его, а оловянные глаза неприятно настораживали. На вопрос генерала Паук отвечал не задумываясь и даже покровительственно:

— Знаю ли тропу на Якутск? Еще бы спросили, знает ли Матвей Максимович разницу между золотым самородком и бронзовой втулкой! Будьте спокойны, с Матвеем Максимовичем в тайге пропасть не можно.

— Прекрасно! — сказал Ракитин. — Вы русские патриоты, а вот Елагин наотрез отказался участвовать в нашем походе.

— И вы уговаривали этого савраса? — ахнул Индирский. — У борова больше любви к своему хлеву, чем у Елагина к отечеству. Лесной бандит! Морской пират! Попадись он мне, живьем сожгу и пепел развею!..

Ракитин сардонически улыбался, слушая гневную филиппику Индирского и вспоминая вчерашнюю брань Елагина.

После месячной канители Ракитин сколотил дружину добровольцев, оставил своим заместителем капитана Энгельгардта и выступил в тысячеверстный поход на Якутск. Перед выступлением послал с оказией письмо воеводе Дитерихсу.

«В глубине якутской тайги, на военной тропе древних охотничьих племен, верящих в бога нашего так же, как все православные люди, я встречусь с генералом Пепеляевым. Под священными знаменами Иисуса Христа возьмем Якутск и пойдем дальше через Сибирь — к светлопрестольному граду Москве»,— писал генерал.

Он передал послание командиру канонерки «Батарея», уходившей во Владивосток, не думая, не гадая о том, что по иронии судьбы в этот же самый час Дитерихс бежал на японском крейсере в Токио.

Ракитин обладал ясным умом и едва ли начал бы безумный поход, который сам называл фантастическим бредом, если бы знал о бегстве последнего белого правителя.

Два^ цве^та времени — красный и белый — полыхали в Восточной Сибири, постепенно достигая самых глухоманных мест. Острота классовых схваток достигла своего предела и в больших армиях, и маленьких отрядах, оружием становилось не число бойцов, а социальные страсти.

Историки любят описывать события крупномасштабные, с огромным количеством человеческих масс, армий, стран, городов, охваченных водоворотом войны. Чем больше вовлечено судеб в войну, тем монументальнее, историчнее становится она, полагают историки, и это почти бесспорно, но бесспорно и дру-

В тайге, под замороженным небом, шли навстречу друг Другу две небольшие армии. Шли к какой-то Лисьей Поляне — ничтожной географической точке,—чтобы сразиться: одни —за свои идеи, другие за свои привилегии. Эта таежная схватка красных и белых —маленький, но совершенно необходимый штрих в эпопее войны, без него была бы неполной трагическая картина народных потерь.

Только через месяц после выхода из Якутска Строд достиг таежной слободки Амги; здесь узнал он о тяжелом положении гарнизона в селе Петропавловском.

Пепеляевцы одержали победу на Алдане, неподалеку от Петропавловского. Наши понесли крупные потери,—рассказывал начальник гарнизона. — Пепеляев со всей дружиной сейчас на реке Миле...

— Это далеко от Амги? — спросил Строд.

— Верст двести.

— Куда же он направится?

— Пепеляев может захватить сперва Петропавловское, если пронюхает, что там большие запасы провианта и оружия.

А если генерал пойдет на Якутск? Центр-то Якутии ему важнее какой-то Амги,— возражал Строд, стараясь представить себя на месте Пепеляева: «Как бы я поступил в таком случае?»

Строду одно было ясно: Пепеляев не минует Амги, и у него, Строда, есть приказ — погибнуть, но не пропустить генерала на Якутск. С такими размышлениями он улегся спать. Рано утром Строда разбудил начальник гарнизона.

Нарочный из Якутска с приказом от командующего войсками...

Байкалов приказал немедленно выступить на Петропавловский и сменить командира гарнизона Дмитриева, в случае нужды оставить Петропавловский и действовать в тылу Пепеляева. Дмитриеву приказывалось вернуться в Амгу и там держать оборону.

— Теперь все ясно. Ты остаешься в Амге или со мной? — спросил Строд Донаурова.

Иду с тобой. Ведь надо же передать воззвание Пепеляеву,— ответил Андрей.

Оно уже не играет серьезной роли. Гораздо важнее тебе попасть в Охотск.

- Если придется действовать в тылу Пепеляева, мой уход облегчен, согласился Андрей и тут-же подумал: «Мой путь на Охотск — это путь к Феоне и к самому себе».

Вечером того же дня отряд Строда вышел из Амги. Джергэ, и прежде бывавший в этих местах, показал на равнину, с трех сторон окруженную тайгой:

— Вот она, Сасыл-Сасы...

— Лисья Поляна! — воскликнул Андрей, пытаясь разглядеть в холодном сиянии луны равнину, и вдруг тоска овладела им, сердце защемило от предчувствия близкой и потому особенно грозной опасности.

На пятые сутки Строд подошел к Петропавловску. Беспечность командира Дмитриева возмутила его, он долго разгуливал по наслегу, заглядывая в избы: крепко, по-домашнему спали бойцы. Спал и сам Дмитриев, укрывшись с головой одеялодо. Строд сорвал одеяло, вытащил из-под подушки командира наган.

— Твоя беспечность граничит с изменой! За этакое дело отдают под военно-полевой! — не сдерживая ярости, распекал он Дмитриева.

— Пепеляевцы врасплох не застали бы, у меня разведчики зоркие,— оправдывался Дмитриев, торопливо надевая штаны и от спешки путаясь в них.

Строд созвал командиров на военный совет, в избе сразу стало душно, шумно, под потолком повисло'облако табачного дыма. Андрей слушал разговор командиров, стараясь по внешнему виду определить их характеры: занятие обманчивое и неблагодарное.

Рядом со Стродом сидел Дмитриев — свежий, веселый от сознания, что с него снята ответственность за отряд. Он уже был весь на обратном пути в Амгу, и происходящее мало интересовало его.

Запрятался под божницу яйцеголовый фельдшер Капралов; у него непроницаемое, будто застегнутое на незримые застежки, лицо.

Адамский, командир взвода, юркий как ртуть, вертел нечесаной головой, заглядывая в рот, ловя каждое слово Строда.

Кто они, эти люди? Храбрецы, трусы? Как поведут себя в минуту опасности, за пулеметом, в рукопашной схватке, в плену, на допросе? Все было загадкой для Андрея.

В избу в клубах морозного пара ввалился пулеметчик.

— Беда, беда! Пепеляев захватил Амгу, наши разгромлены, командир Амгинского гарнизона бежал...

— Да ты рехнулся! Да я за такие шутки!.. — остервенился Строд.

— Вот они расскажут,— показал пулеметчик на троих красноармейцев.

Строд повернулся к вошедшим, но даже он, часто попадавший в таежные передряги, почувствовал себя не в своей тарелке. Бойцы с почерневшими физиономиями, распухшими носами, скрюченными пальцами пошатывались от голода, от изнурения.

Они рассказали о гибели почти всего амишского гарнизона, — Нужно спутать планы Пепеляева,— решил Строд. — Мы возвращаемся в Амгу, чтобы преградить генералу путь в Якутск,

Порхал мелкий снежок, курились наледи, хрустели под но-гами сугробы, таежное безмолвие нарушали треск, скрип, храп, человеческая ругань, оленье хоркание, лошадиное ржание,—< от катящегося вала звуков разбегалось зверье, одни вороны мелькали между деревьями, сопровождая отряд.

^Донауров брел за розвальнями, на которых полулежал больной красноармеец. Время от времени тот просыпался, изумленно глазел на Андрея и начинад свой сбивчивый рассказ о гибели амгинского гарнизона.

Андрей слушал и представлял, как захваченные врасплох красноармейцы выскакивали на улицу и попадали под пулеметы пепеляевцев. Над Амгой в ту ночь стоял морозный туман, люди не отличали своих от чужих, и не было с ними командиров, которые могли бы приостановить панику.

— Молчат они и лезут, молчат и лезут,— повторял боец. — Перед самым рассветом мы впятером спрятались в тайге. Пошагали в Петропавловский, изголодались, обморозились, совсем ослабели. Неподалеку от Петропавловского два бойца легли на снег и не встали, а мы на карачках, но доползли...

Над Андреем посвистели распахнутые крылья, грозвучало карканье, и ворон умчался в тайгу, как раскрещенная тень смерти.

Ворон да ворона — самые добрые птицы, только и советуют: «Кра-ди, кра-ди, кра-ди»,— сказал боец, и это было совсем неожиданно.

Андрей поглядел в седое, с оранжевыми разводами небо. Справа в морозной мгле стояло солнце, окруженное полосами ложного света; слева,,над темной зеленью елей, высились горные вершины. Может быть, оттого, что вершиньі походили на облака, у Андрея появилось радужное настроение.

Горные вершины, в своем величии равные только богу манили к себе, хотелось взвиться над миром, встать на одной из таких вершин и оттуда увидеть все скрытое от сердца от ума Ьще хотелось тишины, близкой к безмолвию Севера ’

Строд решил устроить привал, но Джергэ посоветовал пройти еще несколько верст. ^

’ кочевать надо на Лисьей Поляне. Там юрты есть там сено и вода, однако. р ’

„ ЗЛ 6ЧерУ тайга расступилась, открывая широкую равнину с разбросанными по ней стогами сена; между стогами чернели юрты, слабые дымки курились над остроконечными крышами

пытаа»и олев а и ЛИ Л ° ШаД " Заржад "' зв0н,е защжм "

Опыт научил Строда быть осторожным, перед ночевкой он решил осмотреть Лисью Поляну: якутское, со свистящими со-' гласными, название Сасыл-Сасы резало слух, и почему-то настораживало, и словно в чем-то обманывало.

— Не признаю предчувствий, а все-таки Сасыл-Сасы — это скверно звучит,— сказал он.

С востока Лисья Поляна обрезалась сопкой, покрытой густым ельником, на западе соединялась с безымянным озером, и там находилось самое открытое место. С севера поляну прикрывала березовая рощица, на юге она сливалась с тайгой.

Чадила коптилка, потрескивали дрова, куржавела от мороза юрта. Разговоры угасли, командиры погрузились в сон. У ледяного окна, положив голову на щиток, дремал пулеметчик, светила легкая, как облако, луна.

У березовой рощицы, на дороге, ведущей в Амгу, часовые зябко постукивалй валенками, черной стеной поднималась тайга, из ее глубины донесся волчий вой и злобно взметнулся над Лисьей Поляной.

Потом все стихло.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

«Сняли три поста часовых. Красные^расположились в четырех юртах. Из труб идет слабый дымок, по-видимому, все спят».

Генерал Вишневский прочел донесение, широко перекрестился, сказал полковнику Андерсу:

— Пора начинать, брат-полковник...

Андерс отдал команду, продрогшие до костей дружинники расправили плечи, проверили оружие. Полковник вынул маузер из кобуры и первым, оступаясь в снег, зашагал на Лисью Поляну.

Генерал Вишневский, наконец, дождался своего звездного часа. Еще с вечера он стоял в засаде у Лисьей Поляны, разведчики аккуратно доносили ему о приближении отряда Строда.

Вишневский слышал, как красные вышли на Лисью Поляну, Все разнообразные звуки большой массы людей улавливал он, принюхиваясь к едкому запаху разводимых костров. Решил взять красных перед рассветом, когда сон особенно беспробуден Всю ночь держал генерал в напряжении себя и добровольцев, не позволяя ни вздувать кобтров, ни курить.

Все складывалось так, как хотелось Вишневскому, красные часовые убиты бесшумно, Строд и его бойцы спят, Андерс с офицерами беспрепятственно приближаются к юртам. Он взглянул на часы: бледные от фосфорического свечения стрелки показывали пять минут шестого.

Дружинники окружили яранги с красноармейцами, но и сами не заметили стоявшую поодаль юрту, в которой были Строд,

Джергэ, Донауров. Они входили в юрты, вздували камельки, собирали между спящими их винтовки. Кто-то обнаружил груду мильсовских гранат, вынес из юрты, швырнул в сугроб, словно гнилой картофель, кто-то будил красноармейцев: те приподнимали головы, зевали, потягивались. Один из бойцов попросил цигарку.

—- Закуривай и молчи. — Офицер сунул ему в рот папиросу.

— Что за человек? Ты откуда взялся? — недоуменно спросил боец, удивляясь длинной тонкой папироске.

— Не шевелись, болван! — с жестяной холодностью скомандовал офицер. — Комиссары арестованы, а вам ничего дурного не будет. Всех солдат Пепеляев возьмет в свою дружину.

В юрту вошел полковник Андерс, подозрительно оглядел проснувшихся красноармейцев.

Что, проспали свободу, голубчики? Кто командир ?—* спросил он.

Из-за печки вылез Дмитриев, встал перед Андерсом.

— Я командир, а Строда тут нет.

— Где же он?

— А вот где! — Дмитриев ударом ноги опрокинул полковника, выскочил из юрты, на выходе столкнулся с дружинником, тот выстрелил в него, но не попал.

От выстрела проснулся пулеметчик, вышиб из окна льдину, заменявшую стекло, ударил из «люиса» длинной очередью в ночь.

Лисья Поляна ожила, заговорила, задвигалась. Красноармейцы вываливались из юрт, падали в сугробы, сухо защелкали револьверные выстрелы, зло заработали пулеметы.

Быстрота измученных таежными переходами бойцов поразила даже Строда; он вздохнул облегченно: замешательства нет, паника не вспыхнула. Всемогущий случай спас от разгрома его отряд, сознание воинского долга предупредило панику, ко еще никто, даже сам Строд, не понимал: спасение на Лисьей Поляне определено всем логическим ходом событий.

Уже два месяца скитались красноармейцы по снежным лесам Севера: спали у костров, ели мерзлый, твердый как гранит хлеб, постоянно, напряженно ждали встречи с противником. По ночам их не оставлял инстинкт самосохранения, сколько раз бойцы просыпались с криками «Белые, белые!», и долго не приходило успокоение, и таежная ночь переполнялась опасными шорохами.

Было еще одно обстоятельство, подготовившее спасение на Лисьей Поляне, — ненависть. Победа или смерть — девиз древний, но для бойцов Строда этот девиз имел психологическое значение.

Победа означала спасение себя вместе с утренними зорями, любимыми женщинами, смерть — конец света не только для

них, но и всего живого — сущего. Все это и еще многое иное, чему нет определения на языке страстей, сделало бойцов Строда хозяевами положения.

Но пепеляевцы продолжали владеть своим преимуществом: используя стога сена как прикрытие, они приближались к юртам. Строд уже слышал их прерывающееся сопение, в этот миг кто-то швырнул гранату в один из стогов. Сено вспыхнуло, стог кровавым фонтаном раздвинул туман. При ярком свете Строд сперва увидел Донаурова с новой гранатой в руке, потом черную цепь пепеляевцев: они шли молча, увязая в глубоком снегу.

— Андрей дал огоньку, молодец! — похвалил Строд и оглянулся.

Пулеметчик колдовал над своим «люисом»— перекосило патрон, и он зубами пытался выдернуть его из ленты, в спешке сломал зуб и хрипло дышал, выплевывая на снег кровавые сгустки.

— Сейчас, сейчас, подождите, я сейчас,— бормотал он, но открыть огня не успел.

Пуля разворотила ему голову. Строд шагнул к пулемету, но Джергэ опередил. «Люис» в ловких пальцах проводника заработал нервно, торопливо, Джергэ бил в упор, не целясь, пылающие стога хорошо освещали пепеляевцев.

— Так, так, так! — бессмысленно, с ненужной усмешкой повторял Джергэ, и Строд улавливал его слова сквозь пулеметный лязг.

Он что-то крикнул изо всех сил, но не услышал своего голоса: его толкнуло в грудь и обдало жаром. Он хотел бежать — ноги не повиновались, хотел выстрелить — маузер выпал из ладони. Строд покачивался, не двигаясь с места, раскачивались и стога, и туман, и бойцы, и рваные пятна взрывов, потом все стало разваливаться на части.

Строд открыл глаза и с удивлением увидел перед собой цветы и листья, они искрились, поблескивали, освещая память студеным сиянием. «Что за цветы, где я?»

Цветы погасли, на их месте чернел лед, вставленный в раму окна, в юрте слоилась мгла, за оленьими шкурами слышались негромкие голоса. Строд прислушивался, но не мог понять, о чем говорили.

— Я ранен в грудь, никого нет, неужели пепеляевцы победили и я в плену? — прошептал он, приподнимаясь со скамьи. Плотная повязка на груди мешала, Строд сдвинул ее с места.

В юрту вошел Донауров.

— Где мы? Что с нами? — спросил Строд,

— Сидим на Лисьей Поляне.

•—. А где пепеляевцы?

Они потеряли свыше сотни человек убитыми тепеоь зализывают раны. ^ за-

онм п ?ос МЫ?_С УСШгаем спросил & Р»Д.-А мд?-повторил

'— И мы потеряли многих

1 — Нельзя ли поточнее?

— Пятьдесят пять человек потеряли мы, не считая раненых

— Ты это взаправду? раненых,

— Как можно лгать при таком несчастье?

— Еще одна подобная победа, и мы погибли

В юрту вошел Дмитриев, принявший командование над осажденным отрядом. Его обросшая бородой физиономия плотно заиндевела, в глазах затаилась печаль ПЛ0ТН0

— Генерал Пепеляев ультиматум прислал...

Читай,—приказал Строд, зажимая пальцами рот- пѵля застряла в легком, и кашель вызвал кровотечение У ”

Ко “ «Г “ окружены со всех сторон. Сопротивление бесполезно Во избежание напрасного кровопролития предлагаю сдаться

Гтя Р м Н п РУЮ ЖИЗНЬ „ к Р асноа Р ме йцам, командирам и коммуни-

Дмирпёв ІеЛЬ " ЫИ ° ТВеТ К две " адца ™ Дня»,-прочел

— Не рано ли празднует победу генерал?'■Прежде чем ответить, я хотел бы осмотреть наши позиции.

Дмитриев и Донауров под руки вывели его из юрты, он за-

А Й ТІО I» П Л II ... л ^ невозмутимо плыли

облака, так же невозмутимо стояла темная на голубом небе тзигз. * /

Строд горько подумал: «Природа равнодушна к нашим страданиям и бедам и не заметила, что произошло на Лисьей Поляне». Он перевел взгляд на искрящуюся равнину, по которой были разбросаны мертвые.

«Генерал! Вы бросили вызов всей Советской Сибири и России. Вас пригласили сюда купцы-спекулянты и предатель — эсер Куликовский. Народ не знал вас... Сложить оружие наш отряд отказывается и предлагает вам сдаться на милость Советской власти, судьба которой не может решаться здесь...»

Написав последнюю строку, Донауров украдкой глянул на искаженное болью лицо Строда.

— Отнеси ответ Пепеляеву и там останься. Разрешаю гово-рить о нашем положении что угодно, но самое главное — постарайся уити в Охотск и наладить связь с тамошними большевиками. Мы больше не увидимся. Прощай! — Строд горячими пальцами пожал ладонь Андрея.

Дружинники задержали Донаурова на таежной опушке и вызвали из вежи полковника Андерса.

— В чем дело? Что случилось? Шпиона поймали? Так вздерните его на пихте,—заворчал Андерс.

— Это красный парламентер...

— Парламентер? — Андерс отвернул воротник оленьей дохи и вгляделся в Донаурова.

— Черт побери, не может такого быть! Не может быть! — растерялся он. — Неужели это Андрей Донауров?

Донауров тоже не верил своим глазам: казалось совершенно невероятным встретиться с петербургским приятелем на Лисьей Поляне, в центре якутской тайги. Несколько мгновений они рассматривали друг друга, потом бросились в объятия.

— Не буду спрашивать, как очутился в тайге, скажи только: ты красный? — спросил Андерс.

— У меня нет цвета времени. Я человек, обстоятельствами поставленный в безвыходное положение. Как попал- в отряд Строда, расскажу после, теперь проведи к Пепеляеву.

— Пойдем, представлю генералу...

В просторной яранге, около железной печки, сидели пять офицеров, шестой стоял заложив руки за спину. Был он в красной шерстяной фуфайке, меховых штанах и торбасах; на лице, обросшем черной бородой, тлели умные и непреклонные глаза.

— Брат-генерал! Строд прислал парламентера, но это мой петербургский друг. У красных оказался по чистой случайности, готов поручиться своей головой,— с ходу начал Андерс, но Пепеляев остановил его движением ладони.

— О друзьях-приятелях потом, брат-полковник. Вы принесли мне письмо?

Андрей подал пакет, Пепеляев похлопал им по своей ладони с апломбом военного, ожидающего весть о полной капитуляции противника. Спросил:

— Какой у вас чин?

— У красных нет чинов.

— У нас тоже вместо чинов «брат-генерал» да «брат-солдат». Орлам нужны крылья, солдатам — военное братство, а то, что вы случайный человек в отряде Строда, уже облегчает вашу участь. — Пепеляев вскрыл конверт, скривил в усмешке губы. — Строд предлагает сдаться на его милость. Он что, рехнулся? Спятил? Спрыгнул с ума? — Пепеляев поставил ногу на табурет, вынул записную книжку и карандаш. Написал, выдрал листок, подал Андрею. — Передайте Строду: переговоры закончены, продолжаются действия...

— Я не желаю возвращаться обратно,—пробормотал Донауров.

— Такое я называю предательством, а предателей расстреливаю. Не надо завязывать парламентеру глаза, пусть видит, сколько у нас солдат и пулеметов, и сообщит Строду. Авось они образумятся,— сердито ответил Пепеляев.

Андерс привел Донаурова в свою землянку, угостил спиртом, накормил жареной олениной. И говорил без передышки,

перескакивая с одной темы на другую, путаясь и тяжело вспоминая.

— Прошло всего-навсего пять лет, а что сталось с Россией, с нами что? Можно ли было вообразить нашу встречу в якутской тайге, на какой-то Лисьеи Поляне? Неисповедимы пути твои, господи! Из Петрограда сюда? В волчьи заросли, в медвежьи берлоги, на край океана? Помнишь нашу последнюю встречу у меня на квартире? Кажется, это было сто лет назад...

Андерс говорил и видел Невский проспект, дворцы, театры, магазины, Донауров ел и видел те же, теперь недосягаемые, проспекты и здания столицы.

Андрей распрощался с Андерсом и вернулся на Лисью Поляну.

Строд сидел у печки, кутаясь в оленью малицу и грея озябшие руки. Было больно говорить и больно дышать, но сознание ответственности за бедственное положение отряда превозмогало боль и тоску.

Жаль, что генерал не принял тебя за перебежчика, но ты все равно должен уйти в Охотск. Ты просто обязан уйти.— Строд откинулся от печки, прислонился к заиндевелой стенке юрты.

Андрей проследил за тонкими солнечными лучиками, проникшими в пулевые отверстия в кожаном верхе. Лучики, словно бледные линии, разрезали темный воздух.

Необходимо известить Байкалова о нашем положении,— сказал он.

Напиши письмо, пошлем Джергэ. Одна смерть помешает ему добраться до Якутска,— согласился Строд.

Глубокой ночью, прикрываясь туманом, Джергэ выбрался на якутский тракт. От его быстроты, выносливости и мужества зависела теперь судьба Лисьей Поляны.

Темнота постепенно белела, стыли в караулах часовые, стонали раненые. Строд, полулежа на узкой скамье, слушал их стоны и все напряженнее ожидал новой атаки.

— Почему тихо? —удивился Андрей. — Может, Пепеляев снял осаду и двинулся на Якутск? Зачем ему тратить на нас дорогое время?

Господи, хоть бы скорей они начинали! — простонал кто-то из раненых.— Лучше смерть, чем ужас без конца...

Строд хотел возразить, но передумал,— бывают положения, когда слова не имеют цены, он только приподнялся на локтях и своим движением разбудил Дмитриева. Тот повел ладонью по волосам:

„ Даже башка к юрте примерзла! Сегодня пепеляевцы из таиги и носа не высунут.

А ты все же проверь караулы,— посоветовал Строд.

Дмитриев оделся и вышел во двор, за ним выскочил Дона-уров. Морозный туман скрывал не только окопьц но и тайгу. Дмитриев вздохнул и, словно обожженный, сплюнул; слюна звякнула ледышкой у его ног.

Морозную тишину разорвал сухой, неприятный звук выстрела, потом еще и еще, и вот из тумана появились человеческие фигуры. Снежная пелена, утрамбованная прежними атаками, стала плотной, и офицеры шли в полный рост. Чем увереннее и безогляднее шли они, тем сосредоточеннее становились красноармейцы.

Дмитриев и Донауров следили за приближающимися пепе-ляевцами: теперь уже нечем остановить их — остался только небольшой резерв, спрятанный в загоне для скота. Юрта с ранеными и загон находились в центре обороны, жалкие укрытия обстреливались с трех сторон. Пули прошивали оленьи шкуры юрты, сплетенные из краснотала стенки загона, убивая и калеча бойцов.

Держась обеими руками за грудь, Строд вышел из юрты, когда дружинники уже были у окопов. Увидев командира, красноармейцы бросились в атаку, под неожиданным их ударом пепеляевцы отступили.

— Тебя ранило? — спросил Строд.

Дмитриев не ответил.

— Позови командира взвода Адамского.

— Он убит...

— Тогда начальника пулеметной команды.

— И он убит...

— Где фельдшер?

— Убит...

— Если мы продержимся дня два-три, то это хорошо, но если... — Строд не досказал своей мысли.

— В тайге, но без дров, кругом снег, а мы без воды, нет хлеба, и нечем перевязать раненых,— уныло ответил Дмитриев.

— Чего же ты хочешь? — подозрительно спросил Строд.

— Умереть, как солдат...

— Избавь меня от глупых слов, следи за действиями Пепеляева и предупреждай их. Помни: предупрежден — значит вооружен. Генерал обязательно что-нибудь выкинет, не удалось взять в лоб, попробует хитростью. Ночью придется делать вы-лазки за снегом.

— За глоток воды мы платим кровью...

Дмитриев и Донауров зорко следили за каждым подозрительным движением белых. Иногда из юрты выходил Строд и, пошатываясь, вглядывался в звездную темноту.

С таежной опушки донесся хриплый голос:

— Эй, краснюки!

— Что нужно? — откликнулся Донауров.