Краткая история Финляндии

VI. ВРЕМЯ АЛЕКСАНДРА I

В молодости Император Александр I, под влиянием своего воспитателя швейцарца Лагарпа, не раз высказывал расположение к конституционному образу правления и вообще к отвлеченному теоретическому либерализму.

«Я люблю конституционные учреждения», — говорил Государь, — и «когда придет мой черед (т. е. когда он будет царствовать), тогда нужно будет стараться, — само собою разумеется, постепенно, — образовать народное представительство». Иначе говоря, в ранней молодости Александр Павлович думал об ограничении своей самодержавной власти. Но вскоре выяснилось, что все это были мечты и порывы юноши, а не твердое решение зрелого мужа. Жизнь его научила другому. Опыт управления показал необходимость сохранения в России самодержавия. Прежде всего, тот же Лагарп, который внушал молодому Александру конституционные мысли, побывав в Швейцарии и приняв там участие в делах республики, отказался от многих своих теоретических учений и, вторично приехав (в 1801 году) в Россию, усмотрел величайшее благо в разумном самодержавии и стал уговаривать своего венчанного ученика сохранить твердую и непоколебимую власть.

Кроме того, Александр I имел перед глазами наглядный пример. Он знал, что делалось в республиканской Франции и видел, что порядок вновь водворился в ней лишь с того времени, когда вся полнота власти была объединена в одних руках Наполеона I. Пора мечтаний скоро миновала у Александра Павловича. Из-за Рейна показалась маленькая фигура великого корсиканца. По мере того, как она приближалась к России, значение её росло; перед корсиканцем падали царства и преклонялись короли. Победы Наполеона при Иене, Ауерштедте и Фридланде заставили русских крепко подумать об участи, грозившей их родине. Александру оставалось протянуть победителю руку и заключить с ним союз. Два властителя мира встретились в Тильзите. Здесь они очень сблизились и уладили между собой целый ряд спорных вопросов. «Раз Франция и Россия в согласии, они могут управлять миром», — сказал Наполеон. По Тильзитскому договору (1807 г.) Россия обязалась присоединиться к континентальной системе[15], имевшей целью повредить торговым интересам Англии. Кроме того, Александр I обязался склонить к континентальной системе Швецию и в награду за это ему предоставлялось беспрепятственно присоединить к России всю Финляндию. Таким образом, участь Финляндии была предрешена в Тильзите на свидании Императоров. Наполеон при этом правильно указал, что Швеция, примыкая столь близко к столице России, является её «географическим врагом». Но и помимо Наполеона, Александр Павлович не раз думал о Финляндии, понимая, что граница Империи, шедшая по реке Кюмени, должна быть отодвинута далее к северу. Давно ли жители Петербурга в последний раз из своих домов слышали гул шведских пушек? - Екатерина II тогда, в 1790 году, не без основания заявила: «правду сказать, Петр I близко (к границе) построил столицу».

Ко всему этому присоединилось еще вызывающее поведение шведского короля Густава IV. Он приказал выкрасить весь пограничный мост на реке Кюмени в шведские цвета, тогда как всегда принято было считать лишь половину этого моста шведским и половину русским. Еще ранее (в 1803 г.) король готовился к разрыву с Россией и отозвал своего посланника из Петербурга. После Тильзита Император России усердно убеждал его примкнуть к континентальной системе, но Густав упрямо отказывался от всяких соглашений с Наполеоном. Грозовые тучи обложили весь политический горизонт и ежедневно надо было ожидать воспламеняющей искры. Однажды, в январскую ночь, главнокомандующий финских войск, находившийся тогда в Свеаборге, внезапно был разбужен. Ему подали письмо шведского посланника в Петербурге, с уведомлением, что война неизбежна и необходимо принять меры. Курьеры генерала Клеркера поскакали в разные стороны с спешными приказаниями.

В февральскую стужу (1808 г.) нашим войскам предписано было перейти границу Финляндии и начать, наступление.

Во главе нашей армии поставлен был гр. Федор Федорович Буксгевден, воевавший под начальством знаменитого А. В. Суворова.

Поход с первых же шагов представлял большие трудности. Приходилось передвигаться по глубоким снегам, при суровых морозах. Особенно затруднительна была доставка фуража и провианта.

Шведским главнокомандующим избран был Клингспор, не отличавшийся талантами полководца. В возке, наполненном подушками, поехал этот воин к своей армии.

Шведские войска укомплектовывались в то время по оригинальной так называемой поселенной системе, введенной в 1682 г. Эта система имела в виду наилучшим способом пополнять ряды армии, приняв во внимание и малолюдство королевства, и интересы земледелия. Все земли, исключая дворянских, обязаны были, по контрактам с казной, участвовать в поставке солдат. Для чего эти земли, в зависимости от их величины, делились на руты, поставлявшие каждая по пехотинцу, и на рустгальты — выставлявшие по всаднику. От руты солдат получал одежду, жалованье и особый дворик (торп) с землицей, которую он обязан был возделывать.

Офицерам отводились более удобные имения; они назывались бостелями (boställe). Таким образом, офицеры и солдаты в мирное время были более земледельцами, чем военными. Полюбив свои дома и усадьбы, они, конечно, неохотно брались за ружье и подымались в поход.

Русские наступали тремя колоннами. Шведы сосредоточили значительные силы у Тавастгуса и в состоянии были дать неприятелю серьезный отпор но предпочли отступать по глубоким сугробам. Такая тактика всегда дурно влияет на дух армии. Послышался ропот, начались самовольные отлучки из рядов армии, показались зловещие признаки деморализации.

Война 1808 г. вообще была встречена шведским обществом с нескрываемым недовольством и нерасположением. Король не был популярен и проявлял признаки психического расстройства. Отзывы его о Финляндии и финляндцах были крайне резки. Среди образованных классов его подданных, начиная с Ништадского и Абоского мира, укреплялось сознание в неизбежности потери Финляндии и потому многие предрекали неудачный исход кампании. Были и такие финляндцы, которые заблаговременно подготовили себе убежище в Швеции. Если нам предстоит война с русскими, — говорили некоторые, — то она будет непродолжительной, так как горсть людей без хлеба и одежды едва ли в состоянии сопротивляться хорошо вооруженной армии. Исходя из подобных соображений, иные помещики не позволяли своим сыновьям встать в ряды сражающейся армии. Верным правительству без всяких колебаний оставалось крестьянство, которое надеялось, что у короля хватит и денег, и сил изгнать русских из края.

При таком настроении общества трудно ожидать успеха своему оружию. Армия — плоть от плоти общества и воззрения, господствующие в последнем, не могут не отражаться на боевых успехах людей, вставших под знамена. Побеждает дух, а не оружие армии. Где нет уверенности в своей силе и в своей правоте, та сторона до боя обрекла себя на поражение. Таково общее правило, установившееся с того дня, когда человечество начало воевать.

Естественно, что зная о воззрениях, проявившихся в разных слоях финляндского и шведского общества, наше правительство, рядом с боевыми действиями, предприняло некоторые меры, направленные к тому, чтобы воздействовать на общество, с целью скорейшего его склонения в пользу России. Для этого русское правительство прежде всего издало прокламацию к финскому населению, в которой говорилось, что Император с крайним прискорбием повелел своим войскам вступить в пределы Финляндии, вследствие того, что король Швеции не только не пожелал примкнуть к союзу двух сильнейших Императоров (России и Франции), но, напротив, встал на сторону их врага (т. е. Англии). Всем спокойным жителям края прокламацией обещалось покровительство и полное сохранение порядка, согласно существующим законам и обычаям. Прокламация (18 февр. 1808 г.) говорила еще о высылке от каждой провинции депутатов на обычные сеймы (riksmöte), кои могут происходить в Або. В заключении указывалось, что Великое Княжество Финляндское будет с сего времени считаться завоеванным, подобно прочим провинциям Империи, и пользоваться своими привилегиями, свободным отправлением веры, правом и другими преимуществами, каковыми оно издревле пользовалось. За первой прокламацией последовали другие с разнообразными обещаниями. Кроме того, наши власти старались воздействовать на местное лютеранское духовенство, зная его большое влияние на население. Наконец, при штабе нашего . главнокомандующего находилось несколько человек умных и знающих шведов, которые должны были помогать гр. Буксгевдену своими советами и вести нужные переговоры с местным населением.

С первого дня кампании наши войска добросовестно исполняли свое дело. Они наступали столь успешно, что в начале марта 1808 г. Александр Павлович имел возможность написать Наполеону: «Государь, мой брат... Мои войска занимают уже важнейшие пункты и идут на Або». 10 марта гр. Буксгевден вошел в Або; население спокойно взирало на приход и расквартирование русских войск. С этого времени наш главнокомандующий считал Финляндию покоренной. 16 марта 1808 т. всем державам было объявлено особой декларацией, что Финляндия признается Российскою областью, покоренною нашим оружием, и навсегда присоединяется к Империи.

Население России было уведомлено особым манифестом от 20 марта того же года, в котором значилось: «Страну сию, оружием Нашим покоренную, Мы присоединяем отныне навсегда к Российской Империи, и, вследствие того повелели Мы принять от обывателей её присягу на верное Престолу Нашему подданство».

Особым собственноручным письмом Александр I сообщил Наполеону, что он «объявил шведскую Финляндию русской провинцией». Наполеон ответил: «Я чрезвычайно обрадовался, узнав, что Вы покорили Финляндию и присоединили эту провинцию к Вашим обширным владениям».

Главный интерес борьбы сосредоточился теперь около Гельсингфорса и Свеаборга. Уже 18 февраля 1808 г. русский отряд подошел к Гельсингфорсу и с такой стремительностью атаковал его укрепления, что орудия на валах были захвачены заряженными. Комендант города в санях помчался в Свеаборг, куда последовал и гарнизон, охранявший город.

Русские прекрасно расположились в Гельсингфорсе и стали приготовляться к осаде Свеаборга. Работа кипела. Заготовлялись штурмовые лестницы и фашины; подвозились орудия. Осадой крепости руководил умный и изобретательный генерал П. К. Сухтелен. Когда русские батареи были готовы, из них открыли стрельбу по Свеаборгу. В ответ из крепости посыпались тяжелые ядра на Гельсингфорс. Русские, желая спасти город, предложили коменданту Свеаборга не стрелять по городу, обещая с своей стороны не строить в нем батарей. Комендант из жалости к жителям и городу согласился. Русские благодаря этому остались укрытыми в отличных зимних квартирах и могли безопасно сосредоточивать в городе свои парки, госпитали, магазины и пр. Русские день и ночь тревожили Свеаборг частыми выстрелами и движениями по льду залива. Гарнизон крепости лишен был спокойствия и сна: его люди должны были караулить на валах, стоять наготове у орудий и распиливать лед вокруг островов, дабы русские не могли приблизиться к стенам. Дух шведского гарнизона был слаб. На его беду, в крепости оказались запертыми многочисленные семейства. Жены и дети истребляли нужные для войска запасы и своими мольбами и слезами дурно влияли на бойцов. Помимо того, русские охотно и предусмотрительно пропускали людей в крепость, но воспрещали им возвращаться в Гельсингфорс. Искусно также русские распространяли среди Свеаборгского гарнизона разные слухи, которые не остались без влияния на шведских воинов; распускали, например, сведения о русских победах и шведских поражениях, о беспорядках в Стокгольме и т. п.

Наибольшая же неудача шведов заключалась в том, что комендантом Свеаборга состоял адмирал Кронстедт. Он был искусный моряк, и честный человек, но совершенно не подходил, по своему слабому и мягкому характеру, к должности коменданта. Он подпал под влияние недостойных офицеров и крайне опрометчиво вступил в переговоры с умным и находчивым генералом Сухтеленом, подметившим его слабости. Переговоры привели к тому, что между Кронстедтом и Сухтеленом заключена была конвенция, в силу которой шведы обязывались сдать крепость без кровопролития, если они к 22 апреля не получат помощи из Стокгольма. В залог исполнения такого договора, шведы условно передали русским несколько маленьких островов. К назначенному сроку Швеция помощи выслать не успела и не смогла, вследствие того, что залив не очистился ото льда, а потому Кронстедт по конвенции сдал Свеаборг русским.

Потомство заклеймило Кронстедта именем изменника. Напрасно. Русское золото его не коснулось. Он просто допустил ряд ошибок, свидетельствующих о его растерянности и неопытности. Кроме того, крепость в свое время не была достроена шведским правительством и она оказалась доступной со стороны суши, особенно в зимнее время, чем умело воспользовались русские военачальники. Запасы в крепости истощались, а гарнизон его не - был подготовлен к отчаянному сопротивлению, не был воодушевлен до решимости пожертвовать последним человеком, лишь бы не допустить спуска своего государственного штандарта.

Свеаборг пал. Взятием северного Гибралтара, считавшегося неприступным, русскими была исполнена очень существенная задача кампании 1808 г. Мужество и надежды наших воинов поднялись; на шведов же падение их твердыни произвело подавляющее впечатление. Король плакал... Не овладей русские Свеаборгом, они, при остальных своих победах, не могли бы считать себя господами Финляндии. Гр. Ф. Буксгевден был прав, когда после взятия Свеаборга доносил, что «такого приобретения Россия давно не делала». Трофеи русских были очень значительны; они получили 7,5 тыс. пленных, 2 тыс. орудий, 9 тыс. ружей, 340 тыс. снарядов, 110 военных судов и пр. Россия имела основание радоваться. В Петербурге состоялось большое церковное и военное торжество у памятника Петра Великого. Шло завоевание Финляндии, т. е. осуществлялась идея, намеченная Петром Великим, а потому его сделали причастным к этому торжеству.

Однако, радость русских оказалась преждевременной.

Шведы, отступившие до далекого севера Финляндии, оправились и нанесли русским отрядам ряд существенных поражений. Нашим войскам пришлось теперь в свою очередь отступать. Первая значительная победа шведов произошла при Сикайоки. Естественно, что настроение

финнов поднялось, энергия их удвоилась и явилось желание помериться силами с неприятелем. Все пришло в движение. При Револаксе они торжествовали вторую свою победу. Следующий удар русским был нанесен при Алаво. Имена их счастливых генералов Адлеркрейца, Сандельса и др. быстро облетели страну, ободряя население к новым подвигам. Шведское правительство и главнокомандующий Клингспор воспользовались подходящим моментом и призвали крестьян воззваниями содействовать армии. Крестьянам обещали оружие и амуницию. Те граждане, которые незадолго перед тем присягали России, отреклись от присяги и брались за оружие. Исподволь маленькие ручейки восстания из разных крестьянских захолустий и одиноких торп[16] сливаются в один общий сильный поток народной войны.

Крестьяне вооружались чем могли: охотничьими ружьями, дубинами, топорами, вилами и даже ножами, насаженными на колья. Из еловой коры они делали себе портупеи, а войлочные шляпы украшали перьями или палочками, которые издали напоминали султаны регулярных войск. В Эстерботнии они устраивали подобие батарей, выставив в их амбразуры срубленные и вычерненные бревна, казавшиеся на расстоянии пушками. Колокольни превращались кое-где в наблюдательные вышки. Случалось, что отрядами крестьян руководили унтер-офицеры или даже офицеры, но обыкновенно лица, избранные из крестьянской же среды. В некоторых партизанских лагерях временно удалось водворить заметный порядок: утром и вечером читалась общая молитва, иногда даже пасторами.

Восставшие крестьяне нередко наносили весьма существенный вред нашим отрядам, особенно в окрестностях Таммерфорса и Куопио, а также в Карелии и на Аланде. Они отрезывали наши транспорты с провиантом и фуражом. Каждая мера ржи, каждая охапка сена доставались с трудом. Пересеченная местность способствовала их действиям. От преследования наших войск финны, бывало, укрывались на острова многочисленных озер, захватывая с собою лодки, и тем без труда прекращали всякое сообщение с своими удобными убежищами.

Выступление на театр военных действий партизанских отрядов из крестьян сразу изменило характер кампании. Когда мирные жители принимают участие в войне, то это неизбежно вызывает жестокость и месть. Таковы последствия каждой народной войны. Тоже случилось и в Финляндии. Русские отряды, по оплошности попадавшиеся в их руки, мученически и безжалостно умерщвлялись. Наши казаки стали платить им тем же. Примером взаимной ожесточенной вражды явилась схватка среди улиц гор. Вазы, восставшие жители стреляли в русских из окон домов. Русские, потеряв самообладание, предали город разграблению. Среди восставшего населения, русским серьезно пришлось подумать о самозащите, и потому они объявили, что каждый житель, взятый с оружием в руках, будет повешен, как изменник, а каждый крестьянин, уличенный в бунте, — подвергнут расстрелу.

Под напором совместно действовавших шведских войск и восставших крестьянских банд, русским пришлось отступать. Но вскоре наши отряды получили подкрепление и вновь в состоянии были перейти в наступление. Главное подкрепление русская армия приобрела в лице энергичного, молодого и талантливого гр. H. М. Каменского. Он заставил шведов отступить сперва от Карстула, а затем (2 сентября 1808 г.) и от Оравайса.

Сражение при Оравайсе было очень упорным. Трудно приходилось русским. Солдаты падали от изнеможения. Их патроны истощались. Шведы оглашали уже воздух радостными кликами своего торжества. Казалось, все погибло. Но в этот момент подоспели наши запоздавшие части. «Покажите шведам, — крикнул им гр. H. М. Каменский, — каковы русские». Бой возобновился. Шведы не выдержали свежего напора и побежали. Сражение продолжалось с 7 час. утра до 12 ночи. Оно было самым кровопролитным за всю кампанию. Вскоре по болезни талантливому полководцу пришлось уехать. «Сохраните Финляндию, — сказал он прощаясь, — мы завоевали ее».

Шведы были утомлены телесно и нравственно. Им оставалось отступать к снежным полям Торнео. Они предчувствовали, что их меч не спасет уже отечества. Из рядов их армии начались побеги. Зловещее предзнаменование. Армия стала голодать; у неё не было одежды. Число больных быстро возрастало.

В это время в Петербурге разбирались и критиковались действия нашего главнокомандующего гр. Ф. Буксгевдена. В столице у него оказалось много врагов и их интрига кончилась тем, что вынудила его просить увольнения из действующей армии. Его заменил в конце 1808 г. генерал барон фон- Кнорринг.

В Петербурге главным врагом гр. Ф. Буксгевдена был шведский изменник Спренгтпортен. Он же играл там роль первого эксперта по финляндским делам. Он интриговал и хлопотал теперь о созыве сейма с тем, чтобы все возникшие по Финляндии вопросы могли решать сами представители края. Но этой мысли решительно не сочувствовали главные русские деятели того времени — Аракчеев, гр. Н. П. Румянцев, Буксгевден и др.; не разделяли ее и многие финляндцы, как, например, епископ Яков Тенгстрём, Троиль, Клик и др. Решено было пригласить в Петербург из Финляндии особую депутацию, составленную из представителей от всех сословий. Нового в этом ничего не было. Покоренные области, народы и орды, начиная с Петра Великого, посылали депутации к трону, с выражением верноподданнических чувств и разными просьбами. Таким образом через царские палаты в Петербурге проследовали лифляндские, эстонские, польские, грузинские, татарские и многие другие депутации.

Очередь дошла до Финляндской депутации. Во главе её стоял граф К. Маннергейм. В ноябре 1808 г. Государь милостиво принял депутацию в Зимнем дворце. Депутаты благодарили Государя за многие его милости, проявленные к Финляндии. Затем они подали Императору особый мемориал, в котором говорилось о желательности законного созыва представителей от четырех сословий, если в Петербурге понадобится иметь мнение населения о нуждах края. Тем не менее, депутации предложены были некоторые вопросы, о которых Александр I желал иметь её мнение. Все они сводились в сущности к одному общему вопросу: в каких улучшениях нуждалась в данное время Финляндия? Депутация высказалась, не преминув присоединить ряд своих самых разнообразных просьб. Депутаты были приняты всем Петербургом изысканно радушно и, щедро одаренные Государем, они вернулись домой.

Финляндские дела велись в это время очень странно и своеобразно. На севере продолжалась война: там раздавался звон мечей и лилась кровь, а на берегах Невы шли мирные совещания о необходимых для края улучшениях. В Эстерботнии и у Торнео бросался жребий войны, а в Петербурге состоялось назначение первого Финляндского генерал-губернатора.

Этой чести неожиданно удостоился Георг Магнус Спренгтпортен — личность даровитая, но по нравственным своим качествам очень темная и низкая. О нем говорили, что в Риме он мог сделаться Суллой, в Северной Америке — Вашингтоном. Гордый, трудолюбивый, он скоро выдвинулся на своей родине и сделал ей немало добра. Честолюбие побудило его бросить родину и сражаться против своих саволакских стрелков. Честолюбие привело его к мечтам об отторжении Финляндии от Швеции. Из Финляндии он желал создать не русскую провинцию, а особую республику. Частично его желание исполнилось: он поставлен был во главе края, в качестве его высшего правителя. Но он не спешил к исполнению своих трудных и ответственных генерал-губернаторских обязанностей, а предпочитал интриговать и жуировать в русской столице.

Кнорринг, сменивший Буксгевдена, получил план зимних действий, но не обладая ни качествами полководца, ни самостоятельным характером, он ничего не предпринимал.

Застой в наших делах, и прежде всего приостановка наступления грозили дурными последствиями. Чтобы наверстать упущенное, в Финляндию отправили энергичного военного министра Аракчеева. Нашим войскам надлежало тремя колоннами вторгнуться в Швецию. За исполнение этой задачи и взялся теперь Аракчеев.

Северная колонна, под начальством гр. П. А. Шувалова, должна была следовать через Торнео. Стужа и болезни косили ряды наших храбрецов, но они исполняли свой долг и шли к указанной цели. Мороз мешал им двигаться на лыжах, мороз отнимал у них возможность владеть ружьем, но ничто не могло остановить их. Они достигли Торнео. Имя города показывало, что был пройден славный путь и между ним и родиной лежала завоеванная Финляндия.

Второму отряду, под начальством Барклая-де-Толли, предписано было перейти по льду через пролив Кваркен из г. Вазы в Умео. Чего только не испытал этот мужественный отряд! Трое суток ему пришлось идти местами по глубоким снегам, местами по высоким льдам. Спать могли только под открытым небом. Проводников не было. Огня нельзя было разводить, чтобы не обнаружить шведам своего наступления. Приходилось не только взбираться на ледяные утесы и переходить широкие расселины, но нужно было еще тащить на себе по этому тяжелому пути орудия и обозы. Кваркен замерзает исключительно в суровую зиму. Но стоило только порыву южного ветра взволновать на этом пространстве лед и весь отряд обрел бы себе ужасную могилу в морской пучине. Барклай де-Толли признал переход «наизатруднительнейшим» и прибавил, что его мог преодолеть только русский солдат. «Не нужно веховать Кваркена, я развеховал его трупами» — сказал тот же Барклай де-Толли и эти слова полководца ярко дорисовывают картину перенесенных трудов. Шведы настолько были уверены в невозможности совершения подобного перехода, что не приняли никаких мер предосторожности. Каково же было их изумление, когда в город Умео вошел Барклай де-Толли во главе 3 тыс. человек.

Несколько менее трудным, но столь же блестящим, был переход третьего отряда, под начальством Багратиона, из Або через Аланд — к шведскому берегу. Здесь погода в известной мере благоприятствовала русским. Холод не сопровождался ветром, дни стояли ясные. Лед едва был покрыт снегом. Лучи солнца ярко отражались как ото льда, так и от штыков. Впереди корпуса шел летучий отряд генерала Кульнева. Позади корпуса носились стаи птиц. В конце февраля 1809 г. русские достигли шведского берега и в городе Грислегамне воспели: «Тебе Бога хвалим».

После описанных подвигов, участники их могли знать, что имена их перейдут в историю.

Едва цель была достигнута, как главнокомандующий ген. Кнорринг приказал всем отрядам вернуться обратно. Шведы в Умео не хотели верить столь «неблагоприятному» действию Кнорринга, но факт, к сожалению, был налицо. Наши чудо-богатыри вынуждены были по тем же ужасным путям совершить новый переход.

Войну можно считать оконченной и потому дозволительна оценка поведения воевавших.

«Воины, товарищи и братья», — говорил один из героев кампании 1808-1809 г., генерал Дебельн, расставаясь с финскими солдатами. «В истекшую войну вы противились усердно и мужественно многочисленному неприятелю, победили его при Сикайоки, Револаксе, Лаппо, Алаво, Иденсальми. Ваши подвиги велики, и им соразмерна благодарность короля и Швеции».

Что же касается наших родных героев, то они перенесли беспримерные трудности, совершив два продолжительных зимних похода; они прошли по Финляндии из конца в конец, дважды переходили Ботнический залив. Все время им приходилось действовать среди теснин, лесов, болот, рек и озер. На долю каждого участника похода выпало много невзгод и лишений. Зимой их донимали 20 и 30-градусные морозы, а ветер жег как пламя, покрывая щеки струпьями. Нередко ночи проводились под открытым небом, причем от холодных ветров приходилось ограждаться лишь валами из снега, да несколькими срубленными деревьями, которыми обставляли суровое ложе. Лето причиняло новые страдания и лишения. Часто и зимой и летом за золото нельзя было приобрести куска черствого хлеба. Кости храбрых рассеяны по всему краю и нет над их забытыми могилами даже простых деревянных крестов. Честно эти безымянные герои послужили родине и наш общий долг передать славу их деяний грядущим поколениям. Чтите труды и заслуги предков, если хотите, чтобы потомки почтили ваши деяния. Историческая память о государственных и общественных деятелях не должна иссякать, если хотим, чтобы слава нашей дорогой родины стояла прочно. Отрадно и почетно умереть за отечество именно потому, что грядущие поколения воздают должное героям, оценивают их труды и свято чтут каждую каплю пролитой крови.

«Надобно откровенно сознаться, — сказал в 1808 г. ректор Абоского университета Калониус, — что настоящая война ведена с такой умеренностью, какая не. только прилична нашему просвещенному веку, но заслуживает, чтобы ее ставили в пример другим, даже просвещенным нациям, и дай Бог, чтобы они ему последовали». Вот истинная и высокая похвала честному поведению русских воинов, похвала, раздавшаяся из уст тогдашнего врага.

«Из людей отвагой славных» выделились гр. H. М. Каменский, Барклай де-Толли, Багратион, кн. Долгорукий, Тучков, генерал Яков Петрович Кульнев и многие другие. Из них Кульнев был рожден воином и патриотом. Высокий рост, сильный голос, смуглое лицо делали его и по внешнему виду вои- ном-рыцарем. Его строгость и великодушие приобрели ему общее уважение даже среди неприятелей. Из почтения к нему все поднялись, когда он, во время бала в Або, вошел в зал танцевавших; все общество подошло к нему с изъявлением благодарности. Такой чести удостоились, конечно, немногие. В другой раз ему лично выразил Свое благоволение Император. «Благодарю тебя, Кульнев, — сказал Государь Александр Павлович, — благодарю не только за службу, но и за поведение твое с жителями. Я знаю все, что ты для них сделал». Закаленный в боях герой прослезился.

В период войны наше правительство крайне заботливо относилось к финляндскому мирному населению. Голод посетил Финляндию и наши власти немедленно сняли таможенные заставы, препятствовавшие закупке хлеба в Выборгской губ. Мука высылалась из Петербурга, для продажи по дешевой цене. На покрытие убытков крестьян из окрестностей Нерписа Государь даровал 80 тыс. руб. Крестьянам беспрепятственно дозволялось перевозить свои товары в Швецию. Брошенные помещиками имения сдавались в управление, а доходы до наступления мира сохранялись в казенных учреждениях. При главной квартире учреждена была особая комиссия для принятия жалоб и т. д.

Война не была еще окончена, территория северной Финляндии не была еще очищена от шведов, но исход кампании обозначился ясно. Финляндия находилась во власти Александра I. От него зависела её будущность.

Он же не искал её гибели, а, напротив, желал облегчить её положение. Великодушие свойственно великой России и её Венценосцам. «Врагов мы в прахе не топтали». Финляндцы могут поэтому спокойно взирать на свои боевые неудачи: они вели их к благу, к счастливому будущему. Со времени Александра I финляндцы не видели более своих городов в пламени, своих селений превращенных в костер, их снега не были окрашены кровью. Над Финляндией взошло солнце мирного развития и благотворного труда.

Александр, веря в будущую признательность финнов, решил созвать представителей всех сословий. 20 января 1809 г. состоялось особое объявление, призывавшее Население выслать своих депутатов на сейм в г. Борго.

Когда депутаты были в сборе, Государь отправился в Борго, чтобы лично открыть сейм. Стояла стужа, ярко светило солнце, звонили колокола, гремели пушки, когда Император 15 марта 1809 г. торжественно въехал в город. 16 марта состоялась церемония открытия сейма. Все отправились сначала в церковь, где около алтаря поставлен был трон, привезенный из Москвы. Из собора процессия перешла в дом гимназии, где приспособлено было помещение для заседаний. Заняв место на троне, Император обратился к присутствующим с речью на французском языке. Ему ответил епископ Тенгстрем и представитель крестьян. Затем оглашены были те четыре предложения, для обсуждения которых, собственно, и был созван сейм (о военном устройстве, о взимании податей, о монетной системе и об учреждении совета). Далее следовала присяга сословий, на которую Государь ответил краткой речью. Вечером состоялся бал; Государь принял живое участие в танцах.

Сейм приступил к своим занятиям. Генерал-губернатор Спренгтпортен, напыщенный своим положением, вздумал руководить земскими чинами и давать им разные указания. Заступником депутатов явился Михаил Сперанский, который написал Спренгтпортену, что намерение Его Величества было предоставить полную свободу земским чинам в рассмотрении предложенных им вопросов. Сперанский вообще принял большое участие в делах сейма: он вырабатывал его церемониал, составил проект вступительной речи Государя и, наконец, написал грамоту 15-го марта 1809 года, которая стоит в центре всех льгот и привилегий, дарованных Финляндии.

Приводим этот исторический акт полностью: «Произволением Всевышнего вступив в обладание Великого Княжества Финляндии, признали Мы за благо сим вновь утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего Княжества в особенности, и все подданные оное населяющие от мала до велика по конституциям их доселе пользовались, обещая хранить оные в ненарушимой их силе и действии; в удостоверение чего сию грамоту собственноручным подписанием Нашим утвердить благоволили».

Особенно близко принимал к сердцу Сперанский все, что касалось вопроса о правительственном совете; но в тоже время он строго наблюдал за тем, чтобы депутаты сейма не превысили данных им Императором прав и полномочий. Один из политических деятелей того времени, Андерс Йегергорн, составил проект конституции для Финляндии. Сперанский принял все меры к тому, чтобы сейм не рассматривал этого вопроса, как не переданного на его обсуждение Государем. Ландмаршал (т. е. председатель дворянского сословия) Де-Геер и другие члены сейма задумали план учреждения «тайного комитета», очевидно, желая, при его посредстве, влиять на решение политических сторон финляндского вопроса. Но и здесь Сперанский воспротивился их явно несообразным домогательствам и разъяснил сейму, что кроме четырех, переданных депутатам вопросов, ничто постороннее не будет предоставлено их рассмотрению.

Когда окончились занятия сейма, Государь, 6-го июля 1809 года, вновь прибыл в Борго и сам закрыл его заседания, сказав в торжественной речи, что примет в соображение их заключения при решении тех вопросов, которые они обсуждали. Государь предложил депутатам внушить своим соотечественникам уверенность в сохранении их законов, личной безопасности и собственности. «Финский народ, — сказал далее Император, — «занимая ныне место в среде народов под властью своих законов, вспомнит о прежнем господстве лишь для того, чтобы развивать отношения дружбы».

Депутаты разъехались. Значение сейма в Борго в глазах его современников было крайне незначительным. Единственная газета того времени ни одним словом не обмолвилась о нем. Призыв депутатов в Борго не поднял общего настроения в крае и члены сейма отбыли свою повинность, как обязательную барщину. «Полного сеймового решения, требуемого конституционными формами, не было подписано», — как в том сознался один из главных депутатов сейма, барон К. Маннергейм. Первый историк сейма, Кастрен, очень основательно указал на то, что надлежащих предложений земским чинам не было сделано и некоторые вопросы были впоследствии решены Императором совершенно не согласно с мнением, выраженным сословиями. Иначе говоря, от сейма не получилось конституционных решений, а лишь заключения (мнения) сведущих людей.

Один из современных историков Швеции (проф. Иерне) взглянул на поведение сеймовых депутатов 1809 года с иной стороны и прямо заявил, что они совершили нарушение присяги. Дело в том, что война еще не была окончена, мир не был заключен, король Швеции не уступил еще своих суверенных прав новому повелителю и не разрешил финнов от их верноподданнической присяги. При таких условиях служба новому Монарху преждевременна и уже ранее профессора Иерне клеймилась редактором Абоского университета, Калониусом, как измена. Будучи строго последователен, Калониус и впоследствии заявил, что все действия, произведенные до официального заключения мира, с юридической точки зрения, недействительны и их правильнее было бы или оставить без последствий, или вовсе отменить. И действительно, как бы ни взглянуть на события в Борго, особого значения они приобрести не могут. «Финляндия не отпала от Швеции, не провозглашала своей независимости, не организовалась, как особое государство.не восстала против своего правительства. Вести каких-либо переговоров с Россией она, поэтому, не могла». Сейм в Борго никакого особого значения поэтому иметь не мог, ибо что-нибудь одно, — «или Александр I, русский Император, имел право учреждать Финляндский сейм, но тогда он уже ранее стал Государем Финляндии и ему уже незачем было договариваться с сеймом об её присоединении; или он не был еще Государем Финляндии, но тогда он не имел права учреждать сейма и все постановления сейма не имеют никакого юридического значения». Прибавим еще, что в Борго Император Всероссийский не был также провозглашен Великим Князем Финляндии. Этот титул он присоединил к Императорскому уже 25-го декабря 1808 года.

Из других событий средины 1809 года видное место заняла смена генерал-губернатора. Спренгтпортен вел себя настолько бестактно и настолько всем прискучил своими притязаниями, что Император признал необходимым уволить его от службы. Он как был, так и остался темной и двойственной личностью. Установлено, между прочим, что в то время, когда он льстил русскому Монарху и пользовался его щедрыми милостями и высоким доверием, он послал шведскому королю прошение, в котором, указывая на свое «неугасимое рвение и горячую любовь к возлюбленной родине», молил о позволении вернуться в Швецию.

Спренгтпортена заменил человек во всех отношениях достойный и выдающийся — генерал Михаил Богданович Барклай де-Толли. Он был неустрашимым воином, прекрасным полководцем и большим государственным деятелем. Переходом через Кваркен он вызвал всеобщее удивление; в 1812 году он начал умно задуманное отступление внутрь России; в сражениях при Бауцене, Кульме и Лейпциге он упорно и успешно бился против Наполеона. Высокий лик Барклая привел великого русского поэта Пушкина «в восторг и умиление». Финляндией Барклай де-Толли управлял недолго, но умно, успев приобрести и здесь общую любовь и уважение.

Двухлетняя война всех утомила. Обе стороны нуждались в мире. 1-го марта 1809 года в Стокгольме прекратилось царствование Густава IV Адольфа: его свергла бескровная революция. Начались переговоры, но они тянулись вследствие того, что Швеция все еще надеялась склонить на свою сторону Наполеона. Уполномоченные Швеции — Стедингк и Шёльдебранд — и России — граф Н. П. Румянцев и Алопеус — съехались в маленьком городке Фридрихсгаме. Долго и искусно шли пререкания между стойкими, умными и находчивыми дипломатами. Наконец они договорились и 5-го сентября 1809 года мирный трактат был подписан. Вся Финляндия до реки Торнео перешла в «собственность и Державное обладание» Российской Империи.

Так окончилась славная война 1808-1809 гг.— Судьба поместила ее среди других великих войн, покрывших неувядаемой славой Наполеона и Александра I. Ей предшествовали войны 1805 и 1807 гг., за ней последовала Отечественная война и преследование Наполеона, кончившееся его низложением и взятием Парижа. Эти крупные события затмили собой Финляндскую войну 1808-1809 гг. и сделали то, что она почти погибла в «неизвестности». Но тем не менее она заслуживает особого внимания по своей трудности и по храбрости, проявленной соперничавшими сторонами. Эта война не отмечена крупными кровопролитными сражениями, но зато она потребовала от каждого участника много стойкости, умения и выносливости. Финляндская война была в одно и то же время народною, наступательною, оборонительною и чрезвычайно упорною с обеих сторон. Финляндская война послужила прекрасной школой для будущих наших героев 12 года. Имена Барклая де-Толли, Багратиона, Кульнева, Давыдова, Тучкова и др., прежде чем прославиться в гигантской борьбе с нашествием «двунадесяти языков», увенчаны были лаврами за свои подвиги в суровой Финляндии. По своим результатам война 1808-1809 гг. оказалась очень богатой. Она закрепила владычество России над Балтийским морем и обеспечила северную нашу столицу. Без Финляндии Россия оставалась неполной, как бы недостроенной. Финляндия явилась как бы рукой, прибавленной к туловищу России.

После военных действий создалась возможность приступить к гражданскому устройству края, к организации управления. Различные ведомства и управления Финляндии требовали прежде всего общего сосредоточения. С этою целью был утвержден в 1809 году Государем Императором Правительственный Совет.

В период рассмотрения его проекта, финляндский генерал-губернатор князь Барклай де-Толли высказал несколько соображений, которые до сих пор не утратили своего значения. Между прочим, он признавал полезным, чтобы высшее судилище Финляндии находилось в столице Империи, а не где-либо в крае. Полицию, по его мнению, надлежало подчинить исключительно генерал-губернатору. Надзор за таможней следовало организовать на тех же началах, на которых он существовал в Империи. Вообще Барклай де-Толли находил, что лучше было бы совсем не создавать генерал-губернатора, нежели иметь его не облеченным полновластием и авторитетом. Только при полновластии начальник края мог прекращать возникавшие злоупотребления. Время вполне оправдало мнение Барклая де-Толли.

20 сентября 1809 г. состоялось торжественное открытие Правительственного Совета в г. Або. Не прошло и года, как власть Совета была расширена, а в 1816 г. его переименовали в Императорский Финляндский Сенат. С того времени и до наших дней устройство его остается в главных чертах неизменным.

В 1809 г. началась разработка инструкции для генерал-губернатора. Вскоре в это дело вмешалась очень влиятельная личность, игравшая затем значительную роль в создании нового управления Финляндии, после её присоединения к России. Это был Густав Мауриц Армфельт. Его карьера началась при дворе шведского короля Густава III. В Швеции он быстро возвысился. Но со смертью Густава III для Армфельта наступили черные дни. Обвиненный в государственной измене, он бежал из отечества и нашел приют в России. В Финляндии, присоединенной к Империи, находилось его родовое имение и соотечественники не напрасно возлагали на него большие надежды. Он был милостиво принят при Петербургском Дворе и вошел в непосредственное сношение с Монархом могущественной Империи.

Армфельт настолько живо освоился с новым своим положением, что стал покровительствовать Финляндскому генерал-губернатору, слабохарактерному и малоспособному администратору Ф. Ф. Штейнгелю, занявшему место кн. Барклая де-Толли. Видя полную несамостоятельность Штейнгеля и его склонность следовать чужим внушениям, Армфельт назвал его «бесценным» для Финляндии и без труда направлял его по своему усмотрению.

Со времени войны 1808 г. дела Финляндии докладывались Государю известным государственным деятелем М. М. Сперанским. Дела края быстро накапливались и разрастались; в то же время Сперанский был обременен другими важными и многочисленными поручениями. Все это заставило его подумать об организации какого-нибудь постоянного учреждения, которое ведало бы делами Финляндии в Петербурге и подготовляло их для доклада Монарху. В 1811 г. для этой цели была создана комиссия Финляндских дел, в которой Г. М. Армфельт занял место председателя. Он устроил так, что в комиссию стали назначаться исключительно финляндские чиновники и первоначально русская казна оплачивала даже наем того дома, в котором помещалась комиссия. В Петербурге около членов комиссии вскоре образовалась очень влиятельная шведская (или вернее финляндская) колония. При слабом генерал-губернаторе, Армфельт стал вмешиваться во все дела и стягивать их в комиссию. Добродушный Штейнгель сердился и иногда пререкался с комиссией, но бесполезно. Он сознался, наконец, что с тех пор, как учреждена комиссия, в Финляндии не было спокойной минуты, и что всевозможные несчастья явились последствием этого адского (infernale) учреждения.

Установление финляндской комиссии не означало еще полного обособления края, так как оставались отрасли управления, связанные с центральными органами Империи. Православная церковь и наши монастыри (указом 11 дек. 1811 г.), по-прежнему, оставлены были под главным управлением Святейшего Синода. Также поступлено было (в 1812 г.) с римско-католической церковью в Выборге, которая управлялась на прежних русских основаниях. В силу закона 20 ноября 1809 г., вся Финляндия (вплоть до 1836 г.) составляла VIII округ имперских водяных и сухопутных сообщений, а по Высочайшему повелению (19 июня 1816 г.) все лоцманское ведомство Финляндии было подчинено Имперской Адмиралтейств-Коллегии.

Настал достопамятный 12-й год. Штейнгелю во главе корпуса пришлось отправиться в Россию. В Финляндии его временно заместил Армфельт. В феврале 1812 года Армфельт написал своему приятелю Шернвалю следующие замечательные строки: «Меня пугает мысль, что война, которая угрожает нам, помешает мне исполнить обширный проект о самостоятельности Финляндии, ибо когда Император отправится в армию, тогда придется нам проститься с правильным ходом дел». Так и случилось: обширный проект о самостоятельности Финляндии остался невыполненным.

Стоя во главе Финляндии, в качестве её генерал-губернатора, Армфельт простер так далеко свое неуважение к русскому правительству, что стал направлять прямо в Стокгольм деловые бумаги, касавшиеся Швеции. Министр иностранных дел Швеции вынужден был дать Армфельту урок дипломатической вежливости и уважения к тому правительству, представителем которого он являлся в Финляндии. Армфельту предложено было вести сношения с чужими державами чрез министерство иностранных дел. Цель Армфельта была ясна: стремясь к установлению самостоятельности Финляндии, он старался сделать её управление возможно независимым от русских властей. Так платил этот авантюрист, получавший 12 тысяч рублей пенсии и украшенный лентой св. Андрея Первозванного, за оказанное ему доверие и гостеприимство.

В истории Финляндии за первую половину XIX ст. имеется очень печальная страница. На ней описано отторжение Выборгской губернии.

Мысль о воссоединении Выборгской губернии с остальной Финляндией принадлежит анъяльским изменникам. Они обратились к Екатерине II, прося ее возвратить Финляндии крепости Фридрихсгам, Нейшлот и Вильманстранд, дабы страна была введена, — как они поясняли, — «в свои естественные границы». Рассмотрев этот вопрос, Императрица ответила отказом, находя, что анъяльцы могут рассчитывать на её помощь во всем, что соответствует «пользе России», их же домогательство этому коренному условию не удовлетворяло.

Прошло 20 лет. На престоле России находился ученик мечтательного Лагарпа. В деле воспитания Лагарп как бы забыл, что «важнейшая наука для царей знать свойства своего народа и выгоды земли своей». Он склонял внимание наследника престола к голосу философов. А философы того времени распространяли учение о пользе создания мелких государств для всех многочисленных народностей, населявших Россию.

Затем при русском дворе появились разные Спренгтпортены, Аминовы, Алопеусы и Армфельты, осужденные за измену на родине, но не оставлявшие мысли о создании из Финляндии чего-то самостоятельного и возможно независимого. В 1808 г. Спренгтпортен подал записку о соединении старой Финляндии с остальной, которую тогда только что завоевали наши войска. В 1810 г. в Петербург попадает, в качестве депутата, генерал-майор Аминов; он описал Государю Финляндию, как страну, принадлежащую «к самым просвещенным странам Европы», а рядом представил жалкое положение Выборгской губернии. Является, наконец, Армфельт и в целом ряде записок вымаливает внимание и сожаление к участи своих соотечественников, присоединенных к России в 1721 и 1743 годах, а в значительной части принадлежавших Швеции только с 1617 по 1710 г. В ход пускались им и лесть, и игра на гуманном чувстве и пр. Общие старания названных финляндских деятелей не пропали даром. В 1811 г. Армфельт работал уже над проектами объединения обеих Финляндии, считая, что при посредстве их совершит «великое дело» для человечества. К сожалению, в Сперанском он нашел для себя ценного союзника и в декабре 1811 г. последовал манифест об именовании старой и новой Финляндии совокупно Финляндией. Воссоединение Старой и Новой Финляндии состоялось.

Армфельт не дремал. Он сейчас же делает второй шаг и напрягает все свои усилия к возможно быстрому удалению из Выборгской губернии русских чиновников и всего, что там напоминало о России. Для этого он подыскивает энергичного губернатора Шернваля — и часть прежней Карелии и завоевание Петра Великого вновь превращаются в Финляндию. За 90 лет нахождения Выборгской губ. под русским владычеством она значительно обрусела: жители её потеряли всякое сочувствие к остальной Финляндии, и многие из них «никакого, кроме русского языка» не знали. Армфельт упорно шел к намеченной цели и твердил: «должно стараться отделаться от варваров (русских) и на их место посадить людей с либеральными принципами».

Великая Россия, при отсутствии в ней в то время всякой политической жизни и всякого движения общественной мысли, едва заметила происшедшую на севере перемену. Кроме того, все. взоры тогда устремлены были на запад и на юг. Но лица, осмысленно относившиеся к окружающему, горько посетовали на судьбу и корили виновников воссоединения. Один из русских патриотов, Ф. Ф. Вигель, сожалел, что бывшее достояние России отдали «горсти её иноземных врагов»; другой, — генерал Л. И. Голенищев-Кутузов, — недоумевал, как можно было проявить доверие к таковому авантюристу, как Армфельт, который продолжал служить королю Швеции и оберегать стокгольмские интересы. Я вижу в Армфельте, писал Голенищев-Кутузов, — «змию, которую Россия приютила у себя в утробе, чтобы быть ею разорванной на части». Немало укоров делает он также в своем дневнике по адресу Сперанского. Великий князь Константин Павлович тоже нашел ошибочным возвращение Выборгской губ. Финляндии.

«Сохрани Бог, — писал он, — под каким бы то ни было предлогом производить раздробление России. К несчастью, в Финляндии мы уже совершили нечто подобное... Какая слава для нас, что то, чего не мог сделать неприятель, мы сделали сами. Наконец, и Император Николай I не мог одобрить действия своего брата. «Пример того, писал однажды Император, что было испробовано с Выборгской губернией, влечет уже за собою до того важные неудобства, что возможно возвращение её к Империи в собственном смысле слова».

В 1814 году умер Армфельт. Главным финляндским деятелем сделался Р. Г. Ребиндер, избранный еще Сперанским себе в помощники по финляндским делам. И Армфельт в последние годы своей жизни, и Ребиндер много хлопотали о новом созыве сейма. Но все напрасно. Государь последовательно отклонял их домогательства и это тем более, что и другие финляндцы, как, например, Аминов, находили созыв земских чинов совершенно излишним. В 1818 г., после открытия сейма в Варшаве, финляндцы вернулись к прежним своим планам, и опять неудачно. На этот раз Ребиндер желал получить для Финляндии полную писанную конституцию. Соотечественники дружно поддержали его в этом стремлении. В комиссии финляндских дел начались уже предварительные работы по преобразованию учреждений края с тем, чтобы увенчать все надлежащей конституцией. Составлен был обширный проект реформ. Для выработки же новых основных законов имелось в виду учредить особую комиссию. Председателем её Государь назначил Аминова.

Однако, этой комиссии никогда не суждено было собраться и проект конституции при Александре I дальнейшего движения не получил. Аминов составил специальную записку, в которой излагал что конституция, находящаяся В основных законах Швеции, т. е. в Форме Правления 1772 г. и в Акте Соединения и Безопасности 1789 года, не во всех своих частях применима к новому положению Финляндии, — хотя принципы этой конституции основаны на монархическом начале, — а потому желательно, — писал он, — получить для края новую конституцию. Но время было упущено. Александр I стал уже подозревать враждебные течения в Финляндии и Ребиндер поспешил представить Государю обширную записку, стараясь оправдать своих соотечественников. Кроме того, в России создалась влиятельная оппозиция, противодействовавшая выделению окраин в полу-самостоятельные государства и предоставлению разным присоединенным областям всевозможных льгот и преимуществ, коих не имела центральная Россия. Во главе этой оппозиции стоял историограф H. М. Карамзин. Да и сам Император к концу своего царствования определеннее относился к полноте своей власти и самую конституцию понимал как «законно-монархическую форму правления» и допускал конституцию лишь кажущуюся, а не действительную. Короче, он охладел к мечтам своей юности.

В 1823 г. Штейнгеля на посту генерал-губернатора сменил 39-летний Арсений Андреевич Закревский. Как участник войны 1808-1809 г.г., он несколько знал Финляндию. Закревский был человек необыкновенно подвижный, справедливый и деятельный. Он начал свое управление с объезда края, для всестороннего его изучения, и удручен был отчужденностью населения и образованных классов от всего русского. «Государь никак не полагает, чтобы финны ненавидели русских, тогда как это заметно почти на каждом шагу», — писал Закревский своему знакомому. Судопроизводство края, по справедливому мнению нового его начальника, основано на ложных началах и часто противно здравому смыслу. Приступив к управлению, он заявил, что никогда не подпишет ни одной бумаги на шведском языке. Прошли Штейнгельские времена; генерал-губернатор начал работать самостоятельно, не пожелав слепо следовать указаниям сената и беспрекословно исполнять желания председателя Финляндской комиссии. Закревский воспротивился тому, чтобы помимо него какие-либо дела восходили на благовоззрение Государя, что в широкой мере практиковалось финляндской комиссией и особенно самовольным Г. М. Армфельтом. Закревский любил Финляндию и всегда с похвалой отзывался о трудолюбии её народа. Но в то же время Закревский любил Россию и ревниво оберегал её права, сознавал всю государственную важность и необходимость сближения окраины с её центром. В честности Закревского никто не мог усомниться.

Финляндские власти не любили Закревского и вскоре они находились в открытой вражде между собою. Сенат написал обширную жалобу на его действия; Закревский ответил решительным опровержением его заявлений. Это столкновение властей не было решено верховной властью, вследствие того, что 19 ноября 1825 г. в Таганроге скончался Император Александр I.