Кредо Хилицера

Глава 23

На корабле меня встретили, да никак не встретили, так что просто докинули до Каира, но такое отношение для меня было в новинку. Ну ничего мне с этой организацией детей не крестить, так, чуток понять, ху из ху, да общую структуру, а там, если что, и развалить изнутри. Но больше всего привлекали внимание разумные с татушками гидры, что случайно попалась мне на глаза, затем ещё и ещё. Больше половины людского персонала входят в сей клуб, но это не моё дело, так что пускай сами разбираются с этим «кружком» по интересам.

Дневное небо Каира с такой высоты было по своему интересно. Оно расстилалось, как гигантское полотно, испещрённое белыми, пушистыми облаками, словно хлопьями ваты, которые неспешно плыли по его синей глади. Солнечный свет, пробиваясь сквозь них, озарял город золотистыми лучами, превращая его в мириады блестящих точек, теряющихся вдали. Под ногами, словно мозаика, расстилался Каир — город контрастов. Белоснежные мечети, возвышающиеся над лабиринтом узких улочек, красовались рядом с пестрыми базарами, где жизнь кипела в своем неповторимом ритме. Где-то вдали был слышен отдалённый шум машин, гортанный крик муэдзина, звенящий смех детей, создавая неповторимый калейдоскоп звуков, но не для человеческого слуха.

Довольно осклабившись, я прыгаю из нутра воздушного корабля, чувствуя, как адреналин вливается в кровь, заставляя сердце биться в бешеном ритме. Ветер, пронизанный запахом выхлопных газов и соленым морским воздухом, бьет мне в лицо, заставляя зажмуриться и напрячь мышцы. Внизу, как на гигантской шахматной доске, раскинулся город, его крошечные дома и узкие улочки, погруженные в туманную дымку, выглядят как размытые пятна на карте. Вдали, словно гигантский пазл, блестит море, отражая лучи яркого солнца.

В самый последний момент, когда казалось, что земля неумолимо приближается, я нажимаю кнопку активации джетпака. Мощные двигатели с грохотом запускаются, отбрасывая меня вверх и назад. Сильный порыв ветра сбивает меня с ног, но я сохраняю равновесие, отталкиваясь ногами от воздуха, как будто стою на невидимой ступеньке. Шум двигателей гудит в ушах, а моё тело легко поднимается над землёй, словно парящая птица.

Приземлиться в одном из неприметных уголков Каира оказалось непростой задачей. Город, похожий на лабиринт, был полон узких улочек, зажатых между высокими домами. С высоты они выглядели как песчаные холмы, покрытые паутиной проводов и белоснежных мечетей. Я снижался, стараясь избегать высоких зданий. И по итогу пристроился на крыше какой-то полуразрушенной хибары без передних стен.

Дома, разрушенные временем, словно зубы старого волка, торчали из земли. Они были покрыты плесенью и обросли паутиной, как старые раненые воины, уставшие от жизни. Двери, висящие на одной петле, как усталые веки, не могли защитить от жары или пыли, что проникала внутрь, наполняя комнаты запахом сырости и гниения.

Дети, голые и грязные, словно маленькие чертята, играли в грязи, что стекала по улицам темным потоком, унося с собой мусор и обломки жизни. Они бегали между развалинами, смеялись, кричали и боролись за кусочки хлеба и гнилые овощи, что падали с подгнивших тележек ишаков. Эти ишаки, худые и уставшие, брели по улицам, словно призраки былых времён, оставляя позади себя «золото» — кучки перегнивших овощей и гнилого мусора, что пахли смертью и безнадежностью.

Этот район Каира с его бедностью и отчаянием стал для меня настоящим откровением. Мои представления об этой стране, сформированные фильмами, книгами и рассказами, оказались лишь верхушкой айсберга. За ними скрывалась более глубокая, мрачная и реальная сторона жизни.

С одной стороны, я видел великолепные мечети и роскошные дворцы, а с другой — нищету, которая была не просто бедностью, а отчаянием, отпечатавшимся в каждой трещине на стене, в каждой капле грязи на детских лицах, в каждом усталом взгляде ишака.

Я понял, что мои знания об арабских странах были неполными. Я видел лишь обрывки информации, которые не складывались в целостную картину. Мне захотелось понять, что стоит за этой бедностью, почему люди живут в таких условиях.

Хотя моя миссия была первостепенной, и проблема радикального расизма была более актуальной, но я также не мог отказать себе в удовольствии использовать свои способности и подарить этим людям что-то приятное или полезное. Как говорится, «хлеба и зрелищ»? Да будет так!

Раздался тихий щелчок, и печати призыва мгновенно активировались. Воздух вокруг меня задрожал от сильного удара, и на мгновение все звуки стихли, как в вакууме. С неба с невероятной скоростью посыпался свежий хлеб, словно золотой звёздный дождь. Это были не просто кусочки хлеба, а целые багеты с хрустящей корочкой, аромат которых сразу же наполнил воздух трущоб, перебив даже запах грязи и гниющих отходов.

В своё время я делал запасы для армии и всегда хранил часть еды в своём пространственном кармане. Поэтому в этих трущобах, откуда открывался вид на древние пирамиды, пошёл дождь из свежих багетов. Это было словно божественное благословение, спустившееся на землю.

Дети с радостными возгласами принялись собирать хлеб. Они были так рады неожиданному подарку, что их глаза сияли. Они бегали, хватали хлеб руками и даже иногда ногами, словно участвовали в весёлой игре, где нужно было собрать как можно больше хлеба.

Женщины выбегали из своих скромных жилищ, держа в руках тяжёлые кувшины. Они были счастливы, как дети, ведь их ожидало настоящее чудо — сбор хлеба, который был для них как драгоценная роса. Даже старцы, которые обычно не покидали свои хижины, опираясь на посохи, вышли наружу, чтобы увидеть это удивительное зрелище.

Даже ишаки, ощутив аромат хлеба, подняли головы и зашевелили ушами, словно призывая свою долю от небесного чуда. Их глаза, обычно тусклые и уставшие, заблестели от нежданной надежды. И в этом районе, где бедность казалась вечной, хлеб стал символом надежды, кратковременным утешением и напоминанием о том, что даже в самом отчаянии может появиться чудо. В этом шуме радости и неподдельного удивления я увидел не просто людей, а души, которые все еще верят в добро и свет. И в этом была некая красота, нежная и уязвимая, как цветок, что прорастает сквозь асфальт.

Насладившись актом анонимной магии вне школы чародейства и колдовства, я, довольный собой, удалился прочь. Как говорится, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Ну и мутанты не ждут, а то и правда опоздаю на ужин. Не сказал бы, что мной так легко манипулировать, но приятный ужин есть приятный ужин.

Я уже несколько часов бродил по узким улочкам, забитым лавками, где торговали специями, коврами и всякой всячиной, от которой рябило в глазах. И вот, петляя по очередной улочке, я наткнулся на высокое красно-коричневое сооружение, окруженное рвом, наполненным мутной водой. Древние стены, покрытые пылью времён, увенчанные зубчатыми башнями, вздымались над всем, создавая ощущение мощи и незыблемости. Над воротами, где потемневшие от времени металлические петли удерживали массивные деревянные двери, висела табличка с выцветшими буквами: «Форт Вавилон».

Рядом любезно проходил гид с группой туристов и рассказывал, что крепость была построена еще фараонами, в те далекие времена, когда египетская цивилизация достигла своего пика. С тех пор она пережила множество войн, восстаний и нашествий, и, как говорили, хранила в своих стенах тайны, которые не были известны миру.

Вдруг из-за угла появился человек. Он был высоким и крепким, с грубыми чертами лица, его взгляд казался холодным. На нём были порванные джинсы, старая кожаная куртка и грязные кроссовки, которые, казалось, повидали и грязь, и кровь, и Рим, и Крым. Он был похож на серба — такой же суровый и неприятно резкий.

— Чё надо? — спросил он с сильным акцентом, который выдавал в нём жителя Восточной Европы. В его взгляде промелькнуло недоверие. Он смотрел на меня пристально, словно хищник, готовый к прыжку.

— Да так, ищу одного пироманта. — Заметив ответную реакцию, тут же сближаюсь.

Его глаза наполнились арктической синевой. Они излучали холодный свет, словно два осколка льда, вырезанных из самого сердца полярной ночи. Его лицо, только что казавшееся грубым и жёстким, стало гладким и бесстрастным, как у статуи, выточенной из холодного мрамора. В его позе появилась невероятная сила, которая, казалось, пронизывала его тело до самых костей, делая его не человеком, а ожившим куском льда, готовым сокрушить всё на своём пути.

Он стремительно бросился вперёд, словно лавина, сошедшая с вершины горы. Я отпрянул назад, ощутив, как от его движения по моей коже пробежал холодок, а кровь в жилах застыла.

— Как любопытно.

Быстро сложив пальцы левой руки в печать, я активировал адское пламя. Следом ослепительное белое пламя, окутало мою руку. Оно не горело, а излучало яркий свет. Это было необычное пламя, а что-то большее, похожее на живую силу. Она пульсировала и дышала, как будто готовая сжечь всё на своём пути, но при этом нежно ластилась к моей руке белым пламенем.

Пламя распространялось по моей руке, обволакивая её, словно вторая кожа. Я чувствовал, как тепло проникает в мои кости. Серб отступил назад, его лицо, изрезанное шрамами, было бледным, как будто смерть уже коснулась его кожи. В его глазах мелькнуло не столько удивление, сколько восхищение, как будто он впервые увидел нечто по-настоящему мощное.

Он был готов атаковать, его руки были сжаты в кулаки, готовые выпустить ледяное дыхание, которое могло заморозить всё на своём пути. Но он замер, охваченный страхом. Он видел, что я не слаб, он видел, что я могу защищаться, и понимал, что я не боюсь его силы.

— А теперь я выбью из тебя весь хлад, мразь. — ускоряюсь и мощным кроссом в челюсть сношу серба с ног.

Каждый новый удар плавил кусок льда на его теле, пусть поначалу он и пытался стоически держаться, но после пятого удара и потери руки по локоть он всё же сдался и слил мне всех членов их группы. Добив криоманта ударом в голову и привычным движением запечатав его душу в один из камней душ, спокойно продолжил охоту.

Каирская телебашня возвышалась на горизонте, словно огромный палец, указывающий в бесконечное небо. Её стальной каркас, покрытый ржавчиной и следами времени, создавал впечатление печали и безысходности этого города.

По мере того, как я приближался к ней, она становилась всё более массивной и подавляющей.

Вездесущие гиды проводили экскурсии вокруг телебашни, рассказывая истории о ее строительстве, о ее красоте, о ее значении. Но их слова казались мне пустыми, словно шум ветра в пустыне. Я видел только ее могильный вид, ее бесчувственную величественность.

Она была символом этого города, как и все остальные пирамиды, мечети и лабиринты узких улочек. Каждая из них напоминала о былой славе, но теперь, отравленная духом нищеты и отчаяния, умирала в пыли.

Я приблизился к ней, и её размеры поразили меня. Она была выше любого здания, которое я когда-либо видел в Каире. Она казалась не просто высокой, а бесконечной, словно её верх терялся в туманной дымке, что вечно висит над столицей. Я ощутил холод её стального скелета, холод бесчувственной величины, холод смерти. В моем сердце зазвучала мелодия печали, мелодия не о красоте, а о гибели, о забвении, о безнадежности. Я понял, что эта телебашня — не что иное, как могила прошлого, и я оказался в ее тени. Но как же было приятно в этой тени.

Рядом со мной на потрескавшейся бетонной скамье лежал поляк. У него были русые волосы и фиолетовые глаза, которые смотрели на мир с безумием и безнадежностью. Он был одет в шорты, давно потерявшие свой цвет и форму. Его босые ноги были покрыты трещинами и царапинами, как дорожное полотно самого египта.

Он был как выброшенная на берег морская ракушка, потерявшая свой блеск, но сохранившая внутри себя тайну океана. Я смотрел на него, и мои собственные размышления о жизни и смерти казались мне еще более мрачными, еще более безнадежными.

Его русые волосы, некогда яркие и живые, сейчас были покрыты пылью и грязью, как будто он давно забыл, что такое ухоженный вид. А фиолетовые глаза, которые явно когда-то ярко горели, теперь смотрели на мир с тусклым отчаянием. Он был как призрак прошлого, словно его жизнь уже давно окончена, а он просто не заметил этого.

Я пытался разглядеть в его взгляде что-то, что могло бы рассказать мне о его жизни, но он был закрыт от мира, словно хотел спрятаться от всех и от всего. Он был один, как и я, только он давно примирился с этим одиночеством, а я все еще боролся с ним.

В его босых ногах, покрытых трещинами и царапинами, я увидел отражение своего пути. Это был путь человека, который давно потерял свою дорогу. И я понял, что он не одинок. Мы оба — две потерянные души, брошенные на милость судьбы, и мы оба ищем смысл своего существования.

— Я знаю, кто ты, американец, — прошептал он, приоткрыв один глаз, словно хищная кошка, притаившаяся в засаде. Голос его был глухим, пропитанным пылью и табаком, как голос призрака, который давно забыл, что такое жизнь.

Он смотрел на меня с нескрываемым цинизмом, словно всё на свете было для него просто игрой, в которой он уже давно проиграл. Его фиолетовые глаза, окруженные темными кругами, как будто от бессонницы или от пережитых страданий, были похожи на два осколка разбитого зеркала, в которых отражалась бездна его души.

— И раз ты здесь, то Мирко, по всей видимости, проиграл, — продолжил он, словно озвучивая мысли, которые давно гнездились в моей голове.

— Ты собираешься меня посадить или убить? — спросил он, и в его голосе не было ни страха, ни мольбы. Он был спокоен, как будто его жизнь уже давно ничего не значила.

Он сидел на краю потрескавшейся бетонной скамьи, прислонившись спиной к глухой стене заброшенного склада, который находился рядом с башней. Его шорты были в пыли и масле, а босые ноги покрывали трещины и царапины.

Я молча смотрел на него, не зная, что ответить. Он был прав. Я вглядывался в его фиолетовые глаза, те самые, что казались осколками разбитого зеркала, отражая хаос его души. Словно затуманенное стекло, они скрывали под собой глубину его мыслей, но я уже давно научился читать между строк.

Он улыбнулся, но улыбка его была кривой, словно разорванная на половинки маска, которую он пытался носить. В ней не было радости, только отчаяние, как у человека, уже потерявшего все.

Я видел, как он неуверенно сучит ногой. Его шорты, изношенные и запачканные, сливались с серым бетоном стены, на которую он опирался. Он был как частица пыли, затерянная в бескрайней пустыне, забытая всем миром.

В его глазах, холодных и пустых, я увидел отражение страха. Страх не передо мной, не перед моей силой, а перед тем, что ждало его в будущем, перед неизбежной смертью, которая висела над ним, как дамоклов меч.

Он пытался скрыть свой страх. Он хотел показать, что не боится смерти, что он выше этого. Но его дрожащие руки, постоянные взгляды в сторону — всё это говорило о том, что он боится.

Я видел его насквозь. И я знал, что он боится.

— Все боятся смерти, — прошептал я, словно произнося древнюю истину, которую никто не мог оспорить. Эти слова звучали в тишине, отражаясь от бетонных стен, словно эхо прошлого.

В воздухе висел запах пыли, ржавчины и забытых вещей, как дух этого места. Каждая тень, брошенная рядом, казалась призраком, оторванным от реальности.

Я смотрел на мутанта, который сидел передо мной, и увидел в его глазах отражение моих слов. Он был удивлен, словно впервые услышал эту правду. Он был охвачен страхом, но он снова пытался спрятать его, словно хотел сделать вид, что он выше этого. Все говорило о том, что он боится.

И это было естественно. Все боятся смерти. Это то, что делает нас людьми. Это то, что заставляет нас ценить жизнь, бороться за нее, искать смысл в ней. Мы все пришли в этот мир голыми и беззащитными, и мы уйдём из него такими же. Но это не значит, что мы должны прожить свою жизнь в страхе.

Мы должны прожить свою жизнь в любви, радости, творчестве и поисках чего-то прекрасного, ради чего хочется жить. И должны уйти из этого мира не с пустым сердцем, а с сердцем, наполненным жизнью, любовью и светом греющих изнутри воспоминаний. Тогда, возможно, смерть не будет казаться нам такой страшной. Может быть, она будет казаться нам не концом, а началом чего-то нового? Неизвестного и загадочного…

И, возможно, мы сможем уйти из этого мира с улыбкой на лице, зная, что мы прожили свою жизнь достойно и совершенно не зря.

— Я хочу жить и готов пойти на сделку, — неожиданно произнёс поляк.

Его фиолетовые глаза были похожи на два осколка разбитого зеркала, в которых отражалась бездна. Они были прикованы ко мне и не мигали, не отводили взгляд, а будто пожирали меня, как пламя пожирает древесину. Я чувствовал, как от их взгляда по телу пробегает холодок.

В них не было ни страха, ни надежды, ни каких-либо других человеческих эмоций. Только бездна, пустота, которая ждала своего часа, чтобы поглотить меня целиком. Я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот, как будто сам воздух вокруг меня стал тяжелым, непроницаемым.

Его фиолетовые глаза были не просто необычного цвета, они были вратами в бездну, в которую я не хотел смотреть, но от которой не мог отвести взгляд, ибо такое родное сияние чистого разума так и манило. Оно говорило о многом: о страхе, о безнадежности, о пустоте, которую он носил в себе. И я готов был заключить сделку, и цена — его душа!

— И что ты готов предложить? — тоном змея-искусителя интересуюсь в ответ. — Что у тебя есть, кроме бессмертной души, человек? — он отшатнулся.

И я понял, что он не только ждал моего ответа, он ждал моего решения, решения, которое могло изменить все. И я должен был ответить, и я должен был ответить правдиво. Ибо честность — это обоюдоострый клинок, что способен как спасти обоих, так и зарезать говорившего, именно поэтому играть с правдой стоит осторожно.

— Говоришь, как сатана… — мутант неуверенно улыбнулся. — Понимаешь, я устал от такой жизни, устал быть изгоем, вечно бороться за кусок хлеба. Проще уж сразу в тюрьму, там хотя бы кормят. Пойми, моя сила — созидать! — произнёс он, «вырастив» прекрасный дворец прямо из земли. — Геомантия должна служить во благо. Но любым инструментом можно как творить, так и разрушать.

Киваю.

— Тогда сделка. Твоя душа и верность в обмен на «новую» личность, внешность и далее по списку. — улыбаюсь, протягиваю руку для заключения сделки, пару секунд подумав, он всё пожал руку, и тень рядом с телебашней озарилась фиолетовым сиянием, ознаменующим заключение сделки.

— Да будет так. — секунда, и угольно-чёрные нити с моей руки опутывают тело мутанта. — Сделка будет исполнена!