Крестная мамочка

2. Суицидальный надзор

Если вкус анархии ребенок впервые познает на детской площадке, то вкус революции — на детском празднике. Учителя еще способны сдерживать толпу, но родителям это не под силу. Профнепригоден даже клоун Смарти-Арти. На очередном детском празднике взрослые оказались в меньшинстве: на каждого приходился десяток детей. Мне надо было драпать оттуда во все лопатки. И ни в коем случае не надевать белое. Собственно, по мнению мамаш, мне вообще там не было места. Я бы согласилась с ними, если бы не моя официальная миссия, к которой не имели никакого отношения разгулявшиеся принцессы в легковоспламеняющихся нарядах.

Некоторое время я подпирала стенку, как бедная родственница, с приклеенной к лицу улыбкой, но никто не додумался позвать меня в компанию. Даже убийцы не внушали мне такой робости. Перехватив подозрительные взгляды, я улыбнулась гостьям, но все они тут же отвернулись. Видно, я в счет не шла — ведь со мной они не встречались у школьных ворот. Терпеть не могу себя за трусость. И за то, что вечно пасую перед этими людьми. Так и подмывает запрыгать и затопать ногами с воплем: «Ну нет у меня детей, нет! Но я тоже человек — ясно вам, гады?» Может, хоть эта выходка отвлечет их от обожаемых детишек. Кстати, я заметила: чем несноснее чадо, тем усерднее балует и опекает его мамаша. Может, я не умею правдоподобно умиляться, вот меня и не берут в игру. А может, дело в моей привычке называть любую мелюзгу «оно», независимо от пола.

На долю каждого человека выпадает ровно столько горестей, сколько он может вынести, так что буду краткой. Именинница Кэти спихнула с горки малолетнего отпрыска неизвестных родителей. Правда, Кэти твердила, что хотела столкнуть его в желоб горки, да промахнулась. Но я-то ее знаю. Восьмилетняя дочь Ника и Франчески — до ужаса самоуверенный ребенок, который своего не упустит. Что поделаешь, гены. Проходящая мимо дамочка толкнула другого ребенка, тот заорал, перепугал третьего, который врезался в стол, уставленный бумажными тарелками с вредными лакомствами, перенасыщенными консервантами и красителями (им полагалось скромно стоять в сторонке, пока дорогие малютки лакомятся нарезанными овощами). Я заметила, как апатичный с виду малец рванул за раскатившимися по полу драже «Молтизер». Мамаша успела ухватить его за ногу и потащила прочь так проворно, что ламинат взвизгнул под взмокшими ладошками. На каждую шоколадную горошинку она смотрела с ужасом, как на миниатюрную гранату. Ее сынок сцапал-таки одну и сунул в рот. Я мысленно зааплодировала герою, которого уже усаживали за стол перед принесенными из дома тофу и стручковой фасолью.

Мимо прошел Ник, таща под мышками по детенышу.

— Представь, она ему даже изюма не дает, — шепнул он. — Бедный ребенок.

Вот из-за таких особ я и не хожу на званые ужины. Слишком много развелось мамаш, которых хлебом не корми — дай обсудить удобство дезинфицирующих салфеток и вред прививок. Можно подумать, ветрянка лучше! Я наблюдала, как мальчишка доходит до точки кипения. Так и есть: сорвался и швырнул соевым творогом в мамашу. А та сдернула его со стула и поволокла на выход.

— Он не любит сборища, — буркнула она, проходя мимо.

А кто бы на его месте любил? Мой взгляд упал на пакетик «Молтизера», и я не удержалась. Пока мамаша рассыпалась в фальшивых благодарностях перед Франческой, я наклонилась к маленькому мученику и сунула конфеты ему в рюкзак с Человеком-пауком. Потом прижала палец к губам и подмигнула. И заслужила улыбку мальчишки. Ты видишь, Господи? Я стараюсь.

Залпом допив теплое белое вино, я ринулась в бой. Беспомощно потоптавшись возле двух дам, увлеченно обсуждающих новейший жупел — напитки «Рибена», я оставила их в покое и облюбовала другую потенциальную собеседницу. Она сидела на диване, что-то высматривая в противоположном конце комнаты.

— Привет, — улыбнулась я.

— Привет, — выдавила из себя она.

Для начала сойдет.

— А вы чья мама? — немедленно поинтересовалась она.

— Ничья! — откликнулась я беззаботно, и моя визави уставилась на меня круглыми глазами. В ушах прозвучало громовое «ответ неверный!» из телевикторины. — Я крестная Каспара.

— А-а. У вас взрослые дети?

По-твоему, я похожа на потаскушку, которая залетела еще в школе?

— Нет. У меня вообще нет детей.

Незнакомка вдруг вскочила.

— Извините… Бен! Нельзя! Сейчас же положи! Я кому сказала!..

Унеслась. Нашла удобный предлог? Или жизни ее чада и вправду грозила опасность — со стороны воздушного шарика, который оно сграбастало? То есть он, конечно же, он.

Я предприняла еще несколько попыток. Все начиналось одинаково: «А вы чья мама?» — после чего сразу следовало торопливое «прошу прощения, мне надо вынуть у ребенка изо рта эту пластмассовую штуковину», или «запретить моему ребенку бить чужого», или «запретить чужому ребенку щипать моего», или «жена как раз зовет — говорит, в саду веселье в разгаре»… А суть-то сводилась к одному: «От вас надо держаться подальше — вы ж как пить дать охотница на чужих мужей, с которой не поговоришь ни о тройной вакцине, ни о школьном расписании… да о чем с вами вообще можно говорить?» Может, виноват десинхроноз или яблочный сок, но я едва сдерживалась, чтобы не запрыгнуть на стол и не продемонстрировать трусики всем собравшимся. Жаль было только конфузить и без того замученную Франческу.

Когда меня в седьмой раз спросили, чья я мама, а потом пробуравили подозрительным взглядом, я прихватила тарелку с пиццей и направилась наверх. Каспар спускаться к гостям не собирался — значит, придется мне самой наведаться в спальню подростка. Такие экскурсии меня не прельщали даже в ранней юности, что уж говорить о нынешних временах.

Первое впечатление — запах. Ух и воняло же в спальне! Неужели мальчишки никогда не моются? И комнату не проветривают? Признаюсь честно, я сразу поняла, чем тут пахнет. Потом. Спермой. И марихуаной. Ничто не ново под луной, разве что мой крестник подрос. Бедненький.

— Ау-у! Смеаго-о-орл[2]! Есть кто-нибудь дома?

Из прилегающей к спальне крошечной душевой послышались звуки суетливой возни. Ник пристроил эту душевую в углу спальни, чтобы его старшему сыну не приходилось таскаться в ванную «как у Барби». Усмехаясь, я слушала предательское шипение дезодоранта. Ох уж эти подростки. Можно подумать, мы были другими.

— А я пиццу принесла.

Полностью одетый Каспар заявил, что принимал душ.

— Как раз собирался принять? — уточнила я.

— Ага.

— И много успел выкурить?

— Я не курю, — возмутился Каспар.

— Угу. А я не занимаюсь сексом.

— Тесса-р-р-р.

— Каспар-р-р. Мог быть и поделиться косячком. Раз не куришь.

— Косяками их уже никто не называет.

— Виновата. А как надо? — Замечание меня уязвило. Неужели я настолько отстала? — «Травка» пойдет?

— Бе-е, еще хуже.

— Так просветил бы меня, крестничек.

— Ганджик. Дурь. Шмаль.

— Ну пусть будет шмаль, — решила я.

— А предки?

— Они про нас и не вспомнят. Давай его сюда.

— Ладно, расколола. — Каспар открыл железную коробку и вытащил полувыкуренную «шмаль». — Вот уж не думал, что буду кумариться со старшими.

Кумариться? Со старшими? Я вспомнила, что он еще совсем мальчишка, — потому меня и встревожило замеченное мельком содержимое той же коробки. Еще сильнее настораживало то, что Каспар курил в разгар дня, в доме, где кишмя кишели гости. Но чтобы не спугнуть его, я на время отмахнулась от тревожных мыслей. Я, «старшая», сидела в кресле-мешке и курила косяк. С первой же затяжки стало ясно, что дрянь крепкая. В голове сразу загудело, и я решила, что с меня хватит. На виду у пятнадцатилетнего крестника я сделала вид, будто глубоко затягиваюсь, задержала дым во рту и выпустила его через нос. В отличие от меня Каспар затягивался не по-детски, но на него дурь подействовала не сильнее, чем на меня.

Правда, наркота все же развязала ему язык: Каспар принялся рассказывать мне о девчонках, которых так и не закадрил. О парнях, которым достаются лучшие девчонки. О девчонках, которые бегают за ним, но ему они по барабану. Все как раньше. Мы дурачились, хихикали над всякой ерундой, а потом набросились на остывшую пиццу как на невиданный деликатес. Я уже была готова решить, что Франческа и Ник слишком строги с сыном. Если не считать травки, Каспар ничуть не изменился. Когда зашла Франческа, мы по-прежнему болтали, развалившись в кресле-мешке.

— Боже, чем тут так несет? — ахнула она и замахала ладонью перед лицом.

Скажу честно: я запаниковала. Но Каспар легко выкрутился:

— Да это Тесса привезла мне курительные палочки из Индии.

— А-а. Спасибо, Тесса.

Вот крысеныш. Но возражать я не стала — не хватало мне еще ссориться с Франческой. Или подставлять крестника.

— А тебе я привезла чай с масалой. — В данном случае я сказала чистую правду.

— И давно вы тут прячетесь вдвоем?

От меня не ускользнули резкие нотки в ее голосе.

— Слушай, я выдохлась, — призналась я. — Мамаши говорят только о детях, так что пришлось болтать с папашами, которые о детях не вспоминают. Но стоило только завести разговор, прибегали жены, пугали их какой-то «Рибеной» и уволакивали. Вот я и забрела к Каспару.

— А ты на что рассчитывала, блондинка с плоским животиком, да еще вся в белом? У детных таких животов не бывает. По крайней мере, у обычных мамаш. Рядом с тобой поневоле занервничаешь. Они же почувствовали себя клушами.

— Они и есть клуши, — вмешался Каспар.

— Лучше молчи, знаток.

Я с трудом подавила раздражение и не удивилась тому, что Каспар закатил глаза.

— Я думала, ты тоже их терпеть не можешь, — беспомощно вступилась я за крестника.

— Просто стараюсь ставить себя на их место. Между прочим, гости давным-давно разошлись.

— А который час?

— Семь.

Мы с Каспаром виновато переглянулись. Надо же было так заболтаться!

— Просто пришлось многое наверстывать. Я ведь его сто лет не видела.

— Зато теперь насмотрелась.

Я вышла вслед за Франческой в коридор. Каспар ни за что не заподозрит, что я шпионила за ним.

— Если гости разъехались, сейчас спущусь и приготовлю тебе чай с масалой, — пообещала я.

— Лучше косяк, да потолще. Или молоток.

То ли подсознание сыграло с Фран шутку, то ли она давала мне понять, что на басни о курительных палочках не купилась. Что ж, будем блефовать.

— Косяками их теперь никто не называет, — объяснила я.

— Неужели?

— Ага! Только «шмаль», «дурь», ну и старая добрая «травка» сойдет.

— Шмаль? И как это пишется?

— Кажется, через «ж». Выясню у знакомых.

Франческа резко остановилась, повернулась на потертом паласе в узком коридоре и вгляделась мне в глаза.

— Наверное, легко быть тобой, — сказала она.

— Что?

— Потому и Каспар тебя обожает. Ты взгляни на себя: стильная, невозмутимая, свободная…

— Фран… — я подпустила в голос недоверия, — ты сама просила меня поговорить с ним. Я всего лишь выполнила твою просьбу.

— Помню. Извини, просто я… ничего не понимаю! — Она помотала головой. — Ну и как, удалось?

— По-моему, Фран, с ним все в порядке. Бузит, конечно, но в душе он все тот же Каспар.

— Ты уверена, что причин для беспокойства нет?

— Абсолютно.

— Он меня ненавидит.

— Да нет же, дурочка. Ты прекрасная мать, и если Каспар этого не понимает, значит, он болван. Пожалуйста, не принимай его выходки на свой счет — это гормоны. Повторяй за мной: все дело в гормонах.

Но Франческа промолчала. Она считала, что лучше знает своего сына. И, как потом выяснилось, она была права.

У подножия лестницы ждал Ник с бокалом вина для жены.

— Отмучились! — Он поцеловал ее в макушку.

Рука об руку они добрели до дивана и синхронно рухнули на него. Я опять убедилась, что они подходят друг другу как две половинки целого. И всегда подходили. Неужели Франческа не понимает, как я ей завидую? Впрочем, когда-то завидовать было нечему. Поначалу я ее жалела.

Наши пути разошлись навсегда в тот день, когда зареванная Франческа нарисовалась у меня на пороге. Она вытащила кулак из кармана дешевого синего анорака, разжала пальцы и, как малыш демонстрирует друзьям обсосанный леденец, показала мне смятый и мокрый от пота тест на беременность: две невинные синие полоски, более многозначительные, чем мы могли себе представить.

В то время Ник был таким же надежным и порядочным, как сейчас. Только тогда он еще участвовал в маршах и протестах, а сейчас работает в некоммерческой организации и убеждает гигантские корпорации вроде «Найк» и «Гэп» отказаться от эксплуатации детей на производстве. А Франческа была талантливее нас обоих вместе взятых. Она не только считалась гордостью школы, ее признали лучшей в регионе сразу по трем дисциплинам. Задолго до выпускных экзаменов ей было обеспечено место в ведущей юридической фирме. Когда она решила оставить ребенка, ей обещали придержать место, но Франческа им так и не воспользовалась, и в конце концов поток предложений иссяк, а новые молодые дарования стерли воспоминания о прежних. Франческа и Ник были так осторожны, что не могли взять в толк, каким образом Франческа залетела. Собственно, полнейшее недоумение и сыграло решающую роль. Если ребенок стремится в жизнь, несмотря на все кондомы, прерванные акты и метод «безопасных» дней, значит, он имеет право родиться. Под этим лозунгом Франческа родила первой на своем потоке, через восемь дней после сдачи последнего экзамена. Вес Каспара при рождении превысил три восемьсот. Даже здесь Франческа умудрилась получить высшую оценку: по шкале Апгар ее сын набрал десять баллов из десяти возможных.

Ник и Франческа поженились, когда Каспару было девять месяцев. В тот же день состоялись и крестины. Мне достались роли крестной матери и подружки невесты, и я исполнила их в одной и той же юбке-шаре, по уродливой моде конца восьмидесятых. День был знаменательный. В ответ на просьбу викария отринуть зло я скрестила за спиной пальцы: в двадцать лет для таких сделок я еще не созрела. Я веселилась напропалую. Когда в воздух взлетел букет невесты, я стояла столбом, пока он не упал к моим ногам. Я точно знала: брак подождет, незачем торопить события. Ловить розы на всякий пожарный я не собиралась. В том, что когда-нибудь я выйду замуж и обзаведусь детьми, у меня и тени сомнения не возникало. Теперь, когда я убеждена, что моя житейская мудрость ничтожна, мне совершенно ясно: в те времена я не знала ровным счетом ничего.

Когда Каспару было восемь лет, родилась его первая сестра, Кэти, а через три года — вторая, Поппи. Франческа забросила юриспруденцию, зато преуспела в построении счастливой крепкой семьи. Подумать только, а я так жалела ее в тот день, когда скрестила пальцы и пренебрегла букетом.

Я оглянулась: Франческа сидела в обнимку с Ником на диване и смотрела, как дочери вскрывают подарки. Ты ошиблась, Франческа. Быть мной нелегко, потому что я хочу лишь одного — поменяться с тобой местами.

Я взяла плащ и попрощалась. Спустившись с террасы, обернулась: над слуховым окошком в крыше вился дымок. Я успела заметить на темном фоне тлеющий кончик косяка, или как там их теперь называют, и поняла, что новое увлечение Каспара перерастает в привычку. Перед тем как сесть в машину, я отправила Каспару СМСку. Элегантную, информативную и почти поэтичную. «Не придешь на свой ДР — скормлю обед айподу». По городу я ехала с поднятым верхом машины, слушая слюнявую, как всегда в воскресенье вечером, музыку по радио, — от нее меня воротит, но радио я никогда не выключаю. Я чуть было не свернула к дому Клаудии, но вовремя решила, что на сегодня с меня довольно супружеского блаженства и домашнего уюта, и направила свой «мини» к дому, навстречу одинокой воскресной ночи и завтрашнему безделью.

Телефон заверещал, когда я вошла в квартиру и пинком закрыла дверь. Как ни странно, звонила Самира. По воскресеньям она не тусуется. Развалившись на диване, я настроилась выслушивать извинения за вчерашнее, но не тут-то было. Пора бы мне уже изучить Самиру. По-моему, ее фамильный девиз — «Лучше смерть, чем извинения!». Потому-то ее родные и не общаются друг с другом.

— Воскресный суицидальный надзор за одиночками, — объявила она.

Само собой, я оскорбилась.

— Да не за тобой, балда, речь о моих одиноких друзьях и всех тех, кого они притащили в Лондон на ужин. Это моя новая затея; пришла в голову, пока тебя не было. Воскресные вечера стали невыносимы. Я уже собиралась выброситься из окна, когда меня осенило. Так ты приедешь? Одевайся попроще, без церемоний.

На минуту я так растерялась, что буквально онемела. Не каждый способен тусоваться в воскресенье вечером: наваливается тоска, щемит сердце, так и подмывает запеть «Совсем одна» из «Отверженных».

— Соглашайся, Тесса. Незачем женщине рыдать в подушку воскресным вечером, если можно заняться чем-нибудь поинтереснее.

За это я и люблю Самиру: что у нее на уме, то и на языке. Конечно, если отплатить ей той же монетой, ссора затянется на несколько недель. Но я твердо усвоила: друзей не переделаешь, остается либо многое пропускать мимо ушей, либо полюбить все, что тебе в них не нравится. И я занялась совершенно нетипичной для воскресного вечера проблемой под названием «нечего надеть». Знаю я этих друзей Самиры. Если они умеют одеваться «попроще», тогда Джордж Буш — великий оратор.

Через час, взбудораженная до предела, я подкатила к дому Самиры. Верх авто я снова опустила, в гардеробе отыскала джинсовую мини-юбку, низко сидящую на бедрах и демонстрирующую мою главную гордость — плоский живот и стройные загорелые ноги. Машину я взяла с умыслом, чтобы не надраться и заодно держать мужчин на расстоянии. Завтра понедельник, какие могут быть попойки? Лифчик телесного цвета на широченных бретельках, сам по себе уродский, отпадно смотрелся под белой футболкой, которая и загар подчеркивала, и прикрывала прыщи на спине, когда они появлялись. К счастью, из отпуска прыщей я не привезла.

Прыщи на спине — проклятие всей моей жизни. Как и гигантский нос. Я уже привыкла не спорить с друзьями и родными, а иногда даже соглашаться с ними, что нос вполне приемлемый, но при виде фурункулов на спине все они дружно морщатся, и я их понимаю. Я перепробовала все: обертывание водорослями, скрабы с солью, акупунктуру, «Роаккутан», а упрямые гады все лезут и лезут. Я обошла всех дерматологов и узнала, что прыщи пройдут после родов, — печальная ирония судьбы. Если бы все было так просто! Видимо, сказался избыток подростковых гормонов, так и не приглушенных спермой. У Клаудии, понятно, ни разу в жизни не было прыщей, и я ей завидую, хотя знаю, как дорого обошелся ей дефицит гормонов. Будь у нее выбор, она бы с радостью стерпела прыщи на спине. Дожидаясь, пока щелкнет поднимающаяся крыша «мини», я мысленно помолилась за подругу.

С воскресным воздержанием я просчиталась. Ужин в узком кругу у Самиры превратился в разнузданную вечеринку с карри. Было в этом что-то сиюминутное, по принципу «один раз живем». Чего терять нам, подопечным суицидального надзора?

Парочку официантов из индийского ресторана отвлекли от вечерней доставки и поручили накормить и напоить нас. Умно придумано, отметила я. Кто ест карри вечером в воскресенье? Одни женатики. Самира сумела утереть им нос. Так я ей и сказала, а она в ответ нахмурилась:

— Это ресторан моего дяди.

Вот тебе раз.

Одиночки привели своих одиноких друзей, было весело, никто не напрягался и не замыкался в своем кружке. Если у присутствующих и были дети, о них не упоминали. Никто не разглагольствовал про выбор школы. Я радостно наливалась пивом «Тигр», болтала со всеми подряд, и все шло прекрасно. За несколько часов, которые я там провела, меня ни разу не спросили, чем я занимаюсь, — по моей классификации это означает, что вечеринка удалась. Светские беседы переросли в общий треп. Никто не вспоминал о бытовухе: все дружно обсуждали народы и страны, книги и малоизвестные, но шикарные бары в других городах.

Я познакомилась с неким Себастьяном. Долговяз, лысоват, ноги колесом, но в целом ничего себе: сумел рассмешить меня и притащил еще «Тигра». А когда он отлучился в туалет, ко мне подсела Самира и выдала информацию: он какой-то там советник при правительстве. Почему-то эту работу я сочла сексуальной. С госслужащими я еще не сталкивалась. Себастьян дал мне визитку — видно, так полагается у нынешних одиночек. Я скользнула по ней взглядом: и вправду служит в Министерстве торговли и промышленности. Когда Себастьян попрощался, я расстроилась, но через двадцать минут увидела, что обе стрелки часов сошлись на двенадцати, и рассудила, что и мне пора спать. Я поблагодарила Самиру и в обитом плюшем лифте спустилась на первый этаж. Возле дома Себастьян болтал с какой-то незнакомой компанией. Он улыбнулся мне и помахал собеседникам.

— А я думала, ты давно ушел, — сказала я, оставшись наедине с ним на темном тротуаре.

— И ушел бы, если бы прощание не затянулось. — Он улыбнулся. — Ты как добираешься домой?

Я побрякала связкой ключей. Он нахмурился.

— А что такое?

— Ты перепила.

— Да нет, вряд ли. Я закусывала.

— И все-таки ты навеселе. Я точно знаю — сам тебя спаивал. Где ты живешь?

— Возле набережной.

— Отлично, как раз по пути. Я довезу тебя до дома, а там возьму такси.

И он сдержал обещание, только между делом успел побывать в моей постели.