Криминальный диагноз

Эпилог

Наташка впилась коготками мне в плечи, замерла на несколько секунд, а затем объятия ее ослабли и она со вздохом опрокинулась на спину. Она раскинула руки в стороны, и кисти ее негромко стукнули по упругому матрасу.

Минуту или две мы лежим без движения. Полное опустошение и отсутствие сил пошевелиться. Я смотрю снизу вверх на опущенные жалюзи. Под таким углом они кажутся бесконечно высокими, а нижние планки выглядят просто огромными. С подушки эти жалюзи напоминают мне Потемкинскую лестницу.

— Прикури мне сигарету, — подает голос Наташка. Строго говоря, эта просьба только звучит так коротко. На самом деле подразумевалось, что я возьму сигарету, прикурю, поднесу к ее губам, а потом буду еще подставлять пепельницу, чтобы моя красавица не обсыпала себя и подушку.

Все это чистой воды капризы. Я, например, когда курю в постели, просто ставлю пепельницу себе на грудь. Наталье этот вариант не подходит: хрустальные пепельницы очень холодные, пластиковые — слишком легкие и неустойчивые.

Пока я достаю сигарету и шарю по трюмо в поисках зажигалки, моя красавица поднимает голову и смотрит на меня, подперев щеку кулачком. Влажная прядь прилипла ко лбу, тушь под левым глазом размазана длинным следом до самого уха.

— Какое блаженство! — произносит она и сама берет у меня зажженную сигарету.

— Согласен, — говорю и закуриваю сам.

— Согласен! — недовольно фыркает она. — Тоже мне, романтик!

Да, я не романтик. Это мы уже обсуждали. И она не упускает случая попенять мне за это. Ну, скажите на милость, какой смысл запоминать и старательно держать в голове первую встречу, со всеми подробностями и нюансами, первую фразу, первый поцелуй. Добро бы, если бы список этим и ограничивался. Так ведь нет! Нужно помнить с точностью энциклопедического словаря все встречи, все фразы, все поцелуи, рукопожатия, факты наступления на ногу, ссоры и когда во что она была одета. Проэкзаменовать тебя могут в любой момент, и, если что не так, — кровная обида. Какое счастье, что я могу благополучно сослаться на пробелы в памяти! По-моему, документально подтвержденная амнезия — важная составная счастливой семейной жизни.

— Радость моя, — дотягиваюсь до ее бедра и примирительно поглаживаю нежную кожу, — ну ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Я же прошел огонь и воду, чтобы встретиться с тобой…

Наташка выпускает в потолок длинную струю дыма. Непонятно, как это переводится на нормальный язык. На всякий пожарный, продолжаю гладить.

— Страшно подумать, что я мог бы тебя потерять, — говорю я медленно, нараспев. Во-первых, я не Сирано, чтобы воспевать свою единственную ночь напролет, во-вторых, так ей быстрее надоест слушать.

— Есть хочу. — Тема любви и верности ее больше не интересовала.

— Пойдем позавтракаем.

— Еще рано. — На всякий случай она смотрит на часы. — Все закрыто.

— Можно пойти на рю де Виенн. Пока оденемся, пока дойдем, как раз…

Она смеется. Ей не нравится мое произношение.

— Что опять? — спрашиваю, заранее зная ответ.

— У тебя «рю» звучит как вторая половинка нашего «хрю».

Парирую:

— Вашего «хрю»?

Все равно она смеется надо мной. А мне нравится, как звучит французский. Нравится произносить что-то на французском. Жаль, что мой словарный запас составляют пока в основном названия улиц и блюд.

— А мне нравится французский, — говорю я вслух.

— Ну, если хочешь, можем пожить здесь еще. В чем проблема! Теперь уже все позади, мы, слава богу, встретились…

Неожиданно она переворачивается и приподнимается на локтях.

— Слушай, — говорит она тоном, каким произносят «я сдаюсь» люди, не отгадавшие загадку, — но я никак не могу понять, почему ты не поехал автобусом. Решил не рисковать? Или интуиция?

В ожидании ответа она замолкает, и в номере воцаряется тишина. Удивительная тишина. У нас так тихо не бывает даже по ночам: то что-то проедет, то загундосит чья-нибудь сигнализация, то донесется откуда-то песенка из полутора нот. А здесь… Европа, словом. Цивилизация. Единственный звук — капает вода из крана.

Не спешу с ответом. Думаю, что бы соврать поудачней. Правду я успею сказать сразу и без подготовки. Думаю и считаю падающие капли. Успел насчитать шесть, когда Наталья не выдерживает.

— Ну, так что? — нетерпеливо скребет она ноготком по моей руке. — Интуиция?

Черт его знает почему, решаю сказать, как есть.

— Я забыл.

— Что забыл? — Она не может понять, как все просто. Начала лихорадочно перебирать в уме детали нашего плана, пытаясь привязать к чему-то мое «забыл».

— Все забыл, — говорю просто. — И про поезд, и про самолет.

Нижняя губа у нее отвисает, и изо рта начинает сочиться сигаретный дымок. Она делается похожей на дракона из какого-то мультика. Лежит себе, пускает дымок.

— У тебя был… — Она еще не может поверить. — Твой этот… провал?

Киваю покаянно:

— Точно. От твоей пилюли произошло короткое замыкание, и два дня — коту под хвост. Как отрезало.

— Ни фига себе! — Наталья снова опрокидывается на спину и глубоко затягивается.

Я гашу свою сигарету и иду в ванную закрыть кран. Когда возвращаюсь, моя красавица сидит по-турецки, прикрыв ноги простыней. Мне кажется, она комплексует из-за того, что у нее узкие бедра. Зря. Будь я Создателем, я бы лишь чуть прибавил ей грудь: слегка покруглей и чуть побольше соски. А то она смахивает на подростка. Бедра ведь разойдутся после родов, а… хотя и грудь, наверное, станет побольше. Нет, пусть она остается такой, какая есть, красавица моя…

— Так ты потому был такой странный, когда звонил? — встречает она меня вопросом.

— В общем, да. — Сажусь на кровать. — А что ты так разволновалась-то?

— Значит, ты даже не знал, где я и где меня искать?

— Увы.

— И не помнишь моего звонка? Не помнишь, как я диктовала тебе парижский номер?

— Абсолютно не помню.

— И если бы не записал телефон, то просто остался бы бомжевать в России?

— Ну, бомжевать, положим, нет. Ребята Валдиса не оставили бы меня на произвол судьбы. А Шитов бы просто пропустил пару раз через мясорубку.

— Ясно. — Она что-то переваривает в мозгу. Причем переваривает с таким усердием, словно решает в уме уравнение с комплексными числами.

— А что ясно-то? — Подвинувшись ближе, обнимаю ее за талию.

— Ясно, что, если бы не случай, ты меня никогда не нашел бы…

— Ах вот оно что! Ну, если бы ты так хотела замести следы, могла поехать в любой другой город, — говорю, а сам с ужасом думаю, не попал ли в точку.

— Кретин, — произносит она устало. — Только о деньгах и думаете. Как бы надуть друг друга…

— Кого это ты имеешь в виду?

— Да вас, мужиков. Нос всю жизнь по ветру: где что плохо лежит? Хвать!

— Ну, не обижайся. Я пошутил.

— Я поняла. — Она делает последнюю затяжку и бросает окурок в направлении пепельницы. Окурок описывает красивую дугу, ударяется о хрустальное дно и выскакивает назад.

— Чего ты разозлилась? — Я встаю, чтобы поднять окурок. Надо как-то разрядить обстановку. А то сейчас начнутся выводы и наводящие вопросы: а помнил ли я о ней, что именно… Ну, а дальше по списку: забыл ли я первую встречу, первый поцелуй…

— На самом деле многое я помнил. Помнил о любимой женщине, например. — Улыбаюсь ей и посылаю воздушный поцелуй, другой рукой опуская ее окурок в пепельницу. — Помнил, что мы должны в конце концов встретиться в Амстердаме…

— Не встретиться, а приехать туда вместе, — вставляет Наталья ядовито.

— Ну да. Я оговорился. Помнил, что мы надули Валдиса благодаря твоей гениальной идее. Помнил, что нас ждет долгая счастливая жизнь, благодаря тем десяти капсулам в болтах твоей машины… — Не удержавшись, я решил ответить шпилькой на шпильку.

По выражению лица моей красавицы понимаю, что пошутил зря. Замолкаю в ожидании развития темы о нас, мужиках, гадах и хапугах.

Наталья сидит передо мной бледная. Не пойму, то ли она рассердилась, то ли оскорбилась. Брови сдвинуты, губы сжаты.

— Как ты узнал? — спрашивает она наконец, опустив глаза.

— Что узнал? — Кажется, я добился совсем не того эффекта, на который рассчитывал, но не понимаю пока, что особенного в моих словах.

— Не валяй дурака. Как ты узнал про два контейнера?

— Какие?.. — Вопрос не выходит из глотки. Вот это да! Вот так пошутил! Контейнеров было десять!

— Я должна была тебе сказать. — Она теребит край простыни. — В общем, я должна была взять еще два контейнера. Они не мои… того человека, который продал мне изотопы. Я оставила их в Праге…

Стою соляным столбом. Не могу поверить в происходящее. Может, у меня еще и парамнезия развивается? Или просто галлюцинации? Наталья сидит передо мной и, сдерживая слезы, лепечет что-то о каких-то еще контейнерах.

— Олег… — Голос ее срывается. — Оле-жек… Я не хотела тебя обманывать, но этот человек… эти люди… это старая история. Это не я придумала с изотопом. Я не хотела, чтобы ты знал… Ты бы подумал… Господи, почему я не сказала тебе сразу?! — Она закрывает лицо руками и плачет.

Через мгновение я бросаюсь к ней, обнимаю, начинаю целовать. Она ревет пуще прежнего. Пытаюсь объяснить, что ни о каких контейнерах знать ничего не знал и знать не хочу, что я просто пошутил. Она не верит. Долго не верит, плачет, хватается за меня руками. Я сам чуть не плачу. В общем, бред полнейший. Кончается тем, что я торжественно клянусь ей, что, во-первых, пошутил, а во-вторых, немедленно забуду об этом разговоре. Что-что, а забывать напрочь я умею. Уже забыл. Синдром Корсакова у меня: тут же все забываю. В конце концов, что такое триста штук по сравнению с моей красавицей?! Скажите после этого, что я не романтик!