Криминальный диагноз

Глава III

Нет, в этот раз по голове меня не били. Осталась бы шишка, а тщательно ощупав свой черепок пальцами, я ничего не обнаружил. Что ж, будем действовать дальше по моему методу воскрешения забытых событий.

Открыв ежедневник на нужном месте, я убедился, что последних страниц в нем нет. Жаль, но ничего не поделаешь. Я стал выкладывать на стол содержимое бумажника. Все, до последней соринки.

Немного наших «деревянных», которыми побрезговали боевики, просроченная карточка «Столичного», карточка метрополитена, календарь. Запустив пальцы поглубже, я наткнулся на деревянную зубочистку.

Порывшись еще, извлек две бумажки. На одной, смятой до размеров рисового зернышка, записаны номер международного телефона и имя — Нина Полеску. Трех цифр не хватает. Это тоже мое изобретение. Вынужденный на всякий случай — вдруг она сгинет в очередном провале? — записывать важную информацию, я хоть как-то могу обезопасить ее от похитителей. Бумажка и зубочистка лежат вместе не случайно: на гладких боках щепки сделаны крохотные зарубки. Три ряда вмятин от ногтя — пять рисок, две и четыре — недостающие цифры телефона. Кстати, и здесь не без подвоха: сначала идет предпоследняя цифра, потом последняя и третья от конца. Так что я номер восстановлю легко, а чужаку придется поломать голову. Вот только я не помню, что это за номер и когда я его записал. Кто такая эта Нина Полеску? Кто дал мне ее телефон и зачем ей звонить? Без сомнения, она как-то связана с Наташкой.

Развернул вторую бумажку. Пусто. То, как листок сложен, не оставляет сомнения, что в нем что-то лежало. Что-то маленькое. Может быть, таблетка? Я предпочитаю таскать с собой обезболивающее. После зоны я долго мучился зубами, и страх перед приступом боли стал своего рода навязчивой идеей. Поскольку проблем с башкой мне уже хватало, я решил страховаться. Правда, лекарство я носил в фабричной упаковке. Носил до тех пор, пока таблетка не обращалась в прах или не протирался фантик. Зубы меня больше не беспокоили, но с анальгином было как-то спокойнее.

Я встряхнул бумажку. Не похоже, чтобы в ней лежала таблетка: остались бы крошки. Да и, знаете, после отсидки у меня появилось благоговение перед «колесами», так что не стал бы я заворачивать медикамент в бумажку. Хотя ведь таблетку мог дать мне кто-то другой…

Точно! Я хлопнул себя по лбу так, что мозжечок шлепнул изнутри по затылку.

В аэропорту Наташка дала мне какое-то снадобье. Сказала что-то туманное, что это на крайний случай, если Валдис с дружками сильно прижмет. Но не объяснила толком. Да-да. Теперь я точно вспомнил, откуда это взялось. Бумажка пуста, значит, пришлось к крайнему средству прибегнуть, и, судя по тому, что я сижу один в собственной квартире, она каким-то образом помогла.

Так помогла, что я проснулся в морге.

В политических детективах хитрые шпионы часто глотают какую-то дрянь и прикидываются мертвыми, чтобы через пару часов очнуться в реанимобиле, передушить медиков, захватить машину и скрыться. Может, это была та самая таблетка? Бандюги решили, что я умер, и отвалили. Эффектная версия. Только она все равно не объясняет, как я очутился в морге. Не они же меня отвезли туда! Возможно, я теперь никогда не узнаю ответа на этот вопрос. Но времени нет, нужно двигаться дальше.

Итак, в бумажнике ничего больше нет. Вспомнить что-нибудь с на лету не получилось.

Тогда пойдем другим путем. Что я помню точно?

Я точно помню, что мы с Наташкой придумали гениальную комбинацию по извлечению денег из карманов Валдиса и исчезновению с этими деньгами за рубежами отчизны. Найти пристанище на ближайший год мы рассчитывали в Гааге или Амстердаме. Дивное место, и затеряться там вроде как не проблема. Причем про карманы Валдиса я поскромничал: полмиллиона баксов наличными в карманы не уложишь. Даже если брать банковские упаковки сотенных купюр, получится пятьдесят пачек — не хватит карманов даже в охотничьей куртке.

Наталья намеревалась рвануть с деньгами через Польшу в Европу и подать о себе весточку. На меня возлагалась роль идиота-склеротика: я должен был поморочить Валдису голову, чтобы дать ей время пересечь границу. Изобразить очередной приступ амнезии, в тумане которого остались местонахождение ключа от банковской ячейки и ее номер, казалось мне, человеку, не раз бывавшему в подобном переплете, делом пустяковым. Приходилось, конечно, учитывать разницу между вежливым психиатром и мордоворотами со стальными пальцами и паяльником за пазухой. Потому-то Наташка и беспокоилась обо мне, потому-то и достала эту шпионскую таблетку.

Что же мы имеем? Лучше задаться вопросом, что я имею на данный момент. Ответ, первым приходящий на ум, — ничего. Наташка с бабками, должно быть, благополучно пересекла границу и теперь находится неизвестно где. Денег у меня — ноль, даже не очень понятно, как я выберусь к ней, если мы сможем связаться. Именно если, потому как ей могли уже сообщить, что я отправился вместо Голландии на кладбище. Тогда она лишь поставит мне свечку в амстердамском храме. Может быть, даже очень толстую свечку, но вряд ли мне это поможет. А остаться здесь… Если меня не добьют мафиози, то за дверью могут ожидать другие сюрпризы, начиная от милицейской печати на замках и заканчивая новыми владельцами моей квартиры, наследниками, так сказать.

Перспектива мрачноватая, но впадать в отчаяние еще рано. У меня ведь есть телефон этой Нины Полеску. Надо для начала разобраться с ней.

Я взял телефон, набрал номер. Трубку сняли после первого же гудка, и низкий мужской голос выдал какую-то фразу на французском. Единственное слово, которое кажется мне знакомым, — «модерн». Хотя слово это может запросто оказаться чем-то другим, похожим по звучанию. С французов станется: для них проглотить пяток букв ничего не стоит.

Я спросил, не говорит ли мсье по-английски. Не говорит.

— Мадам Полеску, — произнес я как можно четче. — Мадам Нина Полеску.

После небольшой паузы мой собеседник выдал новую трель. Красивый язык, мелодичный, но ни черта не понятно.

— Мадам Нина Полеску, — повторил я как попугай, а в ответ все та же тарабарщина.

Кладу трубку.

Это не конец света. Можно позвонить позже — вдруг там будет человек, говорящий по-английски или даже по-русски. Буржуи — народ образованный.

Непонятно только, почему человек говорит на французском. Я полагал, что звоню в Голландию.

Я подошел к бархану из книг, вываленных на пол. Порывшись, отыскал телефонную книгу. Нашел код. Вот те раз! Оказывается, я звонил в Париж. Почему в Париж? Ведь мы договаривались насчет Амстердама!

Похоже, я умудрился забыть что-то слишком важное. Я почему-то звоню в Париж какой-то Полеску, вместо того чтобы ехать в Амстердам…

Да, именно ехать! Ведь я должен был сегодня утром отправиться на туристическом автобусе в путешествие по Европе. Путешествие, судя по всему, накрылось. Во всяком случае, информация о поездке была записана на одной из вырванных страниц ежедневника. Конечно, если Валдис считает меня мертвым, то они не станут проверять автобус, но лучше не рисковать и выбираться другим способом. Бандюги могли позвонить в агентство и от моего имени отказаться от поездки, чтобы не спровоцировать преждевременный розыск.

Паспорта мои, путевка и двести баксов на дорогу лежат в камере хранения на Белорусском вокзале. С ними, надеюсь, ничего не случится. И пока Валдис считает меня покойником, надо уносить ноги. Не знаю пока как. Хоть автостопом. Визы у меня есть, так что через границы я пройду даже пешком. Хуже ситуация с деньгами. И достать их негде: ни занять, ни получить с должников, потому что «воскресать» опасно. Лучше считаться мертвым. Валдиса недооценивать нельзя. Это я понял давно. Тогда же, когда понял и то, что ему нельзя доверять.

Продав Гришаеву ломтик своей памяти, я считал, что совершил вполне удачную сделку. С одной стороны, я неплохо заработал. С другой — мне дали академический отпуск, что оставляло мне шанс не завалить сессию. Сказать по правде, надежды сдать математику у меня не было никакой: из всех лекций я посетил только одну.

Так что я лежал в палате, ожидая отправки домой, и потихоньку пускал слюни, прикидывая, что можно купить на те деньжищи, которые мне отвалит Гришаев.

Появление у моего ложа следователя не испортило мне настроения. Он задавал глупые вопросы, я старался давать на них еще более глупые ответы. Это получалось у меня неплохо. Казалось, все идет по плану, но в третий свой приход следователь задал мне очередной глупый вопрос, который тем не менее меня насторожил.

— Как вы полагаете, Олег Дмитриевич, — спросил он, — бумага хорошо горит?

Вопрос походил на риторический, и я заподозрил какой-то подвох. Жаль, что нельзя сослаться на потерю памяти, нужно отвечать.

— Хорошо, наверное, — кивнул я с возможно безразличным видом.

— Давайте посмотрим.

Следователь встал, подошел к окну, извлек из кармана автобусный билет и зажигалку. Щелкнув своим огнивом, он поднес уголок билета к пламени.

Билет занялся и, вспыхнув, превратился в крошечную звездочку. Следователь едва успел бросить этот маленький факел за окно, прежде чем обжег пальцы.

— В самом деле, — радостно улыбнулся он мне, как будто ожидал иного результата.

Я снисходительно кивнул.

— А тут вот у меня… — Следователь извлек из кармана небольшую потрепанную книжку в обложке.

— Тоже палить собираетесь? — поинтересовался я.

— Попробую. Только вы не поймите меня неправильно. Литературу я очень даже уважаю.

Следователь взял книгу за корешок, сжав обложку пальцами. Он щелкнул зажигалкой и стал водить язычком пламени по сжатым страницам. Выбившаяся чешуйка ветхой бумаги вспыхнула, сгорев в мгновение ока. Огонь продолжал терзать торец книги, но листы стояли несокрушимой фалангой, не пропуская его внутрь.

Зажигалка нагрелась, и следователь погасил ее.

— Смотрите-ка, — констатировал он, разглядывая томик. — Не загорелся.

— Так и должно быть, — согласился я.

— Но все равно интересно, правда?

— Возможно.

— И что вы на это скажете?

— На что?

— Ну, по итогам проведенного опыта.

— А что я должен сказать?

— Не знаете пока?

— Представьте, нет. И не пока, а вообще. Если только вы не намекаете на опасность возникновения лесных пожаров вследствие автомобильных аварий. Только ведь пожара в моем случае, кажется, не случилось?

— Пожара не случилось. — Следователь убрал свою книгу. — Но машина сгорела. И деньги в чемодане сгорели. Целая куча денег. Пардон, не куча. Деньги были в банковских упаковках. Знаете, плотные такие стопочки бумаги, перетянутые лентой с разноцветными полосками?

— И что дальше?

Этот сыскарь явно ходил вокруг да около какого-то неизвестного мне факта, стараясь заманить меня в свой силок. Я не мог понять, где здесь подвох, и это начинало действовать на нервы.

— А дальше, я надеюсь, вы мне расскажете все сами, Олег Дмитриевич.

— Нечего мне рассказывать, — огрызнулся я.

— Ну-ну. Торопиться не надо. Через два дня вас выпишут, поедете домой. А в Москве мы с вами продолжим этот разговор. В моем кабинете. Настоятельно рекомендую до нашей встречи обдумать то, что я вам сейчас показал…

Не скрою, разговор этот меня расстроил. Но, подумав как следует, я решил, что выводов для себя из трюка с книжкой извлечь не смогу, так что следующий ход оставлю за следователем.

Меня выписали. Я приехал в Москву, где Гришаев передал мне обещанные деньги. Все шло по плану. Так же по плану меня вызвал следователь. Я отправился к нему, уверенный в своей безопасности.

— Я ничего не придумал, — бодро заявил я вместо приветствия.

— Садитесь. — Следователь открыл папку.

— Кроме того, что книгами можно тушить пожар в квартире. У нас дома, знаете, масса книг. Папа в свое время…

— Ситуация изменилась в вашу пользу, — устало произнес следователь, закрывая папку.

— То есть?

— То есть обстоятельства складываются так, что вам не будет предъявлено обвинение в мошенничестве и хищении в особо крупных…

— Вот спасибо.

Я сел, несколько огорошенный подобными «хорошими новостями».

— Вам инкриминируется на сегодняшний день преступная халатность. Статья тянет до десяти, но в вашем случае — максимум пятерка.

— Пятерка? — переспросил я, чувствуя, как вера в завтрашний день исчезает за поворотом.

— Пять лет лишения свободы, — меланхолично пожал плечами следователь. — Но вам и это не выгорит. Не судим, характеристика, тяжелая травма…

Я бросился искать Гришаева. Получить кучку денег за просто так — одно, а мотать срок — совсем другое. Как назло, мой «благодетель» был в командировке. Я нашел Валди-са и сказал, что мне срочно нужно связаться с его отцом и Алексеем Андреевичем. Объяснил зачем. Сказал, что заготовлять дрова в Сибири не готов и скорее расскажу, как было дело.

Валдис струхнул и пообещал все сделать.

На следующий день они приехали ко мне с отцом. Разговор был долгий, а говорил в основном сам Валдис.

— Пойми, старик, — убеждал он меня, — машина уже запущена. С точки зрения УК то, как сложилось сейчас, — лучший вариант. Ты, конечно, можешь, заложить нас. Одному тянуть за всех обидно. Это понятно. И никто тебе ничего не скажет. Твое право. Мы тебе не родственники, не кореша, так что покрывать нас ты не обязан. Но послушай, что я тебе скажу. Если ты расскажешь, как все было, то ничего не выиграешь. Авария уже случилась, и этого не вернуть. Так что загремим все четверо. Только загремим погромче: групповое преступление наказывается строже. Но ты все равно получишь больше всех. Не обижайся, Олег, но ты ведь был за рулем. Так что сядем все. Но что ты выиграешь? Лично ты?

Ответить мне было нечего. Я сомневался, что все обстоит именно так, как описывал Валдис, но доля правды в его прогнозе, конечно, была. Выйти сухим из воды мне теперь, скорее всего, не светило. Так что стоило выслушать визитеров до конца.

Суть их предложения не изменилась. Эти ребята по-прежнему предлагали мне взять все грехи на себя. Взамен они были готовы заплатить еще сто тысяч и найти хорошего адвоката. Поскольку злой умысел в моих действиях найти было мудрено, то максимум, что мне грозило, — условный срок. В общем, сущие пустяки за подобные бабки.

Взвесив все «за» и «против», я согласился и на эту сделку. А что мне оставалось? Я уже представлял себе, с какой миной следователь выслушает мою новую версию событий. Вряд ли он поверит мне на слово, а против меня на весах будут справка от психиатра и наверняка пуленепробиваемое алиби, приготовленное на этот случай Гришаевым.

Так что я дал согласие и пустился в плавание, завершившееся через два месяца следствия приговором: три года лишения свободы. Черт, не поверите, но я вздохнул с облегчением. Ушлый сыскарь так и норовил повесить на меня еще какую-нибудь аферу, эпизод, как он сам это называл. То объявлялся свидетель, видевший меня возле какого-то сгоревшего дотла склада, то след моего сапога находили на узловой станции, где были выпотрошены несколько вагонов с болгарскими консервами. Аргумент, что сапог у меня нет, его совершенно не смущал.

Короче говоря, я получил три года общего режима. Приобретение так себе. Это ставило крест на институте и радужных перспективах карьеры. Но тогда мне казалось, что все не так страшно. Устоявшийся годами мир рушился, и я полагал, что деньги помогут мне устроиться в жизни после отсидки. На сто с лишним тысяч я мог бы открыть такой коопе-ративище, что дух захватывало. Тюрьма же не казалась мне чем-то худшим, чем армия, которая мне теперь также не грозила. В конце концов, люди в те годы корячиться ехали в тайгу в надежде заработать штуки полторы за месяц. А у меня выходило почти по три, причем авансом.

Нужно было только грамотно решить вопрос с деньгами, которые мне обещали. Забрать их с собой в лагерь я, разумеется, не мог. Но и оставить в руках Валдиса и его папаши их было нельзя. Они уже дважды обвели меня вокруг пальца. Сначала свалили все на меня после аварии, затем надули по поводу условного срока. Их адвокат, кстати, оказался полным дерьмом, неучем и мямлей. Против пламенной речи прокурора этот идиот смог нацедить лишь несколько общих фраз по поводу моего безупречного прошлого и возможного будущего, посвященного искуплению нынешнего греха.

Так вот о деньгах. Я не придумал ничего лучшего, чем потребовать, чтобы их положили в сберкассу на срочный вклад. Смешно сказать, под три процента годовых! Знал бы я, во что превратятся эти деньжищи за время моего заключения. Но эту махинацию Валди-су уже не припишешь.

Попав в зону, я оценил эти места по достоинству. Стало так тоскливо на душе, что я готов был выть на луну. Тысяча с хвостиком дней, что предстояло мне списать по цене сто рублей за день, тянулись немыслимо медленно. Но времени подумать было много. Предаваясь этому занятию, я начал восстанавливать в памяти события, заведшие меня в этот рукотворный ад. И знаете что? Чем дольше думал, тем больше находилось белых стежков в истории, сшитой моими хитрожопыми компаньонами. Вопросов у меня появлялось все больше, а со временем список этот возглавила загадка, так и не объясненная мне следователем: что он хотел мне показать, пытаясь поджечь закрытую книгу?

Поскольку занять голову было особенно нечем, я принялся искать ответы на эти вопросы. На сто пятидесятый день я написал письмо, обследовавшему меня психиатру. Я интересовался теми «гринписовцами», что привезли меня в больницу. Эти загадочные друзья природы не присутствовали на суде, хотя их показания вроде бы имелись в деле, а их рассказ мог быть очень и очень интересен.

Доктор ответил не сразу, но прислал мне адрес — абонентский ящик московского отделения. За неимением лучшего, я написал по этому адресу, изложив суть — разумеется, официальную версию — приключившегося со мной и пояснив, что хотел бы связаться с людьми, которые меня спасли.

Я успел насчитать двести тридцать два дня, проведенных под присмотром людей на вышках, и потерять надежду на ответ, когда пришло долгожданное письмо.

Девушка Наташа писала, что она была среди тех активистов, которые обнаружили у обочины «обнявший» дерево автомобиль. Они извлекли водителя, то бишь меня, и хотели осмотреть машину. Но где-то под капотом раздался хлопок, и машина запылала. Погасив пламя, «зеленые» доставили меня в больницу, сообщив по пути об аварии. Я был без сознания. Вот, собственно, и все, что она могла сообщить. Еще пара абзацев в письме были уделены пожеланиям здоровья и недоумению по поводу моего нынешнего местопребывания.

Итак, меня надули даже больше, чем я предполагал. Мои попутчики не вытаскивали меня из горящей машины. Она вообще не загорелась при ударе. А вот то обстоятельство, что загорелась она много позже, да еще и от какого-то хлопка под капотом, было более чем любопытно.

Жаль, что мне не удалось подумать над этими новостями. В зоне появились двое новых обитателей, проявивших ко мне интерес. Проще говоря, они здорово намяли мне бока, интересуясь, за какие подвиги я получил сто тысяч. Тогда я не нашел ничего умней, как все отрицать: какие сто тысяч?!

На следующий день мне досталось еще сильней. Вопрос был тот же. На сей раз я решил по крайней мере узнать о причине такого интереса к моим деньгам и вообще к тому, откуда этим мужичкам стало известно о моем богатстве. Единственное, что мне удалось получить в ответ, так это туманное и неприятное предупреждение, что эти люди знают обо мне все.

— Тогда какого хрена, — спросил я, отирая кровь с лица, — вы докопались до меня с расспросами? Если вы все обо мне знаете?

— А нам хотелось бы услышать от тебя, с кем ты поделил бабки, — ответил один из моих новых знакомых.

— Какие бабки?

— Те самые.

Больше они не сообщили мне ничего. Били меня все крепче и больней. На шестой день отделали так, что я был без вопросов взят в больничку. В дополнение к полученным травмам я разыграл спектакль с провалом памяти. Пока я отлеживался на вонючем матрасе, два загадочных дознавателя были этапированы из нашего лагеря.

До конца срока меня уже никто не беспокоил, но в моем списке вопросов добавился еще один.