Криминальный диагноз

Глава IV

Мне нужно убираться из Москвы. Найду я Наталью или нет, но здесь мне долго прожить не дадут. Лучше, конечно, найти ее. Насколько приятнее быть богатым и здоровым, чем бегать без собственного имени и денег.

Кое-какие продукты в холодильнике были, и я позавтракал. Затем рискнул выйти из квартиры: нужно ведь снять простыню с крыши. Дверь моя не была опечатана и вообще выглядела вполне пристойно, как обычно.

Вернувшись, я снова набрал парижский номер.

Ответили по-французски, но голос был уже другой, женский. Я вновь осведомился, не говорят ли на том конце провода по-английски.

— Yes, of course, — ответила мадам, предоставив мне возможность ляпнуть что-нибудь на выбранном мной языке.

По правде говоря, задача не сильно упростилась. Я помнил пару слов со школы. Еще я по настоянию Натальи почитывал самоучитель, но особого прилежания не проявил, так что сконструировать нужную фразу было непросто.

Чтобы пауза не затягивалась слишком долго, поздоровался. Мадам также любезно поприветствовала меня и осведомилась, чем может быть полезна.

— Мадам Полеску. Нина Полеску, — выговорил я почти по буквам. Вы, должно быть, обратили внимание, что мой разговор с англоговорящей дамой мало отличался от беседы с менее образованным мсье французом.

Мадам затараторила по-английски. Мне удалось понять отдельные слова, за которыми надежно прятался смысл сказанного. Но, кажется, она там не поняла, о ком я спрашиваю. Возможно, будет лучше, если я сам попытаюсь задать интересующий меня вопрос. Получая односложные ответы, я продвинусь значительно дальше.

Я начал мычать английские слова, цепляя их друг к другу с таким трудом, словно это были товарные вагоны.

— Мсье говорит по-русски?

Мне показалось, что я в очередной раз очухался после шока.

— Говорю! Конечно, говорю!

— Чем я могу помочь вам?

Все-таки общаться с образованным человеком не только приятно, но и намного легче.

— Простите, куда я дозвонился? — решил я начать по порядку.

— Отель «Модерн», мсье.

— В Париже?

— Да, Париж, рю Форе. Вы звоните кому-то из наших гостей?

— Да, — радостно подтвердил я. — Мне нужна Нина Полеску.

— Нина Полеску… — Моя собеседница, видимо, полезла смотреть какие-то списки. — Она у нас не гостит. Вы уверены, что она должна гостить у нас?

— Да, она оставила мне этот телефон.

— Она будет гостить с группой?

С группой? Нет, Наталья выбиралась в одиночку. Но кто знает? Она собиралась ехать на машине до Польши, там ее должны были встречать какие-то друзья. Может, они подсадили ее к группе? Ведь груз она собиралась сбросить в Варшаве, так что машина ей больше не нужна. Но с чего я взял, что эта Нина — ее попутчица? Тем более что Наталья должна быть в Голландии, а этот телефон парижский?

— Я точно не знаю, — сказал я. В моем положении морочить голову людям, пытающимся помочь, — непозволительная роскошь.

— Сожалею, — ответила мадам после паузы. — Мадам Полеску у нас не останавливалась. Через неделю будет новая группа из Москвы. Возможно, она прибудет с ней?

— Да-да. Возможно. Спасибо большое, я попробую позвонить через неделю.

Итак, ниточка оборвана. По крайней мере, она никуда не привела. Что делать дальше? Сидеть в собственной квартире, как затравленная лиса в норе? Определенный смысл сидеть на телефоне есть. Наталья может позвонить сама. Но неплохо хотя бы знать, что ей не сообщили о моей безвременной кончине.

Черт, черт, черт! Где и как теперь искать ее?! Ведь я не знаю даже имен ее польских друзей или покупателя. Может статься, она уже мертва? Голову отрывают за деньги в двадцать раз меньшие. Хотя она и говорила, что все продумала и во всех уверена, но что стоит дружба и добрые отношения, когда на кону миллион долларов! Миллион этих разрисованных бумажек с портретами заморских президентов!

— Что стоит дружба, когда на кону миллион баксов? — задал я этот вопрос вслух и поежился от того, как дико и неуместно прозвучал мой голос в выпотрошенной квартире.

Что стоит дружба? Следом за этим вопросом в голове начали роиться неприятные мыслишки, и захотелось разбить лоб о капитальную стену. Я ведь точно знал, какая стена капитальная: я сам, своими руками, делал эту квартиру, превращал ее из загаженной лачуги спятившего алкоголика в обиталище современного человека.

Но биться лбом — крайность. Пока я просто шикнул на эти мыслишки. Не могла Наталья предать меня, не верю я в это, не может этого быть.

Я шикнул на мыслишки, и они забились в тень под извилины, но продолжали глядеть оттуда крохотными злыми глазками, готовые выползти и заплясать в моей черепушке.

Я когда Наташку первый раз увидел, чуть дара речи не лишился. Не скажу, что влюбился с первого взгляда, но захотел ее безумно. Было в ней что-то особенное, и дело тут не в глазах там или улыбке, как крапают всякие поэты. Просто…

Черт, это я приврал, конечно. Все не так было. Проще все. Не знаю даже точно, разглядел ли я в ней что-нибудь особенное. Я ведь баб, считай, два года не видел. Не видел, не говоря уж о чем таком. Разрядиться так, как это принято у блатных, меня не тянуло, а так, как бывало в школьные годы, — не представлялось возможным: все ведь на виду, даже сортир на сорок очёк.

А тут приезжает ко мне молодая девчонка. Ничего особенного, но симпатичная, веселая такая. Ведет себя нормально, не то что заезжие журналисты: озираются, принюхиваются, прислушиваются, ото всего шарахаются.

Я, пока не понял, что она именно ко мне приехала, и не среагировал почти. Знаете, вырабатывается такая защитная реакция. Время от времени ведь появляются там женщины. Журналистки те же, отмороженные правозащитницы из комитетов разных, адвокатессы бывают. Они все как бы вне игры. Ну, как те телки по телевизору — поулюлюкаешь со всеми, почмокаешь и забудешь про нее. Когда ты точно знаешь, что с ней тебе ничего не светит, то лучше заставить себя забыть, что на воле вы ходили в баню по разным дням. Чего зря себя растравлять?

А то, что мужики в заключении на всех подряд кидаются, — враки. Тяжело, конечно, приходится, выкручиваются, кто как умеет, но такого, как рассказывают… Не знаю, не видел. Нет, есть, не спорю, уникумы, которым все равно, на кого лаять, но это по большей части сморщенные щербозубые дедки, прогнившие в бараках. С ними уже и не поймешь: то ли у них донжуанские закидоны с голодухи, то ли срабатывает рефлекс поднимать бури во всех подряд стаканах, то ли мозги у них высохли даже больше, чем кожа на руках, и уже хрен разберешь, что там ими движет. Один такой урка добрал себе десятку за то, что взобрался на какую-то поселенку восьмидесяти лет от роду. Говорят, сделать ничего толком он не смог, но руку и три ребра ей сломал — «тяжкие телесные».

Так что я когда Наташку увидел, то в первую минуту у меня тот самый защитный рефлекс и сработал: ну, девка и девка.

А она сидит передо мной на табуреточке. Джинсы, кроссовки, балахон с ветряными мельницами и надписями. Сидит себе, как в кафешке: ногу на ногу закинула, головой лениво так по сторонам крутит. И взгляд не такой, как у всех этих деятельниц, что приезжали раньше. Вот это я точно сразу заметил! Взгляд у нее был как у ребенка, которого привели в незнакомый дом. Хотя что там у нас разглядывать было?

Я вошел, сел напротив. Это тоже житейская мудрость. Не к чему мне спешить начинать разговор. Лучше здесь посидеть, чем в цехе лесенки клепать. Потом, само собой, бугор будет небо коптить: дескать, давай наверстывай норму! А я что? Стахановец, что ли, знатный? Или я сам попросился на эту свиданку? Так что, бугор, извини-подвинься! Мне спешить некуда.

Девчонка тем временем головой крутить перестала, окинула меня взглядом.

— Привет! — произнесла она так запросто, словно бы я ее бойфренд, пришедший в ту же кафешку угостить пломбиром с вареньем.

Кивнул в ответ. Медленно кивнул, как индийский слон, с достоинством.

— Здравствуйте.

Осаживать эту соплячку я не спешил: зачем мне портить с ней отношения? Мне бы пару часов тут перекантоваться, а там и обед не за горами.

— Ты Олег?

Глупый вопрос. С одной стороны, глупый. Кого вызывала, того и привели. Тут канцелярия четко работает — ошибок не бывает. С другой стороны, чудно. Ты. Запросто так. Даже в лицо меня не знает, а уже «ты». Задело меня это как-то. Ведь вся эта шваль журнально-комитетная к нашему брату строго на «вы», с уважением. Не перебивают никогда, многие грева[1] подгоняли. И ведь дамы-то были постарше и посолидней, а тут дитятко в джинсиках — и тыкает. Впаял бы я ей, если бы не ждали меня за дверьми клепки-заклепки.

— А я Наташа. — И улыбнулась.

Меня как в три котла макнули. Я даже и не стал спрашивать, что за Наташа. Наоборот, удивился, почему сам не сообразил, кто передо мной. И ведь написано у нее на балахоне «Гринпис» на шести языках.

— Мы тут мимо проезжали, я и решила проведать. — И снова улыбнулась. Знаете, не натянуто, не потому, что надо было улыбнуться. Нравилось ей улыбаться.

— Ага. — Очень мне хотелось ей что-нибудь сказать. Как я рад, как я признателен ей за письмо. И — что ты будешь делать! — кроме этого «ага», ничего в башке подобрать не могу.

— А я думала, что тут помрачнее будет.

— Ага. Ты еще там не была, — ткнул я большим пальцем себе за спину. — Там бы тебе, наверное, в самый раз понравилось бы…

Я прикусил язык. Чего на нее огрызаюсь-то? И в то же время забавно. Секунду назад не мог ни слова сказать, а стоило ей произнести волшебную фразу, и я чуть не выдал ей залпом роман на шестьсот страниц. Словно она автомобильный баллон иголкой ткнула. Бывают такие люди: не напрягаясь, к кому хочешь ключик найдут. Но все равно, чего на нее собак-то спускать?! Нужно что-нибудь другое, сменить тему. А на что ее сменить? Через секунду соображаю — опять-таки с ее подсказки.

— Мимо, говоришь, проезжали? — переспросил я. — Не велик ли крюк?

— Да нет, — покачала она головой. — Мы еще дальше едем. К… вашим соседям.

— На химию, что ли?

— Да, к ним.

— За права бороться?

— Мы за права не боремся, — развела она руками. — Пробы будем брать.

— А человеческий фактор вас не занимает?

Я болтал с ней и чувствовал, как плавится мой предохранитель, и я смотрел на нее уже по-другому. Смотрел и видел юную симпатичную девушку, видел молодое, стройное, пропорционально сложенное тело. И смотрел уже не просто в лицо, а видел ее глаза, губы, ямочку на щеке: она усмехалась все время эдак неровно — ямочка появлялась только на правой щеке.

— Нет, ну почему? Мы же в конечном счете для человечества стараемся.

— И ты что же… — облизал я пересыхающие губы, — веришь во всеобщее счастливое завтра?

— Это философские вопросы. — Она стала серьезной.

Я сразу и не нашелся, что ответить. Голова соображала все хуже и хуже. Все ресурсы мозга были заняты тем, что пытались представить мне эту девчонку без джинсов и балахона. Все остальное погружалось в туман. Я как-то ширнулся[2] с одним блатным — ощущения были примерно такие же.

Умудрился кивнуть в ответ на что-то. Кажется, кивнул к месту.

Мне вдруг захотелось, чтобы она встала. Я еле-еле удержался от того, чтобы попросить ее об этом. В студенческие годы я просто балдел от женских ножек. Да и сейчас не утратил к ним живейшего интереса. Я имею в виду не те бесконечные макаронины, сходящиеся где-то под кожаными мини тех акселераток, что носят призы в телевизионных шоу или дрыгаются за плетнем из микрофонов позади какого-нибудь эстрадного певца. Я говорю про обычные женские ножки, в чулках или джинсах, нормальной длины и пропорций. Но меня всегда поражала способность их хозяек управляться с ними. Видели, как они стоят? Немыслимо, как они умудряются их сплести, заведя ногу за ногу или приняв что-то наподобие балетной позиции, подав бедро вперед или отставив правую — почему-то всегда именно правую! — ногу назад и влево. Непостижимо, как можно совершенно здоровые, прямые ноги, имеющие один лишь коленный сустав, сплести в те кренделя, какие они заплетают. Хочется наклониться и потрогать эту по-кошачьи изогнувшуюся конечность: не гуттаперчевая ли? Кажется, что в таких позах не простоять и пяти секунд. Ан нет, стоят! И многие стоят на каблуках и даже шпильках, покачиваются в такт музыке, прихлебывают из бокала и ведут непринужденную беседу с очумевшим от такой акробатики поклонником!

Наташка тоже болтала ногой в каком-то одной ей слышном ритме, но ног ее я видеть не мог. Не заглядывать же, в самом деле, под стол…

Если в мужских компаниях заходит речь о женских прелестях, то обсуждаются в первую очередь совсем другие части тела. Про зону и говорить нечего: такое ощущение, что подруги у блатных состоят исключительно из «кормы» и «буферов». Наталья бы успеха у них не имела. Фигурка у нее была почти мальчишеская, а грудь… Скользнув рассеянным взглядом по ее балахону, прикинул размер и форму двух неясно проступающих сквозь плотную ткань округлостей, но снова опустил взгляд на торчавшую над столом коленку, обтянутую изрядно потертой синей джинсой.

— Вот такие дела. — Наталья тем временем, хлопнув себя по колену, умолкла, глядя мне в глаза.

Вот черт! Она ведь рассказывала мне о чем-то, а я не слышал ни слова. И теперь сидел и смотрел исподлобья, как смотрит на строгую училку двоечник, не представляющий, о чем идет речь.

Нужно было что-то сказать, а то пауза грозила затянуться на весь остаток моего срока.

Набираясь смелости, я решил признаться, что не слышал ни слова, но не набрал достаточно, и хватило меня лишь на то, чтобы мотнуть головой.

На мое счастье, Наташка поняла этот жест по-своему.

— Не можешь поверить? — спросила она с сочувствием.

Что же она мне тут рассказывала?!

— Тебе не трудно еще раз поподробнее? — Я трагическим жестом приложил руку ко лбу.

— Подробнее некуда. Я же не контрразведка. — Наталья виновато развела руками.

— В голове как-то не укладывается, — глупо улыбнулся я.

— Попробуй обдумать. Напиши, если что. — Она посмотрела на свои простенькие электронные часики и поднялась. — Мне пора.

— Стой!

Я вскочил. Делать нечего, нужно признаться в том, что ни черта не слышал, иначе так и не узнаю, зачем она приезжала.

— Слушай… — Я набрал полную грудь воздуха, чтобы выдохнуть всего три слова: — Повтори все, пожалуйста.

— Зачем?

— Да я… не понял ничего, — признался я.

— В смысле?

— Ну, не понял.

Она растерялась:

— Чего не понял?

— Ничего не понял. Не слушал я тебя…

— То есть как? — В голосе ее звучало скорее любопытство, чем раздражение.

— Ну, засмотрелся я на тебя и… — Я сделал неопределенный жест рукой. — И вот. Она опустила глаза, смутилась. Но не потупилась, как обычно делают провинциальные кокетки, а засмеялась. Потом встряхнула головой, посмотрела на меня озорно.

— А сейчас ты уже… готов слушать?

— Как штык.

Я подпрыгнул и, грохнув каблуками, стал по стойке «смирно».

— Ладно. Только мне правда уже пора идти. Мы сели, и она повторила свой рассказ. Начала она с того, что в ходе следствия по моему делу с них снимали показания. Это понятно. Но вот через два дня после беседы со следователем к ней подкатил какой-то живчик. Он предложил заработать полсотни баксов. Нужно было всего лишь забыть про хлопок под капотом, а еще лучше — слегка изменить показания, сообщив, что машина уже горела. Очень нужны были деньги, и Наталья взяла предложенный полтинник. К счастью, больше ее никто ни о чем не спрашивал.

Потом ей передали мое письмо. Так совпало, что в тот же день она прочла в газете — от нечего делать прочла — объявление о розыске. Разыскивался пропавший без вести курьер брокерской конторы «Антата». Курьер вез крупную сумму наличности в Ростов-на-Дону и сгинул бесследно вместе с машиной. Насколько крупной была сумма, не сообщалось.

Я не углядел связи с этой заметкой и честно сказал об этом.

Наталья удивленно вскинула брови.

— Брокерская контора «Антата», — произнесла она медленно, тщетно пытаясь таким образом навести меня на мысль.

— Ну и что? Что это за контора?

Теперь пришла ее очередь удивляться:

— Как что за контора? Ты же в ней работал!

— Я?!

— Ну не я же! Ты же работал курьером в брокерской конторе «Антата», а директором там Гришаев Алексей Андреевич…

Тут я все понял. Понял не только то, что такое контора «Антата», но и что именно заинтересовало Наталью в этой статье.

— Выходит, что работа курьера у господина Гришаева…

— Крайне вредна для здоровья, — закончила она мою мысль.

Так меня что, с самого начала хотели подставить? Все вопросы из моего списка вдруг сцепились между собой в прочную цепочку. Так вот он, хлопок под капотом, непонятная авария с исчезнувшим прапорщиком. Теперь понятно нежелание Гришаева и компаньонов засвечиваться. И заодно я, кажется, понял, чего добивался от меня следователь. Плотно сжатые листы бумаги горят с большой неохотой, и это относится не только к книгам, но и к пачкам денег. Если «зеленые» быстро потушили машину, то деньги, по всей видимости, не должны были сгореть. Во всяком случае, дотла. А в материалах дела значилось, что именно такова была судьба проклятых купюр. Получалось, что мои попутчики задумали элементарно оглушить меня, забрать деньги, сжечь машину вместе со мной и списать потери на покойничка. Лихо придумано! Скорее всего, они укатили, забрав деньги, вместе с тем прапорщиком, «случайно» повстречавшимся по дороге, а мне взамен оставили какой-то запал под капотом, чтобы я не сразу превратился в факел, а позволил бы им уйти на безопасное расстояние. Именно на безопасное! Потому что, не появись «гринписовцы», лесной пожар в области был бы обеспечен и уж точно бы подмел все следы…

— Ты опять медитируешь? — Наталья уже какое-то время щелкала у меня перед носом пальцами.

— Нет-нет, — спохватился я. — Просто переваривал информацию.

— Ну ладно. Ты переваривай, я уже опаздываю, меня там наши ждут.

— Слушай… — Я поднялся вместе с ней и машинально опустил глаза.

Она остановилась на полушаге. Левая нога прямая, стопа отвернута наружу, как у ожидающей своей партии балерины, а из правой словно вдруг ушла жизнь, и она теперь ниспадала вниз, напоминая вылезший из земли корень южного дерева. У меня от этого зрелища просто голова кругом пошла.

— А тебе, говоришь, можно написать?

— Ну да. По тому же адресу.

— А другого адреса нет? Ну, как-то попрямей, что ли…

— С этим сложно, — уклончиво ответила она.

— Ну а друзья тебя как находят?

— Друзья? — Снова улыбка. — Друзья находят меня на Арбате.

— На Арбате? А ты москвичка?

— Ну да.

— Может, угостить тебя мороженым? Как-нибудь, после всего… — Я, словно экскурсовод во дворце, указал на зеленые стены.

— Почему нет? — пожала она плечом и снова посмотрела на часики. — Слушай, я побежала, ладно? Пока!

В тот день я первый и единственный раз ходил с блатными в «петушиный» барак.