Кривое зеркало

Глава 14, в которой каждый старается в меру своих сил и возможностей

На улице стояла типичная для конца июля жара. Две недели экстремально палящего солнца, плавящего асфальт и дробящего камни в пыль. Воздух плыл, дрожал, искажая окружающий мир, показывая его зыбкость. В такую погоду сидеть бы дома в тени штор или в кабинете под вентилятором, но нет - лейтенант Ситников Станислав Егорович, участковый Липовецкого сельского поселения, вынужден был стоять у раскалённой металлической калитки и во все горло кричать:

- Мария Филипповна!

Блохастый пес вяло гавкнул и спрятался в куцей будке.

- Мария Филипповна!

Участковый грохнул ногой по забору. Настроение было отвратным, и молодой человек еще раз от души пнул гофрированный металл. Звук разорвал знойную тишину улочки.

- Мария Филипповна!

В будку полетел камень. Ударился о шифер покатой крыши и покатился вниз. Собака снова вяло гавкнула.

- Померла ты там что ли, коза старая?! – выругался участковый и добавил несколько нелицеприятных, но ценных для лингвиста эпитетов в адрес хозяйки дома. - Иди уже сюда, швабра трухлявая.

В отдалении наконец-то зашуршал гравий. Кто-то, не очень стараясь поднимать ноги, шаркал к источнику шума.

- Кто там балагурит средь бела дня? – прокаркала женщина, действительно внешне больше похожая на метлу для мойки палубы, чем на представительницу прекрасного пола. Вся обрюзгшая, неопрятная, всклокоченная, в засаленном халате с разными пуговицами и в стоптанных зимних ботинках на босую ногу, она вызывала отвращение. – А, это ты Стасик?! Ну что, как не родной, проходи.

Участковый закатил глаза. Обращаться к нему по имени-отчеству местные жители отказывались наотрез. У них язык просто не поворачивался называть Станиславом Егоровичем сопляка, который еще десять лет назад рвал штаны на заборах да таскал абрикосы из соседских садов. Подумаешь, целый институт закончил, формой обзавелся, папочкой кожаной, что ж ему в ножки кланяться? Вот старый участковый был, тот - да. Всегда знал, кто сарай вскрыл, сено поджег или солярку с трактора слил, а этот, гляньте, бумажки пишет, протоколы составляет, а толку - ноль. Ну, нашел пару воров, нет бы дать с ними по-людски поговорить, вразумить, так сказать, - в районный центр повез. Целый суд над несчастными учинили. Ради чего, спрашивается? Не иначе, перед начальством выслуживается. Звездочек хочет. Не понимает дурень, что звездочками сыт не будешь. А умным был бы, так ему бы, как прежнему, и молочко с яйцами каждый день носили, и курочку домашнюю, и телятинку по осени, а так - сидит, как дурак, на одной зарплате и ни гу-гу.

- Калитку откройте, Мария Филипповна, - Станислав потер обгоревший на солнце нос, потом вспомнил, что этот жест не придает ему грозный или хотя бы деловой вид, и убрал руку за спину.

- Конечно, конечно! Эт Рома заперся. Уж говори ему не говори, нечего у нас красть-то, он все равно, зараза такая, замок вешает, - женщина порылась в карманах халата, выудила ключ на лоснящейся от грязи веревке и открыла замок. – Ты чего по жаре такой приперся, че нашел, кто сетку спер?

- Сетку вашу я давно нашел и вам уже несколько раз говорил: ее супруг ваш продал. Свидетели были.

- Свидетели соврут - недорого возьмут. Говорю тебе: не мог муж сетку продать, он ограждение должен был из нее делать, чтоб курей выгуливать. А теперь они в огород лазят, помидоры клюют, сволочи. У меня два ведра поклеванных помидор, что с ними делать, ума не приложу!

- Мария Филипповна, мне поговорить с вами надо. И с супругом вашим, он дома?

- Не, на заводе он в смене. Пошли, скажешь, че хотел, не на солнце же париться.

Станислав покрепче сжал папку и зашагал по знакомой тропинке. Эх, сколько раз он тут бегал пацаном, сколько раз сидел на летней кухне, жуя теплый белый хлеб и запивая парным сладковатым молоком. У родителей Вероники была корова, а у его - нет. И огород у родителей Вероники был большой, настоящий, с картошкой, помидорами и холмиками бахчи. Каждый вечер он помогал таскать подруге воду и лить ее на шипящие черные грядки. У его мамы не было огорода. Кусты малины, клубники, крыжовника, пятачок с зеленью и три елки - вот и все богатство родительского двора. Его мама была фельдшером, она не умела доить корову и вести хозяйство, а отец девять месяцев из двенадцати пропадал в море. Стас ужасно завидовал Веронике и не понимал, отчего она вздрагивает каждый раз, когда хлопает входная дверь…

На этот раз молока ему не предложили. Он сел за стол, застеленный жирной клеенкой, хотел было положить на него папку, но передумал. Нашел глазами полотенце серое, высохшее неровным комком, намеревался взять, чтоб протереть себе место для работы, но заметил торчащие из заломов ткани тараканьи усы и не стал. Достал из папки нужные бумаги, положил все это себе на колени и, преодолевая внутреннее сопротивление, начал:

- Я тут по поводу вашей дочери. Она обвиняется по статье сто шестой Уголовного кодекса, через часть третью статьи тридцатой, – произнося бездушные цифры, ничего не значащие для собеседника, Станислав абстрагировался, настраивался на рабочий лад: это просто дело, просто работа, рутина. Опросить, собрать материал и дать характеристику. Все. Если же он начинал думать, что все это делается в отношении Вероники, разум буксовал. Он сорок минут пялился на поступивший из города запрос. Слова и цифры отказывались складываться в единое целое. А это целое отказывалось утрамбовываться в мозг. Какое убийство?! Какого ребенка?! Это явная ошибка. Тут явно что-то перепутали, недопроверили, приняли одного человека за другого. Потому он позвонил и попросил уточнить информацию, прислать чуть больше данных. И вот по почте прилетела отсканированная явка с повинной. Стас узнал Вероникин почерк: сложно не узнать, как пишет та, с кем ты сидел вечерами, помогая делать уроки…

Понимание случившегося обрушилось лавиной, а после накатила оглушающая тишина. Сколько он так просидел, окутанный безмолвием, вряд ли кто скажет. В тот момент что-то безвозвратно перестраивалось, менялось в его душе. Истлевал один пожар и загорался другой. Уходило безвозвратно детство, уходили мечты и грезы. На их пепелище появлялось четкое осознание причин и следствий. А еще появилась цель. Помочь той, которой некогда хотел подарить весь мир.

- Я ничего не поняла, - прервала его размышления женщина, - какой статьи, какого кодекса, ты о чем? Эта балагурка учудила что?

- Вероника обвиняется в попытке убить своего новорожденного ребенка, она уже дала признательные показания. Сейчас дело на экспертизе о вменяемости. Мне необходимо собрать информацию для характеристики.

Мария Филипповна всплеснула руками и рухнула на стул.

- Хосподи, боже мой! – завыла она. - Позор-то какой! Что соседи теперь скажут?! Моя дочь – убийца. Это же не отмоешься никогда. Это ж надо какой дрянью неблагодарной быть! Мы с отцом только ради нее и жили, всю молодость угробили. На последние деньги ее в город учиться отправили, а она вместо учебы ноги раздвигала, так еще и ублюдка родила! Мало ее Рома порол, ой, мало, надо было до синих пятен драть…

- Хватит! – Станислав от души зарядил кулаком по столу. Вся его злость сконцентрировалась в одной точке. Руку пронзила боль. – Теперь ясно, почему Вероника испугалась признаться, – прошипел он. - Да приедь она сюда беременной, то мне бы пришлось ее тело из петли вытаскивать, а вам, сволочам, на поминки тратиться. Живо пошла и принесла все ее награды и медали, а я пока показания твои запишу. И только попробуй подпись свою не поставить на бланке, я вам такую веселую жизнь устрою, за ворота будете бояться выйти. Мне стоит только намекнуть местным, кто с кладбища оградки снял да на металлолом сдал.

Мать Вероники побледнела, покрылась красными пятнами и прошипела:

- Не докажешь.

- Легко, - спокойно встретил ее взгляд лейтенант, - вот домашнее насилие в отношении несовершеннолетней не докажу, а тут стоит «нечаянно» оставить на столе показания кладбищенского сторожа, и все, Мария Филипповна, придется вам искать новое место жительства. Жители деревни этого не простят.

- И чего это ты ради никому не нужной подстилки суетишься? – Женщина сузила глаза и подошла неприятно близко. - Что тебе от нее нужно? Вьешься за ней хвостом и вьешься. А ведь теперь тебе нельзя с уголовницей общаться, карьере хана.

- Марш за документами! – рявкнул в ответ участковый, теряя остатки терпения. В его голове не укладывалось, как можно так относиться к собственному ребенку. Зато теперь поступок Вероники выглядел понятным. Нет, он ни в коей мере не оправдывал ее. То, что совершила девушка, было чудовищно, но вот почему она это сделала, становилось ясно.

Станислав в детстве неоднократно слышал фразу в адрес Вероники: «Да лучше б я аборт сделала, чем всю жизнь с тобой, неблагодарной, маяться». Но только сейчас понял ее изуверскую суть. С пониманием пришла мысль, как сделать характеристику, чтобы на нее обратили внимание.

Забрав награды, он, не задерживаясь, покинул дом, где некогда был частым гостем. Потом посетил классного руководителя и тренера по сканболу. Те несильно удивились вопросам и ответили максимально подробно. Информации собралось предостаточно, и на здоровой злости участковый настрочил характеристику. К десяти часам вечера она была подписана, заверена, отсканирована и вместе с другими документами отправлена по электронной почте. Некоторое время Станислав сидел бездвижно, сцепив руки в замок, и думал. Потом взял телефон, выбрал номер и позвонил. Включились гудки: первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой… И когда он решил, что уже никто ответит, раздалось короткое:

- Да.

Участковый выпрямился, впился пальцами в телефон.

- Привет, это Стас.

На том конце молчание, потом осторожное:

- Знаю, ты у меня занесен.

- Как дела?

Снова тишина, и неуверенное:

- Хорошо.

- Я сегодня характеристику твою писал.

И опять ни звука, на этот раз так долго, что показалось, будто связь прервалась.

- Вероника?

- Они теперь знают?

Станиславу показалась, что девушка сжалась.

- Да... Ника, скажи мне, ты как? Тебе что-то нужно?

В трубке раздался вздох.

- Нет, Стас, спасибо. Не стоит. У меня адвокат. Он говорит, я делаю. Явку с повинной написала, показания на месте дала. К августу экспертиза будет готова, и он подаст заявление на прекращение уголовного дела в связи с деятельным раскаянием. Я на работу устроилась. Теперь, раз родители узнали, квартиру перестанут оплачивать. А заявление на общежитие пока рано писать. Вдруг, - тут голос ее дрогнул, она кашлянула и быстро закончила, - вдруг у адвоката ничего не выйдет.

- Вероник, - Станислав вдохнул побольше воздуха, - скажи, тебя изнасиловали? Только правду скажи, пожалуйста.

- Нет! – Возглас получился слишком эмоциональный, чтобы быть ложью или игрой. - Нет, Стас. Все было по обоюдному согласию, по пьяни и даже с защитой. Просто вышло все вот так, погано. Не ищи мне оправданий. Права моя мать: я чудовище.

Вновь повисло молчание. На этот раз слов не находил Станислав. Если перед звонком он и готовил какие-то фразы, то сейчас все они вылетели из головы. Да, он считал ее виновной, но не осуждал ее. Вот такой парадокс.

Однако одеть чувства в слова не выходило.

- Вероника, - наконец выдавил он, - мне плевать на твою маму с ее авторитетным мнением. Меня интересуют только ты и твое состояние. Я приеду завтра. Посмотрю на тебя, поговорю с адвокатом и решу, чем можно помочь.

- Нет.

- Что - нет?

- Ты не приедешь, не полезешь в это дело, не будешь за меня вступаться и мне помогать. Я не хочу твоей жалости, Стас, мне и так тошно. Хватит строить из себя благородного рыцаря, я не твоя принцесса. Написал характеристику, донес моим старикам, узнал, что я жива, здорова и сама влезла в неприятности, и хватит. Не смей приезжать! – последние слова она буквально прокричала в трубку, нажала отбой и завыла в подушку. Слышать уверенного и спокойного Стаса, его вопросы и заверения было невыносимо.

Несколько дней спустя пришла экспертиза. Заключение гласило, что во время совершения преступления «обвиняемая находилась в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости, в силу психического кратковременного расстройства, возникшего в условиях психотравмирующей ситуации. В результате чего обвиняемая не могла в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. На момент проведения экспертизы психическое состояние обвиняемой находилось в рамках нормы, в связи с чем основания для назначения принудительных мер медицинского характера отсутствуют».

Вероника прочитала заключение без особого интереса. Подписала в нужных местах. Адвокат, как и обещал, подготовил ходатайство о прекращении дела. Следователь его молча приняла, а через три дня выдала отказ. Защитник тут же вынул из папки обжалование для прокуратуры и протянул Веронике на подпись.

- У меня такое чувство, что вы со следователем разыгрываете передо мной давно разученный танец, - отметила девушка, ставя подпись на бумаге.

- Интересное сравнение, - Мамонтов криво усмехнулся. – И какое место вы отводите себе в нем?

- Реквизита.

Адвокат приподнял в удивлении брови и убрал документ в портфель.

- Любопытно. Впрочем, не важно. Что бы вы ни думали, я исхожу в первую очередь из ваших интересов. Тем не менее, если желаете, могу рассказать, как дальше будет развиваться наше танго втроем. Прокуратура в удовлетворении жалобы, естественно, откажет. Дней через десять нас пригласят на ознакомление с материалами уголовного дела, а еще через две недели оно окажется в суде. К середине сентября мы с вами сядем в процесс и там повторно подадим ходатайство о прекращении дела. Выгорит - выйдете сухой из воды и забудете все, как страшный сон, нет – будет судимость. Тут все от судьи зависит, никто из правоохранителей на себя ответственность за закрытие дела брать не станет. Но судья сразу поймет, что мы хотим. Поэтому ходатайство и жалоба - это больше для него послание.