Кривое зеркало

Глава 33, в которой все оказывается не зря

Мамонтов задумчиво глядел сквозь документы. Клиенты ушли после полуторачасовой беседы: разговор был не из простых. Пара сильно переживала. Огромных трудов стоило их успокоить и уговорить не наделать глупостей.

— Что у вас там, свадьба по плану? Вот и не отвлекайтесь. Без полноценной семьи все равно не будет никакого удочерения. В понедельник я вас обоих жду в суде.

Нестеров с невестой ушли, а адвокат открыл файл с материалами по делу Вероники Шапошниковой. Нашел характеристику ее родителей, подготовленную участковым Ситниковым, и углубился в чтение. Если парень написал правду, то кровь из носу нужно мелкую вытаскивать. Понятное дело, что за два дня с ней критичного ничего не сделают, но лучше перестраховаться. Да и с опекой история вышла темная, а в суд вслепую соваться не хотелось.

Поразмыслив немного и порывшись в телефонной книге, Дмитрий сделал первый звонок бывшей начальнице отдела опеки. Ситуацию она не прояснила, но удалось узнать фамилию девицы, консультирующей Шапошникову-старшую.

Записав данные, Мамонтов сделал второй звонок. Разговор получился еще более сухой и короткий. Участковый Ситников молча выслушал информацию, уточнил дату судебного заседания и, ничего не пообещав, попрощался.

Станислав закончил разговор с адвокатом и бросил короткий взгляд на Веронику. Девушку откровенно трясло. Зубы клацали о стакан, стоило ей в очередной раз попытаться выпить воды. Но истерика, бушевавшая в кабинете несколько минут назад, постепенно сходила на нет.

Удивительно, но причина визита Вероники и звонка Мамонтова была одна – Яна Нестерова.

Когда бывшая подруга, растрепанная, с потекшей тушью и дрожащими руками влетела в кабинет, то Ситников, грешным делом, подумал, что она кого-то убила. Рыдания перемешались с мольбами и сбивчивыми обещаниями, суть которых участковый сразу так и не понял. Не зная, как на это реагировать, он налил воды, накапал туда корвалол, который держал для впечатлительных старушек, и вручил стакан Веронике. От более продуктивных попыток привести ее в чувство отвлек звонок адвоката. И вот сейчас, сопоставляя одно с другим, Станислав хмурился, пытаясь понять, что вообще происходит.

Еще там, возле здания суда, он понял, что настоящая, живая Вероника безмерно далека от того образа, что он сам себе нарисовал. Слушая, как она выливает яд на ни в чем не повинного мужика, он слышал звон разбившихся надежд. Нет, юношеская любовь не испарилась, словно грязная лужа в июльский полдень, но теперь ее знатно затянуло зеленью. Все попытки выправить ситуацию и образумить девчонку разбивались о каменную стену, которую она выстраивала вокруг себя.

После последнего разговора он сорвался и написал заявление на перевод в следователи. Мать давно жила в городе и здесь его более ничего не держало. Выбрал населенный пункт, в котором наиболее остро ощущалась нехватка сотрудников, выставил дом на продажу и стал приводить дела в порядок, ожидая, пока ведомственная машина пережует его рапорт. И вот, когда все согласования остались позади, Вероника вновь напомнила о себе. Оказалось, чувства не ушли. Это было странно и дико. Станислав видел все ее недостатки, трезво понимал, что она из себя представляет, но хотел прижать к себе и пообещать, что все будет хорошо.

- Ты успокоилась? Можешь нормально рассказать, что произошло? – Тем не менее холодно поинтересовался он.

Вероника подняла на него глаза. В них плескались ужас и отчаяние.

- Мои родители забрали Яну, - произнесла она свистящим шепотом.

- Я знаю. У них договор опеки.

- Знаешь? Знаешь! – взвилась Вероника. – Знаешь и спокойно сидишь? Там годовалый ребенок рыдает без остановки, стоя в мокрых трусах и захлебываясь своими соплями. Орет, что хочет к маме и папе! А ты мне говоришь о договоре? Ты вообще человек, Ситников?! – Последние слова она выплюнула, подскакивая со стула.

- Дети плачут, Вероника, но только у тебя их слезы вызывают приступы истерики. Я не нянька и не мать Тереза чужие сопри вытирать. Отчего мне должно быть дело до чужого ребенка…

- …Которого родная мать в мусорку выкинула, – закончила за него Вероника. - Что ж ты молчишь? Договаривай! Конечно, какое тебе дело до происходящего вокруг?! Ты и тебе подобные погоны исключительно для красоты носите. Ты знаешь, сколько мне было, когда отец впервые избил меня так, что я на следующий день в школу встать не смогла? Семь! А знаешь, сколько мне было, когда он по пьяни перепутал мою кровать с материной? Тринадцать! Ты думаешь, я молчала? Мне было стыдно, но я рассказала все учительнице, а она - матери, а мать - отцу, а тот мне руку сломал, чтобы сор из избы не выносила. Я не сдалась и пошла к участковому, но он меня даже слушать не стал, сказал, что я охамевший от вседозволенности подросток. Он привел меня к родителям, и те на трое суток заперли меня в комнате. Выпустили только, когда учительница из школы пришла с донесением, что я, типа, прогуливаю. Выпороли в назидание и вся недолгая. С той поры я и уяснила для себя две вещи: первое, что я в лепешку разобьюсь, но вырвусь от них, и второе, что у меня никогда не будет детей. Что ж…можно сказать, у меня почти все получилось. Вот только эта мелкая козявка, которой не повезло родиться моей дочерью, совершенно не виновата…

Ситников сидел с прямой спиной, на него словно стакан кипятка вылили. Внутри все жгло. Он не мог понять, правду ли сейчас говорит Вероника. И тогда на суде что было: ложь или исповедь? Сколько раз он задавал себе этот вопрос!

«Ладно, Мамонтов все равно просил присмотреть за малой».

— Пошли.

— Куда? – Вероника подняла заплаканное лицо.

Станислав сжал кулаки так, что коротко подстриженные ногти впились в ладонь. Жалость катализировалась в злость, а та, как известно, - плохой советчик.

— Проверять условия проживания несовершеннолетней. Или ты от меня чего-то другого ждала?

Вероника затрясла головой и подскочила, одергивая платье.

— Спасибо, я отплачу, чем попросишь, отплачу.

Участковый поморщился. Весь этот лепет о расплате вызывал лишь чувство досады. Единственное, чего бы он хотел, так это чтобы Вероника опомнилась и перестала гробить свою жизнь. Но, увы, люди просто так не меняются. Это длительный, тяжелый, а в ее случае еще и болезненный процесс, который без железной воли и помощи психолога не провернуть.

В доме у Шапошниковых царил полнейший бедлам. Телевизор орал на полную громкость. Глава семейства расположился на потертом диване с полторашкой пива, а Мария Филипповна нависла над икающей от рыданий Яной.

— Ты заткнешься или нет, змеища приблудная! – Женщина занесла руку, но приземлилась оплеуха на подлетевшую Веронику. Все произошло в десятые доли секунды. Миг - и Вероника вжимается в хлюпающую девочку.

— Стоять! – рявкнул Станислав, останавливая второй замах.

— Ника, возьми ребенка, переодень ее в чистое и успокой, – почти нежно попросил он, выдернув телевизор из розетки.

— А вы, двое, паспорта на стол! И сели так, чтобы я вас видел.

— Какого…— взвился Роман Шапошников, но Станислав, пребывая в ледяной ярости, бросил:

— Любое лишнее слово и ты сядешь.

Родители Вероники послушно выудили свои замызганные паспорта и вжались в диванчик, а Станислав достал телефон и набрал дежурную часть.

— Лейтенант Ситников. Нужен наряд. Улица Центральная, семнадцать. Неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего. Да, я тут. Приехал по заявлению. В ОПДН сообщить? Понял.

Второй звонок в отдел по работе с несовершеннолетними полностью повторил информацию первого, разве что фамилию ребенка назвал.

Отзвонившись коллегам, Станислав занялся бумагами. Первым делом следовало превратить данные, полученные от адвоката, и двадцатиминутную женскую истерику в заявление.

— Девочка заснула, — Вероника вышла из спальни и села напротив. — Она у меня спрашивала, где мама с папой, а я сказала, ушли с драконом сражаться и скоро вернутся. Ну, не дура ли?.. Стас, — позвала она участкового. – А что случилось с ее опекуном?

— Не знаю, — буркнул Ситников, не желая вдаваться в подробности. — Как ты дома-то оказалась? В полях же должна быть?

— Вещи приехала постирать…И это, — Вероника замялась, — спасибо тебе, и прости меня, наверное…

Станислав поднял голову от заявления и вздохнул. Говорить что-либо здесь, при ее родителях, не было ни малейшего желания.

— Прочитай и подпиши, — наконец выдавил он.

Вероника пробежала глазами по документам и молча их подписала.

— Теперь вы, Роман Никифорович, — Станислав протянул заполненный протокол опроса свидетеля.

Шапошников сощурился и выдал тираду цензурными, в которой были лишь союзы.

- Вы меня, видимо, неправильно поняли, Роман Никифорович! – Ситников осклабился. - Или вы на каждом листе пишите волшебную фразу: «С моих слов записано верно, мною прочитано» и ставите подпись или сегодня же ребята из наряда находят на вашем заднем дворе цветной металл. Что на этот раз, кстати?

Шапошников выхватил ручку и, не читая, подмахнул свои, якобы, показания. Участковый хмыкнул и убрал документы в папку.

«Интересно, как будет материться эта сволочь, когда узнает о том, что рапорт с ходатайством о возбуждении дела уже направлен? Сколько там эпизодов собралось – шестнадцать, кажется. На уголовку должны натянуть».

- Теперь перейдем к вам, Мария Филипповна. Ну что, расскажете, как вы дошли до жизни такой или ребят попросить задержание оформить?

- Зачем тебе это, Стасик? – елейно протянула она. – Зачем в чужое белье полез? Какое тебе дело до нашего горя?

Станислав покачал головой.

- Пишите, Мария Филипповна, и не задавайте вопросов, ответы на которые не сможете головой своей переварить.

Первой, что удивительно, прибыла дежурный инспектор районного ОПДН. Мелкая, метр шестьдесят от силы, русокосая девчонка в кожаной куртке, джинсах и высоких ботинках на толстой подошве.

— Недобрый вечер. Что тут у нас?

Ситников изложил официальную версию событий: неисполнение опекунских обязанностей, грубое обращение с ребенком, побои. Инспектор цепким взглядом осмотрела комнату, заглянула к спящей Яне, стребовала с горе-опекунов документы, засняла на камеру телефона дом.

— Лейтенант, выйдем покурить? – бросила она Ситникову, стоило наряду ввалиться в дом. Стас молча кивнул.

— Есть что добавить без лишних ушей? – поинтересовалась инспектор, глядя на звездное небо.

— Есть, но я сам до конца не понимаю, что произошло. В понедельник должен быть суд по удочерению девчонки. Подал заявление опекун, который нашел ее, и растил с рождения. Вчера ночью вот эти двое привезли ребенка. Их договор ты видела. У опекуна, что самое веселое, такой же. Заявительница по сегодняшнему вызову - мать девочки, лишенная родительских прав, она с полевых работ приехала и увидела, в каком состоянии ребенок.

— Н-да, весело тут у вас. Смотрю, чем глубже в район, тем чудней истории. Номер дела и время заседания дашь или самой пробить? Смотаюсь, пожалуй, в процесс.

— Диктуй телефон, скину. С малой что?

— Меня Ульяной зовут, можно без всяких отчеств. Записывай номер, - инспектор назвала свой номер. - А на счет мелкой не переживай, определю ее в социальный центр для несовершеннолетних, а после заседания решим. За тем, собственно, и еду. Разобраться надо, чего это городская администрация опекой разбрасывается, как супермаркет скидками. Заодно в материалы дела гляну, кто из местных слепых безногих ящериц бытовые условия проверял. Знаешь, я как-то целое семейство беспризорников отыскала. Три брата жили в подвале пятиэтажки, так у ребят там в разы чище было, чем в этом клоповнике.

Инспектор увезла спящую Яну с собой. Станислав собрал документы и отпустил дежурную группу. Глянул на Веронику и, мысленно себя ругая, на чем свет стоит, предложил:

— Нечего тебе тут оставаться. Поехали.

Дом свой Стас продал, но новые хозяева любезно разрешили пожить ему до отъезда в летней кухне.

— Располагайся на диване, а я за раскладушкой схожу, — бросил он Веронике и вышел в ночную прохладу. День был чудовищно тяжелым, хотелось помыться и рухнуть спать. Однако по возвращении его ждал очередной сюрприз. Вероника и ее странные представления о благодарности.

—Какого черта ты творишь?! Оденься немедленно! – прорычал Стас, пытаясь не пялиться на женскую грудь.

Вероника на мгновение опешила, но потом тьма затопила глаза.

— Нет, — упрямо произнесла она. – Я же вижу, что нравлюсь тебе. Смысл отказываться?

Станислав сглотнул и поднял, наконец, взгляд к ее глазам. В два шага преодолел расстояние, разделявшее их. И накинул на голые женские плечи покрывало.

— Я не буду считать и говорить, сколько раз я не отказался от тебя, Вероника, — процедил он сквозь зубы. – Я и сейчас не отказываюсь, но твоему предложению говорю «нет». Никакого секса из-за чувства вины или благодарности. Никакой любви напрокат. Никаких признаний после бутылки вина. Я вообще ни разу не психолог, Ника, но этот навоз в твоей душе надо разгрести. Поехали со мной, и мы сделаем это вместе. – Стас провел костяшками пальцев по ее щеке, растирая горячую слезу. – Я защищу тебя от всего мира. Просто захоти это.

Вероника отрицательно покачала головой. Как бы ей проще жилось на свете, согласись сейчас Стас заняться любовью. Она бы вновь почувствовала себя нужной. На обманчиво короткий миг, но все же. О каком «вместе» может идти речь, если он не хочет ее как женщину. Точнее, не так: хочет, но отказывается. И при этом зовет с собой. А еще говорят, что женщины не логичны!

— Зачем я нужна тебе? – глупые слова сами собой сорвались с губ, разметывая осколки гордости.

— Потому что я люблю тебя, дуру, вот зачем! – прорычал Станислав то, что намеревался никогда в жизни не произносить вслух.

— Брось, Стас. Я не заслужила, чтобы меня любили. Ты обещаешь защитить от всего мира, но не он пугает меня. Самое страшное чудовище живет внутри. От него не спрячешься, его не победишь снаружи. Ты подумал, что станет с нами через год или два? Со мной рядом не будет мира, я не подарю тебе семейный уют и кучу веселых детишек. Однажды ты устанешь сражаться на два фронта и сорвешься. Я не хочу тянуть тебя вниз. Молчи. Мы могли бы сейчас чудесно провести время. Но вместо этого ляжем спать каждый на своей кровати. А завтра утром я сотру твой номер и уеду в поля. Что будет дальше, не знаю, но уверена в одном: путь вниз или вверх я проделаю одна. Мне так проще. Не придется никого винить.

***

Утром следующего дня Вероника уехала. А участковый Станислав Ситников отпустил ее. Принял выбор и дал шанс пройти этот путь самой. Ведь не всякая дорога стелется ровным полотном, позволяющим идти, взявшись за руки. Порой тропа нашей жизни проложена сквозь горные хребты и отвесы без уступов. На такую вступаешь, мысленно оставляя все лишнее у подножья. Прощаясь не только с прошлым, но и с самим собой.

О Веронике долгие годы ничего не было слышно. Только регулярные алиментные поступления на мой счет говорили, что она жива. Когда же мне исполнилось восемнадцать, и выплаты прекратились, последняя тонкая ниточка, связывающая с ней, прервалась. Родители никогда не делали тайны из моего рождения, поэтому никакого периода бунтарства, связанного с тем, что я неродная дочь, у меня не было. Но история Вероники вывернула мою душу наизнанку, настолько сильным был контраст между моими приемными мамой и папой и ее родными. Когда я стала собирать данные для своей истории, то без труда нашла Веронику Шапошникову в социальных сетях. Женщиной она оказалась достаточно известной, деятельной, и, пожалуй, ею можно гордиться. Не выйдя замуж и не имея возможности родить ребенка, она стала мамой для сотни детей, заняв должность директора городского детского дома. Я приезжала туда несколько раз, привозила вещи и игрушки. Так вот местная малышня, кроме как «мама Ника», ее никак не называет. Что ж, я рада, что она нашла себя. Смогла ли я после всего ее понять – пожалуй, да, простить – вряд ли. Сложно прощать или не прощать того, к кому не испытываешь ровным счетом никаких чувств. Может быть, когда у меня появятся свои дети, я посмотрю на это под другим углом. Но пока мне просто спокойно от того, что она нашлась.