Глядя на кровавую убывающую луну, я размышляла о подслушанном разговоре, и зловещее небесное светило придавало мыслям особо мрачный оттенок. Что обычно чувствуют люди, когда понимают, что вся предыдущая жизнь была одной сплошной ложью? Падают в обморок, заливаются слезами, рвут и мечут, мстят, ненавидят, благодарят судьбу? Что делать мне, кто даст ответы на оставшиеся вопросы?
Ярогнев умен, он понял обо мне все то, что я сама за всю жизнь понять не смогла. Он думал, я знаю, что являюсь драконицей, так что представляю, как был шокирован, когда узнал, что я наивно живу в неведении. Однако его интерес спас мне жизнь, если бы не он…
Снова в голове вспыхнули картинки боевой плети, обжигающих языков пламени, нескончаемой боли, от которой даже кричать было невозможно. Ненависть залила мое сердце через край от одной только мысли о Хрусталеве, а потом лицо залило краской, когда вспомнила, в каком виде меня нашли. Это же сколько народу видело мое обнаженное тело! Или Ярогнев прикрыл меня пиджаком до того, как примчался Яркан со стражами? Уф, хватит и того, что меня видел Ярогнев! Какой кошмар!
Пара нервных смешков переросла в истерический хохот. Надо же, из-за чего я переживаю: не из-за факта избиения меня боевым хлыстом, а из-за того, что Беломорский увидел больше, чем следовало!
— Что-то случилось?
Дернулась от неожиданности, но это была всего лишь дежурная.
— Простите, все хорошо.
— Вам больно, сударыня? Может, позвать целителя?
— Нет, не нужно! Я смеялась над своими мыслями, глупыми, однако.
— Понимаю, — девушка грустно вздохнула. — После такого всякое может в голову лезть, только вы не давайте волю отчаянию. За годы существования Академии чего тут только не случалось, столько драк и дуэлей было, крови и оторванных конечностей, страшно даже представить! Хотя это первый случай, когда парень напал на девушку, применив боевое оружие.
— Приятно быть первой, хоть в чем-то.
— Говорю же, не отчаивайтесь. Все наладится! У вас вся жизнь впереди, а этого негодяя накажут, уж сударь Беломорский расстарался, — теперь пришла ее очередь хихикать. — Вы бы знали, в каком состоянии доставили участников происшествия, и никто жалеть их не собирается. Практически все попечители осудили действия этих негодяев, а еще — Ясногоров, Тобольские, Кривич, даже Беломорские в полном составе. Сударыня Ярослава несколько раз приходила осведомиться, как вы себя чувствуете.
— Вы серьезно? — у меня в голове не желала укладываться Ярослава, обеспокоенная из-за меня.
— Более чем! Ее отец был очень зол из-за того, как организована охрана в Академии, а когда выяснилось, что Хрусталев не в первый раз нападает на учеников… Да, скандал разразился знатный!
— Кроме сударыни Беломорской еще кто-нибудь приходил?
— Конечно, почти вся Академия спрашивает, все ли с вами в порядке, столько цветов и подарков оставили, нам это складывать уже некуда. Кстати, раз вы хорошо себя чувствуете, я поговорю, чтобы некоторые вещи доставили сюда. Может, вам это будет приятно.
— Спасибо за вашу доброту.
Девушка смущенно улыбнулась.
— Да что вы, главное — ваше выздоровление. А, забыла, — она всплеснула ладонями. — Некоторые посетители чуть ли не с боем сюда прорывались, но их не пустили.
— Кто именно?
— Сестры Кривич, судари Скуратовы и Клеверов, но настойчивее всех были Ясногоров и Эрлинг.
— Эрлинг? — переспросила с недоумением.
Ладно еще Матвей, но Хельги… Они с Ярославой на пару с ума сошли?
— Да-да, я точно его запомнила, настойчивый такой сударь, пришлось его силой выставить, как и сударя Ясногорова. Жаль их, конечно, такие оба… как бы выразиться поточнее? Угрюмые что ли, бледные, злые. Себя во всем винят, переживают страшно, но господин Клеверов ясно дал понять, что сюда никто не должен входить, кроме особо оговоренных лиц.
— А сударь Беломорский среди них есть?
— Не совсем, — лукаво усмехнулась дежурная, — но ему это не мешает. Влюбленные, они такие, им правила не писаны! Ну ладно, вам пора спать, отдыхайте, сударыня, и больше не мучайте себя. Все будет хорошо.
Сколько откровений свалилось за десятиминутный разговор! Уснуть после такого было невозможно, и я принялась лихорадочно обдумывать все, что услышала. Если описать кашу, бурлящую в голове, выйдет примерно следующее:
«Влюбленные… она говорила о Ярогневе? Или обо всех них? Но Ярогнев тут точно ни при чем, он волновался, вот и все. Или он действительно любит меня? Ярослава пришла, что ей нужно? Посмеяться, позлорадствовать? Ну не может же она действительно переживать. Я скорее поверю в чувства Ярогнева. Матвей приходил, ему не наплевать на меня, но почему мое сердце не отзывается при мысли о нем так сильно, как раньше? А Хельги что тут делал, ему-то точно нет резона приходить. Ярогнев был так нежен, так поддерживал, лишь ему я обязана своей жизнью. Но как мне жить дальше, после такого унижения и позора? Вся Академия приходила, они переживают, это так странно и приятно одновременно. Может, мне надо было умереть? Хм, а если им скажут, что я умерла, что будет? Кто расстроится? Станет ли Матвей или Хельги мучиться и страдать? Ладно еще Эрлинг, но Матвей клялся мне в любви, а потом… Не туда мои мысли текут, ох не туда! Чем сейчас занимается Ярогнев? Сохранит ли Клеверов мою тайну? Надо будет заставить Ярогнева рассказать правду о моем отце, мне нужно знать о своем происхождении. Что вообще происходит с моей жизнью! Но как я буду смотреть ему в глаза, после всего? Он видел меня в таком виде! И когда он придет?».
Мозг активно кипел, пока совсем не выдохся, и я устало откинулась на подушки, надеясь провалиться в целительный сон. Но спать не хотелось, тело и разум требовали действия, только сил пока не находилось. Может, стоит попросить у дежурной снадобье? Обычно стараюсь не пользоваться подобным средством, но продолжать размышлять об открывшейся правде, не имея возможности разузнать все до конца, это просто садизм.
Обострившийся враз слух уловил тихие шаги. Сердце заколотилось в груди, но я сделала над собой усилие, и снова притворилась спящей. Если это Ярогнев, я заставлю его поговорить со мной, если же кто-то другой — просто проигнорирую. Жалостливых физиономий и сокрушений мне не надо.
Посетитель медленно подошел ко мне, но я не почувствовала запаха моря и горных трав, которые обычно подсказывали присутствие Ярогнева.
— Моя девочка, я должен был тебя уберечь, — прошептал знакомый голос, и мое сердце сделало несколько сальто мортале, прежде чем я его узнала.
Я не выдержала, и открыла глаза, посмотрев ему прямо в лицо.
— Значит, это вы.
Артемий Круторогов собственной персоной. Известный правовед, наш попечитель, друг крола Казимирова и мой отец. Отец.
— Элиф! — воскликнул, но быстро взял себя в руки, и галантно улыбнулся самой своей доброжелательной улыбкой. — То есть сударыня Стрелицкая. Я должен просить прощения за такую фамильярность. Я думал, вы спите.
— Бодрствование приносит больше полезных новостей.
— Да, конечно, абсолютно верно, — невпопад ответил дракон. — Как вы себя чувствуете? Целители сказали, вы быстро идете на поправку.
— Благодарю за заботу, мое восстановление действительно происходит быстро. Хотя нанесенные мне раны должны были убить меня еще несколько дней назад. Странно, не так ли?
— Ничего странного, вами занимался сам господин Клеверов, целитель крола Казимирова. Вы не смогли бы умереть, даже если бы захотели!
Откровенничать он не хочет… Ну и неважно, я заставлю его говорить!
— А, может, дело в моем отце? Мог ли он передать мне свое наследие?
— Отце… О чем вы?
Бескровное лицо побледнело еще больше.
— О том, господин Круторогов, что смертная выжить не смогла бы. Зато сущность драконицы спасла мне жизнь.
— Вам явно нужно поспать, сударыня. Отдых важен для исцеления.
Показательно вздохнула.
— А я-то надеялась на откровенность. Хорошо, не хотите помочь мне, и не надо. Я сама дам вводную. Итак, целители недоумевали, как я выжила, ведь человек не смог бы уцелеть после боевого огненного оружия. Я и сама была в полной растерянности. Но потом… — стоит ли признаваться в подслушанном разговоре? Нет, лучше об этом умолчать. — Потом несколько оброненных слов, шуток и научных споров целителей подсказали, что произошло на самом деле. Полагаю, я — драконица, хоть и непризнанная. Можно допустить, что и незаконнорожденная. Только мои силы дремали все эти годы, и пробудились только здесь, в Академии. Зрение, слух стали меняться, а потом на меня напал Хрусталев, и огненный хлыст лишь изранил, вместо того, чтобы убить. Как вам такая версия?
Он не проронил ни слова, смотря на меня, как осужденный на виселицу.
— На мой взгляд, вполне правдоподобно. Но вот только кто же тот человек, то есть дракон, прошу прощения, который дал мне жизнь, а после — отказался? Ведь те, кого я считала родителями, погибли в пожаре, и уж сто процентов были людьми. Ну так что вы об этом думаете, господин Круторогов, есть ли у вас идеи, кто может оказаться моим отцом? У меня вот есть кандидат. Он и первым встретил меня в Академии, и приставил ко мне свою доверенную помощницу, и во время бала после представления пригласил на танец, когда все отцы вслед за Беломорским вели своих дочерей на середину зала. Что вы думаете по этому поводу? Ответьте, скажите хоть что-нибудь!
— Элиф, — хриплым голосом выдавил он, и сильно зажмурил глаза. — Не так все должно было произойти, не так!
Теперь пришло мое время хранить молчание, и я просто отвернулась от него, не в силах больше сдерживать слез.
— Нет, не плачь, прошу тебя! — он стремительно встал передо мной на колени, взяв руку в свою. — Я не знал, что ты драконица, я думал, что тебе не передалась эта сила. Мне лишь хотелось, чтобы ты была рядом, училась здесь, где должна была учиться, если бы носила мою фамилию. Я любовался твоим прекрасным личиком, нежным и умным, как у моей матери. Ты так на нее похожа! И радовался, что ты здесь, со мной, моя дочь, мой единственный ребенок.
Теперь из его глаз потекли слезы, и он прижался губами к моей руке.
— Но почему вы не сказали мне правду? Почему я росла все это время в пансионате госпожи Стрелицкой? Почему вы отказались от меня?
— Клянусь своей честью, я бы никогда не отказался от своего ребенка! Все было не так… На некоторые вопросы лучше не искать ответов, они ранят.
— Меня ранит неведение, я имею право знать! Расскажите мне правду.
Он судорожно вздохнул, и крепче сжал мою руку.
— Моя супруга была красивой девушкой, я влюбился в нее с первого взгляда. Она была младше меня на двадцать лет, но я готов был на все за право любить ее, называться ее мужем. Однако бороться за ее руку мне не пришлось: семья Рустемзаде из рода Лесных Пожаров посчитала честью породниться со мной, и моя Танильдиз с гордым видом дала свадебные клятвы. Видела бы ты ее царственные черты лица, восточный разрез глаз, волнистые волосы, мягкие, нежные, как шелк. Я любил ее так, как только может любить мужчина, и был счастлив, когда узнал, что у нас будет ребенок. В тот день я едва не сошел с ума, пока она рожала нашего первенца в течение двадцати часов. Когда мне положили младенца на руки, я узнал, что это девочка. Наша дочь, малышка Туана.
Однако очень быстро стало понятно, что ребенку не передалась сила дракона, и Танильдиз заставила меня разогнать целителей, сократить количество прислуги, оградить дочь от общества, чтобы никто ничего не знал. Мы перепробовали разные средства, но сила не показывалась, и даже не было надежды, что она проявится в более позднем возрасте. Моя жена была в ярости и отчаянии, ее нервозность возрастала с каждым днем, потому что ее родина — достаточно суровое место, с суровыми обычаями. Я не думал об этом во время женитьбы, но после — искренне раскаялся, что не узнал больше, и не защитил свою семью.
В ее землях считается, что ребенок, рожденный у драконов, но лишенный родовой силы — это осквернение и ошибка природы. Такие дети не имеют права на существование, и главы семей лишают жизни недодраконов (прошу прощения за грубое слово). Танильдиз боялась, что ее родственники прознают о нашем секрете, и придут за малышкой. Я не мог поверить, что такие дикости совершаются в цивилизованном мире, и не мог представить, что они решатся причинить вред ребенку из рода Крутороговых, но, по ее словам, южане не остановятся ни перед чем, чтобы кровью смыть позор со своей чести. К ни го ед. нет
Но случилось как раз то, чего мы боялись: ее родня нагрянула весьма неожиданно, без предупреждения. Нам не удалось скрыть правды, и они были в бешенстве. Я тоже рассердился, и дело едва не дошло до дуэли, но супруга, как и всякая мудрая женщина, пустила в ход изобретательность, и быстро успокоила своих родственников. Она солгала, сказав, что мы лишь пытались оградить их от такого стыда, и сами собирались избавиться от ребенка, но в нашем государстве детей не убивают за отсутствие родовой силы, поэтому мы якобы хотели обставить все несчастным случаем или внезапной болезнью. Можешь представить, как было больно и унизительно такое говорить, но я и сам увидел в их глазах жажду крови и уверенность в своей правоте. Традиции и обычаи, почитаемые тысячелетиями, не вырываются из сердец из-за одного ребенка, и их не смягчил вид твоих пухлых щечек и шелковистых волос.
Спустя два месяца они вернулись домой, мы же понимали, что времени в обрез. Если Туана останется с нами — они сами вернутся совершить месть. Но и расстаться с дочерью было равносильно смерти. Танильдиз проклинала себя и свой род, стыдилась, что из-за их дикости я должен лишиться дочери, но я не винил ее, нет, о какой вине могла идти речь, если все дело было в образе мышления целого народа? В результате мы выбрали самых доверенных своих слуг, и отдали им тебя. Было условлено, что вы поселитесь далеко на севере, и мы регулярно станем тебя навещать, с соблюдением мер предосторожности.
Для всего остального мира Туана Круторогова скончалась в возрасте одного года. Казимиров и Ясногоров, являвшиеся моими лучшими друзьями, как могли поддерживали нас в столь тяжелую минуту, но им и в голову не могло прийти, что мы подстроили смерть своей дочери, чтобы защитить ее от настоящей гибели. Зато Рустемзаде еще как могли такое предположить. Они сразу заподозрили неладное, хотя отказывались верить в предательство со стороны Танильдиз. В итоге ее брат — самый жестокий мужчина, из всех, кого я когда-либо знал, — решил провести собственное расследование, и узнал всю правду. Моя жена как раз была беременна, так что они не стали обвинять или устраивать скандалов. Улыбаясь в лицо, за спиной они держали нож.
— Тот пожар… — спазм стиснул горло.
— Да, ее брат со своими людьми выследили вас, и сожгли заживо многих людей, лишь бы избавиться от тебя. На этот раз они захотели выставить все несчастным случаем, но мы узнали об их планах, совершенно случайно, мать Танильдиз проговорилась. Только я не успел: когда прибыл на место, огонь бушевал в полную силу, невозможно было подступиться. Моя родовая сила усмирила его, но в горе пепла и остатков здания обнаружилось множество трупов. Некоторых так и не нашли. Среди останков были твои приемные родители, а сколько было детей… страшно даже вспоминать! Среди живых я тебя не нашел, и вернулся домой, чтобы узнать, что Танильдиз умерла во время родов, а наш сын был так слаб, что прожил не больше недели после рождения. Так я и оказался бездетным вдовцом, ненавидящим семью жены, и неспособным во всеуслышание заявить о случившемся, чтобы не осквернить ее памяти. Бросился в работу, как в омут с головой, брал на себя больше, чем мог выполнить, чтобы ни секунды свободной не оставалось, и сам не заметил, как прошли годы, унося с собой все радости, надежды, мечты.
Новым ударом для меня стала гибель Ясногоровых. Вновь показалось, что судьба ополчилась на меня, стараясь отобрать все самое дорогое, что было в моей жизни. Но их детям было так тяжело, что я отбросил в сторону свои страдания, и постарался поддержать их так же, как их родители поддерживали меня после смерти Танильдиз. Катерина и Матвей стали моим спасением, я с большой радостью пригласил парня жить у себя, и принимал чету Тобольских. Порой возникали мысли, что будь мои дети живы, все было бы точно так же: Туана приезжала бы со своими мужем и сыном, а мой наследник всегда был бы рядом, перенимая мой опыт и мои знания. Какие предательские мечты, но не забывай, что моя молодость прошла, оставив в наследство только горечь и одиночество.
Так и протекала моя жизнь, в скромных радостях и старых ранах, пока однажды меня не попросили возглавить комиссию по отбору учеников из людей в Академию. Я давно уже состоял в попечительском совете, и знал, что если этим займусь не я, то задание передоверят Яркану или кому-нибудь вроде него, кто не питает особой любви к людям. После трагедии с моей дочерью, я всеми способами боролся с дискриминацией, добивался равных прав ученикам из людей, и с готовностью взялся за дело в комиссии. Пришлось пересмотреть много результатов отбора, пока внимание не привлекли двое претендентов. Это был парень с удивительным уровнем знаний, и девушка, превзошедшая его на сто процентов. Я с интересом взялся за биографию девушки, и с шоком обнаружил, что ее родители погибли на том же месте, где умерла и моя дочь. Я приказал своим агентам собрать всю информацию о сударыне Стрелицкой, и не мог поверить своим глазам, когда получил на руки отчет.
Матильда Стрелицкая потеряла на пожарище родную девочку, но вынесла на руках свою будущую воспитанницу. Когда я приехал в городок, и усмирял стихию, госпожа Стрелицкая уже отбыла в госпиталь с ребенком. Она дала ей свою фамилию, воспитала в пансионате, дала превосходное образование. По возрасту ты вполне подходила, только на самом деле тебе не семнадцать, а восемнадцать лет. А потом я увидел твой потрет… Точнее, это был набросок, но я сразу узнал черты своей матери. Удивительно, что ты оказалась похожа не на Танильдиз или меня, но сходство было просто поразительным.
Я понял, что все эти годы моя девочка была жива, а я скорбел о ней, не подозревая, насколько просто могла сложиться наша жизнь, если бы я нашел ее тогда, на пожарище. Первым порывом было лететь к ней немедленно, все рассказать, прижать к груди, и больше никогда не отпускать. Но я не смог. Да и как все объяснить, как в таком признаться? Я сходил с ума, ожидая тебя, не находя себе места. Матвей, Катерина и Аглая — единственные, кому я доверил свою тайну. Они были шокированы, но полны решимости помочь мне. Аглая стала твоей наставницей и помощницей, Матвей должен был просто тебя защищать, но в итоге влюбился, что тоже можно понять, ты такая красавица! Катерина сделала все, чтобы оградить тебя во время представления от козней попечителей (многие были недовольны новыми послаблениями, которых я добился для людей). Я же получил возможность постоянно пребывать рядом с тобой. И ты была права насчет всего: я первым встретил тебя, на балу я едва держал себя в руках во время нашего танца, танца отца с дочерью, о котором никто не знал, кроме нескольких посвященных. Я защищал тебя и потом, как только мог, радуясь, что ты делаешь успехи, дружишь с достойными драконами, вроде сестер Кривич, Скуратовых, Матвея. С ним, конечно, тебе не стоило встречаться, но что поделаешь против молодости и любви?
Однако наиглавнейшая причина, по которой я скрыл от тебя правду, это соображения безопасности. Ты, думаю, теперь имеешь представление о своих родственниках со стороны матери, и понимаешь, какие это целеустремленные и жестокие мерзавцы. Южане не забывают обид, они поколениями мстят, выжидая и плетя извилистые интриги. Если они узнают, что ты выжила — вернутся вершить свое извращенное правосудие даже спустя столько лет. Для них вообще не существует понятия срока давности, и то, что сила пробудилась в тебе, может не стать для них смягчающим обстоятельством. Я по-прежнему не хочу вмешивать в это дело Казимирова, потому что последствия могут стать международными: если правитель публично возьмет тебя под свою защиту, а Рустемзаде причинят тебе вред — быть серьезному конфликту.
Поэтому я молчал, хотя с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее находиться с тобой рядом, и не называть дочерью. Мне все мнилось, что как только ты закончишь обучение — я смогу хорошо тебя устроить, и тогда признаться во всем. Убеждал себя, что мы избежали бы рисков, ты приняла бы меня, простила, и жизнь стала бы прекрасна. Но я недооценил обстоятельства, а они снова сыграли против меня. На тебя напали, едва не убили, однако на этот раз я был рядом, мог и должен был защитить своего ребенка, но… опять ничего не сделал. Я не выполнил своего отцовского долга ни тогда, ни сейчас. Твоей жизнью я обязан Ярогневу Беломорскому, мужчине, которого никогда не считал достойным или хотя бы просто порядочным. Какое унижение! И как справедливо я был наказан за свое отношение к нему, и безмерную вину перед тобой.
Теперь, Элиф, ты знаешь все. Мне даже страшно спрашивать о вердикте. Наверное, ты возненавидишь меня за всю эту ложь и былые ошибки, но, перед тем, как отвергнуть, дай мне время. Дай нам шанс! Мы остались друг у друга одни, больше никого. Мой сын, так и не получивший имени, покоится на кладбище рядом со своей матерью, и я никогда не смогу обнять его, вдохнуть родной запах, сказать, как сильно горжусь им и люблю. Но у меня еще остался ребенок, ради которого я могу жить, моя прекрасная дочь, и я готов на все, чтобы заслужить прощение.