Кубок Нерона

ГЛАВА X

На следующий день я поехал за город. Без старой, двадцатых годов, плетеной корзины, где есть место и для стаканов, и для столовых приборов, и для винных бутылок, и для еды,— я купил ее как–то на распродаже наследства в Эстермальме. И без пледа, который можно расстелить под тенистыми дубами на берегу озера, сверкающего в солнечных лучах. В унылом пасмурном декабре пикник не устроишь. Нет, эта поездка была совсем иного рода, более деловая, но весьма и весьма увлекательная. Я ехал на аукцион. И не куда–нибудь, а в Эребру. Я вообще люблю аукционы. Шум, толчею, напряженное ожидание. Накал страстей, когда цены поднимаются все выше и никто не хочет отступать.

В моем деле аукционы играют очень важную роль. Хороших товаров мало, и не годится сидеть сложа руки, дожидаясь, пока в магазин явится клиент и предложит что–нибудь интересное. Что было, то прошло. Конечно, иной раз кто и зайдет с оловянной ступкой, ост–индской чашей или парой серебряных подсвечников. Но, как правило, им нужно лишь бесплатно оценить свою собственность, узнать, сколько за нее дадут. К тому же конкуренция обострилась. У людей есть деньги, и интерес к антиквариату постоянно возрастает. Все смекнули, что красивые вещи уникальны, что изготовлялись они в считанных экземплярах и стулья XVIII века или серебряные ампирные супницы встречаются реже и реже, почти не выходят на рынок. Покупателей становится больше, и они гораздо осведомленнее, а вот товарные резервы отнюдь не увеличиваются, наоборот. Крупные аукционные фирмы, превращающие антиквариат в предмет спекуляции, тоже не облегчают жизнь владельцу антикварного магазинчика на Чёпмангатан, в Старом городе. Потому он и вынужден уезжать подальше от Стокгольма и смотреть, нет ли чего в глубинке. Хотя конкуренция вокруг мало–мальски приличных вещей растет и там. Почти всегда приезжают торговцы из Стокгольма, да и местные любители слишком хорошо осведомлены, чтобы упустить лакомые кусочки. Так что интересные находки случаются редко. Но порой все же и удается отыскать что–нибудь этакое, особенно если на примете уже есть покупатель, скажем коллекционер. Вдобавок вещи заурядные, вполне приличные, хоть и не маркированные и не больно–то затейливые в провинции дешевле, чем в столице. Но глядеть надо в оба. Иные торговцы взяли моду разъезжать по Швеции в автобусах, набитых сомнительным товаром, и устраивать «выгодные распродажи наследства с множеством ценных вещей». Я обычно просматриваю подобные объявления и прежде всего слежу за тем, какие художники там упоминаются. Если в перечне картин нет «имен», легко догадаться, каково качество прочих экспонатов аукциона.

День выдался погожий, аукцион — удачный, как я и надеялся. Масса народу в тесных помещениях наискосок от вокзала. Общительный шумный аукцион щик, разряжавший атмосферу грубоватыми шутками, дамы в манто и каракулевых шляпках, сражавшиеся из–за коробок с полотенцами и постельным бельем. Затяжные дуэли из–за блестящих мельхиоровых приборов. Стулья во вкусе крестьянского рококо, сработанные провинциальными столярами, но шедшие по непомерно высокой цене. Кое–что, правда, оказалось дешевле, чем в Стокгольме, например великолепная ваза Галле. Я тоже не остался внакладе. Среди ковров, развешанных в углу, шелковисто поблескивал один, кашанский: высокий кипарис в желтых и зеленых тонах на бледнокрасном фоне, по которому разбросаны птицы, олени, цветы. Я выложил почти пятнадцать тысяч, но он стоил этих денег, а то и больше, ведь и возраст почтенный, и в хорошем состоянии. Я насчитал полмиллиона узелков на квадратный метр — неимоверный труд, и все вручную. Сам–то я, конечно, считал не «вручную», есть удобный способ, им я и пользуюсь. Достаточно отмерить на изнанке десятисантиметровый квадрат, подсчитать количество узелков в одном ряду и количество нитей основы. Потом эти цифры надо перемножить и к результату приписать два нуля — вот вам и количество узелков на квадратный метр. Просто и удобно, особенно если учесть, что стоимость ковра пропорциональна плотности узелков.

Обедал я поздно, в «Большой гостинице»; за окном виднелся старый замок — он стоял посреди Свартона, в пенном, илисто–буром кипенье осеннего паводка, вызванного недавними затяжными дождями в лесистых горах Чильсбергена. Похоже, несмотря на давешний снегопад, о «белом» Рождестве нечего и мечтать, зато с электроснабжением все будет в порядке, думал я, прихлебывая жидкое безалкогольное пиво и закусывая соленой лососиной и тушеным картофелем.

Я задумчиво смотрел на старый замок. Ярл Биргер[31] построил его для защиты от датчан и других захватчиков. Богатая долина Меларена и копи Бергслагена нуждались в прочном замке, ведь горный промысел был становым хребтом экономики — в середине XIV века железо и медь давали 40 % экспортного дохода от Ганзы. Кто только не бывал здесь, в этой старой крепости. Королева Маргарита[32] — Бесштанная Владычица, которая осуществила Кальмарскую унию[33] скандинавских стран. Вальдемар Аттердаг и Магнус Ладулос[34]. Энгельбрект[35] после своего мятежа был хозяином замка в Эребру, а в 1522 году, разбив войска Кристиана Тирана[36], твердыней овладел Густав Ваза[37]. Именно здесь он заложил свою династию; здесь, в сочащихся сыростью казематах, был заточен Лассе–Майя, великий вор в женском платье; здесь в результате причудливофантастических переговоров Жан Батист Бернадот[38] был избран шведским престолонаследником. Карл XIII, брат Густава III, был стар и бездетен, наследник престола, датско–немецкий принц Карл Август скончался. Нужен был новый кронпринц. Официальным кандидатом был брат Карла Августа, но лейтенант Мёрнер, человек молодой и своевольный, думал иначе. Его до крайности возмутил захват Россией Финляндии, и, находясь в Париже, он по собственной инициативе решил уговорить кого–либо из наполеоновских маршалов принять шведскую корону, чтобы затем при поддержке Наполеона отвоевать утраченные провинции. Все отказались, только Бернадот не заставил себя долго упрашивать. Затея вообще–то фантастическая, примерно как если бы шведский военный атташе в Вашингтоне по собственной инициативе обратился к президенту Трумэну с просьбой направить в Швецию Эйзенхауэра — в качестве наследника Густава V. Легко понять, почему некий престарелый родич сказал Мёрнеру: «Мальчик, сидеть бы тебе там, куда ни солнце, ни луна не заглядывают» .

Уже смеркалось, когда я выехал обратно в Стокгольм. После обеда меня немного клонило в сон, и я остановился у бензоколонки между Эскильстуной и Стренгнесом выпить чашку черного кофе с высохшим миндальным пирожным. Заодно купил «Афтонбладет» и «Экспрессен». Обе газеты по–прежнему много писали о «гостиничном убийстве», как его окрестили журналисты. Не каждый день в роскошных отелях убивают постояльцев выстрелом из пистолета с глушителем. Теперь пищи для домыслов прибавилось: по непроверенным данным, убитый был связан с нью–йоркским преступным миром.

Я в задумчивости допил кофе, откинулся на спинку стула. «Преступный мир» — видимо, намек на мафию. Неужели это они убили Астрид и теперь охотятся за мной? Считают, что мне известно что–то очень и очень важное, потому и прислали своего человека аж из Нью–Йорка потолковать со мной, а потом этот человек тоже был убит. Ну, кубок Нерона тут уж точно ни при чем, ведь про него знали только Астрид да я. Вдобавок и найден он был чисто случайно, на одном из многих лотков блошиного рынка. Рождественская кассета, с точки зрения убийцы, тоже неинтересна. Десяток песен, девичьи воспоминания об Америке и Женеве. Нет, они наверняка рассуждают иначе. Может, по их мнению, Астрид сообщила мне что–то необычайно важное, и этот ее поступок нельзя было оставлять безнаказанным — потому ее и убили. А может, она отдала мне какую–то очень ценную вещь, и, чтобы заполучить ее обратно, они готовы идти по трупам. Наркотики — так, что ли? Ничего другого мне в голову не приходило. И по–видимому, тут столкнулись интересы нескольких группировок. Ведь едва ли О’Коннел, сиречь Хименес, посетивший мой магазин, был убит своими же сообщниками.

Дома, в квартире высоко над Чёпманторг, меня встретила укоризненная Клео. Громко мяукая, она сидела на коврике у двери и смягчилась, только когда я улестил ее серебристой свеженькой салакой. Сам я удовольствовался чашкой чаю и бутербродами. Я только–только успел прибрать на кухне, как в дверь позвонили. Полвосьмого. Кто бы это мог быть?

На площадке стояла женщина в длинной черной норковой шубе, без шляпы. Короткие черные волосы, будто шлем, облегали голову, черты лица резкие, твердые. Глаза темные. Ни дать ни взять хищная птица. Соколиха. Настороженная, зоркая, стремительная. Но когда она улыбнулась, это впечатление исчезло.

— Господин Хуман?

Я кивнул, удивленно глядя на нее.

— Я — подруга Астрид,— сказала она.

— Тогда, значит, вы Грета Бергман. В общем–то я ждал вас. Входите. Вы знаете, что Астрид умерла?

Она кивнула.

— Один из друзей позвонил мне и все рассказал. Уму непостижимо. Убита... — Она помолчала.— Просто в голове не укладывается. Ну, в смысле... о таких вещах читаешь в газетах, но на самом деле они не случаются, верно?

— Увы, боюсь, все–таки случаются. К тому же у Нью–Йорка дурная слава по части убийств и насилия. Одного я не понимаю: почему ее убили? — Я сел в кресло напротив гостьи.

— Я тоже. Астрид была совершенно домашняя девочка. Сколько я ее знаю, она никогда ни во что не впутывалась. Наверно, ее убили с целью грабежа. Случайно напали и убили из–за денег.

— Полиция думает иначе. Сумочка и бумажник с деньгами и кредитной карточкой были найдены возле тела.

— До чего жестоко звучит это слово. «Тело». Какое–то оно бесстрастное, безликое.

— Простите. Я, видимо, неловко выразился, но дело в том, что ее убили не с целью грабежа.

Мы сидели у камина, я разжег огонь, принес бутылку хереса и рюмки.

— Расскажите мне, что же произошло,— тихо сказала она, расстегивая верхние пуговки на своей красной шерстяной кофте. От камина веяло приятным теплом, в отблесках огня ее лицо как бы помягчело.

— Да, собственно, рассказывать особенно нечего. Познакомились мы случайно, вместе поужинали.— И я рассказал о тех двух днях, довольно подробно, хотя и не всё.

Когда я закончил, она некоторое время молча смотрела на меня, потом сказала, пригубив херес:

Она частенько рассуждала о своих рождественских песнях. В конце концов разговоры о том, что она, мол, напоет их на пленку и пришлет мне к Рождеству, превратились у нас в этакую дежурную шутку. Ведь дальше обещаний дело не шло. До сих пор.— Она замолчала.

— Кассета у меня в магазине. Если хотите, могу принести. Это близко, за углом.

— Если вас не очень затруднит...

— Ну что вы. Пока с вами побудет Клео. А через пять минут я вернусь.

— А кто это — Клео?

— Моя кошка, — улыбнулся я. — Маленькая сиамочка.

Клео появилась на пороге — наверно, услыхала

свое имя — и медленно подошла к нам. Села на коврик спиной к огню и внимательно воззрилась на Грету Бергман, словно оценивая мою гостью. Наконец она решилась и, коротко мяукнув, вспрыгнула к Грете на колени, свернулась клубочком и замурлыкала.

Грета улыбнулась и погладила Клео по спинке.

— Клео никогда не ошибается, — сказал я.— Вы успешно прошли испытание. Ее на мякине не проведешь, она не прыгнет на колени к чужому человеку, если чует какой–то подвох. Так что с вами все в порядке.

— Я польщена.— Она рассмеялась,— Стало быть, вы полагаете, я не сбегу в ваше отсутствие, прихватив антиквариат? Гешили сперва проверки ради напустить на меня Клео?

— В наше время лишняя проверка не мешает. А теперь посидите немножко вдвоем, я скоро вернусь.

Я вышел из дома, на улице было тихо и безлюдно. Гезкий ветер гулял между старинными домами, и я поднял воротник. Самая старая улица в Стокгольме, это по ней, когда мели у Хельгеандсхольмена перекрыли путь в Меларен, грузы с озерных судов переносили через Стадсхольмен на заходившие в залив Сальтшёи пузатые ганзейские коги.

Мои шаги гулко отдавались между домами. Под аркой одного из подъездов темнел человеческий силуэт, точно сгусток мрака, ставший плотью. Красным огоньком тлела сигарета. Меня что же, караулят? Держат под надзором?

Кассета с песнями лежала на месте, в несгораемом шкафу; я вытащил ее и перед уходом дважды проверил, хорошо ли запер дверцу. Береженого бог бережет.

Тень под аркой не исчезла, только сигарета потухла. Не было больше в темноте живой искры. Я быстро прошел мимо, отбросив мысли о надзоре и слежке. Не хватало только труса праздновать.

Дома в кресле по–прежнему сидела Грета, а у нее на коленях мурлыкала Клео. Я остановился на пороге гостиной. Мягкий отсвет огня, тишина, безмятежный покой. Женщина в кресле, спящая кошка. И впервые за много дней я подумал о том, как, в сущности, одинока моя жизнь, как пусто и безотрадно на душе, когда приходишь в темную квартиру, ужинаешь в одиночестве, а потом читаешь или тупо пялишься в телевизор. Конечно, у меня была Клео, но, что ни говори, она — зверек. Преданная, умная кошечка, но и только.

— Вы принесли песни? — Она с улыбкой посмотрела на меня. Кошка спрыгнула на пол, выставила подальше передние лапки и сладко потянулась.— А нельзя послушать? — спросила Грета.— Мне очень хочется.

— Пожалуйста.

И через минуту–другую послышался теплый, задушевный голос Астрид. Песни, музыка. Смех, когда она рассказывала женевский эпизод.

Но вот голос умолк, Грета встала, вынула из своей черной сумки носовой платок и отошла к окну, которое выходило на террасу. Она долго стояла спиной ко мне, глядя в вечерний сумрак. Потом поднесла платок к лицу и вроде как всхлипнула. Немного погодя она вернулась к камину, села в кресло.

— Простите,— тихо сказала она.— Как вы понимаете, мне не очень–то легко. За последние годы мы виделись нечасто, но все же прежняя близость осталась. Не знаю, способны ли вы, мужчины, это понять. Две молоденькие девушки живут в одной комнате, и все у них общее. Создаются совершенно особые отношения, на всю жизнь.

Она замолчала и долго смотрела на гаснущий огонь. Я понимал ее. Я тоже чувствовал утрату, тоску, хотя в общем–то знал Астрид всего день–другой. Точнее, сутки, но этого оказалось достаточно, чтобы каждый раз от звуков ее голоса память о ней больно щемила сердце.

— Ну что ж, спасибо,— сказала она с легкой печальной улыбкой.— Не стану больше мешать вам, и я очень рада, что в конце концов получила эти песни. Хотя никогда не думала, что это произойдет вот так. После ее смерти.

Она поднялась, тронула меня за плечо.

— Можно я вам позвоню? — спросил я.

В ее глазах мелькнуло удивление.

— Ну, вдруг что–нибудь случится. Скажем, полиции понадобятся какие–то сведения. Да и вы тоже в случае чего можете о себе сообщить.

Она кивнула.

— Записывайте, если есть чем.

И я записал ее телефон в записную книжку. Аккуратно вывел в колонке на букву «б», как когда–то давно в телефонном справочнике.

— Кстати, что там было с Карлосом? — спросил я, потому что мой взгляд случайно ткнулся в букву «к».

— С Карлосом?

— Ну да, с ее другом. Бывшим, по крайней мере.

— Никогда о нем не слышала. Да оно и неудивительно, ведь поклонников у нее было великое множество. Сами знаете, она была красивая. Парни так и липли. То один, то другой. Но про Карлоса я ничего не знаю.

— Мне просто показалось... Хотя, наверно, ничего серьезного там не было. Иначе вы бы знали.

Она опять кивнула.

— Ладно, пойду. Спасибо, что привезли пленку. Звоните.

Она легонько чмокнула меня в щеку. Запах ее духов чувствовался в передней еще долгое время после того, как на лестнице замер цокот каблучков.