Кубок Нерона

ГЛАВА VI

После завтрака я с телефонной трубкой в руке сидел на кровати. Завтрак был из «Делика», так сокращенно называлась закусочная «Деликатес», расположенная на углу в двух шагах от гостиницы. Правда, в тесной забегаловке, где двое симпатичных пуэрториканцев за стойкой, выбиваясь из сил, жарили бекон и готовили сандвичи, деликатесами и не пахло, можно было говорить разве что о завтраке на скорую руку, с конвейера. Здесь предлагались на выбор все мыслимые варианты сандвичей — от новошотландского лосося на ржаном хлебе до салями и сыра между двух гренков, проложенных листиками салата. Я взял кружку горячего черного кофе и большой круглый сандвич с яичницей и жареной ветчиной, уложил свою добычу в коричневый бумажный пакет и отнес к себе в номер. Восемь утра. Астрид не отвечает. Либо так и не приходила домой, либо уже успела уйти.

Я мрачно положил трубку и посмотрел в окно: дома напротив тонули в промозглом тумане. Надо выяснить но телефону, не отменен ли сегодня вечером мой рейс. Нет смысла приезжать в аэропорт Кеннеди и торчать там без дела. И Астрид пропала. Волей–неволей напрашивался вывод, что скрылась она умышленно. Может, ее друг возвратился раньше, чем она рассчитывала, а может, решила, что зашла чересчур далеко и, пока окончательно не запуталась, лучше разом все прекратить...

Ну что ж, нам не привыкать. Такое и прежде бывало. Я иронически улыбнулся, глядя на свое отражение в зеркале над невысоким секретером. Шведский антиквар, не первой молодости, оплывший (хоть это и не бросалось в глаза), слегка потрепанный,— это, конечно, не бог весть что. Астрид явно предпочитала более пылкие ухаживания и «гульбу» с размахом. Недаром это слово показалось ей допотопным. «Гульнем»... «Гульба»... Вот и я такой же. Допотопный, не чета ей.

С телеэкрана вещал очередной проповедник. Дородный, потный, он воздевал руки к небу — ну, по крайней мере, к студийному потолку — и возвещал о том, что вот сию минуту поведал ему Господь. Что именно он, Билли Райан, он и никто другой, избран Богом спасти мир от греха и скверны. Нужно только, чтобы каждый вносил свою лепту в церковь Билли Райана. Судя по всему, от чеков господь тоже не отказывается. В нижней части кадра вспыхнул адрес, с почтовым индексом и так далее.

Церковь Билли Райана была одной из многих религиозных империй с многомиллионным капиталом, с недвижимостью в виде мотелей и доходных домов, с храмами и центрами досуга. И в основном все это содержалось если и не на лепту вдовицы, то на тысячи и тысячи пожертвований. Они шли с разных концов Америки, чеки на крохотные суммы, от одиноких старушек, которые искали у потных пастырей утешения и отрады.

Вспомнилась газетная заметка, попавшаяся мне на глаза несколько лет назад, о филателистическом аукционе в Швеции, где один из самых дорогих экспонатов — редкая исландская марка — был продан агенту некоего популярного в Америке телепроповедника. Пути господни, как видно, еще более неисповедимы, чем я думал, а может, тут попросту не у всех чистые руки. Стеля добродетели ох как узка, но большинство лицемеров проповедников замечают это, только уже оступившись.

Я выключил телевизор. Так не годится. Стоило ехать в такую даль, чтоб торчать в гостинице перед телевизором. Этим можно было и дома заняться. Там, по крайней мере, нет Билли Райана и ему подобных. И вообще, сидеть дома куда спокойнее, чем шастать по ночному Нью–Йорку вместе с роковыми женщинами. Я опять смалодушничал и набрал ее номер. Долгие гудки — в конце концов я махнул рукой и положил трубку. Как бы там ни было, я напишу ей. Сообщу, что скажет о ее кубке мой друг, который понимает толк в стекле, и сколько эта штука может стоить. Вдруг находка и впрямь редкостная, причем до того ценная, что Астрид придется приехать за нею в Стокгольм?

Я бесцельно вышел на улицу — над Нью–Йорком сеял мелкий дождь; я наугад заглянул в антикварные магазины на Второй авеню, а заодно осмотрел музей Гуггенхейма со всеми его картинами, успев еще несколько раз позвонить Астрид, опять безуспешно, и наконец поймал у гостиницы такси. Чтобы избежать пробок по дороге к аэропорту, я на Тридцать Четвертой улице благоразумно пересел в вертолет. Свинцово серела внизу Ист–Ривер, когда красно–белый вертолет скользнул мимо стеклянного дворца ООН над игрушечными кубиками–домами Бруклина. Далеко у горизонта угадывалась в тумане за Бруклинским мостом статуя Свободы, среди унылого однообразия городского ландшафта прямоугольниками выделялись кладбища с крохотными надгробиями, и, пока вертолет снижался над мокрыми от дождя посадочными полосами аэродрома Кеннеди, мне вспомнились слова Дёдерхультарна[21] о том, что ощущению полета свойственна чуть ли не фривольность. По крайней мере когда летишь на вертолете — словно в хрупком стеклянном пузыре.

И вот я наконец занял место у окна в сасовской ДС-10, развернул «Свенска дагбладет» и поставил поближе — чтоб был под рукой — большой стакан мартини. Под креслом я пристроил портфель с кассетой рождественских песен и кубком, который Астрид купила на блошином рынке. Медленно, лениво огромная машина двинулась к взлетной полосе, в хвосте длинной вереницы самолетов, что устремятся этим темным вечером в разные концы света. Дождь сбегал по стеклу, а снаружи, на летном поле, сверкали синие фонарики — точь–в–точь блуждающие огни где–нибудь на шведском болоте.

— Будь здорова, Астрид, — сказал я, приподняв стакан. И улыбнулся. Старая дама в соседнем кресле крепче прижала к себе сумку. Должно быть, решила, что если человек сам с собой разговаривает, значит, он со странностями, она ведь не знала, что я возвращался домой после сказочного уик–энда. Астрид я, скорей всего, больше не увижу, ее подруга заберет и кассету и кубок, но я никогда ее не забуду.

И вот снова Стокгольм. Осенний сумрак и будни. Мне предстояло много работы: антиквариат хотя и не зависит от Рождества и иных праздников, но тем не менее очень важно встретить Рождество во всеоружии, я давным–давно заметил. Не то чтобы в эту пору шли нарасхват хауптовские секретеры, наоборот. Однако и практично и выгодно иметь на прилавке что–нибудь подешевле, нестандартные, забавные вещицы, которые приятно купить и столь же приятно преподнести, подарок–то необязательно должен быть дорогим. И вообще, такие подарки не в пример оригинальнее традиционной книги очередного нобелевского лауреата или бутылки шотландского виски. Впрочем, это смотря кому даришь.

Кубок с блошиного рынка и пакетик с кассетой рождественских песен для подруги Астрид я убрал в несгораемый шкаф. Этот шкаф был в магазине изначально, и, признаться, именно он укрепил меня в решении обосноваться здесь. В самом деле практичная штука. Раньше тут обитал ювелир, и в маленькой комнате окнами во двор он вделал в стену настоящий несгораемый шкаф, большой и солидный, да еще так ловко, что, не зная о существовании дверцы, обнаружить ее почти невозможно. Деревянные панели уложены так, что дверца выглядит частью стены. Вдобавок там цифровой замок, а сама дверца стальная, чуть не в дециметр толщиной. Не скажу, конечно, что у меня так уж много ценностей, прятать особенно нечего, но старинное серебро, украшения и ост–индские чаши и сосуды из тех, что подороже ночами и в праздники обретаются именно там.

Шли дни, а о Грете Бергман ни слуху ни духу. Писем от Астрид тоже не было, хотя я написал ей. Ничего не поделаешь. Я, разумеется, понимал, что мой нью–йоркский уик–энд для нее был всего лишь случайным эпизодом, но в глубине души никак не желал признаться себе в этом, не мог выкинуть из головы мысли о ней. Однажды поздним вечером я позвонил ей, с тем же успехом, что и в Нью–Йорке. Наутро я достал синий кубок и пакет с кассетой, сел в кресло у себя в конторе и задумался. Стоит ли ждать, пока Грета Бергман сама объявится, или, может, попробовать связаться с ней? Но адреса у меня не было, я знал только, что она живет в Стокгольме.

Я вооружился телефонной книгой, открыл ее на букву «б». Бергманов больше чем достаточно, правда, Грет среди них не так уж и много. Однако в принципе она может скрываться едва ли не под любым именем в длинном столбце. К примеру, если она замужем и в книге значится ее муж. Не обзванивать же всех Бергманов подряд, спрашивая, нет ли там у них Греты. Но с чего–то нужно начать — и я позвонил первой Грете в списке. Долгие гудки, один за другим,— похоже, в квартире никого. Следующий но–мер — результат тот же. На третий раз мне повезло немного больше. Там хотя бы ответили. Тонкий, слабый голос. Видимо, старая женщина.

— Алло?

— Добрый день. Мое имя Юхан Хуман. Скажите, пожалуйста, вы не знакомы с Астрид Моллер из Нью–Йорка?

— Простите?

— Астрид Моллер из Нью–Йорка. Вы ее не знаете?

— Нью–Йорк... Не пойму я вас... Я ничего не решаю по телефону.

— Конечно, конечно. Извините за беспокойство. Просто я недавно познакомился в Нью–Йорке с дамой по имени Астрид Моллер, и она сказала...

Щелчок в трубке, отбой. Грета Бергман была не в восторге от моего звонка. Грета Бергман, да не та, сомнений нет.

Но постойте! Астрид, кажется, говорила, что ее Грета живет в Старом городе. Точный адрес она забыла, помнила только, что подруга живет в самой старой части Стокгольма. И действительно, нашлась там одна Грета Бергман! Эстерлонггатан, 37. Я сразу же позвонил, но не застал ее дома.

В обед я, как всегда, пошел прогуляться. Я гуляю каждый день, чтоб не «заржаветь». В бег трусцой я не верю, изнурять себя спортом, потеть и ломать кости мне тоже не улыбается. Наука доказала, что польза от этого весьма сомнительна. Нет, мне лично куда приятней пешие прогулки, и, по–моему, это лучшая форма физических тренировок. К тому же так хорошо думается, когда просто шагаешь без всякой цели, просто расслабляешься, глядишь на витрины, на прохожих. В тот день я пошел вниз от Чёпманторг, мимо святого Георгия с драконом. Раньше, бывало, каждый год 10 октября витязя вынимали из седла в Соборе, где, по велению Стена Стуре[22], Нотке[23] воздвиг статую в честь победы над королем Кристианом Датским на Брункебергском холме[24], и во главе торжественной процессии носили по городу, отмечая годовщину счастливого события. Но теперь он, отлитый в позеленевшей бронзе, сидел на коне и прогулок более не совершал.

По Эстерлонггатан, где проходит древняя городская стена, я не спеша шагал в сторону «Юльдене фреден»[25]; у дома № 37 я остановился. Над старинной дверью — картуш с надписью: «Gaet het wel men heft veel vrinden, kert het luck wie kan se vinden». Я не знаю голландского, но один из друзей как–то объяснил мне, что это означает: «Пока тебе сопутствует удача, друзей много, а отвернется счастье — поминай их как звали». Приблизительно так, и, пожалуй, возразить тут нечего. И еще один знак есть над дверью. Феникс, встающий из пламени. Он показывает, что дом был застрахован от пожара, а это имело большое практическое значение. Ведь когда в Старом городе случался пожар — увы, так бывало весьма часто! — пожарные первым делом ехали к домам, находившимся под защитой Феникса. Жестокая избирательность, зато действенная.

Я прошел под крестовым сводом XVII века, мимо мощных песчаниковых колонн, поднялся по лестнице.

Грета Бергман была дома. На мой звонок открыла женщина лет тридцати. Блондинка с большими темными глазами, в которых читалось удивление. Одной рукой она придерживала у горла халат. Только что встала?

— Извините за беспокойство, нет ли у вас в Нью–Йорке знакомой по имени Астрид Моллер?

— Что–что? — Она все так же удивленно смотрела на меня. В комнате за ее спиной виднелся стол, а на нем рюмки и бутылка джина.

— Она передала мне пакет и сказала, что ее подруга Грета Бергман, которая живет в Старом городе, зайдет за ним. Не вы ли это? Ведь, судя по телефонной книге, в Старом городе нет другой Греты Бергман.

— К сожалению, я не та, кого вы ищете. Придется вам подождать, пока она сама объявится.— Блондинка фыркнула. На меня явственно повеяло легким запахом джина.

— Да, как видно, придется. Спасибо. И еще раз извините.

Я медленно спустился вниз. Ладно, ничего страшного не произошло. Я сделал все, что в моих силах, и теперь могу с чистой совестью ждать известий от Астрид. А ее пакет до поры до времени полежит под замком.

Вернувшись к себе, я наскоро поел. Обычно я обедаю наверху, в квартире, но прогулка затянулась, а мне еще надо было просмотреть кой–какие финансовые бумаги. Хотя оборот не так уж и велик, документация все равно отнимает массу времени. Всевозможные ведомства и чиновники требуют сведений, и, чтобы их ублаготворить, нужно заполнить и разослать кучу всяких бланков и формуляров.,

Я съел два вареных яйца, немножко нежирной простокваши с кукурузными хлопьями и хрустящий хлебец с сыром, но без масла и сидел за столом с чашкой кофе и пачкой счетов, когда над дверью магазина звякнул тибетский верблюжий колокольчик. Я сунул бумаги в ящик, накрыл чашку блюдцем, чтобы кофе не остыл, подтянул галстук и вышел из конторы. В магазине стояли двое мужчин. Оба серьезно смотрели на меня.

— Здравствуйте,— сказал один.— Мое имя — Георг Свеиссои. Комиссар Свенссон. А это — полицейский инспектор Гран.

Второй слегка поклонился.

— Очень приятно. Чем могу быть полезен?

Подарок к пятидесятилетию, подумал я. У коллеги юбилей, они собрали деньги и теперь подыскивают что–нибудь этакое, с намеком на полицейскую деятельность. Старый шлем или саблю. Либо что–то связанное со Стокгольмом. Не слишком дорогостоящее, разумеется. Может, бильмарковскую литографию? Прекрасный подарок на все случаи жизни.

Но я ошибся. Ни сабли, ни виды Стокгольма их не интересовали.

— Вы, как я понимаю, господин Хуман? — сказал комиссар Свенссон.— Юхан Кристиан Хуман?

— Совершенно верно.— Я кивнул и вопросительно посмотрел на них.

— Может, присядем? — Свенссон огляделся по сторонам.

— Прошу.— Я жестом показал на густавианские стулья у торцевой стены.— Только поосторожнее, будьте добры. Стулья недавно из реставрации, и слишком резко откидываться на спинку нельзя, а то сломается.

Комиссар улыбнулся.

— Мы будем осторожны. Как в восемнадцатом веке. Сядем на краешек.

Встревоженный, я опустился на стул. Что их сюда привело? Неувязки с налогами? Возможно. «Химичить» я никогда не пытался, но инструкции год от года становятся все сложнее, и ошибка в одной какой–нибудь колонке может выставить тебя перед налоговой службой и аналогичными инстанциями сущим мошенником.

— Ну что ж,— смущенно пробормотал я.— Так чем я могу быть вам полезен? Если вы разыскиваете похищенный антиквариат, то, уверяю вас, я покупаю вещи только у людей, на которых могу положиться.

Они переглянулись. Комиссар Свенссон достал из кармана сигареты, вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Хоть и не люблю, когда в магазине курят, но разве в такой ситуации откажешь?

— Вы, конечно, гадаете, что нас сюда привело,— сказал комиссар, закуривая.— Так вот, мы здесь по просьбе нью–йоркской полиции.

— Нью–йоркской?

— Вы ведь недавно побывали в Нью–Йорке, верно?

Я кивнул.

— Да, побывал. Но счет в гостинице я оплатил, а с собой привел всего одну бутылку виски.— Я улыбнулся. однако ни тот, ни другой на улыбку не ответили.

— Боюсь, дело куда серьезнее.

Свенссон поискал взглядом пепельницу. Я снял с полки у меня за спиной оловянное блюдечко, подал ему.

— Речь идет об убийстве,— продолжал он, глядя на меня в упор.

— Ничего не понимаю.

— Найдена убитая женщина. И вы были один из последних, с кем она встречалась, прежде чем пропала. Так, во всяком случае, утверждают наши нью–йоркские коллеги.