Кубок Нерона

ГЛАВА XIV

— Он должен исчезнуть. Но сперва пускай поработает на нас. Добудет нам лакомый кусочек.

— Думаешь, он сумеет?

— Смотри сам. Он приехал в Женеву. И это не случайность. Я уверен, мисс Моллер рассказала ему — не все, но вполне достаточно. А два и два он сам сложил. И он опасен. Не стоит его недооценивать. Вспомни, что случилось с Хименесом.

— По–твоему, его застрелил антиквар?

— Кто же еще? Но действовать надо осмотрительно. Несчастный случай, и дело с концом. Скажем, дорожная авария. Там видно будет. Главное, обойтись без вмешательства полиции. Впрочем, у нас хватит денег, чтобы унять амбиции ищеек. Заткнуть им рот.

— Не многовато ли оптимизма, а? Не забудь, есть еще и правительства. Сантинас хочет получить обратно свои деньги, а американцы решили им помочь, проявить добрую волю, именно сейчас, когда идут переговоры по поводу базы.

— Напрасно они не принимают в расчет Мадам,— улыбнулся старший из собеседников,— Деньги–то ее и наши. И, черт побери, плохо будет тому, кто пойдет против нее. Марио, закрой–ка балкон, будь добр, а то сквозит. Старики вроде меня предпочитают солнце и тепло. И вообще, здешний климат не для нормальных людей. Я никогда не мог понять, почему в аду непременно должно быть жарко. Нет, по–моему, там холодно. Как в морозилке,

Марио выбрался из глубокого кресла, подошел к балконной двери, бросил взгляд на свинцово–серый простор озера.

— Не повезло нам,— сказал он.— Этого чертова Монблана совершенно не видать. Сплошные тучи.

Приняв душ и надев свежую рубашку, я вышел из гостиницы, решил осмотреться в чужом городе. Впрочем, не так уж и чужом. Я бывал в Женеве раньше, в связи с убийством Виктора Андерского, родовитого князя, владельца великолепного особняка у Женевского озера, с развалинами древнего храма в парке и римской гробницей в винном погребе. Но с тех пор минуло много лет. И сейчас во мне ожили тогдашние чувства. Женева мне сразу понравилась, от нее веяло безмятежным покоем и прочным порядком. А природа вокруг — снежные горы, зеленые луга, виноградники на склонах, спускающихся к огромному озеру. Теперь, конечно, не было ни солнца, ни зелени, да и о безмятежном покое я думать забыл в погоне за секретным счетом в каком–то банке там, за озером, но сам город действовал на меня благотворно, несмотря на все прочие обстоятельства.

Я бесцельно шел по набережной, просто так — хотел «надышаться» здешним воздухом. На мосту Монблан ос га и овился и посмотрел на озеро, на белопенную струю исполинского фонтана, пышным плюмажем вздымающуюся высоко к серому зимнему небу. Метров сто с лишним будет, подумал я и перевел взгляд на бурный исчерна–зеленый поток, который вырывался из–под моста,— река Рона, могучее дитя Женевского озера. Справа был остров Руссо, где стоял позеленевший бронзовый памятник одному из великих мыслителей этого города. Жан–Жак Руссо — это целая эпоха, его идеи живы по сей день. Философ и писатель, который сформулировал принципы «общественного договора», имевшие огромное значение для Французской революции. Он призывал вернуться «назад к природе», к более простому и здоровому образу жизни; он написал новаторское произведение о воспитании детей[48], а вместе с тем собственных пятерых ребятишек отправил в приюты. Вольтер — другое великое имя XVIII века, связанное с Женевой, тоже выдающийся писатель и философ, одна из ключевых фигур своего времени. Блистательный и противоречивый. Боролся против католической церкви, и одна из его книг была сожжена в Париже на костре. Еще он написал книгу о Карле XII, а при дворе Фридриха II в Потсдаме участвовал в воспитании принцессы Луизы–Ульрики, в будущем матери Густава III. И наконец, вспомним Кальвина[49], который в XVI веке с оружием в руках поднял в Женеве и над Европой знамя Реформации.

За мостом высились здания банков, страховых компаний и прочих финансовых учреждений, обращенные фасадами к озеру и реке. Вывески, световая реклама — огромные неоновые буквы сообщали о том, что находилось внутри, но оптимизма у меня от этого не прибавилось. В каком из множества банков искать цифровой счет Астрид? Если вообще существует некое секретное банковское хранилище и если находится оно именно в Женеве. Ведь в своих умозаключениях я руководствовался всего–навсего небрежными цифрами на бумажке, приклеенной к донышку кубка, несколькими записанными на пленку фразами и интуицией. Не больно–то много, чтоб рассчитывать на успех в трезвой реальности ледяного зимнего ветра на мосту через Рону в вечерней декабрьской Женеве. Может, лучше тихо–мирно вернуться в Стокгольм и ждать, пока Калле Асплунд вызовет меня в полицию на допрос? В конце концов я ни в чем не виноват. С какой стати мне скрываться, удирать, метаться с места на место — я же не убийца.

Подняв воротник пальто, я медленно зашагал дальше. Разглядывал витрины, заходил в магазины. Купил ящик сигар у Давидоффа — чересчур дорого, но разве можно устоять: кубинские сигары ручной крутки, да еще у одного из лучших в Европе знатоков. Давидофф, если можно так выразиться, был Диором или Еленой Рубинштейн[50] в сигарном деле. Я вовсе не заядлый курильщик, который жить не может без никотина. Но после по–настоящему хорошего обеда иной раз совсем неплохо посидеть с доброй сигарой. Не ради затяжки, а ради аромата. Следить взглядом, как сизый дымок медленно и степенно поднимается к потолку, вдыхать тонкий запах. Без спешки предаваться размышлениям или приятной беседе. Сигара как способ снять стресс забыта, слишком уж ретиво общест во взялось бороться с пороками.

Скоро я очутился в Старом городе. В отличие от моих стокгольмских пенатов здесь узкие улочки и переулки карабкались вверх, к Собору, стоящему на взгорье, где сперва кельты, а затем римляне строили город у мостов через Рону. Но атмосфера чем–то напоминала ту, что царит в старейших кварталах Стокгольма. Ощущение уюта и укромности, составляющее резкий контраст с высокомерным и холодным лоском, которым дышали дворцы коммерции на берегу озера. Я чувствовал себя как рыба в воде среди этих низеньких домиков и маленьких магазинчиков и развлечения ради заглянул в антикварные лавочки, но был разочарован. Кое–что, конечно, меня тут заинтересовало, но уровень цен в этом чуть ли не самом дорогом городе Европы превзошел даже наиболее смелые мои прикидки по поводу того, сколько можно запросить со шведских клиентов на Чепмангатан, где нефтяные толстосумы со Среднего Востока редкие гости.

После «каппуччино»[51] с тертым шоколадом поверх пухлой шапки сбитых сливок я поднялся к Собору и поглазел на раскопки; через средневековые слои археологи пробивались к эпохе Рима. Как часто бывает, эту церковь возвели на развалинах римского храма, точно так же как наши церкви нередко строили на местах древних жертвоприношений. Ведь таким манером убивали сразу двух зайцев, если в вопросах религии позволительно прибегнуть к столь дерзкому сравнению. С одной стороны, новым учениям было легче закрепиться, если культ отправляли на том же месте, куда люди по традиции приходили для религиозных занятий, а с другой — сами эти места выбирались не наугад. Учитывалось и красивое расположение, и стратегические преимущества. Ведь церкви служили не только Господу, но и для обороны в военное время.

Вернувшись в гостиницу, я разулся и прилег отдохнуть, так как ноги после прогулки с непривычки изрядно гудели. Потом я думал не спеша принять горячую ванну, хорошенько расслабиться перед ужином в обществе Джейн и ее подруги. Но до ванны я не добрался. Через несколько минут я уснул, а разбудил меня телефон. Долгие, сердитые звонки.

Сперва я даже не понял, где нахожусь. В комнате было темно, звонил телефон. Окончательно проснувшись и сообразив, что к чему, я сел на постели, нащупал выключатель, зажег свет и снял трубку. Звонила Джейн.

— Я что, неправильно поняла? Ужин не состоится?

— Нет–нет,— быстро сказал я.— В смысле, все правильно, ужин, конечно, состоится. Я проспал, только и всего. Встретимся в вестибюле через пять минут, ладно?

— Я уже там, а вы опоздали на четверть часа.

— Ой–ой–ой. Тогда, скажем, через три минуты.

Я быстро ополоснул лицо, раз–другой провел бритвой по щетине, которая уже успела потихоньку вылезти, ведь брился я ни свет ни заря. Скорей новую рубашку. Выбор был невелик. С собой я взял только три. Так, наденем голубую с белым воротничком и манжетами плюс синий галстук беленькими таксами. Этот галстук я получил в подарок от одной красивой дамы, и он всегда приносил мне удачу. Возможно, чуточку претенциозно, особенно для кошатника, но в моем положении хочешь не хочешь, а будешь надеяться на все добрые силы, думал я, завязывая перед зеркалом галстук и приглаживая щеткой взлохмаченные волосы. Несколько капель «О соваж», надеть пиджак и черные мокасины — и через несколько минут я уже стоял в вестибюле. Но где Джейн?

— Привет, Юхан! — послышалось за спиной.—А вы не спешили.

— К ужину в вашем обществе надо подготовиться.

Ока засмеялась.

— Подготовиться? А сами спали. Хороша подготовка!

— А где ваша подруга? — Я оглянулся по сторонам.

— Увы, Рут не приедет. Ни сегодня, ни вообще. А мы–то радовались.

— Что случилось?

— Мама у нее умерла. Меня здесь ждала телеграмма. И лыжи мои тоже не приехали.

— Печальные известия. Но все же будем надеяться на лучшее. Я имею в виду — с лыжами. А что, ее мама болела?

— Да нет, со здоровьем все было в полном порядке. Дорожная авария. Кошмар. Вот так живешь–живешь, строишь планы на будущее, а потом раз — и все кончено.

Мне вспомнилась Астрид, красивая, жизнерадостная Астрид. Ее конец был еще трагичнее. Ее убили, и убили умышленно. Беспощадные, жестокие убийцы, которые затаились теперь где–то во тьме, поджидая очередную жертву. Уж не меня ли?

— Но ничего не поделаешь, так уж вышло,— сказала Джейн чуть повеселее.— Поужинать все равно придется.

— Послушать вас, так это прямо повинность какая–то, — улыбнулся я, глядя на нее. Она была сейчас гораздо красивее, чем запомнилось мне по самолету. Впрочем, тогда она всю ночь глаз не сомкнула. На ней был красный жакет с блестящими пуговицами, черный джемпер и черная юбка, короткая, выше колен. Черные чулки и черные лаковые лодочки с золотыми пряжками. Большие серые глаза улыбались мне навстречу, помада на губах чуть поблескивала в мягком освещении, белокурые волосы падали на плечи. Ужин с Дженн Фрайдеи повинностью не был. Наоборот.

Немногим позже мы сидели в ресторане гостиницы «Интерконтиненталь». Я вообще–то думал поужинать в каком–нибудь заведении, где местного колорита побольше, чем в роскошном международном отеле, но Джейн очень хвалила здешнюю кухню. Она расспрашивала нью–йоркских друзей, и все они в один голос рекомендовали именно этот ресторан.

И, когда мы расположились в креслах в уютном зале, обшитом деревянными панелями и устланном мягкими коврами, я не пожалел, что согласился. Мне подали мартини, холодный, в запотевшем бокале. Джейн предпочла взять «Скрудрайвер» — водку с апельсиновым соком.

— Витаминов больше,— сказала она, подняв бокал.

— Мартини предупреждает цингу.

— Цингу? — Она удивленно воззрилась на меня.

— Именно так. Это одно из величайших открытий в истории медицины. Если б в дальних парусных плаваниях у моряков был мартини, цинга бы разом прекратилась.

— Я что–то не пойму. Спиртное вроде не лечит болезни?

— Спиртное–то не лечит, а витамин С лечит. Поэтому я и беру мартини с лимонной корочкой.— И я показал на тоненькую светло–желтую полоску лимонной корки, которая плавала в бокале, словно опавший листок в чистом водоеме.

— Фантазер, — засмеялась она, но тотчас же опять посерьезнела.— Я так радовалась. А теперь буду сидеть в гостинице одна–одинешенька, вместо того чтобы кататься на лыжах.

— Вам что–то мешает кататься одной?

— Да нет, я, конечно, покатаюсь, только это совсем не весело. Может, составите мне компанию на денек, когда закончите свои дела? Кстати, что вы делаете в Женеве? Антиквариат покупаете?

— Если бы. Нет, здесь это чересчур дорого. В Лондоне и то лучше. На сей раз у меня другие задачи.

— Понятно,— кивнула она, отпила глоток из широкого бокала.— Но и проветриться вам не помешает. Вредно все время торчать в четырех стенах. Цингу заработаете. Ваше здоровье.

Мы сделали заказ, и повар–ирландец нас не разочаровал. Сперва свежий салат. Затем перепела. Три жирненькие птички, похожие на миниатюрных каплунов. Сыры на выбор. А на десерт мы взяли фрукты. И для полного удовольствия — бутылочка «Сент–Эмильона». Дороговато, пожалуй, но ведь живем один раз, подумал я. И никто не ведает, сколько нам отпущено.

Не знаю, то ли из–за мартини, то ли из–за вина, но вечер становился все более приятным. Я долго смотрел в большие глаза Джейн. Порой, когда она оживлялась, ее длинные пальцы легонько скользили по моей руке. Мы разговаривали, смеялись. У нее оказался неистощимый запас анекдотов, причем отнюдь не все они годились для конфирмантов. Источником их была адвокатская контора в Буффало, где, по–видимому, царила грубоватая, но сердечная атмосфера.

— Я решился,— сказал я между бри и козьим сыром.

— Решились? На что?

— Поймать вас на слове.

— Интересно,— улыбнулась она.— Рассказывайте.

— Начну кататься на лыжах. Но при одном условии.

— При каком же?

— Учить меня будете вы.

— Ну и прекрасно! — Ее. пальцы уже не просто коснулись моей руки. Она накрыла мою руку ладонью, перегнулась над столом и тихо сказала: — Всему научу. И между прочим, я очень–очень хорошая учительница.

На обратном пути мы молча сидели в такси, прижавшись друг к другу. Джейн подняла руку, медленно провела пальцем по моим губам.

— Хочу танцевать,—вдруг сказала она.—Я молодая, красивая, я хочу танцевать.

— Может, ограничимся лыжами? Я–то не молодой и не красивый.

— А вот и нет,— тихо сказала она и легонько поцеловала меня в ухо.— Молодость не имеет отношения к возрасту, это — расположение духа.

— Если так, то ты права. Я намного моложе тебя. Но куда мы пойдем?

Она быстро заговорила с шофером, получила ответ, приняла решение.

— В «Нога–Хилтоне», неподалеку от нашей гостиницы, хорошая дискотека. Он нас туда отвезет, а домой мы вернемся пешком, по набережной.

— Ты здорово говоришь по–французски.

— Моя мама — канадская француженка, ведь Буффало расположен на границе с Канадой. Одна половина города американская, а вторая — канадская.

— Ну что ж. Приказывай.

Из дискотеки мы ушли около трех часов ночи, распрощались с шумной, оглушительной музыкой, толчеей, дымом и вышли на безмолвную улицу. Ночной ветер освежал, точно стакан чистой холодной воды. Черные волны озера плескались о длинные каменные причалы, возле которых ждали лучших времен зачехленные на зиму лодки. Изредка тревожно вскрикивала какая–то птица, наверно разбуженная чайка. Мы медленно зашагали по набережной. Из темноты доносились резкие сухие удары — это хлестал такелаж по стальным мачтам зачаленных яхт.

— Ты мне нравишься, Юхан,— тихо сказала она, когда мы уже подходили к гостинице, и долго смотрела на меня большими серыми глазами.

— И ты мне тоже.

Я наклонился, поцеловал ее, бережно и осторожно. Она взяла мое лицо в ладони и вернула мне поцелуй. Жадно, со страстью.

Потом, у нее в номере, когда я лежал, прижавшись щекой к ее груди, а ее пальцы перебирали мои волосы, бережно, ласково, я чувствовал себя словно волна, уткнувшаяся в берег. Вот я наконец и дома. Шум и хаос опасного, пугающего мира остались позади. Злые силы уже меня не достанут. Так я и уснул, тихо и спокойно, как младенец.

Джейн Фрайден осторожно соскользнула с кровати, подложила подушку под голову Юхана Хумана. Потом взяла сигарету из пачки на ночном столике и, глядя на спящего в широкой постели мужчину, неторопливо выпустила носом дым. Потянулась к телефону, набрала номер.

— Орел сел[52],—тихо сказала она.—Доброй ночи, милый.

Она положила трубку, подошла к окну, отодвинула штору. Долго смотрела в темноту над озером. Потом зябко повела плечами и вернулась в постель.